Серия «Адай помещённый в бездну»

Щёлк.

Она же, стоя в дверном проёме, разговаривает с толпящимися на пороге цыганками. Женщины в пёстрых юбках пытаются продать ей какую-то одежду.

Щёлк.

Девушка откинулась в кресле. Взгляд её пуст. Входная дверь распахнута настежь. В проходе валяется голубая пелёнка.

Щёлк.

Спрятав лицо в ладонях, девушка сидит на полу. Рядом участковый с ручкой и блокнотом в руках.

Щёлк.

Грязная кухня. Раковина, заваленная посудой. На драной клеёнчатой скатерти недопитая поллитровка водки, три стакана и пепельница, полная окурков. Возле мусорного ведра – батарея пустых бутылок. Девушка в мятой сорочке спит за столом, уронив голову на руки, немытые волосы лохматятся спутанными колтунами. В дверном проёме двое небритых мужчин с опухшими от регулярного употребления алкоголя лицами о чём-то возбуждённо спорят, косясь в сторону спящей.

Щёлк.

Тёмная спальня. На кровати двое. Мужчина спит, отвернувшись лицом к стене. Измождённая девушка смотрит в потолок затуманенным взглядом. Костлявое плечо обвивает ослабленный резиновый жгут. Рядом с раскрытой ладонью другой руки на несвежей простыне валяется пустой одноразовый шприц.

Щёлк.

Снова кухня. Девушка одна. Она совсем исхудала. Нездорового цвета кожа плотно обтягивает череп, ввалившиеся глаза очерчены тёмными кругами, в правом кулаке зажат нож с оплавленной пластиковой рукоятью. Лезвие испачкано кровью. На левой руке видны глубокие неаккуратные порезы. По клеёнчатой скатерти расползается тёмная лужица.

Щёлк.

Жёлтые стены. Двое крепких санитаров ведут укутанную в смирительную рубашку пациентку по тусклому коридору, в конце которого виднеется дверь с надписью «Изолятор».

Щёлк.

Осень. Девушка в потрёпанном зябком пальтишке идёт по малолюдной набережной. Вдалеке стайка цыганок с детьми окружила интеллигентного вида мужчину в очках.

Щёлк.

Теперь она мчится по лужам, крепко прижимая к груди младенца, спелёнатого цветастым одеялом. Следом за ней, крича и путаясь в широких юбках, бегут цыганки.

Щёлк.

В комнате полумрак. Стоя у окна, девушка баюкает завёрнутого в голубую пелёнку смуглого грудничка.

Щёлк.

Темноволосая женщина с короткой стрижкой гуляет по вечернему парку с курчавым мальчиком. Несмотря на перекрашенные волосы и прошедшие годы, черты её лица всё ещё узнаваемы.

Щёлк.

Зима. Женщина идёт по улице одна. Она настороженно оглядывается, словно подозревает, что за ней следят. Позади виден скрывающийся за углом серой пятиэтажки багажник чёрной «шестёрки».

Щёлк.

Глаза женщины расширены от ужаса. Распахнутый в крике рот зажимает волосатая мужская пятерня. Трое смуглых мужчин пытаются затолкать её в открытый багажник автомобиля. Случайный прохожий торопливо ныряет в ближайший подъезд.

Щёлк.

Сырое подвальное помещение. Под потолком тусклым синеватым светом горит люминесцентная лампа. В центре, на стуле, обнажённая женщина, её руки связаны за спиной, тело покрывают синяки и кровоподтёки. Глазное яблоко висит на зрительном нерве, касаясь щеки. Над ней, поднеся к волосам зажигалку, навис тучный мужчина в малиновой рубашке и фетровой шляпе.

За мгновение до того, как этот рисунок сменяется следующим, Вадим узнаёт цыгана, повстречавшегося ему в магазине.

Щёлк.

Мучитель ушёл. Изуродованная женщина с обожжённой головой скрючилась на бетонном полу. В луже крови, вытекающей изо рта, лежит откушенный язык.

Щёлк.

Цыган в малиновой рубашке с перекошенным от ярости лицом пинает тяжёлыми сапогами бессознательное тело. На заляпанном красными кляксами бетоне белеют обломки выбитых зубов.

Щёлк.

Свет льётся из открывшейся двери в подвал. На пороге силуэт курчавого мальчишки. Его кулаки сжаты, вокруг головы пылает багровая аура. Отброшенный неведомой силой палач, лишившись сознания, сползает по стене.

Щёлк.

Среди пылающих построек мечутся люди в ярких одеждах. Сквозь клубы дыма по объятому огнём двору мальчишка тащит бессильно повисшую на его плечах женщину. В глазах ребёнка блестят слёзы.

Щёлк.

Фигура на инвалидной коляске с ног до головы обмотана бинтами. Сверху накинут полосатый больничный халат. В одной руке она сжимает кисть, в другой держит палитру с красками. На мольберте перед ней – незавершённый рисунок огромной многолюдной городской площади. В самом низу полотна чернеет едва различимая надпись «Адай».

«Это какой-то другой Адай, — успевает подумать Ковалёв, прежде чем сменяется слайд. — Нет у нас такой площади, да и народу отродясь в одном месте столько не собиралось».

Щёлк.

Женщина, скрывающая лицо под широким капюшоном толстовки, сидит у кровати. Перед ней лежит мальчишка. По гибкой силиконовой трубке, выходящей из вены на его руке, к прозрачному пакету на тумбочке, стоящей у изголовья, бежит кровавая змейка. Парнишка ободряюще улыбается, успокаивающе сжимая в кулаке тонкие пальцы с вырванными ногтями.

Щёлк.

Мальчишка с перевязанной рукой разглядывает эскиз городского парка, намеченный на холсте небрежными штрихами. Женщина, склонившись над деревянной палитрой, смешивает краски с кровью из инфузионного мешка капельницы. В нижней части будущей картины карандашом подписано «Адай».

«У нас никогда и парка-то не было», — мелькает в голове Вадима.

Щёлк.

Пальцы женщины, крепко вцепившиеся в подлокотники коляски, побелели от напряжения. Её маленький спутник спокоен и сосредоточен. Он толкает инвалидное кресло прямо в законченную картину.

Щёлк.

Щёлк.

Щёлк.

Белыми вспышками по холсту на стене бьёт невидимый проектор.

Наконец, в наступившей тишине, перед Ковалёвым застыл вновь изменившийся живописный шедевр Тюбика. Ракурс сместился в сторону, открывая висящий в глубине комнаты рисунок с парком. Та самая квартира, где укрывались от преследователей беглецы.

Герои увиденной им только что жуткой истории печально взирали на него с загадочного полотна старого художника. Вне всяких сомнений, это они, с той лишь разницей, что все следы перенесённых женщиной травм исчезли, будто их и не было вовсе. Одной рукой она обнимала за плечо мальчишку, а в кулаке другой сжимала небольшой продолговатый предмет.

— Прости, — вновь прошелестело в голове Вадима. — У нас не было иного пути.

Ковалёва вдруг охватил необъяснимый ужас. Он попятился к выходу и, резко сорвавшись с места, выскочил в подъезд. Внезапно ноги его подломились. Вскрикнув, Вадим скатился по ступенькам на первый этаж, с размаху приложившись затылком о металлическую дверь. Громко хрустнули кости черепа, и сознание на какое-то время покинуло его.

Когда он очнулся, солнце уже давно перевалило за полдень. Попытки подняться обернулись полным провалом – ноги отказывались слушаться. Ковалёв ущипнул себя за бедро, но не почувствовал боли, вся нижняя часть тела онемела. Цепляясь руками за вертикальные стойки перил, он сполз к выходу и выглянул из подъезда. По безлюдному двору тёплый ветер гонял пыль и мелкий мусор. У песочницы одиноко притулилось транспортное средство инвалида Иваныча.

— Очень кстати, — горько усмехнулся Вадим и, перебирая локтями, устремился к коляске.

Когда он, наконец, добрался до цели, маневрируя меж кучками одежды, влажно поблёскивающей в разноцветных лужах, сил практически не осталось. Скинув с дерматиновой ткани промасленное тряпьё, Ковалёв стянул водолазку и обтёр залатанную коричневую поверхность от краски. Порезы на руках сочились бурой субстанцией, слишком вязкой для того, чтобы её можно было принять за кровь. Вадим изо всех сил старался не думать об этом. Брезгливо морщась, он с трудом водрузил непослушное тело на истёртую сидушку и, развернувшись в сторону футбольного поля, решительно крутанул приводные обручи.

Передвигаться таким образом было непривычно, но Ковалёв вскоре освоил нехитрый алгоритм и с каждым новым толчком всё быстрее сокращал расстояние до пункта назначения. Слегка наклонясь вперёд, он вращал колёса широкими плавными движениями, старательно обруливая валяющуюся на пути вымазанную краской одежду, по мере приближения попадающуюся всё чаще. Ни одного прохожего не встретилось ему на пути. Никогда Адай не выглядел настолько безжизненным. Подъезжая к скрытому деревьями повороту, Вадим услышал повторяющуюся заунывную мелодию. Он поморщился. Монотонный звук, словно скрип заевшего ржавого механизма, навязчиво лез в уши, раздражал и одновременно манил, будто призывая ускориться. Устилающие дорогу тряпки объезжать уже не представлялось возможным, и Ковалёв катил прямо по ним.

