Keriina

В далекие времена, когда мир был юн, и еще существовали рыцари свежего, на Пикабу выкладывался легендарный @castiar. Он показал, что даже самые старые истории можно сделать невероятно запоминающимися, если добавить в них немного безумия и квадратов. Спасибо ему за это.

По мнению китайцев, весь мир начался с хаоса. В нем не было великих вод, как в библейских историях, не было пламени и ледников, как у скандинавов. Хаос в китайской версии напоминал собой песчаную бурю: бесконечный поток частиц и пыли, в которой нет никаких ориентиров и направлений.

В хаосе появился Пань Гу, и с самого своего рождения он спал и во сне ел - иначе не получится объяснить, как он за целую вечность своего беспробудного сна он стал настолько огромен. Но однажды Пань Гу проснулся (кто-то говорит, что его разбудил его собственный оглушающий храп), и увиденное ему не слишком понравилось.

Разбуженный, раздраженный великан ударил своим огромным кулаком по хаосу вокруг, и от этого удара частицы разделились и поплыли в разные стороны. Легкие и светлые - ян - поднялись вверх и стали небом. Темные и тяжелые - инь - упали вниз и соединились в землю. Но небо и земля были слишком близко друг к другу, и Пань Гу не хватало между ними места. Тогда он уперся руками и начал отодвигать небо от земли. С каждым днем небо отодвигалось все дальше, Пань Гу становился все выше, а земля становилась все плотнее, и так продолжалось 18.000 лет.

Но не стоит думать, что великан все 18.000 лет работал только космическим домкратом. Чтобы не заскучать, он сделал себе молоток и зубило, и начал придавать форму вселенной. Ровная прежде земля стала покрываться холмами и оврагами, проявились русла рек и впадины для озер. Но самое главное - в четырех углах мира он поставил огромные горы, которые могли держать небо вместо него. И после того, как мир обрел свою форму, Пань Гу улыбнулся, лег и снова уснул, теперь уже навечно.

Но даже после этого он принес миру пользу. Его кровь стала водой, что наполнила моря и реки. Дыхание стало ветром и облаками, кожа и волосы - травой и деревьями. Плоть дала начало плодородной почве, глаза стали Солнцем и Луной, а зубы и кости со временем превратились в металлы и драгоценные камни. Даже блохи, что обитали в его волосах, со временем стали животными.

И так был прекрасен был созданный мир, что со временем боги начали спускаться в него только затем, чтобы насладиться его красотой. Среди божественных посетителей была и Нюйва, богиня с хвостом дракона. В какой-то момент она посчитала творение Пань Гу незавершенным, и решила добавить в него людей... Но это уже совсем другая история.

Послушай легенду о Великом, что видел времена до начала мира, и что увидит времена после его гибели, о Великом, что кольцами своими обвивал мир. Вечный, шелест его чешуи был шелестом самого Времени. Предначальная тьма, скрывающая и обнажающая, является верной его спутницей. Родился ли он из нее, или она является его творением - то ведомо разве что Великому, но везде, где бы ни свернул он свои кольца, наступает ночь, подобная ночи до начала времен, когда даже искры света не существовало еще в нашем мире. Тьма, скрывающая явное и обнажающая скрытое, застилающая глаза, но открывающая зрение... если Прародитель в милости своей позволит тебе видеть подобно ему.

Когда-то давно Величайший дал начало этому миру, и началом этим было пламя. В холодной пустоте он существовал тысячелетия, и только Тьма была вместе с ним. Он спал сном, подобным смерти, и никто не знает, сколько времени занял этот сон, но в какой-то момент он был нарушен. Что именно привиделось ему, никто и никогда не скажет, но в тот момент родился первый звук и первый свет - во сне своем он хлестнул себя хвостом, и от удара этого высеклась искра, что дала начало первому пламени. Этот первый свет разбудил Вечноспящего, и зачарованный, он впервые ощущал что-то, отличное от Темноты и от себя.

Эта искра едва не потухла в объятиях Тьмы, но Прародитель, повинуясь странному желанию, свил кольца вокруг первого Света, и отделил Свет от Тьмы, и наблюдал за ним, не давая погаснуть. Искра разгоралась, становилась больше и сильнее, и постепенно Змей разматывал кольца, давая растущему пламени все больше места. Пламя росло, а Змей все наблюдал, наблюдал и грелся.

