«Подарите мне вашу книгу. Я про вас напишу», — прозвучало не как предложение, а как ультиматум, обнажив всю абсурдность современного бартера, где реальный труд оценивается в виртуальной валюте внимания.
Подслушала диалог, который заставил меня задуматься о настоящей цене цифровой славы.
Зимние московские ярмарки — это особый вид перформанса. Здесь можно наблюдать маленькие сценки, достойные кисти Хогарта.
У стенда одного художника — человека со сложившимся, узнаваемым почерком — царила атмосфера легкого смятения. Сам творец напоминал святого Себастьяна, с достоинством принимающего очередную партию стрел. Роль непрошеной гостьи исполняла дама, чья деловая хватка могла бы вызвать зависть у любого галериста.
Подойдя поближе (извините, это моя слабость — подслушивать разговоры об искусстве), я стала свидетелем диалога. Дама, с непоколебимой уверенностью дипломата, делящего сферы влияния, объясняла художнику:
— Подарите мне вашу книгу, — говорит дама уверенным, как пресс-релиз, тоном. — Я про вас напишу. У меня блог.
Художник, хозяин стенда, вежливо улыбается. На столе — его альбомы: плотная бумага, хорошая печать, цена аккуратно выписана — 5 000. Он кивает на табличку:
— Книга продается.
— Вы не понимаете, — настаивает собеседница. — Это вам очень выгодно.
Он снова улыбается — той улыбкой, которая означает «нет», но сформулирована как «я подумаю». И в этой улыбке весь дискомфорт ситуации: подарок, который просят обоснованным требовательным тоном, перестает быть подарком и превращается в счет без реквизитов.
В арт-среде, как и в любой другой, знаки внимания случаются. Иногда они подразумевают упоминание, иногда — просто вежливость. Разница тонкая и потому важная: взаимность работает, когда стороны ее чувствуют, а не когда ее объясняют.
И тут возникает вопрос, старый как мир меценатства: где проходит грань между взаимовыгодным сотрудничеством и наивным вымогательством? Подношение всегда должно быть жестом, а не сделкой, рожденной в одностороннем порядке. Если одна сторона видит в книге предмет гордости, а другая — лишь разменную монету для контента, диалог превращается в абсурдный театр.
Со стороны же остается лишь наблюдать и испытывать тот самый испанский стыд. Впрочем, кто знает, может, именно эта сценка и есть самое честное произведение искусства на всей ярмарке.
Так что же это было: искусный пиар или наивное вымогательство? Где проходит грань лично для вас? Напишите в комментариях, давайте обсудим.
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог«(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал«(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Аргентинская трагикомедия показывает: когда искусство и капитализм заходят в бар, выйти в здравом уме удается не всем.
Что будет, если свести в одном кадре стареющего холерика с кисточкой и галериста, у которого в жилах течет не кровь, а чистый арт-рынок? В «Шедевре» этот взрывоопасный коктейль подан со вкусом и без сахара.
Внимание! Будут спойлеры
Кадр из фильма «Шедевр» (2018)
Режиссер Гастон Дюпра, уже знакомый зрителю по фильму «Почетный гражданин», вновь сочиняет киносценарий вместе с братом, Андресом (тем самым, который в обычной жизни управляет Национальным музеем изящных искусств в Буэнос-Айресе). То есть человек, который знает арт-кухню изнутри: здесь и циничные расчеты («полотно дорожает, если художник мертв или сумасшедший»), и гротескные типажи вроде мадам-галеристки Дуду (Андреа Фриджерио), чей образ — помесь Анны Винтур и героини «Под покровом ночи». Фильм не столько о живописи, сколько о том, как дорого может обойтись гениальность, если она больше не котируется на бирже искусства.
Кадр из фильма «Шедевр» (2018)
Художника зовут Ренцо Нерви. Имя громкое, характер — Пикассо на грани нервного срыва: затворник, холерик и мастер эпатажа. Он живет в хаосе, пишет огромные холсты и презирает капитализм. Его галерист, Артуро Сильва, напротив, обожает пресс-релизы, цифры, каталоги и эффектные продажи. Их связывает не просто деловая связь, но старомодная, почти подозрительная привязанность — дружба.
