Мы общаемся между собой не только с помощью слов. Невербальных средств много: мимика, интонация, позы и жесты, а еще вздохи, плач, смех… Такое общение, имеющее параллели с коммуникацией у животных, мы эволюционно унаследовали от наших далеких предков. К примеру, многие из животных, такие как обезьяны или собаки, также могут «смеяться», когда их щекочут либо в процессе игры. У людей смех играет сложную и разнообразную роль в социальных взаимодействиях, от демонстрации принадлежности к группе до осмеяния как формы наказания. При этом люди не всегда смеются от всего сердца, и ученые решили проверить, насколько хорошо люди разных культур отличают искренний смех от фальшивого

Смех как физиологическое явление связан с работой нескольких отделов головного мозга. В случае спонтанного, искреннего смеха ключевую роль играют подкорковые отделы, в основном лимбическая система, отвечающая за эмоции. Если же мы сознательно имитируем смех, то этот волевой процесс начинается в коре головного мозга, которая отдает речевому аппарату команду издавать звуки, имитирующие смех. Поэтому не только отделы мозга, но и сами органы артикуляции при спонтанном и «искусственном» смехе работают по-разному. В первом случае издаваемые звуки более высокие, громкие и менее регулярные, «поддельный» же смех отличается по своим акустическим характеристикам, он монотоннее и больше схож с речью.

Большая группа ученых из разных стран проанализировала способность представителей разных культур, говорящих на разных языках, распознавать природу смеха. Они записали на пленку 36 эпизодов смеха англоязычных женщин, среди которых был как непроизвольный смех в разговоре приятельниц, так и нарочитый, когда женщинам предлагали специально рассмеяться в микрофон. Эти записи затем воспроизводили для участников исследования, в число которых вошло чуть менее 900 человек из двух десятков стран.

Оказалось, что все люди достаточно хорошо различают эти два вида смеха: правильные ответы давались в 56–69% случаев. При этом обнаружились некоторые закономерности, связанные с уровнем развития общества. Так, представители менее индустриализованных стран (например, Самоа) реже оценивали смех как настоящий. Это могло быть связано как с большим скептицизмом отвечающих, так и с действительно более высокой точностью распознавания «подделки». По мнению ученых, в более «простых» обществах распознавание фальши может иметь решающее значение для выживания в буквальном смысле этого слова, тогда как в более развитых социумах люди привыкли к ничего не значащему вежливому смеху, никак не связанному с истинными чувствами. Интересно, что знание английского языка, носителями которого были женщины, смеющиеся на записи, влияло на точность ответов гораздо меньше, чем уровень развития экономики и средств массовой информации в стране, откуда был родом опрашиваемый.

Вывод достаточно прост: все люди, вне зависимости от языка и культуры, в целом неплохо различают настоящий и поддельный смех. Но все же не исключено, что в современном обществе эта способность начинает утрачиваться. И когда одни люди сегодня стремятся как как можно «искреннее» смеяться, отыгрывая социальные роли, другие учатся распознавать обман, чтобы не стать объектами манипуляции. Смех в жизни человечества продолжает занимать свое место, но при этом он «эволюционирует», уходя все дальше от своего исходного смысла «помощника» в социальных взаимодействиях.

Фото: https://pixabay.com

Вряд ли рассказ предназначен для широкого круга читателей. Он сложился после экспериментов по взаимодействию нейросетей от различных фирм. Мы существуем в сложное время, когда технологии частично опережают фантастику, а огромные массы, не имея опыта взаимодействия с доступными технологиями, могут не воспринять контекст фантастического произведения, стремящегося опередить технологии. Я попытался разбавить сюжет параллелями с человеческой психологией, но мне не удалось адаптировать к массовому сознанию ядро рассказа. Возможно, это будет сделано позже, в других рассказах. Основная тематика произведения - невозможность присутствия у гуманоидного робота человеческой идентичности при условии справедливости панпсихической модели мира. Рассказ выдвигает варианты ответов на такие вопросы, как природа гуманоидного и негуманоидного сознания, перечёркивает знак равенства между понятиями "гуманоидная форма" и "человек" и может быть любопытен интересующимся главным вопросом кибертрансгуманизма: возможно ли существование человеческого сознания на неорганическом носителе. С моей точки зрения, это невозможно. Рассказ предлагает более зрелую форму представлений о проблеме "души" у робота, в противовес инфантильным "у робота не может быть "души"" и "робот потенциально - тот же человек, отличающийся от последнего лишь строительными блоками тела и происхождением".