Постепенно искра стала шаром света, шар стал все больше похож на шерстяной клубок... а потом клубок стал обретать форму. Появилась фигура, непохожая на Змея - тонкая, юркая и хрупкая, на четырех быстрых лапах, с острой мордочкой, тело ее покрывала мягкая шерсть - ярче снега в солнечный полдень, ярче раскаленного металла, ярче пламени звезд... Огненный Лис, дитя Предвечного, душа мира, что еще не был создан.

И теперь пришло время создать этот мир.

Предвечный, что сначала спал, потом хранил, теперь начал... творить. Они вместе начали творить. Змей придавал Тьме форму, а Свет Лиса давал форме смысл, закрепляя ее и позволяя существовать, и так они создали все, что нам известно - землю и купол небес, пещеры в толще земли и горы, возвышающиеся над землей, создали воду, наполнив ею озера, океаны и реки, и наконец, создали жизнь, что стала расцветать в этом краю.

Но создавая мир, Лис постепенно уменьшался - его пламя гасло, и постепенно он становился все слабее... Все меньше и меньше он был похож на Лиса, все сильнее тускнел. Он исчезал, истаивал, гас, и его Отец не мог придать ему сил...

Последним его даром был дар тому, кто сотворил его. В любви своей, умирающий дух отдал свою последнюю искру Творцу, и дар этот позволил Великому в каждом творении видеть отблеск того самого первого пламени, что согрел его в начале времен...

...шло время. Величайший путешествовал по миру, наблюдая за тем, что он помог создать. Искра внутри него позволяла ему обращаться к отсветам в творениях, и он мог ощущать их и направлять сообразно своему знанию и своей воле, но постепенно они стали изменяться, стали... слабеть.

Яркие блики предначального пламени с каждым тысячелетием становились немного тусклее, угасая, как когда-то угасла Душа мира, их становилось все меньше...

Величайший не мог спокойно наблюдать за этим. Он мог всколыхнуть пламя, что обитало в каждом, так что оно вспыхивало ярче, чем в момент своего создания, но после этого оно слабело еще быстрее, и  не было у него власти продлить его существование. В отчаянии он снова хлестнул себя своим чудовищным хвостом, и снова появилась искра, но уже далеко не такая чистая... Искра, изъязвленная тонкими нитями Тьмы, Свет, несущий печать боли и страха, что ощущал Творец.

Он выпустил ее в мир, и мир снова стал напоминать новорожденный, но теперь все было не таким чистым, как когда-то. Теперь в отсветах полноправно поселилась Тьма, и теперь творения познали и боль, и отчаяние, и страх...

Змей видел это. Понимая, что он должен был попытаться сотворить подобное для спасения мира, он также и понимал, что это тоже не спасет его окончательно. Более того, каждая такая попытка будет привносить все больше и больше Тьмы, пока наконец, она не потушит собой все отблески окончательно.

И Змей наблюдал, не в праве вмешаться. Он смотрел и видел, как Тень и Свет колеблются в пламени душ. Он видел, как где-то Тень брала верх, подменяя отблеск пламени сгустком темноты - и Тень эта пыталась распространиться, гася Свет везде, где могла достать. Он видел, как где-то и темное пламя, и огонь света затухали, не оставляя ничего, и эти Творения напоминали живых мертвецов, живые машины, и их Змей ненавидел всей душой, поскольку они напоминали ему о его бессилии.

Но он видел и другое. Он видел, как в некоторых творениях Свет вытеснял тени, сжигал их... И этот Свет становился ярким, сильным, отблеск становился настоящим пламенем, и в пламени этом Змей слышал задорный смех Лиса.

И это пламя, очищенное пламя, пламя чище, чем предначальное, вернулось к своему Прародителю.

Тогда Предначальный понял, что именно от него хотел его старый друг. Он должен был не продлевать агонию мира, высекая искры, что все более и более были бы наполнены Тенью, но должен был путешествовать по Творению, очищая его от Погасших, контролируя Темных, дабы они не уничтожили Творение раньше положенного срока и наблюдая за теми, чей путь еще не был определен. Он должен был странствовать тысячи лет, пока на земле существует хоть одна неопределившаяся душа.

И когда последняя душа станет чистым Светом, когда последняя ярчайшая искра вернется к своему Творцу, когда в Мире останутся лишь Погасшие, да носители Темного пламени... Тогда Предвечный разрушит мир, лишенный Света, превратит его в Тьму, из которой он его когда-то и создал.

