Час пик
Наблюдал я эту картинку в Москве.
В метро.
В час пик.
Итак…
Вечер. Вагон. Народ. Давка. Злобные пассажиры. А с какого перепуга им быть добрыми, когда они как шпроты в банке друг на дружке висят? И масло с них давится. И еще эта дамочка на ноге… И на другой – тоже! И пахнет, что интересно, не шанелями, которыми все облиты, а совсем другим.
Едут…
Раньше, помню, в метро читали. Книжки. И еще учебники. И конспекты! И даже рукописи редактировали и гранки правили. Честное слово!
Теперь – нет!
Теперь – выживают! Борются за место под… поручнем. Толкаются. Маются.
Лаются.
Или обвисают безжизненно – сломленные и побежденные.
И, кажется, нет другого исхода! И вот это и есть предбанник Страшного Суда... Очередь…Давильня…
Но… позвольте, что это?!... Там, впереди? А? Вроде как просвет!
Нет притиснутых друг к другу голов. Пустота там, воздух, пространство.
Как такое быть?
Да нет – не может! Невозможно!
Но ведь – есть! Ну точно!
Так чего ж вы здесь, а не там?
И вы начинаете загребать, плыть в толпе, отталкиваясь от торсов, протискиваться, дрейфовать, приближаясь к заветной цели. К свободе. Течете. И кто-то рядом тоже гребет, спуртирует, надеясь на удачный финиш.
Приплыли.
Увидели.
Ё-моё…
Впереди, точно, пустота, кружком метра полтора! То есть люди, вдруг кончаются, обрываются уступом и дальше ничего. И все те пассажиры, что попали в круг – стоят, пыхтят, краснеют, ногами в пол упираются, за друг дружку держатся и друг дружку толкают.
Работают.
Трудятся.
Аж кряхтят.
И от того, что они руками и грудью толкаются круг имеет форму усеченного конуса – внизу, где ноги они друг к другу ближе, а где головы - дальше. Воронка такая, закрученная в смерч.
А в середине той воронки, как положено - глаз тайфуна. То есть вокруг все бушует и напрягается, а там тишина и благодать. Штиль.
Соответственно внутри того «глаза», равноудаленный от всех краев, стоит солдатик. В бушлате. Совершенно свободно стоит. В толкучке. В давке. В самом эпицентре. Такая у него непонятная привелегия.
Хотя нет – понятная.
Теперь – понятная!
Потому что стоит он, как я упоминал, в бушлате. А бушлат тот - грязный.
Нет, я неправильно сказал – сильно грязный.
Нет, опять не то. Он по гаражному грязный! Как если бы им - картер протирали. Текущий. У ЗИЛа тысяча девятьсот лохматого года. А после под мотор подстилали, когда раскидывали на коленке и закончив – подтирали.
И водилы, которые случились в той давке, шмыгали носами и принюхивались, точно вернулись на родную автобазу.
Такой был бушлат.
Заслуженный.
Насквозь!
Именно от него пассажиры теснились к периферии, принимая наклон в сорок пять градусов. Особенно дамочки. В натуральных шубах. И светлых модных пальто. Те напирали на толпу как бульдозеры, прессуя и уминая пассажиров до состояния студенистообразной массы
Вот от чего солдатик ехал свободно.
И ехал он так две остановки.
А потом сказал:
- Мне… на следующей… выходить.
Негромко так сказал, ни к кому конкретно не обращаясь.
Мол, желаю выйти, о чем своевременно предупреждаю.
И случилось невозможное. Спрессованная в брикет толпа, стала, кряхтеть и двигаться. Дамочки в шубах врубились шпильками в пол, как альпенштоками, напряглись, побагровели, сказали:
- Э-эх!
И стали напирать, двигать, сжимать, стискивать, отгребать толпу в отвалы. И толпа подалась, сдвинулась и стала выпирать вверх и вбок и громоздиться, но, все равно сжималась и отступала. И те миниатюрные дамочки – 60-90-60 – рыча выдали на пике такие лошадиные силы, что их хваленый катерпиллер отдыхает. Потому что дамочки были главной заинтересованной и движущей силой.
И кто-то там, в конце, хрипя заорал:
- Вы что совсем охренели! Дохнуть же невозможно!
Потому что все выдыхали, но вдохнуть уже не могли.
Но дамочки все-равно упирались, толкали, уминали и отваливали.
И так была пробита щель, ведущая к дверям.
И эта щель стала расползаться и увеличиваться и превратилась в туннель.
А потом в проспект.
И дамочки, втыкаясь шпильками, стояли насмерть как противотанковые ежи, и из-под их кокетливых шапочек падали пряди с которых, на песцовые воротники, капал непривычный им трудовой пот.
- Держа-а-а-ть!
И они держали. И сдвинуть их было никак невозможно. И если бы еще немного из толпы, точно, потек бы сок, который можно было закатывать на зиму в банки.
Но поезд остановился.
Зашипели и раскрылись двери.
Из которых посыпались пассажиры.
Из всех! Кроме одной!
Из той никто не выпал – из той, не спеша, руки в карманах, вышел солдатик. Один!
В бушлате.
И пошел себе к эскалатору.
И тут бастионы пали! Толпа сомкнулась, как щеки тисков. Тихо и безнадежно пискнули раздавленные дамочки. Люди слились в экстазе и стали однородной массой, которая качалась при торможении в одну сторону и в другую - когда поезд трогался. Они были едины и неделимы!
И было невозможно представить, что между спрессованными телами протиснулся хотя бы нож!
И все ехали, молча, привычно, единонародной массой...
Оригинал тут