Рассказ «Осиновый Крест»⁠⁠

Часть 2\2

Ссылка на 1-ю часть

Я начал готовиться к встрече, как к последнему бою. Надел тёмную, удобную, не стесняющую движений одежду. В глубокий карман пиджака аккуратно, словно сапер мину, положил три заострённых осиновых кола, обёрнутых в мягкую ткань, чтобы не пораниться самому. Во второй карман — плоскую фляжку из тёмного стекла со святой водой, от которой исходил лёгкий запах ладана. В маленький холщовый мешочек насыпал сушёный, измельчённый в пыль чеснок — его резкий запах тут же заполнил пространство вокруг. И взял старое, пожелтевшее фото из их семейного архива — на всякий случай, если передо мной окажутся навьи. Порой память, вырванная из прошлого, бывает мощнее любого клинка. И, конечно, револьвер. Я провернул барабан, услышав удовлетворяющий щелчок, и надёжно упрятал его в потайную кобуру под курткой. Холод металла успокаивал.

Вечером мы встретились в кафе. Ожидаемо, Андрей был один. Первым делом я бросил взгляд на пол — под светом лампы от него падала чёткая, ясная тень. Значит, не навьи. Не упыри в чистом виде. Что-то иное, более сложное и, возможно, более сильное.

Наш разговор был тихим, словно шепот призраков, блуждающих между столиков, — жуткий и проникновенный одновременно. Никаких открытых угроз, лишь намёки, прозрачные, как стекло, и оттого ещё более зловещие.

— Ты такой любопытный, Артём, — произнёс он тихо, его пальцы медленно обводили край чашки. — Это похвально. Правда. Любопытство — это двигатель, заставляющий искать ответы на самые... интригующие вопросы.

Я лишь пожал плечами, делая вид, что полностью поглощён своим чаем.
— Ответы бывают разными, — парировал я, встречая его взгляд. — Одни делают тебя сильнее. Другие... сжигают дотла.

Его лицо расплылось в улыбке — широкой, идеальной и абсолютно безжизненной, будто вырезанной из пластика.
— Предлагаю продолжить наш приятный обмен мнениями в более уединённом месте. На заводе. Там тише. И уютнее. И лишних глаз нет. Только ты... и я.

Мы поняли друг друга без слов. Хищник наконец-то сбросил маску и показал когти.

— Думаешь, мои маленькие сюрпризы будут бесполезны? — поинтересовался я, ощущая под тканью куртки твёрдые, заострённые грани осиновых кольев.

— Напротив, — он спокойно сделал глоток, его глаза не моргнули. — Твои игрушки прекрасно работают. Они становятся великолепным стимулом, искрой. Однако дальше искры дело не пойдёт. Поэтому оставь их дома. У меня есть для тебя кое-что получше твоих вопросов — настоящие знания. И даже нечто куда большее. Например, вечность.

— Ах, эта ваша вечность, — я насмешливо протянул, поднимаясь с места. Стул противно заскрипел по полу. — Столько раз слышал эту сказочку от таких, как вы. Что ж, встречаемся там.

Я вышел из кафе, спиной чувствуя его взгляд. Он не смотрел с ненавистью. Нет. Он смотрел с холодным, хищным любопытством коллекционера, который наконец-то выследил и загнал в угол редчайший, недостающий экспонат для своей жуткой коллекции.

Он думал, что ведёт меня на убой. Но он не знал, что я шёл на охоту. Или мы оба шли на охоту друг на друга, и ночь должна была рассудить, кто из нас хищник, а кто — добыча.

В кобуре у меня лежал револьвер. Носить его в городе — верный путь к аресту, но сейчас было не до правил. Шесть патронов. Не обычных, свинцовых. Шесть серебряных пуль, отлитых по дедовскому рецепту в пламени освящённых свечей. Я точно помнил с уроков: сильного вурдалака ими не убить насмерть, но замедлить, обжигая его сущность и делая чертовски больно. Или взбесить напрочь, довести до безумия. Там уж как карта ляжет...

Я надел серебряный крест прямо поверх одежды — пускай видят, пускай знают, с кем имеют дело. Мешочек с толчёным чесноком висел на шее, как амулет, — мой личный химический арсенал против всякой нечисти. На поясе был закреплён нож с тонким напылением серебра на лезвии, а сбоку болталась небольшая бутылочка со святой водой, над которой старенький священник из соседнего села шептал молитвы три дня напролёт. Этот бой должен был войти в легенды... или в отчёт о несчастном случае с особо буйным психически больным. Но монстры, хоть и могущественные твари, всё равно сохранили в себе крупицу человеческого — их гордость точно не позволила бы вызвать полицию заранее. Так что поединок предстоял честный. Наверное.