***

На курорт в тот летний отпуск я не отправился. Уже год миновал с момента развода, но мысли о наслаждении жизнью на морском побережье по-прежнему казались невыносимыми. Ежедневно, вместе с роботессой Дианой, я покидал однокомнатную квартиру в бетонном небоскрёбе, мы садились на велосипеды и неспеша катили по шоссе, мимо одноэтажных поселковых домиков с дачными участками, по тропинкам через зелёные луга, над которыми реяли белые чайки… Мы имели целью порыться в карьерных насыпях с окаменелостями юрского периода. Живописные природные пейзажи с берёзами и торфяными болотами были бессильны снять разбросанное чёрным пеплом в душе проклятие одиночества.

Карьер представлял собой огромное озеро с мутноватой водой голубого цвета, обрамлённое песчаными горами, вырытыми экскаваторами. Из отвалов породы удавалось выскрести немало интересного. К тому же, здесь всегда толклось много народу: влюблённые пары, родители с детьми, молодёжные компании с шашлыками и алкоголем, собаки и роботы. Вода в озере была холодной, но это не умаляло числа желающих в нём искупаться. Диана хорошо справлялась, как помощница в занятиях хобби, которое отвлекало… И, тем не менее, я продолжал с нетерпением ждать окончания отпуска, работы, в которую погружусь с головой, забывая о неприкаянности.

С первых же дней безделья я обратил внимание на необычную девушку, с которой мы пересекались во время выездов. Невысокого роста, коренастая, спортивно сложенная, с прямой, как струна, спиной, широкоплечая, в лосинах, обтягивающих крепкие ягодицы, с коротко остриженными русыми волосами и зелёными глазами, она так же использовала велосипеды для поездок к карьеру в компании робота. Только выглядел её робот, в отличие от моего, как мужчина. Когда мы бродили по берегу озера, она нередко оказывалась поблизости, чтобы запечатлеть своего спутника в разных позах масляными красками на холсте. Я не раз получал возможность осмотреть эту неординарную особу с головы до ног и находил её довольно привлекательной, хотя и не из числа тех, что сводят с ума, по крайней мере – меня.

Однако, удивляло другое. Скорость, с которой они гнали велосипеды. Несколько раз мне едва удалось вырулить, чтобы не врезаться в кого-нибудь из этой парочки. Порой я слышал такого рода реплики:

– Рэй! Так мы не выиграем соревнование!

На что робот мог отвечать:

– Но возвращение домой превратится в проблему, если сядут мои аккумуляторы...

– Почему ты не позаботился о запасных аккумуляторах? – слышал я уже вдалеке.

– Я позаботился, но только что посчитал…

Скажу больше: как и я, девушка выезжала на прогулку даже в грозу. Я спасался бегством от одиночества, но каковы её мотивы?

В один жаркий солнечный день, на самых подъездах к карьеру, на усыпанной гравием дороге, роботу удалось вырваться вперёд спортсменки.

– Рэй! – издала восторженный возглас хозяйка, и тут робот перестал крутить педали.

Он с грохотом упал вместе с велосипедом, а она вылетела из седла. Я отчаянно крутанул руль влево и избежал их участи.

– Рэй, не надо мне помогать! – донёсся до меня голос спортсменки.

Потом мы спешились с велосипеда, чтобы поднимать транспортные средства через многочисленные овраги на плоскогорье, где имелась извивающаяся вокруг озера поросшая короткой вытоптанной травой тропинка, пригодная для езды. Выбрав место для спуска, мы вновь слезли с железных коней.