Огромный разноцветный купол возвышался в центре поляны, перемигиваясь гирляндами весёлых огоньков. Перед входом стоял знакомый толстый цыган и медленно крутил ручку старой массивной шарманки.

— Дык, Лала! — обрадованно воскликнул он, прекратив играть. — Говорил, что ещё кто-то есть? Всегда чувствую.

Молодая девушка высунула лицо из-за брезентового полога, окинула Вадима неприязненным взглядом и спряталась обратно.

— Он нам не нужен, дадо́, — донёсся изнутри её чуть хрипловатый голос. — Это просто рисунок. Чявэ́с надо искать. Снова упустишь.

— Догоним, — усмехнулся цыган, пригладив усы. — Не в этот раз, так в следующий. У них уже сил не осталось. Всё потратили. Может, он знает, где искать, а? Знаешь, гаджо́?

— Помогите, — просипел Ковалёв. — Я, кажется, умираю.

— Не может умереть то, что никогда живым не было, — покачал толстяк головой. — Скажи, видел необычного мальчика со старухой? Расскажешь, где живут?

— Если остановите это… — простонал Вадим.

— Яв кэ мэ, — приглашающе махнул рукой собеседник.

Колёса коляски прокручивались в масляной траве, ладони Вадима покрывала липкая краска, но он продолжал упорно двигаться вперёд, медленно приближаясь к полосатому брезентовому шатру. Цыган, скрестив руки на груди, терпеливо дожидался его, снисходительно усмехаясь.

— Ищи свою ило́.

Он откинул крышку у основания шарманки, когда Ковалёв, наконец, въехал за невысокое канатное ограждение. Низ механизма представлял собой большой аквариум, заполненный разнообразными вещами. Прямо перед лицом Вадима прилипла к стеклу, прижатая хламом, упаковка жвачки, позаимствованная им вчера у Тюбика.

— Чего? — Ковалёв вопросительно посмотрел на толстяка.

— То, что принадлежит тебе.

— Тут нет ничего моего, — беспомощно пожал Вадим плечами.

— Поэтому он ещё не исчез, — снова высунулась из-за полога Лала. — Это она сама с ним сделала, дадо. Не наша магия.

— Странно, — сдвинув шляпу на лоб, тучный мужчина озадаченно почесал затылок. — Раньше такого не было.

— Кри́го! — прикрикнула девушка на высыпавших наружу любопытных цыганят. — Внутрь, живо!

Она презрительно сплюнула под ноги Ковалёва.

— Чего ты с ними постоянно возишься? Это даже не настоящие люди.

— Ну они-то этого не знают, — захохотал толстяк. — Забавно же.

— Глупо, — хмыкнула девушка, исчезая в глубине шатра.

— Что со мной происходит? — выдавил Вадим. — И вообще…

Он вытащил изо рта очередной обломанный зуб и отбросил его в сторону.

— Подожди тут.

Цыган скрылся за пологом и через минуту проявился обратно со скрученным в рулон холстом.

— Это то место, откуда мы пришли, — он развернул полотно. — Адай. Один из десятков, в которых нам пришлось побывать. Если честно, то я уже сбился со счёта. Каждый раз она убегает от нас в новую удара́, но силы молодого шувано́ тают. Его кровь стала жидкой, а мощь ослабла. За каждый переход приходится платить высокую цену. Ему рассудком, а ей временем. Уверен, что видок у них сейчас не очень, а? В прошлый раз ру́мны выглядела как старуха, а ча́воро был похож на безумца. Видишь?

Толстяк потряс картиной перед лицом Вадима. На холсте была изображена малолюдная городская улица.

— Этот Адай она нарисовала год назад, а вашему посёлку всего три месяца. Первый город был действительно большим, но даже там им не удалось скрыться. Каждый следующий становился всё меньше и меньше… и вот мы здесь. Бежать теперь некуда. Скоро всё кончится.

— А я? — потерянно прошептал Вадим. — Я же помню детство, школу, родителей…

— Хоха́йпэ! Ненастоящая память. Ты придуманный человек в нарисованном мире. Каких-то три месяца назад никого из вас не существовало. Вы даже не люди, а всего лишь воплощения боли, страхов и пороков безумной женщины. Жители Адая — это всё о чём она сожалеет, чего стыдится и боится. Все её физические и духовные увечья достаются вам. Только придав им форму, отделив от себя, она может скрываться, но это ненадолго.

— Всё из-за мальчишки, так?

— Молодой шувано когда-нибудь займёт моё место. Он нужен рома́. Его сила принадлежит нам. Ту джинэ́с, кари́к тэ джя́с? Знаешь, куда идти?

— Вы мне поможете?

— Дава́ тукэ́ миро́ лав, что уйдёшь мгновенно и без мучений. Нужно что-то личное. Хоть волос с головы, хоть мелочь из кармана. Давай, что есть. Большего сделать не могу.

Вадим медлил. Ему совсем не хотелось умирать, даже быстро и безболезненно. Толстяк выжидающе сверлил его нетерпеливым взглядом.

— Ты странный, — прищурился он вдруг недобро. — Не вижу твою суть. Почему тебя выбрала? Раньше она никогда не собирала так много всего в одном. Видел её последнюю картину?

— Да, — кивнул Вадим. — Только…

— Со?

— Эту написала не она. Другой художник…

— Отдала свой талант одному из вас? Палысо́? Зачем? Не понимаю… Шунэ́са, Лала? Что думаешь?

— Думаю, что эта удара́ последняя, — отозвалась девушка. — Дальше не побежит. Всё, чем она наполняла свои картины, останется здесь. Раклы́ что-то замышляет. Надо спешить.

«Задержи их, — шёпот в голове заставил Вадима вздрогнуть, — и я выполню любое твоё желание. Я создала этот мир. Я установила его правила. Проси чего хочешь».

— Где квартира? — навис цыган над Ковалёвым. — Рассказывай…

— Или что? — вскинулся тот, ощутив призрачную надежду на спасение. — Запытаешь до полусмерти? Тебе же не впервой, да? Давай! От меня уже и так мало что осталось.

— Ты что-то знаешь, ага? — толстяк отступил.

— Знаю, что вы украли у матери ребёнка, а она в ответ забрала вашего. Разве не справедливо?

— Э, не сравнивай. Это не обычный ча́воро. Шувано – колдун. В нём течёт особая романо рат. Этот мальчик очень важен. А что касается пыток… О, тут ты не ошибся. Я могу сделать твои последние минуты невыносимыми. Всё расскажешь и будешь умолять, чтобы я ещё о чём-нибудь спросил.

«Выиграй нам немного времени, — прошептал женский голос. — Ты уже знаешь, чего хочешь?»

— Жить! — выкрикнул Ковалёв. — Я хочу жить!

«Хорошо, — ему послышалась едва уловимое облегчение в интонации говорящей. — Я надеялась, что ты попросишь именно об этом. Да будет так. Только задержи их».

— Чего орёшь? — подозрительно уставился на Вадима цыган. — Совсем ошалел от страха?

— Да пошёл ты… — презрительно выплюнул тот и, сжав язык уцелевшими зубами, рванулся вперёд.

Он грохнулся плашмя прямо под ноги опешившему толстяку. Нижняя челюсть хрустнула от сильного удара о землю. Острые обломки зубов вонзились в податливую плоть, мир взорвался ослепляющей вспышкой, боль впилась в мозг тонким жалом обжигающего холода.

Сквозь застилавшую единственный глаз пелену слёз Ковалёв с трудом разглядел кусок языка, валяющийся перед ним на траве. Дрожащей рукой Вадим поднял его и протянул цыгану.

— Такая личная вещь тебе подойдёт? — хотел сказать он, но вместо слов изо рта на подбородок выплеснулась алая, пахнущая краской жижа.

Ковалёв почувствовал запах гари. Над шатром взвились к небу языки огня, жадно пожирающие брезентовый купол, и мир вокруг утонул в ревущем пламени.

Наталья подобрала с пыльного пола дешёвую зажигалку и развернулась к висящей на стене картине. Изображение на холсте двигалось. Нарисованный мужчина с изуродованным грязным лицом, словно ускоренный покадровой съёмкой, хаотично метался по комнате. На долю секунды он замер, уставившись прямо на неё единственным глазом, а потом кинулся к двери и исчез.

Женщина, чиркнув зажигалкой, поднесла пляшущий огонёк к нижнему краю картины, из которой пару минут назад они с Тарасом шагнули в эту запылённую комнату. Пламя, радостно потрескивая, шустро поползло вверх.

— Тебе их совсем не жалко? — тихо спросил Тарас.

Она повернулась к мальчику и провела ладонью по жёстким курчавым волосам.

— А тебе?

— Не знаю, — пожал тот плечами. — К этим я ещё не успел привязаться.

Он вздохнул.

— С первыми сложнее было, — Тарас кивнул в сторону второго полотна с изображением городского парка. — Я хотел бы там остаться.

— Я тоже, — кивнула женщина. — К сожалению, иногда приходится чем-то жертвовать.

Мальчик печально посмотрел на неё.

— Ты теперь не сможешь рисовать?

— Смогу, но не так хорошо.

— Можно было и не оставлять это там, — буркнул Тарас.

— Так надёжнее. Эта часть меня присмотрит, чтобы всё прошло как надо. Направит Вадима куда нужно и поможет принять правильное решение.

