Это была самая конченная камера и самые у...бищные два дня. С парома мы добрались довольно быстро, за час с лишним. Дорого пролегала по не туристическим местам, точнее сказать, туристов там не видели и четверо белых зэков в полицейском грузовике вызывало у них неподдельный интерес. Когда мы въехали в город на нас таращились и фотографировали все кому не лень. Некоторые подъезжали ближе на мопедах и протягивали нам сигареты. Нетрудно догадаться, что это были не простые правильные тайцы, а такие кто похож на неформалов. У таких в крови неприязнь к полиции, клеткам и сострадание к тем, кто за решеткой.
Полицейский участок находился в самом центре рыночной торговли, мы словили самых разных запахов от местной еды, но это было недолго. Буквально через минуту после парковки у большого полицейского участка, мы уже стояли, точнее сидели на полу, нас обыскали, забрали все, что в камеру нельзя и провели нас в наши грядущие апартаменты. Сейчас объясню почему это была самая конченная камера. Камера как камера, такая же как и везде. Окна под потолком, которые окнами назвать можно с огромной натяжкой. Несколько вентиляторов на стенах и потолках, которые херачили день и ночь. Можно подумать, что это хорошо, что есть вентилятор. Да, хорошо, когда выключают электричество, а это было довольно часто, становится как в аду, с учетом местного климата, много дышащих ртов в маленьких для стольких людей камерах и все эти рты еще и курят. Но когда вентилятор херачит в тебя всю ночь, весь день, продувает насквозь, не принося той прохлады, которой ждешь. На второй день меня раскумарило так, что в Ранонге я уже был с температурой далекой от нормальной. Но и это не самое плохое было в этой камере. Полы были бетонными. Вот это самая жопа и есть. Сверху вентилятор, который продувает тебя на самых высоких оборотах, а внизу бетон, который вытягивает из тебя все тепло.
Сразу после размещения в этой камере, я отловил полицейского и спросил его о наших перспективах на ближайшие дни и сказал ему, что мы располагаем некоторой суммой и можем договориться с ними, чтобы нас побыстрее отправили в Бангкок. До сих пор не пойму, почему никто, ни на Самуи, ни в Сурратани не реагировал на такие предложения. Или у них было распоряжение насчет любых русских, либо сама жизнь руководила нашими судьбами, делая ее почти невыносимой. Жизнь видела, что мы вооружены Приятием и создавала нам все условия, чтобы мы это Приятие потеряли. Но не там то было. Мы его не теряли. В камере на Самуи я нарисовал большой круглый смайлик, настолько симпатичный, что проснуться и не улыбнуться было невозможно. И по-французски написал "Мой мир заботится обо мне". Эти несколько слов, произнесенные утром, в течении дня творит чудеса. По крайней мере мы оставались во вменяемом состоянии, улыбаясь друг другу и молча про себя. За два с половиной года, мы испытали эти состояния вдоль и поперек. Когда просыпаетесь, как бы муторно и бесперспективно не выглядела ваша жизнь, улыбнитесь. Просто улыбнитесь и скажите: Мой мир заботится обо мне. Это не я придумал, это Зеланд, кто знает. Работает, мир просто подчиняется вашим словам. Да, можно засомневаться, чего это мы после смайлика на Самуи так долго добирались домой.. Я же говорю, мы так и остались человеками. Это довольно часто декларировал Леха Фуфков, чем и "купил" мое расположение к свой персоне, которое исчезло окончательно уже в Бангкоке.
Я мало пишу про сына и дядю Колю и это вполне объяснимо. Саня был само спокойствие, Коляныч тоже, штормило только одного Лешу.