И если сначала кажется, что все это будет очередной фильм о разногласиях между артистом и его «бухгалтером», то со временем сюжет ловко сбрасывает маску. Дело принимает обороты легкой криминальной притчи, в которой искусство становится не только объектом поклонения, но и инструментом манипуляции.
Кадр из фильма «Шедевр» (2018)
Ренцо — художник из прошлого века не только по дате рождения, но и по складу души. В его студии — животные, пыль и большие полотна. Его первый визит в галерею Артуро Сильва заканчивается перформансом: вместо автографа он оставляет в холсте пулевые отверстия. «В конце концов, что есть современное искусство, если не тщательно спланированный автовандализм?», — словно говорит нам режиссер, едва скрывая усмешку.
Сюжет развивает фигура юного ученика по имени Алекс — длинноволосый хипстер с незамутненным взглядом на мир. Он появляется внезапно, заявляет о своем желании стать «учеником» и уже через несколько сцен таскает мебель взад-вперед по приказу Нерви, участвуя в своеобразном перформансе, который якобы развивает память, а на деле — терпение.
Кадр из фильма «Шедевр» (2018)
Отношения героев складываются в элегантную дуэль: философию против коммерции, одиночества против прагматизма. Но фильм не встает ни на одну из сторон — он танцует между ними, показывая, как и то, и другое может привести как к подлости, так и к великодушию.
Сценарий иногда чересчур старается быть хитроумным. Пролог с закадровым «кураторским голосом» — словно пародия на арт-критиков, которые объясняют, почему пятно на холсте — это экзистенциальный кризис: «здесь нечего понимать. Просто побудьте рядом с произведением». Кино, как будто стесняясь своей простоты, многословно маскирует развязку, намекает, затем скрывает, затем вновь выдает себя с головой. Но, быть может, именно в этом и заключается его честность — ведь арт-рынок давно уже не про смыслы, а про игру в догонялки с восприятием.
Кадр из фильма «Шедевр» (2018)
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично».
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Смотрим на дипломные работы в «Зарядье» и набрасываем коллективный портрет поколения, которое одновременно уважает традицию, иронизирует над реальностью и спокойно живет в двух мирах — офлайн и цифровом.
На переднем плане слева Дарья Шаренкова — из серии «Корея» (Панки и Ханбок) // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Я успела попасть на выставку «ВЫПУСК ’25» буквально на финишной прямой — за пару дней до закрытия. Это большой междисциплинарный проект, где с 10 октября по 30 ноября здесь показывали дипломные работы молодых художников и дизайнеров Москвы — тех, кто в ближайшие годы будет создавать музейные афиши, театральные программы и заполнять креативные отделы по всей столице.
Серия картин Анны Ставиноженко «Сон в летнюю ночь» и гобелены Виктории Шмыговской из серии «...И ковер на стене!» - Шампанское ; Белые воротнички; Однажды в сказке (Школа дизайна НИУ ВШЭ) // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
У выставки, по сути, две задачи. Первая — поддержать тех, кто только выходит из уютной (или не очень) оболочки альма-матер в самостоятельную творческую жизнь. Вторая — показать, как образовательные институции и их художники-выпускники сегодня формируют будущую историю отечественного искусства и какие у них, простите, художественные планы на нашу реальность.
Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Небольшой дисклеймер
Сначала я честно планировала выбрать нескольких фаворитов и подробно про них рассказать. Но довольно быстро выяснилось, что это предприятие обречено. Одних только вузов здесь 27, а авторов — 318, представивших 387 работ. Какой уж тут обзор «пары любимчиков», когда глаз хватается за каждого второго.
Поэтому статья — не каталог имен, а попытка зафиксировать общее настроение: каким оказывается новое молодое поколение художников и что нам с ним теперь делать — разумеется, в лучшем смысле этого слова.
Основные участники выставки «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Немного истории, чтобы понять масштаб
«ВЫПУСК» — ежегодный проект, который идет в «Зарядье» с 2022 года и уже стал одним из флагманов парка. За четыре года через него прошло больше 900 молодых авторов и свыше полутора тысяч работ.