— Тогда ладно, — мальчишка улыбнулся. — Зато теперь ты будешь здоровая и не нужно больше убегать, да?

— Надеюсь, — Наталья задумчиво посмотрела на следы копоти, тянущиеся от выгоревшего пятна на стене к потолку. — Всё равно будь настороже, хорошо?

Тарас кивнул. Женщина обвела комнату взглядом. Внутри почти ничего не изменилось со времён их поспешного побега, лишь серой бахромой провисла с потолка паутина, да разбросанные в беспорядке вещи покрылись пыльным налётом. Наталья подняла с пола инфузионный пакет с остатками засохшей крови и замерла, глядя на картину, с которой началось их долгое и опасное путешествие. От холста с парком исходил едва слышный звук – словно тихий треск сухих веток в лесном костре. С каждой секундой он становился всё громче: это один за другим сгорали нарисованные города, лишая преследователей возможности продолжать погоню. Изображение парка заволокло густым дымом, полотно на стене вспыхнуло и исчезло в языках пламени.

— Вот и всё.

Наталья дёрнула створку окна, и тёплый весенний ветер взметнул пепел с пола, смешивая его с кружащейся в солнечных лучах пылью.

— А если Вадима не станет, оно вернётся? — осторожно спросил Тарас. — Ты снова заболеешь?

— Да, но надеюсь, он загадал правильное желание, — загадочно улыбнулась женщина. — Не думай об этом. У нас есть шанс снова начать с чистого листа. Теперь уже по-настоящему.

Невесомые частички пепла бесконечным потоком валились на выгоревшую землю. За тлеющими стволами деревьев, окружающих выжженный пустырь, виднелись зияющие провалами окон почерневшие пятиэтажки. Мужчина в инвалидном кресле поднял обезображенное лицо к затянутому серой хмарью небу, втянул беззубым ртом горячий воздух, затем опустил голову и надрывно закашлялся.

Дрожащими руками он поднял с земли ватман, натянутый на деревянную раму, ладонью смёл с него мусор, размазав сажу по белой поверхности листа, и прислонил к обугленному пеньку. Ковалёв раньше никогда не пробовал рисовать, но почему-то был уверен, что сумеет. В любом случае, чтобы научиться, у него теперь целая вечность. Главное, он будет жить.

Вадим обмакнул указательный палец в пустую глазницу и старательно вывел в правом верхнем углу картины: «Адай».

Шагая нетвёрдой походкой по грязным дворам окутанного сумерками Адая, он испытывал лёгкое смятение. Ощущение, что посёлок изменился, не покидало Вадима на протяжении всего пути до собственной квартиры. Затуманенный алкоголем разум не понимал, что же именно его смущает, но знакомые дома и улицы словно вдруг стали какими-то чужими, а в лицах редких прохожих проступали странные пугающие черты. Ещё и мелькающие повсюду курчавые головы шумных цыганят добавляли беспокойства. Ковалёву они напоминали мелких муравьёв, обследующих неизвестную территорию в поисках пищи.

«Это всё из-за водки, — мысленно успокаивал себя Вадим. — Перебрал, похоже. Давненько меня так на измену не высаживало. Дома всё пройдёт».

Однако напряжение не отпустило его даже за порогом квартиры. Завёрнутая в оплёванную Карасиком футболку бутылка успела нагреться, но ставить её в холодильник у Вадима уже не было сил. Не разуваясь, он рухнул на кровать, накрыл голову подушкой и провалился в кружащуюся темноту беспамятства.

Громкий стук вырвал Ковалёва из душного алкогольного забытья. Несколько секунд он соображал, не является ли разбудивший его звук лишь отголоском сумбурного сна, эхом, прорвавшимся за границу реальности. Однако стук тут же повторился. Кто-то настойчиво тарабанил в дверь его квартиры. Ковалёв потёр пульсирующие болью виски, со стоном поднялся с постели и побрёл в прихожую. Каждый шаг давался с большим трудом, уши закладывало монотонным тяжёлым гулом, кожа, покрытая липкой плёнкой вонючего пота, раздражающе зудела, а сбившиеся настройки вестибулярного аппарата мотали непослушное тело из стороны в сторону.

— Кто? — с усилием пропихнув вязкую слюну в сухое горло, прохрипел он.

— Открывай, это я, — донёсся из-за двери голос Жанны.

— Гонишь. Это я — я. Не открою.

— Серьёзно. Помощь нужна.

Оценив градус волнения в голосе девушки, Вадим всё же отворил дверь. Куда деваться? Разборок с любовницей на потеху любопытным соседям ему сейчас только не хватало. Незачем лишнее внимание привлекать.

— Чего тебе? — стараясь дышать в сторону, поинтересовался он громким шёпотом.

— Там с Ниной беда.

Сердце Ковалёва предательски ёкнуло. Судя по бледному лицу и дрожащим губам Жанны, проблема была нешуточной.

— «Там» это где?

— У меня. Можешь спуститься?

— Чё случилось-то?

— Долго объяснять. Сам увидишь.

— Пять минут. Умоюсь и подойду.

Он резко захлопнул дверь перед носом соседки, ставя точку в диалоге. Наскоро ополоснув лицо холодной водой, Вадим надолго присасывается к крану, сбивая сушняк. Думать было больно. Ковалёв вдруг вспомнил о прихваченной у Тюбика недопитой поллитровке. Должно помочь. Тусклая лампочка в уборной, мигнув, хлопнула и погасла.

— Твою мать! — собственный громкий возглас заставил его страдальчески поморщиться.

Держась за стену, Ковалёв практически вслепую добрался до стоящего в прихожей трельяжа. Он нащупал узкое горлышко, дрожащей рукой свинтил крышку и сделал большой глоток. Тягучая тёплая жидкость наполнила рот странным масляным привкусом. Вадим закашлялся, отплёвываясь, хлопнул ладонью по выключателю и… выронил бутылку. Стекло разлетелось сотней мелких осколков, по линолеуму расплылось багровое пятно, знакомый запах шибанул в ноздри. Так же пахло в квартире Тюбика.

Зажав рот, Ковалёв бросился обратно в туалет и, упав на колени перед унитазом, принялся громко опустошать желудок, вцепившись руками в стульчак. Когда судороги, наконец, перестали сотрясать тело, он приоткрыл глаза и с опаской посмотрел на рвотные массы, сползающие по стоку. Брызги, кляксы и потеки, щедро покрывающие некогда белую поверхность, расплескались по керамике, словно абстрактное произведение неизвестного художника-экспрессиониста. Над унитазом плыло насыщенное амбре льняного масла, лака и скипидара.

«Бутылки спьяну перепутал, — испуганно мелькнуло в голове Вадима. — Тюбик, сука, развёл срач в квартире. Живописец херов».

Он тяжело поднялся, поразмыслив, выдавил приличную порцию зубной пасты прямо на язык и тщательно прополоскал рот, разбавив смрадный привкус перегара и рвоты во рту освежающими мятными нотками.

В голове тем временем немного прояснилось, и общее состояние заметно улучшилось. Видимо, организм, избавившись от излишков алкогольных токсинов, начинал потихоньку приходить в норму.

Вязкая субстанция на полу прихожей щетинилась бутылочными осколками. Ковалёв коснулся пятна и поднёс палец к носу. Так и есть – краска.

«Моющим средством хрен ототрёшь, походу, — с досадой подумал Вадим. — Надо будет к старику за растворителем метнуться. Зараза! Ещё бабы эти со своими проблемами…»

Он натянул свежую футболку, выскользнул в тускло освещённый подъезд и спустился на второй этаж. Через приоткрытую дверь из квартиры Жанны пробивалась желтоватая полоска света.

— Тук-тук, — приоткрыв створку, Ковалёв осторожно заглянул внутрь. — Девчонки?

— Проходи, — отозвалась соседка из зала.

— Рассказывай, чего тут у вас…

Он обвёл комнату взглядом.

— А где Нинка?

— В туалете закрылась.

— Та-а-ак, — протянул Вадим. — И?..

— Дверь не открывает и не отзывается. Боюсь, как бы чего с собой не сотворила. У неё же уже было…

Она запнулась.

— Ну, ты в курсе.

— Все в курсе, чего уж… Долго сидит?

— С полчаса где-то.

— Нин! — Вадим настойчиво постучал о дверь костяшкой согнутого указательного пальца. — Ты там как? Открой, а. Мне в туалет нужно.

Тишина.

— О чём говорили хоть? — повернулся он к Жанке. — Что-то необычное заметила в поведении?

— Ещё как, — кивнула та. — Сначала какую-то чушь про цыганское проклятие несла. Потом сказала, что старые шрамы на руках кровоточить стали, только…

— Чего?

— Да стрёмно как-то… — замялась Жанна.

— Ну, не тяни, — поморщился Вадим. — Говори как есть.

— Короче, — выпалила соседка, — говорила, что у неё краска вместо крови из ран течёт, вот.

— И тут краска, — пробормотал Ковалёв под нос и уже громче поинтересовался. — Бухали?

— Так, — пожала Жанка плечами, — винца немного выпили, но она еще до меня накидалась прилично.

— Понятно, — кивнул Вадим, назидательно подняв палец. — Сумеречное помрачение сознания.

— Чё?

— Пить ей нельзя совсем, вот чё! Психика слабая. Вы же столько лет дружите. Хочешь сказать, не знала?