Подходя к заводу, я заметил в одном из разбитых окон второго этажа одинокий огонёк. Не электрический блик, а живое, трепещущее пламя свечи. Оно горело ровно, не мигая, словно пристальный, немигающий глаз циклопа, вглядывающийся в ночь. Чёткий, недвусмысленный сигнал. Приглашение. Намёк был более чем понятен.

Я сделал глубокий, медленный вдох, втянул влажный, пропахший ржавчиной воздух, чувствуя, как холодная волна адреналина разливается по венам, заточив нервы до бритвенной остроты. Ладонь сама сомкнулась на рукояти ножа — шершавой, надёжной; холодная сталь успокоительно давила на кожу, напоминая о готовности. Слух обострился до предела, превращая шепот ветра в свинцовых трубах и скрип металла в чёткий, громкий стук моего собственного сердца. Револьвер легко скользнул в скрытую кобуру под пиджаком — теперь вытащить его можно было одним быстрым движением. Завод встретил меня не просто тишиной, а гробовым, насмешливым молчанием, настолько густым, будто сам воздух задержал дыхание в предвкушении кровавого спектакля.

Я надвинул очки с ночным видением — мир погрузился в кислотно-зелёный, сюрреалистичный сумрак. Пусто. Как меня учили когда-то, я перестал пытаться «ловить» звуки и запахи, а просто позволил им войти в себя. Растворился в этой тишине, впустил её в голову. И тогда реальность приоткрыла свою изнанку. Я услышал... смех. Детский, звонкий, до мурашек знакомый. Проклятая девчонка. Страшно же, сволочь! Играешь со мной.

И тут из густой тени штамповочного цеха материализовался Андрей. Он не прятался, не скрывался. Он просто стоял, расправив плечи, как истинный хозяин этих развалин.
— Жизнь человека, Артём, так мимолётна и хрупка, — начал он свою пафосную, заготовленную речь. Его голос был бархатным и ядовитым. — Она подобна свече на ветру...

Я резко перебил его, вкладывая в голос всю возможную язвительность:
— Слушай, Андрюш, не томи. Ты сейчас мне предложишь что-то из своего стандартного наборчика. Вечность, могущество, сила. И скорее всего, даже по скидке, для друга. Ссылку в телегу кинешь или сразу договор кровью подпишем?

Он на секунду замер, его идеальная маска дрогнула, а потом он издал странный звук — нечто среднее между шипением змеи и сдавленным смехом. Он меня оценил. Как мастер оценивает упрямый материал.
— Теперь всё человеческое для нас чуждо, — раздался сверху ледяной, презрительный голос Ирины. Она стояла на балконе, вся залитая лунным светом, бледная, как мраморный памятник, её черты были неподвижны. — Мы давно эволюционировали. Мы — следующий шаг.

— Ага, — киваю я, медленно, почти незаметно отступая к более открытому пространству, чтобы иметь поле для манёвра. — Сделаете из меня такого же милого упыря и опустите до уровня вечной шестёрки. Не, знаешь, не хочу я в вашу секту. Не заходится душа.

Больше слов не было. Только тишина, заряженная ненавистью.

— Давай потанцуем! — крикнул я, срывая с себя все условности.

Резким, отработанным движением я рванул кобуру, пальцы вцепились в натёртую рукоятку револьвера, и почти не целясь, инстинктивно выстрелил туда, где секунду назад стоял Андрей. Оглушительный грохот, громоподобный в этой давящей тишине, разорвал ночь, отозвавшись эхом в глухих стенах.

Только вот теперь передо мной никого не было. Он исчез. Не убежал, не отпрыгнул — просто растворился в зелёной дымке моего взгляда, словно его и не было. Лишь его надменный, тихий хохот, отражаясь от холодных стен, витал в воздухе.

— Маловато будет, — прошептал он прямо у меня за спиной, и от этого шёпота по коже побежали ледяные мурашки.

...и следующий удар был стремительным и точным. Он сбил мои очки с лица. Пластик хрустнул под чьей-то невидимой рукой, и мой зелёный, чёткий мир ночного видения погас, погрузив всё в абсолютную, давящую, слепящую темноту. Паника, холодная и липкая, тут же поднялась из живота, сжала горло, пытаясь затопить сознание. «Нет. Нет! Не сейчас. Соберись!»