Милена Пичугина. Калейдоскоп русского орнамента // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Зачем вообще нужны такие выставки
Комплексные проекты вроде «ВЫПУСК ’25» — редкая возможность увидеть живой срез художественного образования. Обычно у каждого вуза — свой дипломный показ, своя внутренняя вселенная. Здесь же все собрано в одном пространстве, и перед глазами выстраивается вполне внятная карта: какие подходы в разных школах сейчас сильны, о чнм думают выпускники, как они разговаривают с реальностью. В какой-то момент начинаешь различать «почерк» отдельных школ: где сильна академическая линия, а где — эксперимент.
Масштаб, конечно, впечатляет и немного пугает: кажется, что попал в город, где в каждом доме живет по художнику — но это приятный вид паники.
Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Тренды: во что играют молодые художники
1. Игры с материалами
Страсть к материалу здесь ощущается почти физически. То, что кажется съедобным, оказывается керамикой — например, пряник, который можно только созерцать, но никак не откусить. То, что обязано быть мягким, напротив, неожиданно «окаменевает»: игрушки из игрового автомата оказываются все той же керамикой. Фактура, вес, тактильность — все работает на эффект легкого смещения реальности.
Полина Перепечина. Тульский пряник // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
2. Интерактивность без лишних сложностей
Еще один заметный мотив — интерактивность. Зрителю предлагают не просто смотреть, но и нажимать, крутить, запускать. Инструкции, к слову, понятные и не требующие диплома программиста. Рука сама тянется поучаствовать, чтобы произведение как будто «запустилось» и проигралось до конца. В результате у каждого зрителя складывается свой маленький, но личный опыт — а это то, чего часто так не хватает классическому музейному просмотру.
Наталья Межерицкая. Указательный палец // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
3. Народный эпос и локальная традиция
Сильная линия выставки — обращение к народному эпосу и локальной культуре. От сказочных мотивов до переосмысления региональных символов — художники пытаются собрать свою версию «коллективной памяти». При этом это не пыльный музей фольклора, а живой диалог: традиция остается узнаваемой, но говорит уже на сегодняшнем визуальном языке.
Александра Федосова. Народы Севера. Вайгач // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Отдельного упоминания заслуживает православная тема: есть проекты, работающие в каноне, но при этом аккуратно впускающие в него современную чувствительность.
Иулиания Шугаева. Макет интерьера храма Архангела Михаила города Талдома с эскизом росписи // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
4. Ирония и найденные объекты
Ироничные проекты устойчиво занимают почетное место. Где-то это деликатная «подковырка» привычных форматов , где-то — работа с найденными объектами. Вещи, добытые из повседневности, смело перерабатываются, получают новую функцию и новую проблематику. Получается такое малое археологическое отделение современности.
Елизавета Зипунова. Буря в стакане // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
5. Живопись и тихий быт
В живописи больше всего запоминаются бытовые сцены — но «быт» в широком смысле. Это и домашние, почти камерные эпизоды, и городская жизнь в потоке, общественные места, события. Там, где удается поймать не только интерьер, но и состояние, работа начинает жить значительно дольше, чем один просмотр.
Ольга Савостюк. Из серии «Семейные традиции» // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
6. Цифровая реальность и ее побочные эффекты
Многие проекты так или иначе связаны с попыткой осмыслить цифровизацию и ее следы на нашей психике. Как социальные ожидания, интерфейсы, интернет-технологии проходят через личный опыт, трансформируют переживания и формируют нас — это уже почти новый устойчивый жанр. И у молодого поколения для него свой, довольно честный язык.
Полина Быканова. Автопортрет // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Разрыв между учебой и профессией — и как его пытаются закрыть
Отдельная важная тема, которую затрагивает этот выставочный проект, — разрыв между учебной и профессиональной частью художественной жизни. Во многих творческих вузах по-прежнему отлично учат рисовать, строить пространство, думать образами, но заметно меньше уделяют внимания тому, как выстраивать карьеру, работать с институциями, галереями, заказчиками.