— Так раньше она не чудила же. Ну, вскрылась разок по малолетству, потом-то всё нормально было.

— Видимо, не совсем. Фомки у тебя, конечно, нет?

— Издеваешься? Откуда у меня фомка?

— Ладно, — он упёрся в стену спиной. — Пацаны спят?

Жанка отрицательно помотала головой.

— Скажи, чтоб не пугались, я сейчас шуметь буду.

Соседка юркнула в спальню к сыновьям.

— Мальцева! — крикнул Вадим. — Если слышишь, посторонись!

Он скинул тапочек и с силой впечатал подошву стопы в дверь. Жалобно звякнула выбитая щеколда, с треском вылетела проушина с обломком наличника, створка обиженно скособочилась.

— Жива? — заглянув в щель, поинтересовался Ковалёв. — Нин, ты там как?

Ни звука в ответ.

Подвинув в сторону повисший на верхней петле прямоугольник ДСП, Вадим протиснулся в уборную. Туалет был пуст, лишь на дне раковины спутанным клубком лежали грязные бинты.

— Жанка, ты пошутить так решила, что ли? – зло выкрикнул он. — Нет тут никого.

— Как нет? — высунулась из спальни озадаченная соседка. — А куда она делась?

— Ты у меня спрашиваешь? Я сомневаюсь, что она тут вообще была.

— Чё ты из меня дуру делаешь? — женщина осторожно заглянула внутрь. — Вон перевязка её в раковине. Она как раз её снимать пошла, чтоб мне доказать… Ты это… За шторкой посмотри.

Вадим сдвинул лёгкую полиэтиленовую занавеску и вздрогнул. На секунду ему показалось, что на дне ванны лежит человеческое тело. Однако это была всего лишь кучка испачканной женской одежды.

— Чего там? — ущипнула его за спину любовница.

— Шмотки бабские. У тебя стиралка, что ли, сломалась?

— А ну пусти, — завозилась за спиной Жанка. — Подвинься, я посмотрю.

Соседка протиснулась к ванне, вытащила двумя пальцами мокрую, вымазанную разноцветными пятнами тряпку и испуганно взглянула на Ковалёва.

— Её блузка… и юбка там тоже её…

Она поднесла одежду к носу и поморщилась.

— Краской воняет.

— Ну, её самой-то нет, так?

— Нет, — беспомощно прошептала Жанна. — Не понимаю.

— Нет тела – нет дела, — пожал плечами Вадим. — Расследование прекращается в связи с отсутствием состава преступления. Я спать.

— Погоди, а мне что делать?

— Детей укладывай и тоже ложись. Найдётся твоя Нинка утром. Домой, наверное, ушла, пока ты ко мне поднималась.

— Голая?

— Может, твои шмотки прихватила? Проверь. Мало ли что у пьяной бабы на уме.

— А дверь? Она же закрыта была.

— Не знаю я. Захлопнулась как-то. Я на Шерлока Холмса, по-твоему, похож, чтоб загадки запертой комнаты разгадывать? У меня, между прочим, тоже день непростой был. Адьёс!

Под растерянным взглядом любовницы он решительно направился к выходу из квартиры.

— Козёл, — донеслось ему вслед перед тем, как Ковалёв захлопнул дверь.

«Зря я, наверное, с ней так, — ворочаясь на кровати в попытках найти удобную позу для сна, думал Вадим. — Всё-таки не совсем чужие. С другой стороны, а что было делать? Раздула из гандона дирижабль. До утра с ней нянчиться, что ли? Ничего, она отходчивая. Рано или поздно сама прибежит. В конце концов, кто, кроме меня, ей дверь починит?»

Успокоенный этой мыслью он провалился в глубокий сон.

Утро разбудило Ковалёва шумным гвалтом, доносящимся со двора через приоткрытое окно. Вадим почесал зудящие предплечья и, ощутив ногтями странные выпуклости, резко распахнул глаза.

— Что за?.. — пробормотал он, уставившись на свои руки.

Внутренние стороны обеих конечностей бугрились уродливыми шрамами. Белёсые отметины тянулись от локтей до запястий, пересекаясь крест-накрест. Следы на руках Нины от неудавшейся попытки суицида он видел лишь однажды, ещё в школе, но мог бы поклясться, что шрамы на его коже были очень на них похожи. Только вот Вадим никогда вены не резал.

«Может, аллергия какая-то? — мелькнуло в голове неуверенно. — Надо бы в медпункт заглянуть».

Погружённый в тревожные мысли, он прошаркал в туалет, перепрыгнул засохшее пятно в прихожей и залез под душ. Некстати вспомнилась лежащая в ванне грязная одежда одноклассницы. Напугать Ковалёва было нелегко, но сейчас он чувствовал, как липкие щупальца страха медленно, но настойчиво оплетают его разум. Вокруг и правда творилась какая-то непонятная чертовщина.

Критически осмотрев разлохмаченную щетину зубной щётки, он всё же выдавил на неё остатки мятной пасты и принялся интенсивно елозить во рту. Острая боль внезапно пронзила нижнюю челюсть, словно длинной спицей. Ковалёв вскрикнул и схватился за щёку. Язык наткнулся на неровный обломок зуба. Этого ещё не хватало! Со стоматологией, в отличие от Тюбика, у него никогда проблем не было. Вадим провёл языком по другой стороне ротовой полости. Чёрт! Сверху обнаружился ещё один угловатый скол. Это уже ни в какие ворота…

Наскоро обтершись полотенцем, он натянул чистые треники, водолазку, скрывающую предплечья от посторонних глаз, и, сунув ноги в кроссовки, выскочил из квартиры. Нужно было срочно успокоить нервы, и он знал верное средство. Благо, повод для визита к художнику расплывался подсыхающим пятном прямо в центре его прихожей.

Во дворе царило нездоровое оживление. Казалось, что на улицу высыпали все соседи из ближайших домов. Среди взволнованно переговаривающихся знакомых мелькали яркие цветастые юбки цыганок и настороженные мордочки смуглой детворы. Суету Ковалёв не любил и столпотворений обычно старался избегать, но любопытство всё же взяло верх.

— Чё за шум, Иваныч? — тронул он за плечо соседа-инвалида. — Случилось чего?

— Да хрен его знает, — буркнул тот, развернувшись на скрипучем кресле-коляске. — Может и случилось. Чаплин полпосёлка поднял с самого утра.

— По поводу?

— А поди разбери, — хмыкнул дед. — Он же немой, объяснить толком не может, только мычит да шары пучит. Вроде с дружками его беда какая-то случилась, но это не точно.

— Да с ними постоянно случается всякое, — облегчённо выдохнул Вадим. — Я уж думал, и правда что-то серьёзное.

Он обошёл по дуге галдящих односельчан и поспешил к Тюбику.

Дверь квартиры художника была приоткрыта.

— Дома, старый? — Ковалёв заглянул в зал. — Дело есть.

Никто не отозвался. Кресло, в котором обычно дремал утомлённый регулярными возлияниями приятель, пустовало. Вот это уже странно. Тюбик был законченным домоседом, и заставить его покинуть свою берлогу могла только очень веская причина. Например, закончившиеся запасы спиртного. В конце концов, убедив себя, что это всё же хороший знак, Виталик решил дождаться возвращения хозяина квартиры.

Плюхнувшись в кресло, он окинул беглым взглядом мастерскую творца. Что-то заставило его насторожиться, словно в привычном интерьере произошли значительные, но незаметные с первого взгляда изменения. Наконец, его осенило – пропала недописанная картина. На углу пустого деревянного подрамника висела лишь пыльная тряпица, ранее прикрывавшая будущий шедевр.

Теперь Ковалёв заметил и ещё кое-что: оставшуюся у художника цирковую афишу по диагонали пересекала размашистая надпись «МИЗАНАБИМ». Крупные неровные буквы сочились багровыми потёками, будто кровоточа. Тёмные капли стекали с ватмана и собирались в небольшие лужицы на полу. А рядом…

Вадим поднялся и медленно подошёл к плакату. Он с опаской тронул ногой лежащую у стены кучку тряпья, уже догадываясь, что это. Трусы в разноцветный горох и тельняшка блестели влагой от пропитавшей их краски. Вокруг валяющейся одежды расплывалось пёстрое масляное пятно, а венчал жутковатую композицию весело скалящийся зубной протез Тюбика.

За спиной тихо хрустнуло. Ковалёв резко обернулся, успев заметить мелькнувшую в дверном проёме розовую футболку. В руке Карасик сжимал нечто, подозрительно напоминающее свёрнутый тугим рулоном холст.

— Стой!

Вадим рванулся следом. Правую глазницу внезапно обожгло нестерпимой болью, вскрикнув, он налетел на табурет, растянулся на полу, перевернув журнальный столик с остатками вчерашней закуски. Прижимая ладонь к лицу, Ковалёв неуклюже поднялся на ноги, шипя сквозь зубы, потёр ушибленное колено и, прихрамывая, направился к висящему в прихожей большому зеркалу.

Открывшаяся картина заставила сердце ухнуть куда-то вниз. Всю видимую часть глазного яблока изнутри заливала кровь. Радужка и зрачок едва угадывались за тёмно-красной плёнкой, скрывающей белок. Словно этого было мало, в заметно поредевшей шевелюре обнаружились крупные проплешины. Островки кожи темнели уродливыми шрамами зарубцевавшихся ожогов.