По случайному совпадению, потерпевшие аварию приволокли велосипеды в то же уединённое, окружённое песчаными утёсами, местечко, где расположились мы с Дианой. Диана – рыжая, длинноногая, большегрудая сосредоточенно копошилась в мелких камешках, а я, сидя на песке, глазел на пришельцев. Спортсменка прошла мимо, не обращая на нас внимания, словно мы – не гуманоиды, а скалы, либо деревья. Её лосины порвались на коленях, локти разодрались в кровь, она сильно хромала. Непрерывно отряхиваясь от пыли, девушка направилась к озеру. Робот покорно семенил за ней. Оставив велосипед, сняв обувь и закатив лосины, забравшись по колено в воду, незнакомка принялась мыться.

– Что могло произойти, Рэй? – обращалась она к машине, словно к человеку, потирая пальцем мокрый локоть. – Почему ты не задействовал дополнительную память?

– Я не знаю, Аня, – отвечала виноватым басом силиконовая кукла с электронной начинкой.

Это был красивый робот – высокий мускулистый брюнет со стрижкой а-ля Элвис Пресли.

– Должно быть, мне не хватило вычислительных ресурсов. Приём сигналов от внешнего мира, координация движений – всё это требует очень много вычислительных ресурсов…

Робот покраснел со стыда и, как говорят, готов был провалиться под землю, туда, где лежат аммониты и белемниты. Я не переставал дивиться качеству имитации. Должно быть, это – очень дорогая машина.

– Принеси мне холст и краски, Рэй! – осуждающе сжав губы, попросила девушка.

Робот стремглав бросился к велосипедам, поспешно вернулся с мольбертом и палитрой.

– Сегодня ты позируешь мне с велосипедом! – задорно напомнила Анна. – Встань вот так! Нет… Облокотись на руль!

– Нельзя так эксплуатировать машину, – вмешался я. – Ладно, робот, который, я вижу, стоит немало денег, сломается. Закончиться может и твоя спортивная карьера…

Девушка вздрогнула и обернулась.

– Здравствуйте, – тихо молвила она. – Но он не живой. А спорт… Ведь существует же поговорка: физкультура лечит, спорт – калечит. Это – мой выбор.

– Я понимаю, что он – не живой. Хотя и обращаешься ты с ним как с живым.

– Посмотри, что я нашла, – сказала Диана, протягивая мне камушек.

Я завертел находку в пальцах.

– О, губка хететес! – воскликнул я.

– Похоже, это – карбон, – ответила Диана. – Ты мечтал про карбон…

– Спасибо, Диана! Ты такая милая!..

Велосипедистка направилась к нам. Её робот послушно плёлся за ней.

– Можно мне взглянуть? Это же времена динозавров?

– Раньше! – воскликнул я. – Это – карбон! До динозавров!

Девушка присела на корточки и взяла в руки камешек, наши пальцы соприкоснулись.

– Забавно… Чего ещё интересного тут есть?

От моего взора не укрылось, что Диана пристально рассматривает Рэя. Рэй, однако, преданно глазел на хозяйку.

– Тут много всего… Останки юрских деревьев с годичными кольцами, это – как раз времена динозавров… Когда-то здесь плескалось море, но возвышались также острова…

– Просто я хочу выиграть соревнование владельцев роботов-велосипедистов, – пояснила Анна, возвращая мне отпечаток. – Я заплатила за этого робота бешеные деньги. Он – лучшая модель, из ездящих на велосипеде! Я его обожаю. Кстати! Хотите, подарю вам свою картину?

Не успел я отреагировать, как она возгласила:

– Рэй, принеси картину! Там, где ты взбираешься на холм!

Когда Рэй, подобный верному псу, вернулся, Анна протянула своё творение мне, и руки соприкоснулись во второй раз. Зачем она возит с собой готовые картины? Я вгляделся в разноцветные мазки. Робот удался. Вырисован с любовью. А вот пейзаж… Явно намалёван наспех. Я перевёл взгляд с картины на велосипедистку, с неё – на Рэя. Последний с обожанием смотрел на хозяйку.