Это была довольно просторная камера, с одним лишь туалетом за стеночкой по пояс и с краном для помывки тела там же. Бирмачи разместились, мы разместились и нас стало примерно человек сорок с местными сидельцами. Камера напротив была чисто для тайцев, скорее для мажоров что ли. Еды и нештяков там было больше чем в соседнем магазине. В нашей камере не было ничего, кроме трехразового ожидания толстой орущей тетки с одной и той же едой. В углу находились основные. Когда мы заехали, они там уже были и мне пришлось снять с них с каждого психологический портрет, понять чем такое соседство может нам повредить или наоборот. Одного из них я заметил еще когда мы заезжали и находились в общем коридоре. Он спокойно ходил между закрываемыми дверями, таких у нас называют "мусорскими". Видок у него еще тот. То, что он гей не вызывало никаких сомнений. Скорее всего на воле он(а) одевалось в женскую одежду. Не часто можно встретить людей с лицом, которое ничего не выражает. Он даже не кашлял. Ему как-будто вкололи что-то в лицо, он никогда ничего не выражало. На некоторых людей такой персонаж может наводить тихий, ничем не объяснимый ужас. Худой как смерть, с застывшим лицом, не лишенное соображалки. Наступает время уже ближе к ночи, когда этих шнырей заводят обратно в камеру. Он, неподвижный, и еще пару местных сидельцев как раз и были основными в этой камере. Второй обычный зэк, только с накрашенными ногтями. Пончик сразу вычислил где сытнее, ломанулся туда, так и оставался там до следующего этапа. Он смеялся, хватал старших за концы, получал пиздюлей (не за это) просто так, как младшего, не зло, но довольно увесисто порой. Это не мешало ему валяться у них между ног, курить их курево, съедать то, что не съели они. К тому времени моральный облик Пончика окончательно утвердился в моей голове и я был рад, что ему есть теперь где валяться на довольно большом расстоянии от нас. Сиропчик нашел местных бирманцев и проводил время с ними лишь иногда проходил мимо нас с веселой улыбкой. Сиропчик был мужик. Ничего не могу сказать. Никогда не унывал, никогда просто. И идиотиком от этого не казался. Дай бог тебе всего, что ты хочешь, Сиропчик. Я не попрощался с тобой, но помню тебя и желаю тебе всего самого хорошего, что есть в твоей бирманской жизни. Мы часто играли с ним в одну игру, точнее я играл, а он смеялся от души. Когда мы встречались с ним глазами, я шутливо делал вид, что ох....ел от того, что увидел. У меня, наверное, это хорошо получалось, потому что смеялся он от души. Была у него какая-то боль, тоска, но он никогда ее не вытаскивал наружу. Вытаскивал другое. Пончик все же тоже был ребенком. Мо частенько рассказывал ему что-то по ночам, похожее на сказки. Тот слушал очень внимательно, иногда открывая рот, иногда смеясь громко и заливисто. Кстати,к тому времени мы стали называть Мо по-другому, Ногой. В первых частях я писал, что у него гнил большой палец на ноге. Нога к этому времени от нашей доброты и заботы совсем охуел и когда местному шнырю зарядили денег на сигареты и еду, тот первый бросился принимать через решетку. Там же у решетки я у него все и забрал. Нога все же успел выхватить пакетик со сладким пирожком и бросил его Пончику. Дерзко, конечно, с его стороны, довольно бесцеремонно, если не сказать больше. Нужно было забрать у Пончика пирожок, дать по лбу Ноге, а потом уже из своих рук кинуть Пончику нештячок. Нога так кормил свою стаю. Но и про себя он не забывал. Когда приносили есть, он старался взять две порции или доесть у того кто не доел.
Мы сели покушать еды с рынка, довольно вкусной, Нога сел рядом и потерял контроль, начал разворачивать пакеты. Так хозяйничать на нашем "столе" я уже не мог ему позволить и въебал ему по рукам в момент когда он протянул руки туда, где уже разделили на всех поровну и ему, кстати, тоже. Леха опустил глаза вместе с головой в этот момент. Я уже тогда понял, что если бы не мы, Пончик катался бы на нем день и ночь, остальное время он плакал бы и просился домой. Ни его рост, ни наглая временами морда не имели значения без поддержки.
Я уже писал, что Нога уже каждое утро спрашивал где кофе. Я думал, точнее хотел так думать, что он просто сон видел, что у него уже кофе есть, иначе это было слишком охуевшим поведением. В общем то затрещина по рукам была ответом за все вопросы про кофе и остальное. У него были глисты, палец гнил от этого и его нездоровый аппетит тоже был по этой причине. Даже этот наиневкуснейший рис он херачил по две горки, потому что никто его особо не любил. Вы, наверное, никогда не ели не вкусный рис. А он существует. Пять килограмм можно купить там за восемьдесят рублей примерно. Таким рисом нас и кормили два дня. Гарнир к рису ананасы вареные с чем-то мясным. Мяса не было, была подливка мясная острая очень и ананасы, порезанные дольками. Как же это было невкусно, никогда бы не подумал, что скажу это будучи постоянно голодным.
Еду приносила толстая тайка, которая подходила к решетке и сразу начинала орать. Моментально. Бирманцы вставали в очередь, стоять нельзя было, так она хотела, все на корточках подползали к ней. Дверь они не открывали, она накладывала в тарелку свою ужасную стряпню, нужно было просунуть пустую железную тарелку, накрыть полную, повернуть все это в вертикальное положение, потому что тарелка сквозь решетку не пролазила, протащить в камеру и снова перевернуть тарелку в нормальное положение и отдать ей пустую. И так каждый, кто подходил за едой. Первый день мы еще ели это, на второй забили есть эту хуйню. Даже вареные огурцы с рисом были вкуснее, чем еда этой толстухи. Так она показывала свою власть на мужчинами, будучи неудовлетворенной по жизни. Нам она улыбалась еле заметной улыбкой, но еда от этого вкусней не становилась.
Два дня прошли как два месяца. Пришел офицер и сказал, чтобы все собирались. Теперь нам предстояло ехать на другой конец страны на границу с Бирмой. Продолжение следует.