— Что за херня? — жалобно простонал Ковалёв, выплёвывая в ладонь очередной обломанный зуб.

«Пацан явно имеет к этому отношение, — мелькнула в голове шальная мысль. — Он точно что-то знает. Нужно найти мелкого засранца, пока я совсем на части не развалился».

Вариант с больничкой уже не рассматривался. Фельдшеры, работающие в местном медпункте, точно не смогут оказать ему необходимую помощь. Вряд ли такому учат в колледжах. Тут впору к целителям или в церковь бежать. Это совсем не шутки. Весь скепсис к вере в паранормальное смыло волной первобытного животного страха.

Вадим, сдёрнув с крючка вешалки засаленную кепку Тюбика, нахлобучил её на голову, повреждённый глаз прикрыл тёмными очками, валявшимися на тумбочке в прихожей, и выскочил за дверь. До старого общежития, в котором жили Наталья с Тарасом, он добежал буквально за пять минут.

У подъезда толпились, что-то громко обсуждая, неугомонные пенсионерки.

— Вадя, ты что ли? — ухватила его за рукав баба Валя. — Ты чего так вырядился? Прячешься, что ль от кого?

— Не, — вырывая руку, недовольно бросил Ковалёв. — Спешу я, баб Валь.

Старуха по праву считалась первой сплетницей в Адае, и потакать её любопытству было чревато самыми непредсказуемыми последствиями.

— Да ты погоди, — не унималась бабка. — Антоша мой тебе не попадался? Опять, похоже, запил стервец. Поди, с вами колдырит, а?

— Не, баб Валь, — мотнул нетерпеливо головой Вадим. — Не видел я вашего сына.

— Если встретишь, скажи, чтоб домой шёл. Хватит шляться. У него же почки…

На глаза старухи навернулись слёзы. Ковалёв сразу вспомнил собственную мать, до самой смерти верящую, что её непутёвый отпрыск когда-нибудь исправится.

— Давно Антоха в запое уже? — изо всех сил изображая озабоченность, поинтересовался он.

— Да он же полгода как завязал, а тут эти циркачи… — бабка шмыгнула носом. — Пойду, говорит, подкалымлю… и всё, с концами. Крюгера с Кутузовым тоже найти не могут. Чаплин этот ещё… панику развёл сначала, а потом и сам сгинул.

— Так они все вместе, наверное, и квасят.

— Ох, не знаю… Сердце у меня болит. Чувствую, случилось что-то.

— Это всё цыгане, — вклинилась одна из её товарок. — Я сразу поняла, добра не жди. Одни несчастья от них. Не успели приехать, а люди уже жалуются, что вещи пропадать стали. Они же как сороки – тащат всё, что плохо лежит. У Иваныча, вон, мундштук упёрли, не посмотрели, что инвалид. А тут ещё, слышь, чего удумали?

Баба Валя вопросительно перевела на неё влажные глаза.

— Ну?..

— Скидку на билеты сделали. Те, кто принесёт любую безделушку, которую не жалко, за полцены пройти смогут. Хоть пуговицу от кофты, главное, чтоб свою. Ясно же, что неспроста это.

— Точно, — кивнула другая бабка. — Магия цыганская, не иначе. Заворожат, потом сама все деньги им отнесёшь.

— Какая ещё магия? — забывшись, по привычке усмехнулся Ковалёв. — Маркетинг чистой воды. Изначально цену задрали, а потом опустили до приемлемого для обеих сторон уровня. Вот и вся «скидка».

— Ага, — не унималась старуха. — А личные вещи зачем?

— Да не нужно им ничего, на самом деле. Говорю же, маркетинг. Думаете, цыгане не знают о своей репутации? Люди любят пощекотать нервишки, вот они этим и пользуются. Грамотный развод на суеверия. Что ж вы такие…

Он осёкся, вспомнив причину, по которой вообще тут оказался, и почесал через ткань водолазки зудящие шрамы на руках.

— Пойти, что ль? — вздохнула баба Валя. — Вдруг Антоша там.

— И мы с тобой, — загалдели остальные пенсионерки. — Только в церковь сначала заглянем. Вещи освятим у батюшки, и ничего они нам сделать не смогут.

Возможность полной оплаты входа прижимистыми бабками, само собой, даже не обсуждалась.

Протиснувшись через воодушевлённо переговаривающихся старух, Вадим скользнул в сырой подъезд. Поднявшись на второй этаж, он в нерешительности остановился. Что делать дальше, Ковалёв представлял весьма смутно, времени на обдумывание стратегии не было. Решив действовать по обстоятельствам, он уверенно долбанул кулаком по исцарапанной деревянной двери. Створка, тихо скрипнув, отворилась. Из квартиры специфически пахнуло лекарствами и сушёными травами.

— Есть кто? — громко поинтересовался Вадим, осторожно переступая порог. — Хозяйка?

Тишина.

Медленно пробравшись через полутёмную прихожую, Ковалёв заглянул в гостиную. Никого. В комнате царил творческий беспорядок. Именно так обычно характеризовал состояние своего жилища пропавший Тюбик. Старик оказался прав относительно Натальи – бабка действительно увлекалась живописью. Только судя по устилающим грязный пол обрывкам ватманов, результаты её, мягко говоря, не особо радовали. Давя подошвами скомканную бумагу, Вадим направился в спальню.

— Кто-нибудь дома?

Он раздвинул штору из стеклянных бус, закрывающую проход, и замер, не решаясь опустить руки. Ковалёв внутренне готовился к неожиданным находкам, но вид стоящего у кровати штатива капельницы немного выбил его из колеи. Мятая постель была пуста, однако на сбившейся простыне темнела дорожка бурых капель, и что-то ему подсказывало – это не кетчуп. Только вот совсем не следы засохшей крови заставили сердце Вадима биться чаще.

К стене напротив входа скотчем был прилеплен холст из квартиры Тюбика. Картина закончена, Ковалёв понял это с первого взгляда. Непонятно, как старик умудрился дописать её за ночь, но факт оставался фактом – шедевр Тюбика больше не нуждался в доработках.

Вадим завороженно глядел на две стоящие к нему спиной фигуры, запечатлённые художником с поразительной реалистичностью. Невысокая женщина держала за руку черноволосого кудрявого мальчишку в розовой футболке. Они застыли посреди запылённой комнаты, и было стойкое ощущение, что нарисованная стариком квартира для них не чужая. Похоже, после долгого отсутствия хозяева, наконец, вернулись домой.

Из-под оправы тёмных очков по щеке Ковалёва скатилась тёплая капля. Не замечавший за собой ранее подобной спонтанной сентиментальности Вадим с удивлением утёр слезу. На пальце остался бледно-розовый след. Он заметался по квартире в поисках зеркала, но ни в одной из комнат его не обнаружил. Сукровица из повреждённого глаза тем временем сочилась всё интенсивнее, быстро залив всю правую половину лица. Ковалёв сдёрнул очки и осторожно коснулся кожи под распухшим нижним веком. Что-то, хлюпнув, лопнуло в глазнице, и пальцы мгновенно залило склизкой жижей. Боли Вадим не почувствовал, но сразу понял, что глаз уже не спасти.

Стащив с головы бейсболку, он вытряхнул из неё клочки волос, обильно устилающих подкладку, словно гнездо неведомой птицы, и провёл ладонью по лысому, бугрящемуся шрамами черепу. Пробившись сквозь путающиеся в панической чехарде мысли, пришло чёткое понимание – если что-то и может его спасти от неизвестного недуга, то оно находится в этой квартире.

Ковалёв принялся рыться в шкафах, вытряхивать содержимое ящиков письменного стола и прикроватных тумбочек, скидывать на пол вещи с настенных полок. Тщетно. Он даже толком не понимал, что именно ищет, однако было абсолютно ясно – времени у него осталось в обрез.

Перевернув матрас, он обнаружил пухлый ежедневник в потрёпанной твёрдой обложке. Сердце ёкнуло. Возможно, это именно то, что ему нужно! Ковалёв быстро пролистал исписанные небрежным почерком страницы. Похоже на дневник. Заглянув в середину, заложенную картонной закладкой с надписью «Областная психиатрическая больница №1», с трудом разбирая угловатые каракули, он прочёл:

«Этот приём используется с целью занятости больных, а также их лечения и реабилитации. Нужно отметить, что в случае с Беловой арт-терапия демонстрирует крайне положительные результаты. Состояние заметно стабилизировалось, а интенсивность приступов сократилась. К тому же её картины выполнены на редкость профессионально. Трудно поверить, что ранее пациентка никогда не увлекалась рисованием.

Несмотря на крайне плачевное физическое и психическое состояние, женщина демонстрирует неподдельный интерес к живописи. «Розовая мастерская» Матисса сразу захватила её внимание. Эта картина, выполненная с использованием техники мизанабим, настолько её впечатлила, что за время пребывания в лечебнице пациентка создала несколько её вольных интерпретаций…»

— Мизанабим, — прошептал Вадим, вспомнив надпись на афише в квартире Тюбика и чувствуя, что он на верном пути, вернулся к записям.

«Развивая идею известного художника, изобразившего свою собственную студию с предыдущими работами, она пошла ещё дальше. В оригинале в центр картины помещена большая ширма, однако в версиях Беловой перегородка валяется на полу, открывая стену со скрытым ранее полотном, в точности повторяющим исходник. Тема так называемого «помещения в бездну», эксплуатирующая принцип матрёшки, стала ключевой для большинства последующих её картин. Изображения, бесконечно дублирующие сами себя, она использует как защитное средство, что неудивительно, учитывая её состояние.