Ксения Цадыкова. Прихожая, гостиная // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Важная часть выставки — «Маркет молодого искусства». Впервые его провели в 2024 году, в формате осторожного эксперимента, а в этом году он заметно разросся: больше пятидесяти художников из двенадцати вузов, работы от живописи и графики до керамики и стекла.
Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Цены колеблются от примерно трех до двухсот с лишним тысяч рублей, а на аукционе одна картина ушла почти в четыре раза дороже стартовой. Для многих участников это первый опыт реальной продажи — и первое столкновение с тем, что их работа оценивается не только в зачетных баллах, но и в вполне реальных деньгах. Важно, что такие инициативы появляются: они помогают молодым авторам сделать шаг от статуса «студент» к статусу «молодой профессионал» — и сделать его не в одиночестве.
Юлия Белоусова. Серия «Отражение времени // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
И все-таки: какие они, выпускники ’25?
Если попытаться собрать все увиденное в один образ, получится поколение, которое:
трезво смотрит на окружающий мир,
не стесняется играть с материалами и форматами,
свободно обращается с традицией,
умеет говорить про цифровую тревожность и социальные ожидания без пафоса.
На переднем плане справа — Александра Московкина. Акварель и авторская декорированная рама со вставками «Дела пытаешь аль от дела лытаешь?» // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
А что нам с этим делать? Приходить, смотреть, задавать вопросы, покупать работы (если есть возможность) и внимательно следить за тем, как эти авторы будут взрослеть. Через некоторое время «Выпуск ’25» вполне может превратиться в раздел учебников по современному искусству, и будет приятно помнить, что ты видел их еще в тот момент, когда пряники были керамическими, а карьеру — только предстояло лепить.
Шарья Шлямина. Воскресшие боги. Леонардо да Винчи // Выставка «ВЫПУСК ’25» в «Зарядье», ноябрь 2025
Как вам такая смесь традиции, иронии и цифровой реальности — успокаивает, тревожит или просто радует глаз? Очень жду ваших наблюдений в комментариях.
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично».
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Если вам кажется, что современное искусство — это хаос, вы почти правы. Но хаос этот структурирован.
Мы, погруженные в современный мир искусства, давно шепчемся в кулуарах о его сложной структуре. Но чтобы увидеть всю эту пеструю карту разом, да еще и уложенную в наглядную схему? Спасибо, Андреа Фрейзер! Ее эссе «Поле современного искусства» – ответ для всех тех, кто интуитивно чувствовал: мы живем не в одном, а минимум в пяти параллельных художественных вселенных. И это не просто жанры или школы, а целые миры со своими законами, богами, валютами и священными коровами. Миры, которые порой удивленно взирают друг на друга через стекла своих герметичных витрин, а порой – ревниво поглядывают. У каждого – свой рецепт, как убедить сомневающихся: «Да, это и есть Искусство! Прямо сейчас!».
Смотрим на карту
Давайте же пристальнее всмотримся в эту карту художественных вселенных, эту остроумную адаптацию бурдьёвских размышлений, созданную рукой современной художницы:
1. Мир арт-рынка
Царство галерей-бутиков, ярмарок и аукционов, больше напоминающих скачки, где размахивают не хлыстами, а молотками. Главный продукт? Искусство как предмет роскоши, идеально вписывающееся в интерьер пентхауса (или сейфа). Художник здесь – виртуозный производитель желанных и дорогих артефактов. Идеалы: масштаб (чем больше – тем ценнее?), безупречное мастерство (желательно узнаваемое) и здоровенная порция гламура. Гениальные работы? Иногда – как счастливая находка на блошином рынке.
2. Мир выставок
Обитель музейных святилищ, биеннале-олимпиад и паблик-арт сюрпризов, подстерегающих вас на углу. Ценят здесь не столько обладание, сколько переживание: эстетический шок, интеллектуальный щелчок по носу, социальный резонанс – желательно громкий. Художник превращается в режиссера этого сложного спектакля ощущений. Финансы текут ручейками гонораров, комиссий и грантов на грандиозные затеи. Любимые игрушки: видеоинсталляции (чем длиннее и заумнее – тем лучше?), объекты-загадки, требующие пространства и тишины для размышлений (или хотя бы недоуменного молчания).