...и свернется кольцами вокруг Лисенка, которому суждено дать душу новому миру...

Я сидел на обледенелой земле, сложив руки на коленях. Ветер завывал вокруг, нес тучи снежинок – острых льдинок, режущих, как стеклянная пыль, блестящих, как осколки разбитого зеркала. Они резали мне руки, обжигали лицо, превращали кожу в лохмотья, выбивая из меня капли крови, что замерзали прямо на лету и присоединялись к этому бушующему круговороту.

Каждый мой выдох призывал новых воинов в армию смертоносного льда. Чем дольше я сидел, тем больше капель моей крови оборачивалось против меня.

Среди всего этого царства белого и красного был лишь один черный росчерк – фитиль погасшей свечи. Дракон, обвивающийся вокруг дерева, его раздвоенный язык, высовывающийся из распахнутой пасти, его черный язык и был фитилем. Глаза с вертикальными зрачками были выточены в воске столь искусно, что я мог бы поклясться, что они следят за мной, изучая и оценивая. Цвета в них нет, но я знаю, что они должны быть голубыми, как морозное зимнее небо. Где-то глубоко в полузамерзшем мозге я слышал голос старика, что когда-то давным-давно показывал мне ее.

- Это, друг мой, - белобородый старец с дорожками морщин в уголках глаз аккуратно разматывает ткань, укутывающую странного вида свечу, - это старая свеча, и очень странная. Она может плавать в жерле вулкана, оставаясь прохладной, пламя дракона не способно зажечь ее, и даже самое совершенное оружие Богини не может оставить на ней ни царапины. Говорят, что когда Мастерица лепила мир из теплого воска, придавая ему форму и суть, часть его осталась неиспользованной. Из этой малой капли она вылепила эту свечу… и кто знает, что она может. Никто не знает, что может ее зажечь, и уж тем более никто не знает, что произойдет с ней и с миром, когда это все же случится.

Тогда я был еще мальчуганом, и думал, что это лишь старые сказки, хотя и очень красивые. Но было в них что-то, что притягивало меня, и потому я выбрал путь служителя Богини – в теплых храмах, пахнущих горящими свечами, я читал и слушал истории о той, что вылепила этот мир и подарила ему тепло. Читал, слушал… а потом, когда мастер позволил мне, и рассказывал их другим, поддерживая и пестуя в них тепло душ, что в великодушии своем зажгла в нас Мастерица.

Когда в наш мир пришла война, эти рассказы были необходимы простому люду, как пища.

Поначалу она казалась такой же, как и многочисленные воины до нее – кровь лилась рекой, ветра смерти задували огоньки душ тысячами. Люди просили о жизни, просили за себя, за друзей и родных – кого-то Богиня миловала, кого-то же забрал северный ветер. Но война не заканчивалась, и с ней пришли ее спутники – голод и болезни. Люди стекались в храмы, пытаясь найти приют и кров, и сердце сжималось от радости и горя – те, что вчера друг друга даже не знали, придя под сень храма в горе и отчаянии, гонимые нуждой и отчаянием, пытались хоть в чем-то облегчить жизнь друг другу, даже в столь темные времена не давая надежде угаснуть… но даже всемилостивая Богиня не могла послать нам пропитания с небес. Люди стекались в храмы – и среди людей пришел и старик с белой бородой. В его заплечной сумке была лишь свеча, которой не суждено было гореть.

А дальше было только хуже.

Взрывы бомб поднимали пепел, пеплом взрывались старые вулканы, конфликт вынудил использовать оружие столь чудовищное, что изменился климат, и ветра никогда не утихали. Облака пепла закрыли небеса, облака пепла, белого, как погребальный саван – и погребальным саваном он накрыл многих из тех, кого не погубили голод и чума. За голодом и чумой пришел холод… и чем дольше солнце было скрыто от нас, тем сильнее он становился.

Тот старик вскоре умер – он был уже слаб, и Мастерица подарила ему благую смерть. В один из вечеров, когда я, как и каждый вечер до этого, рассказывал истории о той, что слепила мир, он внимательно слушал меня, чему-то улыбаясь… а потом подошел ко мне, отдал мне сумку, и ушел на свое место, пытаясь уснуть.

Утром он был уже холоден, но даже северному ветру не удалось погасить на его лице улыбку.