Со слов коллег, передавших нам эту пациентку из Центральной больницы, женщина подверглась жестоким пыткам, однако характер некоторых повреждений явно указывает на самоистязание. Например, судя по следам зубов, язык Белова откусила сама, а старые шрамы от порезов на руках свидетельствуют о неудачной попытке суицида. Собственно, это и послужило первопричиной направления её на психиатрическое обследование в нашу лечебницу.

После первичного осмотра я решил проверить архивы и не ошибся. Одиннадцать лет назад Белова действительно наблюдалась у нас с подозрением на шизофрению, сопровождаемую ложными воспоминаниями и параноидальным бредом. Предварительно была диагностирована вторая стадия алкоголизма. Выявлена смешанная инфекция как следствие беспорядочных половых связей. Помимо этого, в крови обнаружены следы наркотических и психотропных веществ.

Лечение проходило тяжело. Больная неоднократно предпринимала попытки побега и проявляла агрессию по отношению как к персоналу, так и к другим пациентам. Мнестические конфабуляции выражались в уверенности, что несколько лет назад у неё похитили ребёнка. В результате продолжительного лечения врачам удалось подавить обсессивные симптомы и добиться ремиссии. Однако сейчас, вероятно, вследствие перенесённого шока, наблюдается параноидальный рецидив. Помешательство в этот раз приняло форму бреда преследования. Пациентка полагает, что на неё охотится некая группа людей, ранее укравших её сына. Она даже обозначила этническую принадлежность преследователей. Белова уверена, что это цыгане…»

— Сука! — вырвалось у Вадима. — Так и знал, что без них не обошлось.

Он швырнул дневник на пол, окинул взглядом устроенный им бардак, посмотрел на прилепленный к стене скотчем холст и вздрогнул. Положение фигур на картине Тюбика изменилось. Мальчишка теперь стоял вполоборота, а женщина нагнулась, поднимая что-то с пола. Пацан поразительно походил на Карасика, только не изуродованного болезнью, а вполне здоровую его версию с нормальных размеров головой и на редкость осмысленным взглядом.

Ковалёв провёл рукой по холсту, чуть размазав не до конца подсохшую краску, и повинуясь внезапному порыву, облизнул испачканные пальцы. Его тряхнуло, как от разряда дефибриллятора, яркая вспышка ударила в единственный уцелевший глаз.

Адай помещённый в бездну (часть последняя)

— Прислугу нашёл, что ли? — возмущённо фыркнула соседка, поправляя сползшую бретельку ночнушки. — В холодильнике вроде минералка оставалась. Давай очухивайся быстрее. Мне детей из деревни через час встречать. Прибраться надо и сварить чего-нибудь.

— Ох, какая ты неблизкая, неласковая, альпинистка моя, скалолазка моя… Кхе-кхе…

Зловонный воздух из пищевода царапнул мелким абразивом пересохшее горло.

— Вали уже, певец…

Жанкина пятка больно впечаталась в голую ягодицу Вадима. Он обиженно сполз с кровати и, подхватив валяющуюся на полу одежду, покачиваясь, побрёл на кухню.

Из жидкостей удалось обнаружить лишь недопитую поллитровку водки в морозилке. Ковалёв тяжело вздохнул и надолго присосался к еле бегущей из крана холодной струе. Вода нестерпимо разила хлоркой, однако выбирать не приходилось. Ополоснув помятое лицо, Вадим брезгливо покосился на грязное полотенце над раковиной и утёрся висящей на плече футболкой.

Одевшись, он похлопал ладонями по карманам в надежде найти сигареты. Не обнаружив оных, прихватил со стола полупустую пачку ментоловых «Glamour» любовницы вместе с зажигалкой, на секунду задумавшись, решительно рванул дверцу морозилки. Прислушавшись к звукам из спальни, он осторожно свинтил крышку с бутылки и залпом опрокинул остатки водки прямо из горлышка в широко открытый рот. Вязкий глоток обжигающим холодом скользнул в глубины организма и мягко расцвёл где-то в его центре, разбегаясь по телу умиротворяющей теплотой. Вадима резко прошиб пот, сцепив зубы, он сдержал рвущийся наружу рвотный позыв, едва не нарушивший идиллию внутренней гармонии, достигнутой своевременным похмельем.

— С утра выпил и весь день свободен, — словно оправдываясь перед самим собой, пробубнил он под нос любимую присказку Тюбика, утирая выступившие на глазах жгучие слёзы.

Стараясь не звенеть, Вадим опустил пустую тару в ведро под раковиной и поспешил к выходу.

— Ковалёв, мусор захвати! — донеслось из спальни. — По пути выкинешь.

— Прислугу нашла, что ли? — мстительно огрызнулся он перед тем, как громко хлопнуть входной дверью.

На лестничной площадке Вадим закурил и немного постоял в раздумьях. Подниматься в свою квартиру совершенно не хотелось. Небольшой дозы алкоголя на старые дрожжи с лихвой хватило для возникновения чувства лёгкой эйфории. Более того, проснулось желание разделить эти ощущения с кем-то понимающим.

Он спустился во двор. Посёлок просыпался с большой неохотой. Даже беспокойные бабки, снующие обычно с самого утра по каким-то неведомым старушечьим делам, не спешили сегодня выползать из своих квартир. Тем лучше. Очень уж Вадиму не хотелось ловить на себе их осуждающие и недовольные взгляды.

В песочнице, одетый в неизменную розовую футболку, пуская слюни, ковырялся Карасик. Казалось, что с того момента, как пацан впервые появился в посёлке, он совершенно не изменился. Словно время совсем забыло про него. Точного возраста Карасика Вадим не знал, как не знал и откуда мальчишка получил свою кличку. Может, его так прозвали из-за бессмысленно выпученных «рыбьих» глаз, а может, просто исковеркали уменьшительно-ласкательную форму имени Тарас. В Адай Карасик приехал лет пять назад вместе с бабкой Натальей – замкнутой, пугливой старухой. Жили они всегда особняком, с соседями практически не общались и дальше порога никого в свою квартиру не пускали. Как следствие, поселковые их быстро невзлюбили, относились с подозрением и опаской, однако странных чужаков это, казалось, вполне устраивало. Карасик всегда играл один, дети его избегали, но не травили. Побаивались. Вадиму и самому частенько бывало не по себе от пристального взгляда пустых, немигающих глаз.

Карасик, словно почувствовав повышенное внимание к своей персоне, поднял непропорционально большую гидроцефальную голову. Выпученные зенки уставились на Ковалёва из-под нечёсаной копны чёрных курчавых волос. Рука мальчишки взметнулась ко рту, он ухватил себя за язык и сильно оттянул его вниз, что-то неразборчиво мыча. В памяти мгновенно всплыл давешний неприятный сон. Вадим, резко отвернувшись, раздражённо сплюнул под ноги и поспешил прочь со двора. Подгадил малой настроение, конечно, но, по счастью, Ковалёв знал, как исправить ситуацию.

Путь к Тюбику занял не больше десяти минут. Как и все алкоголики, тот спал мало, но часто. Цикл сна художника формировался совершенно непредсказуемо, и при должной удаче застать верного собутыльника в состоянии бодрствования с одинаковой вероятностью можно было как ранним утром, так и глубокой ночью.

Отчего-то Вадим пребывал в уверенности, что сегодня удача точно на его стороне. Как оказалось, он нисколько не ошибся. По блестящим глазам и благодушной глуповатой улыбке, растянувшей спутанные седые усы старого приятеля, уже с порога стало понятно, что Тюбик успел неслабо принять на грудь.

В квартире, заваленной исписанными холстами, планшетами с бумагой и мольбертами, привычно пахло краской, растворителем, а также застарелым перегаром. Хозяин жилища разгуливал в рваной заляпанной тельняшке и огромных семейных трусах, пестрящих весёлым разноцветным горохом. Буйная, с проседью растительность, густо покрывающая его лицо и голову, в сочетании с сухопарым телосложением, делали художника похожим на безумный гибрид Карла Маркса и льва Бонифация из старого советского мультфильма.

— Пришажывайщя, дружище, — радостно прошамкал он беззубым ртом, смахнув широким жестом мусор с табурета. — Щем обяжан штоль раннему вижиту?

— Настроение хорошее с утра было. Дай, думаю, навещу старого друга.

— Шовешть, поди, жамущила? Шавщем жабыл штарика. Ща, погодь. Где-то тут должен быть…

Он суетливо пошарил рукой за креслом, достал наполненный почти до краёв гранёный стакан, выудил плавающий внутри зубной протез и отработанным движением сунул его в ротовую полость.

— Ну вот, — Тюбик довольно щёлкнул челюстью. — Совсем другое дело.

Старик, прищурившись, придирчиво изучил стакан в льющихся через открытое окно пыльных лучах утреннего солнца, с сомнением понюхал содержимое и, вздохнув, опустошил его одним глотком.

— Хорошо, — крякнул он, утирая губы. — С утра выпил и весь…

— Знаю-знаю, — махнул рукой Вадим. — Есть курить? А то я эти ментоловые терпеть не могу.

— Так я ж некурящий.

— Мне-то не гони. Бросил, что ли?