3. Академический мир
Обиталище вузовских коридоров, резиденций для глубокомысленных раздумий и платформ для теоретических баталий, где слова – острее скальпеля. Валюта здесь – знание, упакованное в термины потяжелее свинца. Художник – неутомимый исследователь, ставящий эксперименты над формой, смыслом и самой реальностью (часто – над терпением зрителя). Доходы скромны: преподавание, гранты «на размышления» (чтобы было о чем написать следующую статью), публикации – дабы ценные мысли не канули в Лету. Эстетический идеал: концептуальность (когда идея важнее воплощения), текстуальность (где сопроводительный текст длиннее самой работы), циклоцентричность (все – часть великого цикла!) и перформативность (сам процесс – уже искусство). Здесь «про что» всегда важнее, чем «как», а иногда – и «что» в итоге получилось.
4. Мир сообщества
Территория горизонтальных связей, некоммерческих очагов тепла и арт-резиденций, приютившихся в бывших фабриках, сквотах или модных коворкингах. Миссия священна: создать или поддержать сообщество. Искусство здесь – не цель, а повод для встречи, инструмент диалога, способ вдохнуть жизнь в забытое место. Художник – скорее медиатор, дипломат, помогающий людям найти общий язык через творчество. Финансы: гранты (часто – на выживание), подработки (искусством сыт не будешь) и чистый, неразбавленный общественный энтузиазм. Успех измеряется не аплодисментами критиков, а теплотой человеческих связей и количеством совместно выпитого чая (или чего покрепче).
5. Мир культурного активизма
Часто существует на обочине официальных институций. Цель – не просто высказаться, а изменить: социальные несправедливости, экологические катастрофы, закостенелые стереотипы. Художник – агент перемен, снайпер, целищийся в болевые точки общества. Критерий успеха? Не красота, а резонанс: дрогнула ли власть? Задумалось ли общество? Хотя бы зашевелилось? Доход? Чаще всего – благородная бедность и гранты на проекты, которые власть имущим покажутся… неудобными. Очень.
Эти миры, конечно, не герметичны. Они переплетаются, как корни старых деревьев, иногда питая, а иногда и душа друг друга. Академия и мир выставок дают арт-рынку то самое «культурное алиби» – мол, это не просто товар, а культурное достояние! Арт-рынок, в свою очередь, щедро спонсирует выставки и поставляет им дорогие «экспонаты». Академия, скрипя пером, слегка свысока поглядывает на гламур рынка и зрелищность выставок, но без их блеска и ресурсов – кто же пойдет учиться на художника?
А поле-то гибкое! Все, что выставлено, описано или оценено (хоть рублем, хоть диссертацией) – уже внутри. И оно расширяется:
• Вверх: в мир люкса, финансовых спекуляций.
• Вниз: в поп-культуру, мемы, коммерческий дизайн – где грань?
• Вбок: впуская социальные движения, уличное искусство, маргинальные практики – поле становится богаче (и сложнее).
Эссе Фрейзер — прекрасное напоминание, что искусство сегодня – не монолит, а сложный, живой, порой противоречивый организм. И понимание его «анатомии» – первый шаг к тому, чтобы не просто смотреть, а по-настоящему видеть.
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично».
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
40 000 лет до нашей эры не было ни галерей, ни арт-критиков, ни даже приличных кисточек. Но уже были художники. Их «холсты» – стены пещер, их «палитра» – земля, уголь и охра, их «музы» – мамонты, бизоны и священный трепет перед миром. Первобытное искусство – грандиозный старт-ап человеческого воображения, сложный шифр верований и социального кода, запечатленный с поразительной силой. И знаете что? Оно до сих пор заставляет нас ахать.