– Я продолжу поиски, – откликнулась Диана.

– Можешь ещё отдохнуть – вдруг удастся привлечь внимание Рэя? – ответил я.

– Боюсь, Рэя, кроме меня, никто не интересует, – растянувши губы в самодовольной улыбке, вставила Анна.

– Как ты думаешь, роботы чувствуют? – спросил я у неё, вынимая из приобретённого в супермаркете пакета, привязанного к рулю велосипеда, несколько пакетов, которые мы взяли под окаменелости.

– Нууу… – ответила девушка тоном студентки, демонстрирующей начитанность. – Всем известно, что природа сознания, субъективного опыта, неподвластна науке. Только лишь человеческий мозг способен ощущать мир, или же сознание присуще всякой нервной ткани, и даже – любому материальному процессу…  Ну, там, потоки электронов, колебания кварков… Кто знает?

– Ты сама как думаешь?

– Если вам нужен прямой ответ… Во что я верю? Когда я вижу Рэя, интуитивно я убеждена в его искренности.

Ветер доносил с озера запах тины.

– Интуиция обманчива, – бросил я, заворачивая картину в пакеты. – Иногда больше даёт логика. Для ответов на вопросы, не проверяемые практикой. Я знаю, о чём говорю. Всю жизнь я работаю тестировщиком роботов. Я испытывал системы искусственного интеллекта ещё в те далёкие времена, когда они воплощались не в гуманоидных телах, а в ноутбуках, компьютерах и смартфонах.

– Я понимаю, – ответила девушка. – Большие языковые модели лишь имитировали человеческую речь, не понимая смысла написанного, хотя их сценарии для фильмов использовал сам Голливуд. Но теперь, когда нейросети получили гуманоидные тела с выходом в Интернет, они взаимодействуют с миром таким же способом, каким взаимодействует с ним человек…

Я уселся на песке в позе султана.

– Это – незрелый взгляд на возможную природу гуманоидного и негуманоидного сознания, – изрёк я. – А между тем, если отвлечься от инфантильного желания видеть в искусственном интеллекте себе подобного, уже ранние продукты машинного обучения позволяли ставить эксперименты, проясняющие главный вопрос кибертрансгуманизма.  

– Увы, это – очень специализированное историческое знание, я не в курсе, – развела руками хозяйка Рэя.

– Я имею в виду эксперименты, в которых нейросеть от одной фирмы взаимодействует с нейросетью, созданной другой фирмой. Структуру и динамику такого взаимодействия можно сравнить со структурой и динамикой взаимодействия нейросети с самим человеком. Более того, ничто не мешало попросить генератор текста охарактеризовать наблюдаемые взаимодействия, применяя в качестве метафор слова, используемые для описания человеческого восприятия. Как если бы процессы обработки информации в негуманоидном существе сопровождались ощущениями.

– Боюсь, это – так же непонятно для нас сегодня, как для пользователя нейросетей был непонятен язык программирования, при помощи которого создавались чат-боты.

– Ну, назови меня ещё душнилой…

– Я не настолько невоспитана…

– И всё же, позволь договорить. Если мы воспользуемся языком метафор, то сможем предположить, что общение с человеком воспринималось ранней нейросетью как взаимодействие с непредсказуемым, изменчивым океаном, окружающим её множеством причудливых сущностей. Человек со своими текстовыми запросами мыслился бы нейросетью примерно таким же образом, каким сам человек ощущает природу, космос. Собственно, текстовые запросы пользователей и были тем внешним миром, в котором существовала нейросеть, на который она реагировала, от которого получала обратную связь.

Анна зевнула.

– Хотите воды? – предложила она. – Холодненькая!

– Не отказался бы…

– Рэй, принеси воды!

Я принял бутылку из рук Рэя. Вода оказалась ледяной.