Не скрою, что я долго пытался разгадать эту загадку. Я взывал к Богине, пытался зажечь ее от камина, факела, различного рода зажигалок – даже пытался укрепить ее на шпиле церкви незадолго до грозы, чтобы она зажглась от удара молнии – но все было бесполезно. Я молился, просил, читал книги и спрашивал мудрейших из тех, кого смог найти – но они лишь разводили руками. Так тянулось время нашего существования.

Или точнее – нашей агонии.

Солнце скрылось – мы ничего не могли вырастить. Становилось все холоднее и холоднее, и топлива не хватало. Еду приходилось экономить, но даже раздавая людям по корке хлеба в день, ее не хватит надолго. Нам грозила голодная смерть. Кто-то из нас должен был выйти и попытаться найти хоть что-то – или кого-то, кто может нам помочь. Я понимал, что сидеть здесь бесполезно – и потому вызвался добровольцем. Мы не знали, что мы ищем, не знали, где искать, и понимали, что скорее всего не вернемся живыми – но лучше это, чем мучительная смерть от бессильного голода.

Так я и оказался здесь – вдали от людей, на земле, покрытой пеплом и льдом. Я шел и прятался от ветра, но чем дальше, тем сложнее – здания обветшали и разрушились, плащ с каждым днем становился все тоньше… и теперь я, обессилевший, с кожей цвета свежего снега, стою на коленях, не в силах идти дальше. У меня осталась лишь свеча, и она все такая же холодная.

Я с трудом могу пошевелиться. То, что было мягким, теплым и живым телом, стало холодным и жестким, как дерево. Я могу лишь шептать молитвы, прося сил – не для себя, но для людей, но я чувствую, что это вряд ли будет продолжаться долго.

Сквозь морозный сон, что постепенно накрывает меня с каждой каплей выпавшей крови, сквозь боль от многочисленных порезов я чувствую, что ветер меняется.

Я чувствую, что теперь он дует с мертвого, морозного севера.

Я могу лишь молиться. Я верил той, что дает надежду, я верил той, что всегда представала в книгах создательницей и защитницей сущего. В самые тяжелые времена я молился ей, и она давала сил мне и тем, кого я оберегал. И теперь, когда я почти погас, я из последних сил положил руку на свечу, прося ее перенести мое пламя туда, на последний клочок старого мира. Я не знал, что будет, но верил, что что-то должно произойти – может, дракон оживет, и своими крыльями разгонит пепел, а пламенем согреет землю, может, взовьется пламя столь сильное, что мир снова станет лишь мягким воском, и Мастерица воссоздаст его заново, без войн, боли и страха. Я не знал, но я верил, я должен был попытаться.

И я пытался.

Заледеневшие кристаллы моей же крови, свистя в воздухе, резали мне губы, но я просил.

Все меньше и меньше я чувствовал свое тело, но рот мой шептал молитвы.

Я ощущал, как пламя моей жизни почти потухло, но даже полускованный последним сном, я взывал к той, что создала мир.

…

…

…

…умоляю тебя…

Птица бури, яростная, не знающая сомнений. Ее крик – вой дикого западного ветра, ее крылья хлопают громче самых сильных ударов грома. Буревестник, что появляется вместе с бурей, и уходит вместе с ней, гордая, она – орел среди всех морских птиц. Говорят, плененный буревестник сражается так яростно, что не щадит собственных клюва и крыльев, и зачастую погибает от ран, нанесенных самому себе. Никто не видел гнезд детей грома, и ходят разные слухи об их рождении. Кто-то считает, что новый буревестник появляется в морской пене, когда в нее попадает небесный огонь, некоторые мудрецы рассказывают, что буревестником становится воин, что погиб в морском бою, и оттого их чтят, как дельфинов, а иногда и больше, но я расскажу тебе не эти истории.

Я расскажу тебе то, что узнала от одного старого шамана. Он был мудр, и старое его лицо было столь изборождено морщинами, что походил он больше на узловатое дерево, чем на человека. Он жил на берегу холодного океана в окружении камня, песка и соли. Ветер был его братом, а океан – заботливой матерью, он общался с морскими созданиями, и они подчинялись ему, признавая в нем мудрейшего. Он был другом птиц, что пролетали над его жилищем, и каждое утро, когда молодое светило появлялось из воды, он встречал их, и они радовались его появлению. Его одеждой служили искусно связанные между собой птичьи перья, и стоит сказать, что перья эти он не брал насильно, и не подбирал их уже на земле – сами птицы добровольно делились с ним своим оперением, и никогда не видела я накидки теплее и легче, чем эта.