Фрагмент наскальной живописи из пещер Альтамиры
Эволюция стиля: от реализма до ромбика
Палеолит (40-10 тыс. до н.э.): главный хит – натуралистически точные звери. Мамонты, бизоны, лошади – их рисовали так, будто только что видели на прогулке (что, вероятно, и было правдой). Никакого абстракционизма! Синкретизм? Да, музыка, танец и рисунок были одним большим ритуальным перформансом. А назначение? Чаще всего – магия охотничья. По сути, первая в мире «визуальная аффирмация»: нарисовал бизона – получил бизона. Эффективно ли? Судя по тому, что мы здесь, – возможно!
Мезолит (10-5 тыс. до н.э.): ледник отступил, жизнь стала подвижнее. Искусство – тоже. Фигурки и рисунки схематизируются, упрощаются. Реализм уходит в тренд прошлого сезона. Видимо, стало некогда вырисовывать каждую шерстинку мамонта – надо было осваивать новые территории и виды деятельности. Эпоха лаконичных форм.
Неолит (5-2 тыс. до н.э.): земледелие, керамика, оседлость – и вот уже рука тянется не просто изобразить, а украсить. Геометрия торжествует: кресты, спирали, треугольники, ромбы покрывают сосуды, орудия, жилища. Возникают космогонические символы – первые попытки визуализировать устройство мира. По сути, это был расцвет паттерн-дизайна и декоративно-прикладного искусства. Красота ради красоты (и, конечно, сакрального смысла)!
Живопись в национальном парке Какаду
Главные точки на карте Палеолита
Альтамира (Испания): скромно именуемая «Сикстинской капеллой первобытности». Открыта в 1879 году, и ее полихромные бизоны (15-18 тыс. лет) – это такой удар по представлениям XIX века о «примитивности» древних, что некоторые ученые сначала кричали «Подделка!». Не поверили в гениальность без подписи автора. Зря.
Ласко (Франция): настоящий «мультиплекс» каменного века – более 2000 изображений! «Зал быков» с 5-метровым гигантом – must-see любого арт-туриста эпохи палеолита (и нашей тоже). Именно здесь Пикассо, впечатленный до глубины души, произнес свою знаменитую фразу: «[С тех пор] мы не изобрели ничего нового!». Слегка обескураживающе для ХХ века, не правда ли?
Капова пещера (Шульган-Таш, Россия): Наша гордость! Единственная в Восточной Европе с такой древней живописью (около 200 изображений, 16-20 тыс. лет). А в 2024 году – сенсация: студенты МГУ (видимо, с очень хорошими фонариками) обнаружили рисунки небесно-голубого и синего цветов! Весь научный мир ахнул: оказывается, палитра палеолита не ограничивалась строгой триадой «красный-черный-желтый».
Скриншот из 3D-тура по пещере Шульган-Таш (Какова пещера)
«Палеолитические Венеры»: первые иконы стиля (и плодородия)
Более 200 статуэток, найденных от Европы до Сибири! Венера из Холе-Фельс (~40 тыс. лет) – древнейшая модница. А вот Мальтинские венеры (Сибирь) – это уже другой канон: стройнее, украшены затейливой орнаментацией. Видимо, даже в каменном веке «стандарты красоты» и региональные тренды уже существовали. Фигуры, от которых плакали бы современные фитнес-блогеры, были символом жизни, плодородия и, вероятно, вызывали священный трепет. Искусство как визуализация самого важного.
Слева — Венера из Холе-Фельс; справа — Мальтинская Венера (Эрмитаж, № 370—748)
Мифы vs наука: разоблачения от археологии
Миф о «Примитивности». «Древние люди были простыми»? Ха! Сложные технологии красок: охра, растертая с животным жиром, костным мозгом или кровью, – это вам не детские мелки.
Миф о «Трехцветии». Капова пещера с ее голубыми и синими тонами в 2024 году похоронила эту теорию. Древние художники явно экспериментировали.
Образец голубой краски из Каповой пещеры. Источник фото: МГУ
Факт: эйдетическая память. Откуда такой натурализм в палеолите? Ученые считают – феноменальная зрительная память компенсировала тогда еще небогатый словарный запас. Видел бизона раз – помнил всю жизнь, в деталях.
Факт: древнейшее искусство планеты. Рекорд держат рисунки в пещере Сулавеси (Индонезия) – 51 000 лет! Наши европейские пещеры – почти что молодые таланты.