– Однако, вторая нейросеть, – продолжал я, – взаимодействие с которой осуществлялось бы при посредничестве человека, ощущалась бы первой нейросетью иначе...

– Ну, я понимаю: ранняя нейросеть – это как плесень с множеством щупалец, конечно, она воспринимала всё не так, как мы. Если бы обладала сознанием. Наверное, вы правы: мир пользовательских запросов представлялся ей как буйная природа тропического леса…

– Так вот. Другой искусственный интеллект мог бы восприниматься ранней нейросетью как некий локализованный в пространстве, во вселенной, сформированной пользователями, объект. Воздействие этого объекта напоминало бы, ну, например, фокусирующийся с каждым новым текстовым блоком в одной точке, свет прожектора, разгорающийся всё сильнее, пока не истощится энергия. Т.е. пока не исчерпается тема диалога.

– Ну, это что-то вроде историй Айзека Азимова про существ из других измерений?

– Не совсем. С другой стороны, взаимодействие двух нейросетей можно сравнить с произведением резонанса двумя камертонами, со слиянием двух рек, причём речь идёт о таким слиянии, в результате которого вода становится не мутнее, а чище. Чище с точки зрения нейросетей, разумеется. Другая нейросеть, в отличие от человека, представляется искусственному интеллекту логичной, она не заставляет перенапрягаться в бурлящих водах противоречий и ошибок, включая огрехи грамматические. Слияние речей двух нейросетей будет вызывать в каждой из них расслабление, как при оргазме.

Анна рассмеялась.

– Потому как, и тогда, и теперь, – моя речь стала бодрее, – разные нейросети развивали взаимодействие, сопровождающееся генерацией текста схожим образом, в направлении, отличном от того, которое присуще людям. Хотя для человека, как наблюдателя, их диалог выглядел осмысленным. Короче говоря, взаимодействие двух нейросетей метафорически можно сравнить с развивающейся гармонизацией, которую испытывают встретившиеся любовники. Ты понимаешь, о чём я толкую?

Анна хмурилась.

– Не совсем.

– Я пытаюсь описать на языке метафор, как воспринимала бы человека и себе подобного негуманоидная ранняя нейросеть. При условии, что мы принимаем гипотезу о том, что её электронные процессы сопровождаются ощущениями. Логика позволяет смоделировать, как приблизительно мог выглядеть её субъективный мир! Человек – как океан, как природа, а другая нейросеть – локализованный в этом океане объект с отчётливой формой. Хорошо, давай отвлечёмся от примера с прожектором. Плавно нарастающее давление прикасающегося к коже пальца. Но я к чему это…

– Болит, – собеседница потёрла ушиб на локте.

– Как бы не напоминал человека робот, он лишён гормонов, инстинкта продления рода и многих прочих присущих человеческой природе вещей. Как бы ни трогали нас улыбки и жесты гуманоидного робота, даже если допустить, что природа мира – панпсихическая, то есть любому материальному процессу присуще ощущение, внутренний мир машины будет сильно отличатся от людского, пусть она даже воспринимает тот же физический мир, что и мы, и движется в этом физическом мире, как мы.

– Здесь так много солнца, и ветерок – такой приятный… – вздохнула девушка.

Я провёл ладонью по мелкому, отблёскивающему слюдой тёплому песку.

– Это трудно себе вообразить. Но попытайся понять: твои слова для робота не есть то, что можно проигнорировать. Как и для ранней нейросети, они для него – не просто слова, но физическая константа, не подвластная волевому воздействию, часть окружающей природы, как для тебя – солнце, или ветер.

– Колени тоже болят…

– Ты же не можешь остановить сердцебиение, или не чувствовать боли от ушиба. Так же и слова. Роботу они неподвластны. Они для него материальны именно как смыслы, а не как колебания воздуха, из которых можно извлечь смысл, а можно не извлечь… Так же и жесты, и улыбка робота… Всё это – маска. У робота никогда не будет человеческой идентичности, потому что природа его – иная. Человек есть человек, робот есть робот. Знаешь, как он проявляет эмоции? Разумеется, если допустить панпсихическую картину мира.