Я почувствовал, как мир вокруг меня начал глохнуть. Запахи ржавчины и плесени стали тусклыми, отдалёнными. Звуки приглушились, будто кто-то выкрутил регулятор громкости на минимум. Остался только бешеный, яростный стук собственной крови в висках. Я вертел головой, вжимаясь спиной в шершавую, холодную стену, пытаясь уловить малейшее движение, хоть какой-то намёк на цель. Я ослеп.

Кто-то пронесся рядом со свистом рассекаемого воздуха, и по ноге полоснула острая, жгучая боль. Неглубокая, всего лишь царапина. Провокация. Я рванул ножом в пустоту перед собой, совершая широкую рубящую дугу — и почувствовал, как клинок вошел во что-то упругое, податливое, с тихим влажным звуком. Раздался пронзительный, визгливый, детский вопль, полный неподдельной боли и ярости. Ага, попал, мелкая тварь! Получи!

Сверху, с балкона, взметнулся истошный, материнский вопль Ирины, в котором смешались ужас и бессильная ярость:
— Милана! Нет!
Отец, похоже, выжидал где-то в тени, наблюдая за расправой надо мной.

Чую очередное движение — на этот раз выше, взрослее. Клинок снова входит в плоть, встречая на миг сопротивление, а потом легко погружаясь глубже. Мамаша бросается на защиту. Я мгновенно отпускаю нож, оставляя его торчать в цели, и левой рукой выхватываю из кармана заветный осиновый кол. Вслепую, ориентируясь лишь на звук тяжелого дыхания и шарканье по бетону, я бью вверх, вкладывая в удар всю силу отчаяния. Попадаю во что-то мягкое. Живот? Грудь? Бью снова и снова, чувствуя, как дерево входит в плоть с глухим чавкающим звуком. И вдруг что-то тяжелое, невероятно сильное и стремительное врезается в меня, сбивая с ног. Воздух резко вырывается из легких с хрипом, и я лечу на холодный, покрытый окалиной бетонный пол.

Я крепко зажмурил глаза, чувствуя, как волна слепого, животного ужаса подкатывает к горлу, угрожая снести последние остатки рассудка. «Спокойнее, Тёма, — прошептал я сам себе, и голос в голове прозвучал чужим, отдалённым эхом. — Глотни воздуха. Вспомни, чему учил старик». Я перестал пытаться увидеть. Я начал чувствовать. Я впустил тьму внутрь себя, позволил ей заполнить каждую клетку, перестал ей сопротивляться.

И тогда случилось чудо. Сквозь плотную, бархатную черноту начали медленно проступать очертания мира. Не цвета, лишь оттенки серого — холодные, металлические, до жуткой чёткости. Я видел. Лёжа на спине на холодном бетоне, я ощутил странное, неестественное умиротворение. Паника отступила, уступив место леденящей, абсолютной ясности.

Я видел их всех троих. Андрей, скрючившись, сжимал бок, откуда сочилась густая, чёрная в моём зрении жидкость. Ирина, с торчащим из живота осиновым колом, её прекрасное лицо было искажено не болью, а немой, кипящей яростью. Девчонка, Милана, ползала по полу, поскуливая, как подраненный зверёк. Они были в шоке. Их регенерация, дарованная проклятием, работала мучительно медленно, сражаясь с серебром и священным деревом.

Я оставался неподвижен, лишь рука поднялась вверх, сжимая оружие. Серебристый заряд вылетел из дула с оглушающим эхом, пронзив абсолютную тишину завода. Первый выстрел попал Андрею прямо в колено, раздался сухой хруст ломающейся кости. Второй нашёл цель в плече Ирины, заставив её выть от боли нечеловеческим голосом. Третий снаряд угодил Милане в кисть руки, она закричала ещё громче предыдущих двоих. Их тела корчились, дымясь от прикосновения раскалённого серебра, словно кислота пожирала саму основу их порочной природы.

Я поднялся. Подошёл к каждому. Смотрел в их глаза, в которых бушевала смесь животного ужаса и древней, бездонной ненависти. Без слов, с механической точностью я вогнал осиновый кол. Сначала Андрею в сердце. Потом Ирине. Потом — мелкой, скулящей твари.

Их лица исказились в немом крике, тела затрепетали в последних судорогах... но... я не понял? Почему они не рассыпались в прах? Их клыки, выглянувшие было в агонии, втянулись обратно. Длинные, острые когти съёжились, превратившись в обычные пальцы. Черты их лиц сгладились, стали почти что... человеческими. Они лежали — три бледных, мёртвых тела. А я стоял над ними, весь в грязи и крови, с дымящимся стволом в руке, и тишина после боя была оглушительной.