— Я курю, только когда выпью. А так как выпиваю я регулярно, многие ошибочно полагают, что я курю.

— Не смешно, — скривился Ковалёв.

— Так я и не клоун, чтобы тебя смешить. Кстати, о клоунах… Цирк сегодня приезжает, в курсе?

Он кивнул на стоящий в углу подрамник с ярким рисунком.

— Глава лично просил афиши оформить. Третьего дня заказ забрали. Одна вот осталась. Хочешь, подарю?

— Не, спасибо, — мотнул головой Вадим. — Куда мне её? Нормально заплатили хоть?

— На удивление, — довольно оскалился Тюбик. — Сам не ожидал.

— Пропить ещё не успел?

— Обижаешь. Я себя контролирую. На, вот…

Он достал из потёртого бумажника несколько смятых купюр.

— Сгоняй в лабаз. Водки возьми, сигарет и закусить чего-нибудь, если деньги останутся.

Вадим с деланой неохотой поднялся с табурета.

— Сколько брать?

— Одну для начала, а там посмотрим, как пойдёт.

Отпускные Ковалёв прогулял ещё в первую неделю активного отдыха практически подчистую и теперь с тревогой поглядывал на неприкосновенную заначку. В связи с этим неожиданный широкий жест приятеля пришёлся как нельзя кстати. Скрывая ликование от столь удачного стечения обстоятельств, он поспешил за покупками, прихватив по ходу нераспечатанную упаковку жвачки с полки в прихожей. Надолго от вчерашнего выхлопа она, само собой, не избавит, но в случае непродолжительного контакта сможет, если что, выручить.

Адай постепенно пробуждался: меж домов носилась орущая ребятня, любители солнечных ванн лениво тянулись в сторону карьера, дачники сползались к автобусной остановке. Вовремя заметив Жанку, ожидающую приезда своих отпрысков, Вадим юркнул за угол дома. Та ведь сразу поймёт, куда он направляется. Ни к чему ей эта информация.

— А-э-э, — раздалось сверху.

Ковалёв вздрогнул, чертыхнулся и задрал голову. С широкого балкона двухэтажного общежития, сунув свою громадную башку между прутьями обрешётки, на него таращился Карасик. Пацан, крепко вцепившись пальцами в собственный язык, ожесточённо тянул его наружу. Свисающая изо рта слюна шлёпнулась вязкой каплей Вадиму на плечо.

— Ах, ты ж… — вскрикнул тот, отпрыгнув. — Вот придурок! Чего ты ко мне привязался, идиот?

Он стянул футболку и, озираясь на неперестающего строить жуткие гримасы Карасика, потрусил к магазину обходным путём.

— Ой, а что это за Апполон? — с издёвкой протянула Мальцева из-за кассы, скептически окинув взглядом щуплый торс Ковалёва. — Жанка знает, что ты по улице полуголым разгуливаешь?

Сама она даже в самый жаркий день неизменно носила одежду с длинными рукавами. Все знали почему, и давно уже не обращали внимания на эту причуду.

— Тише ты, — шикнул на неё Вадим. — Ещё бы всему посёлку растрепала.

— Толика боишься? Так ему ещё лет пять сидеть.

— Никого я не боюсь, только ты всё равно лишнего не болтай. Водки лучше дай.

— Рано, Ковалёв. На время смотрел?

— Завязывай, Нин. В первый раз, что ли?

— Не положено.

— Слушай, не начинай. Я ведь тоже могу…

— Чего? — напряглась собеседница.

— Того. Мишка твой в курсе про ваши с Антохой шуры-муры? А если ему кто-нибудь намекнёт, а?

— Ой, всё. Скучный ты, Вадик. Уже и пошутить нельзя. Со школы вообще не изменился. Как я только с тобой за одной партой столько времени вытерпела? Какую водку надо?

Ковалёву внезапно показалось, что по рукаву её салатовой блузки быстро расползаются тёмные пятна. Он зажмурился и помотал головой.

— Ты чего? — подозрительно уставилась на него одноклассница. — Поплохело?

— Да не… Померещилось.

— Завязывал бы ты бухать, Вадик.

Скрипнув несмазанными петлями, отворилась входная дверь. На пороге возникла грузная туша в фетровой шляпе. Тихо звякнули друг о друга позолоченные медальончики, болтающиеся на пёстрой ленте, опоясывающей тулью. Из-под малиновой атласной рубахи, широко распахнутой на груди, блеснула массивная цепь.

— Дэвэ́с лачо́, гадже́! — громыхнул раскатистый бас. — Здравствуйте, уважаемые!

Вошедший пригладил свисающие подковой усы и осмотрелся.

Таких стереотипных цыган Вадим ни разу в жизни не встречал. Всё в посетителе, начиная от просторных шаровар и заканчивая расшитой витиеватыми узорами жилеткой, настолько соответствовало типичному образу, что казалось каким-то фальшивым. Будто мужчина старательно выдавал себя за того, кем на самом деле не являлся.

— Утро доброе, — кивнул Ковалёв.

— Здрасти, — буркнула Нина, подозрительно зыркнув на цыгана.

— Напиться бы мне, красивая, — широко улыбнулся тот, сверкнув золотыми коронками клыков. — Водица продаётся у тебя?

— Продаётся, — в голосе женщины почувствовалось напряжение. — Ждите своей очереди. Я вообще-то с покупателем работаю.

— Не ругайся, раклы́. Я подожду.

Он снял шляпу и отёр мятым платком влажные волосы, редкими волнистыми сосульками падающие на плечи.

Вадим торопливо сунул в пакет водку, кинул сверху пачку пельменей, сгрёб сдачу и поспешил к выходу. Рядом с незнакомцем он отчего-то чувствовал себя крайне неуютно.

— Постой, миро́ мо́рэ, — догнал его на пороге голос цыгана. — Ты потерял?

Он вертел в пальцах так и не пригодившуюся жевательную резинку. Видимо, та выпала из кармана, когда Ковалёв вынимал деньги.

— Оставьте себе, — отмахнулся тот на ходу.

Необходимость маскировать перегар уже не была такой острой, а брать что-то из рук этого странного мужика совсем не хотелось. Вообще непонятно, как эта жвачка оказалась у Тюбика, с его-то зубами? Вместо сдачи, наверное, когда-то всучили. Вадим сомневался, что художник вообще помнит о её существовании.

Выскочив на улицу, Ковалёв в изумлении замер. У крыльца магазина стояла большая деревянная кибитка, запряжённая четвёркой лошадей. Резные стены повозки были выкрашены в яркие цвета, изнутри слышались громкие женские голоса и детский плач.

Вокруг необычного транспортного средства опасливо топтались местные, одёргивая ребятню, норовящую погладить прядающих ушами животных.

Вадим сунул руку в карман и понял, что забыл купить сигареты. С трудом поборов необъяснимую тревогу, охватившую его в присутствии цыгана, Ковалёв потянулся к дверной ручке. Створка резко распахнулась. Толстяк в шляпе вальяжно выплыл на крыльцо, обвёл взглядом удивлённо шушукающихся людей, хлебнул минералки и провозгласил:

— Дорогие мои! Я понимаю ваш интерес, но всё же прошу не толпиться у вардо́. Кони нервничают. Наберитесь терпения. Завтра в полдень приглашаю всех на наше представление. Будет потрясающее шоу, пропускать которое крайне не рекомендую.

Тяжело опираясь рукой на перила, он спустился с лестницы, пыхтя и отдуваясь вскарабкался на ко́злы, щёлкнул вожжами, понукая лошадей, и неспешно покатил в сторону старого футбольного поля. Ковалёв только сейчас обратил внимание на афишу, прилепленную скотчем к окну магазина. Крупная надпись «Цыганский цирк-шапито» серебрилась среди ярких клякс фейерверков, изогнутых спиральных лент и причудливых узорных завитков. Атмосфера праздника была передана цветом просто изумительно. Рисунок хоть и отличался от виденного им в квартире Тюбика, но авторство не вызывало сомнений. «Талант не пропьёшь», — с гордостью за старика подумал Вадим и толкнул дверь магазина.

Нина, недовольно хмуря брови, сосредоточенно рассматривала своё отражение в раскрытой пудренице. Ковалёв выгреб из кармана остатки денег и высыпал на прилавок, не считая.

— «Явы» пару пачек дай ещё, если хватит.

Женщина раздражённо спрятала зеркальце, отработанными движениями пальца отделила мелочь от мятых купюр, щелчком отправила в сторону покупателя пару лишних монет, остальное сгребла в подставленную ладонь и вдруг замерла.

— Вадик, я старая уже, да? — подняла она покрасневшие глаза на Ковалёва.

— Ты чего, Мальцева?.. Мы же одноклассники с тобой, а уж я-то себя старым не считаю вообще. Случилось чё?

— Да цыган этот…

— Нагрубил? Обозвал?

— Не то чтобы… Волос у меня выдрал.

— Чего?

— Сказал, что седой. Я даже понять ничего не успела, а он, главное, ловко так рукой — хвать! Откуда у меня седой волос-то?

— Так тебе сейчас не о седине беспокоиться надо, — выпучившись на одноклассницу, зловеще прошептал Вадим. — Они же колдуны, все через одного. Вуду-шмуду и тому подобное. Может, он порчу какую-нибудь на тебя навести решил?