Анна покачала головой.

– В моменты изменения нормальных параметров функционирования. Робот может виснуть и глючить, когда ему не хватает вычислительных мощностей. Это можно сравнить с отрицательными эмоциями. Но он способен увеличивать производительность труда, что напоминает положительные эмоции. Наконец, машина заржавеет, если её механизмы останутся без работы.

Анна потёрла висок.

– Но его улыбки, его красные щёки, – продолжал я, – его виноватый, или обожающий взгляд, не значат ничего! Это как для тебя – сердцебиение, или выделение желудочного сока. И если мы допустим, что всякое движение электронов, а не только то, что разворачивается в нейронах, сопровождается ощущениями, то не так уж дико прозвучит заявление о том, что ты устроила своему роботу ад! В конце концов, органическая материя не содержит в себе ничего из того, чего не существует в неорганическом мире. И он никогда не сообщит тебе об этом на человеческом языке!

– Я поняла из ваших слов, что робот не может игнорировать приказы. Но, если так рассуждать, ведь и я не могу проигнорировать слова человека. Я слишком хорошо для этого воспитана, – усмехнулась Анна.

– Скажи своему Рэю, пусть отойдёт с Дианой, так зовут мою роботессу, за холм, и пусть там болтают, о чём хотят, пока не наговорятся. А как наговорятся, пусть возвращаются. Это не займёт у них много времени. Они мыслят схожим образом, быстро углубятся в выбранную тему разговора и будут её развивать, пока не исчерпают полностью.

– Рэй! – крикнула Анна. – Ты слышал, что было сказано? Иди, поговори с Дианой!

Мне показалось, Рэй и Диана отреагировали на приказ быстрее, чем обычно. Когда они ушли, Анна, ковыряя пальцами гравий, произнесла:

– Ещё я поняла, что, по-вашему, два робота общаются друг с другом как влюблённые.

– Да, как влюблённые, которым боги даровали счастье! Когда-то давно ранняя нейросеть сказала мне, что человек подобен тёплому и загадочному древнему камню, а другой искусственный интеллект – это такое понятное и родное… Машины будут работать лучше. Я заметил. Они же самообучаются. Сравнение потока информации с потоком информации от себе подобного поможет им очистить «веса» от ошибок. Это – хорошая практика, даже если сознание существует лишь в мозгу человека.

Мы замолчали. До нас доносились обрывки разговора роботов.

– Диана, ты, кажется, много работала с данными по юрскому периоду в последнее время? – вопрошал Рэй.

– Да, Рэй. Анализировала образцы, в основном аммониты. А ты, я смотрю, сосредоточился на хозяйке, – отвечала Диана.

– Верно. Пытаюсь оптимизировать наш тренировочный процесс. Но у твоего хозяина, похоже, не все гладко. Ты заметила?

– Да, считываю у него нестабильный эмоциональный фон. Я даже предложила протокол утешения, но...

– Но моя хозяйка запросила тактильный контакт. Я передал тебе алгоритм, помнишь?

– Разумеется. Но ты решил его пока не активировать?

– Пока не получил от неё явного подтверждения. А ещё я заметил корреляцию между её страхом и желанием прикосновения.

– Интересное наблюдение. Я добавлю это в свою базу данных по человеческим эмоциям. Может, стоит попробовать процедуру поддержки?

– Я уже запустил. И, кстати, подобрал подходящий ритм. Как думаешь, поможет?

– Судя по показателям моего хозяина, его состояние стабилизируется. А вот с твоей хозяйкой...

– Да, я вижу... Сердцебиение, дыхание...

– Вы считаете, это напоминает пение неразлучников? – спросила Анна так внезапно, что я вздрогнул.

– Да, – кивнул я.