Я помню, в ту ночь мы готовились к ужину, когда в какой-то момент он поднял голову, словно прислушиваясь, и улыбнулся.

-Идет буря… Сразу за его крылами. Нам пора идти, и если сегодня духи будут благосклонны нам, ты сможешь увидеть кое-что…

И мы вышли в ночь. Ветер крепчал, его крылья поднимали волны, и свист его превращался в… вой, полный дикого, первобытного ликования. Волны становились выше, будто сам океан желал покинуть свое ложе, и танцевать с ветром в небесах, и когда начался ливень, внезапный и сильный, я не сразу поняла, что это – то ли вода падает с небес, то ли капли океана, подчиняясь какой-то неведомой магии, что осталась в нем с начала времен, поднимаются и танцуют с ветром. Все, что было в этом мире – лишь тьма, и воздух, и капли, и было это первозданным хаосом, какой застали лишь первые боги, и о котором человечество утратило какие-либо воспоминания.

А потом, в первой вспышке молнии, я увидела его. Кипенно-белые перья на могучих крыльях, что с легкостью несли своего хозяина в том направлении, куда тот пожелает, будь то по ветру или против. Он пронизывал воздушные потоки, метался между каплями, он ликовал, играя с тем, от чего другие существа убегали в страхе. Он летал между всполохами небесного пламени, позволяя ему касаться своих перьев, но не опаляя их, и отсветы первозданного огня заставляли его перья светиться все ярче, и с каждым новым всполохом на мгновения проявлялся силуэт второй птицы – сначала совсем блеклый, но чем ярче пылали перья птицы грома, тем ярче, тем четче он становился. Он летел за ним след в след, и погоня эта только набирала силу.

Я помню этот танец, но моих слов не хватит, чтобы его описать, чтобы описать то буйство, что творилось в ту ночь. Я могла лишь смотреть, как две птицы, сияющие как молнии – да они уже и были молниями - летели парой, то разрезая поверхность обезумевшего, ликующего океана, то возносясь к самим небесам, к подножию трона великих богов, устроивших праздник на этой земле. И в какой-то момент, когда гроза достигла своего пика, когда две птицы летели ввысь, поднимаясь спиралью друг вокруг друга, когда напряжение достигло своего апогея…

Наступила тишина.

И тьма, озаряемая лишь двумя факелами, что пылали в небесах белым огнем.

Тишина и тьма, что длились ровно удар сердца.

И два светоча слились в один в тот миг.

А потом в это создание ударила страшная в своей мощи молния, и гром сотряс землю с такой силой, что мы не смогли удержаться на ногах.

Светочи исчезли, и гроза ушла, оставив после себя лишь ливень, что накрыл нас стеной. С трудом я и мой старый наставник пробрались в убежище, где я вскоре отошла ко сну, словно находясь во власти странного оцепенения.

Наутро я встретила своего мастера на сидящим на берегу океана, у самой кромки воды. Когда я подошла ближе, то увидела, как он, счастливо улыбаясь, осторожно укладывает темно-серые, словно воды бушующего океана, камни в небольшую ямку в гальке, чтобы волны не смогли их унести обратно в море.

Бережно, очень бережно он протянул мне на своей узловатой ладони один из этих камней, и я так же осторожно, но в недоумении, взяла его в свои руки.

А потом поняла.

Камень был теплым. Он был живым, и из него вскоре - в первую же большую бурю – появится новая жизнь. Новая птица, зачинаемая в бурю, рождаемая в буре, и умирающая в небесном огне, дитя океана и небес, совсем скоро появится в этом мире, напоминая людям о том, что есть в мире силы, которые никто не сможет остановить и удержать. Я бы даже сказала – являясь олицетворением этой силы.

То было чудо, свидетелем которого мне удалось побывать, случилось давно, действительно давно. Но даже сейчас, когда надвигается гроза, я иногда слышу легкий свист рассекаемых могучими крыльями ветров и крик, полный отчаянного, беспредельного, безграничного ликования существа, что куда старше и куда сильнее каждого из нас, и улыбаюсь, вспоминая ту бурю, и тот танец, который духи в щедрости своей решили мне показать.

Холодная ночь, темная ночь. Злой ветер за окном, скелеты деревьев шепчутся в страхе - пришли темные ночи, древние ночи. Настало время магии, и горе смертному, что обратит на себя взор великих сил! Семь ночей магия набирает силу, семь ночей древняя, свободная магия затихает, чтобы набраться сил к следующей точке поворота великого колеса. И одна ночь, одна из восьми великих ночей, когда Земля возвращается во времена своей юности. Одна великая ночь - и в эту ночь люди вспоминают, что мир не всегда принадлежал им.