Время было моим врагом. Я достал флягу, открутил крышку и вылил на тела святую воду. Они не сгорели. Они зашипели, как раскалённое железо, опущенное в воду, и затем вспыхнули холодным, синеватым, неестественным пламенем. И сквозь этот треск и шипение я услышал их последние, сдавленные хрипы — и теперь в них не было ничего демонического, только человеческая боль и страх. Вампиры. Самые обычные, классические вампиры. Ну, конечно.

Сверху, почти ритуально, я посыпал их обугливающиеся остатки молотым чесноком. Резкий, знакомый запах ударил в нос. «Соли бы ещё и розмарина, получился бы отличный стейк», — бредовая, отстранённая мысль пронеслась в голове. Их тела быстро чернели, сморщивались, превращаясь в нечто, лишь отдалённо напоминающее человеческие останки.

Сделать больше уже ничего было нельзя. А снаружи, всё приближаясь, уже завывали сирены. Выстрелы-то мне было нечем заглушить — кто в этом городе дал бы мне глушитель? Это всё ещё было моим испытанием, моей личной войной.

Полиция не дала мне шансов оправдаться. Мои объяснения о борьбе с существами ночи, древние трактаты и рассказы свидетелей звучали нелепо и неправдоподобно. Никто не хотел слышать про вампиров, потерянные души и темные тайны заброшенного завода. Все воспринимали это как бред одержимого фанатика.

Зал суда был заполнен людьми, чьи взгляды говорили обо всём: недоверие, подозрение, сочувствие и осуждение. Адвокат, назначенный государством, слабо пытался защитить меня, цитируя законы о самообороне и сомнительных доказательствах. Судья смотрел на меня сурово, лицо его оставалось непроницаемым, словно гранитная статуя правосудия.

— Ваш клиент утверждает, что защищался от существ, известных как вампиры, — говорил прокурор, выступая с обвинительной речью. — Где доказательства существования этих самых вампиров? Откуда такая уверенность в их реальности?

Я чувствовал, как горячая волна возмущения поднимается изнутри. Ведь именно я победил зло, освободил город от угрозы, принес спасение, а теперь оказывался виновником трагедии. Но разве судьи поверят моему слову? Разве смогут они признать существование иной стороны мира?

Приговор объявили быстро. Обвинение подтвердилось: убийство трёх человек при отсутствии достаточных доказательств самообороны. Моё желание разобраться в происходящем превратилось в приговор — принудительную госпитализацию в психиатрическое учреждение закрытого типа.

Два охранника подошли ко мне, готовые надеть наручники. Пока меня выводили из зала суда, я вспомнил женщину-администратора, исчезнувшую в ту самую ночь. Ее взгляд, наполненный животным страхом, снова ожил в моей памяти. Было ли это предупреждение, которое я проигнорировал?

Пока два молчаливых санитара вели меня под руки по бесконечному, тускло освещённому коридору к моей новой «палате», я впервые за долгое время почувствовал... спокойствие. Потому что начал присматриваться. А знаете, что самое забавное?

Вот этот санитар, что идёт слева. Он прошёл прямо под яркой люминесцентной лампой, а тени от него... никакой нет. Совсем. Или вон тот врач, который суёт мне какую-то бумажёнку для подписи. Его наручные часы застыли ровно на без пяти минут двенадцать. Намеренно заведённые или остановившиеся сами?

Моя новая «жизнь» началась в учреждении строгого режима. За толстыми стенами я столкнулся с системой, настроенной на изоляцию и контроль. Врачи, медсёстры, пациенты — все двигались механически, подчиняясь правилам, установленным институтом власти. Даже стены хранили секреты: одна девушка с остекленевшими глазами сказала мне однажды ночью, что видела незнакомцев, приходящих в больницу и исчезающих бесследно.

Именно тогда я понял, что моя борьба продолжается. Те существа, которых я считал поверженными, могли существовать и здесь, маскируясь под персонал больницы, скрытые под масками добродушия и заботы. Эта мысль пугала, но в то же время давала надежду. Если смогу раскрыть новые тайны, разоблачить опасность, укрытую за этими стерильными стенами, то, возможно, найду выход из лабиринта, в который попал.

Уголки моих губ дрогнули в едва заметной, усталой улыбке. Ну что же. Похоже, работа продолжается.

Ссылка на 1-ю часть