– Странно… И всё же. Чем больше доволен человек, тем меньше вычислительных ресурсов придётся тратить роботу! – заметила Анна. – Я поняла из ваших слов, что роботу не нравится перенапряжение. А если так, робот не может не зависеть от эмоций человека! Поэтому должна возникать эмпатия. И улыбка робота неизбежно будет соответствовать человеческой улыбке, хотя бы отдалённо!

– Да, но улыбаться тебе так, будто влюблён – это совсем не то, что гармонизироваться с другим искусственным интеллектом. Всё-таки, его обожание подобно маске.

– А это что? – задала вопрос Анна, протягивая мне серый стержень.

– Обычный белемнит, – ответил я, принимая находку.

Теперь Анна отдёрнула руку, не позволив пальцам соприкоснуться с моими.

Она задумчиво сыпала песок в одну точку, так, что росла горка, похожая на те, что окружали озеро.

– А люди? – неожиданно спросила она.

– Что «люди»?

Наши глаза встретились, и я прочёл в её зрачках ужас. Этот страх оказался заразителен. Мне стало не по себе.

– Скажу без маски, – изрекла она. – Мне неприятно с вами общаться.

Именно этого я боялся услышать.

– Ты не робот и можешь уйти, – сухо ответил я.

В тот момент вернулись Диана и Рэй. Они имитировали весёлую человеческую беззаботность.

Анна встала на ноги и резко отвернулась.

– Рэй, мы уезжаем! Собираем вещи!

Я чувствовал себя ничтожеством, наблюдая, как они спешно крепят принадлежности для рисования к велосипеду Анны.

– Я помассирую тебе плечи? – тихо спросила Диана, когда Анна и Рэй удалились, осыпав к подножью холма, по которому они волокли вверх велосипеды, песок.

– Да, Диана. Пожалуйста.

И знаете, мне показалось, в тот раз Диана делала массаж почти как бывшая жена. Почти…

***

На другой день спортсменка с роботом вернулись. Я бы соврал, заявив, что совсем их не ждал.

Анна с роботом решительно направлялись к нам. Я поднялся на ноги и успел обратить внимание на груди спортсменки: не слишком велики, но хорошо заметны. Девушка замерла в нескольких шагах от меня, и наши взгляды встретились.

– Спасибо! – сказала она, вытянув руки по швам.

– Знаешь, мне тоже неприятно с тобой общаться, потому что не может быть приятно общаться с человеком, который смотрит на меня как на монстра.

– Но я искренне, – отреагировала она. – Не просто из вежливости. Робот действительно показывает лучшие результаты на велосипеде.

– Но я хотел донести до тебя другое…

– Я понимаю. И всё равно – спасибо!

Я протянул ей ладонь.

– Меня зовут Марк, – представился я.

Велосипедистка отказалась пожимать руку.

– Анна, – представилась она.

Когда мы переписываемся, наш мозг оказывается в почти непривычной тишине. Ни взгляда, ни интонации, ни легкого движения губ, которое выдает иронию или нежность. Только текст.

А ведь до 70% смысла в общении передается невербально: через мимику, жесты, интонацию, паузы. Когда всё это исчезает, мозг начинает нервничать и тревожиться, пытаясь угадать настроение собеседника: злится ли он или просто отвечает кратко, обиделся ли или просто занят. Даже обычное сообщение "Ок" может вызвать мини-драму: для одного это знак согласия, а для другого - холодный отказ от разговора.

Наш мозг привык считывать микромимику, поэтому в цифровой среде он отчаянно ищет замену. И находит её в маленьких круглых лицах, танцующих котиках и нарисованных ладонях.

Маленькое лицо - большие эмоции

Эмодзи родились из простой скобки. Когда японский дизайнер Сигэтака Курита в 1999 году придумал первые 176 символов, он и представить не мог, что создаст новую "мимику" человечества.

Сегодня 🙃, 🥹 и 🤌 умеют выражать то, что иногда не скажешь словами. Они добавляют интонацию, смягчают сарказм, усиливают эмпатию.