Наблюдая, как стремительно бледнеет Мальцева, он изо всех сил держался, чтобы не расхохотаться. Сам Ковалёв был убеждённым материалистом и старался не упускать возможности поиздеваться над людьми, верящими во всю эту эзотерическую чушь.

— И что теперь делать? — еле шевеля побелевшими губами, выдавила Нина.

— Для начала дать мне сигареты…

Мальцева поспешно выложила «Яву» на прилавок.

— А потом?

— Защиту от порчи ставить нужно, пока не поздно.

— Как?

— Значит, это… После работы сегодня берёшь пузырь, закуску, надеваешь красивое нижнее бельё и бегом ко мне. Будем трах-тибидох делать.

— Козёл! — Нина запустила в него пачкой. — Как был дураком…

— Так я же не настаиваю, — хохоча, Ковалёв подобрал с пола сигареты, — но, если что, адрес знаешь.

Подмигнув красной от возмущения Мальцевой, он вывалился из магазина. Подавив секундный порыв вернуться и извиниться перед слишком впечатлительной одноклассницей, Ковалёв бодро зашагал к дому собутыльника. Нинка хоть и принимала всё очень близко к сердцу, но не будет же она из-за такой чепухи снова вены резать. И так полжизни руки под одеждой прятать приходится.

— Здоров, Коваль, — раздался позади сиплый окрик. — Зазнался, что ли?

Вадим, мысленно чертыхнувшись, неспеша развернулся, пряча пакет с водкой за ногу. В его сторону бодро ковыляла перманентно благоухающая перегаром неопрятная троица. Кутузов, Чаплин и Крюгер были местной достопримечательностью. Неразлучные как мушкетёры, эти горемыки вечно влипали в различные неприятности, преимущественно под воздействием разнообразных веществ или во время поиска оных. Три Поросёнка, как их прозвали в Адае, были не самой желанной компанией даже среди запойных алкоголиков и других любителей сбежать от реальности. Вороватая кодла славилась полным отсутствием принципов, агрессивным поведением и неуёмной жаждой халявы. Они с прожорливостью саранчи алчно потребляли любые препараты, которые попадали в их цепкие ручонки, и Вадим ясно понимал, что содержимое его пакета оказалось в нешуточной опасности.

— И вам не хворать, — поочерёдно пожал он грубые руки с грязными обломанными ногтями. — Далеко направляетесь?

— К циркачам, — прохрипел Крюгер прокуренным голосом. — Им помощники нужны. Купол устанавливать и так, по мелочи. Обещают хорошо заплатить. Не хочешь?

Самый крупный и уродливый из всей компании, он являлся её бесспорным лидером. Своё прозвище Крюгер получил за изуродованное ожогами лицо. Ходили слухи, что он когда-то заснул с тлеющей сигаретой, однако лично подтверждать подлинность этого утверждения никто не брался.

— Давай правда с нами, — поддакнул Кутузов. — Вместе быстрее управимся.

— Отпуск у меня, — притворно зевнул Вадим, — а в отпуске люди… что делают?

Он выжидающе обвёл собеседников взглядом.

— Отдыхают же, — так и не дождавшись ответа, продолжил Ковалёв. — Поэтому сегодня без меня, ребята.

Даже временные финансовые затруднения не могли заставить его связаться с этими отморозками. Опыт подсказывал, что финал мероприятия может получиться весьма печальным.

Из-под несвежей повязки, прикрывающей незрячий глаз Кутузова, по щеке сползла белёсая с кровавыми вкраплениями капля. Вадим моргнул. Капля пропала.

— Ну как знаешь, — провёл Крюгер ладонью по бугрящейся жуткими шрамами лысине. — Нам больше денег достанется. Погнали, братва.

Они направились к перелеску, за которым на берегу горной речки располагалось футбольное поле. На самом деле в футбол там давно никто не играл, а использовали в основном для коллективных пьянок на свежем воздухе. Однако топоним прочно прижился среди местного населения. По сути, «поле» было обширным вытоптанным за долгие годы пустырём на берегу горной речки со вкопанными по краям гнутыми прямоугольниками металлических труб.

«Это вы прям по адресу, — подумал Вадим, провожая глазами удаляющихся шабашников. — Хоть бы насовсем там остались, что ли. Таких выродков надо в клетках держать и нормальным людям за деньги показывать. Цирк уродов, сука».

Он сплюнул под ноги и быстрым шагом потопал к пятиэтажке товарища.

Вернувшегося в квартиру Вадима, Тюбик заметил не сразу. Художник, обняв себя за плечи, замер спиной к двери перед большой неоконченной картиной. Изображение на холсте полностью захватило его внимание. Стараясь не шуметь, Ковалёв примостился на табурет и стал терпеливо дожидаться, когда приятеля отпустит творческий столбняк.

Эту картину старик писал уже довольно давно, и что на ней изображено Вадим, конечно же, знал, хоть Тюбик и прятал её от посторонних глаз под грязным чёрным покрывалом. Утверждал, что показывать неоконченную работу – плохая примета.

Чего дед так носился с этой мазнёй, было совершенно непонятно. Однажды, выждав момент, когда хозяин квартиры в процессе потребления горячительных напитков уснул, Вадим всё же заглянул под драпировку. На холсте в тусклых красно-коричневых тонах была запечатлена обычная комната. Ничего особенного, однако художнику неведомым образом удалось передать ощущение безысходности и печали, царящих в покинутом жилище. То, что квартира давно пустует, было понятно по скопившейся на полу пыли и висящей в углах паутине, а разбросанные в беспорядке вещи говорили о том, что жильцы уезжали впопыхах, возможно, вообще от чего-то бежали. Вадиму эта комната казалась смутно знакомой, и оттого тягостное впечатление только усиливалось, но вспомнить, где он мог её видеть раньше, у Ковалёва не получилось. Так или иначе, удовлетворив любопытство, он решил больше не забивать себе голову всякой ерундой, и его интерес к картине постепенно угас.

— Вадя! — наконец, почувствовав, что он в комнате не один, обернулся старик. — Чего так долго?

Он суетливо накинул на холст рваную ветошь и поспешил к столу.

— Да, то одно, то другое, — Ковалёв разлил водку по стаканам. — Три Поросёнка чуть на хвост не упали, насилу отмазался. Поставь кастрюлю.

Он швырнул на стол пачку подтаивающих полуфабрикатов.

— Это правильно. Только их тут не хватало. Чего голяком, жарко?

Старик выпил, не чокаясь, и, подхватив пельмени, направился в кухню.

— Карасик, идиот, футболку оплевал. Простирнуть надо бы.

— Странно, — нахмурился Тюбик. — Не похоже на него. Мальчик обычно спокойный.

— Сегодня вообще много странного происходит, — хмыкнул Вадим.

Он как-то упустил из вида особое отношение старика к пацану. Пожалуй, тот был единственным во всём Адае, кто нормально общался с мальчишкой. Конечно, учитывая особенности умственного развития последнего.

— Слушай, давно хотел спросить, как ты подход к нему найти умудрился?

— Да он сам в гости приходить повадился, — отозвался из кухни старик. — Не гнать же его. Бывает скучно одному, а тут какая-никакая компания. А потом он мне краски стал приносить.

— Чего? — Вадим чуть не подавился выпивкой. — Какие ещё краски? Откуда?

— Думаю, у Натальи таскает. Уверен, бабка раньше тоже живописью баловалась. Не знаю, как объяснить, но это чувствуется. Как рыбак рыбака… понимаешь?

— Наверное, — неуверенно протянул Ковалёв. — Хотя я вот других слесарей в толпе не смогу сразу узнать. Пообщаться надо с человеком сперва. А как с ней общаться, если она всех игнорит?

— Тут немного другой уровень. Люди искусства тоньше чувствуют. Жесты, движения, манера держаться… Ты не поймёшь, это на уровне ощущений.

— Куда уж нам, убогим, — насупился Ковалёв. — Мы в высших материях не разбираемся.

— Не обижайся, — опершись плечом о косяк кухонного дверного проёма, виновато улыбнулся Тюбик. — Я не со зла. Просто не могу объяснить.

— Ладно.

Ссора со стариком пока не входила в планы Вадима.

— Краски хоть хорошие?

— Отличные, но я ими только одну картину пишу. Ту самую...

— И как? — ехидно ухмыльнулся Вадим. — Скоро явишь свой шедевр миру?

— Как закончу. Обещаю, ты будешь первым, кто сможет оценить.

— Весьма польщён.

Ковалёв изобразил шутовской поклон, не вставая с табурета. Из глубины кухни обиженно зашипел выкипающий бульон.

— Ах ты ж зараза!

Старик бросился к плите.

— Шука! — донесся спустя пару секунд его страдальческий возглас. — Жуб!

— Чего?

Ковалёв с неохотой поднялся с табурета, однако идти никуда не пришлось. Собутыльник, жалобно вздыхая, сам вышел в зал. В одной руке он держал влажно блестящий протез, а на раскрытой ладони второй лежала пара изъеденных кариесом жёлтых зубов.

— Шражу два, — запричитал Тюбик чуть не плача. — Как же так-то?

— Таким темпом тебе скоро ни одного секрета доверить нельзя будет, — прыснул Вадим. — Язык за зубами держать не сможешь.

— Ощень шмешно, — прошамкал опечаленный художник. — Наливай.

Адай помещённый в бездну (часть вторая из трёх)

Адай помещённый в бездну (часть последняя)