Эта ночь - ночь возвращения долгов, и людям возвращаются их долги и с людей требуют платы. Горе тебе, смертный, если поклялся ты силами тех, кто выше тебя, и не выполнил обещания! Горе тебе, если в гордости своей ты воззвал к тем, с кем совладать не можешь! Горе тебе, если нарушил ты обеты, что чтили твои сородичи - Дикая Охота, Дикий Гон уже идет по твоему следу.

Много ходит историй о Диком Гоне, но все они рассказываются только ярким днем, в святом месте и все шепотом - уши адских гончих чутки, беду накликать просто. Говорят, что то Древние Боги восстают из своего сна, покидают Вальхаллу и являют себя миру, что отверг их. Появление их - напоминание о тьме, что грядет, о Безумном Локи, чей корабль из ногтей мертвецов неумолимо строится в глубинах царства Хель. С криками, с лаем гончих, с громом рожков загоняют они свою дичь - клятвопреступников, темных колдунов, злых тварей, что попадаются им на пути. Величественно и пугающе зрелище небесной кавалькады, но не несет вид его добра людям - человек, что видел в эти ночи Предводителя Воинов, знает, что не увидит следующего Самайна.

Но иногда даже небесные подковы не могут выдержать яростных скачек Дикой охоты. Тогда в кузнице темной ночью распахивается дверь, и богатый господин просит кузнеца исправить столь досадную проблему. Счастье тебе и мира твоему дому, благородный кузнец, если работа будет хороша и быстра, а сам ты будешь вежлив - Духи силы исполнят одно твое желание, и кузница твоя получит благословение самого Тора.

В других местах рассказывают, что на охоту выходят не Боги-Воители, но дети богини Дану, дети Грезы. В эти дни раскрываются зачарованные холмы, круги фей светятся светом той стороны, и Туата де Даннан снова ступают по этой земле. Немногие видели их, но по свету бродят истории о великолепии Перворожденных, чью красоту не смогли погубить долгие годы изгнания. Дикие кони, что несут всадников, благородные предки всех лошадей - тонконогие, быстрые, проходящие сквозь самые густые заросли так же легко, как ящерицы исчезают в своих норах. Белые, как лунный свет, черные, подобно агату, гнедые, рыжие - все чистейшей масти, ни одного пятна на сияющих шкурах.

Всадники под стать им - красота эльфов описана в веках, и годы не могут похитить ее. Гордые, вечно молодые, глаза их сияют силой, что была дана им их Матерью. Рыцари в доспехах грозовых туч, дамы в платьях утреннего тумана и водопадной пыли, с накидками цвета ночного неба - они смеются, поглаживая охотничих сов, они ласкают быстроногих гончих. Это их время, это их право, и жестоко поплатится глупец, что встанет на пути Дикого Гона.

Иногда охота их происходит на небесах, и люди видят сияние тех, кто был до них. Видят они и знают, что сейчас стоит запереться в домах, подальше от греха, но многие оставляют угощение на пороге. Дети богини Дану непредсказуемы, как сама природа, но они бывают милостивы и могут привлечь удачу добрым людям, что чтят старые традиции.

Но иногда охота спускается на землю, и земля дрожит от конского топота, а в вое ветра слышны голодные завывания гончих. Спасайся, беги с их пути, и молись, чтобы они вышли не по твою душу.

Магия в эти дни разлита в самом воздухе, и колдуны чувствуют это. Самые сильные заклятия, различные чудеса - все это становится возможным в ночь, когда люди верят, в ночь, когда тени прошлого восстают и танцуют с людьми в свете ритуальных костров.

Магия Луны, что когда-то пробуждала мертвых, становится сильнее. Знающие люди говорят тебе - не оборачивайся на Самайн. Духи идут за людьми, и правила их непреложны. Если ты оглянулся - Дух приглашен. А они никогда не отказываются от приглашений. Они пойдут за тобой - и разве что Туата могут сказать, что тебя ждет.

Будь осторожен, смертный, в эти Дни Безвременья, ибо власть твоя над эти миром как никогда призрачна. Будь хитрым, или погибнешь от рук тех, кто вышел на Охоту в эту ночь.

И помни - не оборачивайся.