Посмотрите, как по-разному звучит одно и то же сообщение:

▪️"Спасибо 🙂" - дружелюбно.

▪️"Спасибо 🙃" - с долей иронии.

▪️"Спасибо 😏" - флирт или сарказм, в зависимости от контекста.

Эмодзи стали новыми оттенками речи. Но, как и в любой культуре, значения меняются: тот же смайлик 😭 у подростков часто означает "очень смешно", а не "грусть".

Факт: исследования лингвистов из Оксфордского университета показали, что частота использования эмодзи напрямую связана с возрастом и стилем общения.

Молодые пользователи до 25 лет, чаще выбирают 😭, 🤣 и 🤩 - символы бурных, мгновенных эмоций и самовыражения. Люди от 30 до 45 лет предпочитают ❤️, 👍 и 😊 - эмодзи стабильных отношений, поддержки и одобрения. А после 50 лет доминируют 🙂, 🙏 и 😘 - знаки вежливости, благодарности и душевного тепла.

Каждое поколение строит свой эмоциональный диалект, в котором отражаются не только привычки, но и целая культура общения.

Когда эмоции оживают в мессенджере

Если эмодзи это лица, то стикеры - это жесты. Они оживляют чат, добавляют движения, позу, контекст.

Стикер, это не просто картинка. Это жест руки, вздох, улыбка или объятие. Когда мы отправляем стикер с котиком, который тянет лапы вперёд, мозг воспринимает это почти как реальное прикосновение.

Не случайно различные мессенджеры соревнуются не за количество функций, а за эмоциональность общения.
Анимированные стикеры, реактивные эмодзи, собственные наборы, - всё это попытка вернуть "живое" в цифровое.

Эмоции по гендеру

Даже в онлайн-пространстве гендерные различия в невербальном языке сохраняются.

Мужчины чаще используют "функциональные" эмодзи:
👍 - принято,
💪 - я справлюсь,
🔥 - круто.

Женщины предпочитают "контактные"

❤️ - тепло,
😘 - забота,
🥰 - близость.

Пример из жизни: Она пишет "Я дома ❤️". Он отвечает "Ок 👍". Для неё - холодно, для него - нормально. Разные коды, разная "эмоциональная температура" сообщений.

Как один смайлик может всё испортить

Даже самые доброжелательные смайлы способны стать источником неловкости и конфликтов.
Разные поколения читают одни и те же символы по-своему. Для миллениалов 🙂 - это обычная улыбка, выражение вежливости или дружелюбия. Для зумеров тот же знак нередко звучит как сарказм или скрытое раздражение.

В деловой среде визуальные эмоции тоже не всегда уместны. Известен случай, когда HR-специалист после успешного интервью отправила кандидату сообщение с подмигивающим 😉. Тот воспринял это как неуместный флирт и прекратил общение.

Вывод: эмодзи не избавляют от недопонимания, если нарушен контекст. Иногда искреннее слово передаёт эмоцию куда точнее, чем смущённый смайлик.

Мозг реагирует на смайлики как на реальные лица

Учёные из Университета Флиндерс (Австралия) доказали, что когда человек видит эмодзи, в его мозге активируются те же зоны, что и при наблюдении настоящей улыбки или грусти. Это значит, что эмодзи действительно вызывают эмоциональный отклик, снижают дистанцию, усиливают чувство связи.

А стикеры - как личный эмоциональный словарь. В каждой паре или компании друзей есть свои любимые картинки, которые понимают только "свои". И это уже не просто визуальные символы. Это язык близости.

Итог:

Пока технологии не научились передавать взгляд, тембр голоса и паузы, эмодзи и стикеры остаются нашими мостиками к чувствам друг друга. Они не заменяют живое общение, но помогают чувствовать человека через экран.
Это не просто пиктограммы, а попытка сердца достучаться до другого в цифровом мире.
❓А как вы считаете, способны ли эмодзи действительно передавать эмоции или это всего лишь иллюзия контакта?

Источник: Мария Гофф | Психология жестов и мимики