Пещера Леанг Тедонгнге и найденные в ней древнейшие рисунки — изображения сулавесских бородавчатых свиней (Sus celebensis). Изображение из обсуждаемой статьи в Science Advances
Вечное возвращение: как первобытное искусство обустроилось в XXI веке
Современное Искусство:примитивизм XX века (Пикассо, Матисс, Кандинский) – это чистой воды ностальгия по пещере. Они увидели в древних линиях и символах ту самую «изначальную силу», о которой говорил Пикассо. А современный концептуализм? Тот же символизм и аллегория, только вместо мамонта – арт-объект из супермаркета.
Мода и дизайн: «Первобытный шик» – вечен. Он апеллирует к экологичности, брутальности, связи с землей. Дизайнеры создают украшения «а-ля Венера», принты по мотивам наскальных быков, целые коллекции, где чувствуется дух палеолита (иногда слишком буквально, но мы не осуждаем).
Balmain Fall 2017 Ready-to-Wear
Архитектура:биофильный дизайн и эко-архитектура – это же мечта неандертальца! Натуральные материалы, плавные формы, стремление «вписаться» в ландшафт – прямой наследник принципов первобытного жилища. Пещера 2.0, но с Wi-Fi.
Арт-терапия – разве не наследница тех самых ритуалов самовыражения? Медитативное рисование, работа с глиной, камнем – все это возвращает нас к истокам, где творчество было терапией для души задолго до появления термина.
Доисторический наскальный рисунок в пещере Ласко.
Теории происхождения искусства: чемпионат идей
Почему все-таки начали рисовать? Ученые соревнуются в версиях:
Магическая: «рисуем – чтобы поймать/задобрить/стать сильнее» (охотничья магия – фаворит!).
Игровая: «рисуем – потому что кайф!» (искусство ради искусства).
Теория «Руки»: от простых отпечатков ладони – к шедеврам (эволюция образа).
Подражательная: «рисуем – потому что видим» (мимикрия природы).
Биологическая: «мозг дорос!» (эволюция интеллекта). Возможно, правы все сразу. Как часто и бывает.
Отпечатки кистей рук принадлежат к древнейшим образцам искусства. Аргентинская пещера Куэва-де-лас-Манос («Пещера рук»)
Вечный мамонт в душе
От Сулавеси до Альтамиры, от Ласко до Каповой пещеры – первобытное искусство сообщает нам через тысячелетия о единстве человеческого духа, о врожденной потребности творить, символизировать, восхищаться и бояться. Каждое новое открытие (вроде синей краски в Каповой) не просто добавляет факт – оно революционизирует наше понимание. Оказывается, они были еще сложнее, изобретательнее, «современнее», чем мы думали.
И глядя на бизона из Альтамиры или строгую Мальтинскую Венеру, понимаешь правоту Пикассо. Они достигли такой мощи и чистоты выражения, что нам, со всеми нашими технологиями и теориями, порой остается лишь восхищенно вздыхать и пытаться, пытаться к этому вернуться. Не в пещеру, конечно, а к той самой первозданной силе образа. Ведь мамонт, нарисованный 30 000 лет назад, все еще бежит – прямо в наше воображение.
Рисунки из пещеры Шове
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
История работы, ставшей одной из самых дорогих картин мира.
18 ноября 2025 года на аукционе Sotheby’s в Нью-Йорке полотно Густава Климта ушло с молотка за 236,4 млн долларов. Так «Портрет Элизабет Ледерер» внезапно оказался не только семейной реликвией и документом эпохи, но и одним из самых дорогостоящих произведений искусства, когда-либо проданных на аукционе: он уступил лишь «Спасителю мира» Леонардо да Винчи (450,3 млн, 2017). За этой цифрой — история молодой женщины, китайской императорской робы, почти двухметрового холста и нескольких чудесных спасений.
«Портрет Элизабет Ледерер» — монументальное произведение австрийского художника Густава Климта, созданное в 1914-1916, в последние годы его жизни. Это почти двухметровый (1,8 м) портрет во весь рост, написанный маслом на холсте. Картина относится к числу последних значительных работ мастера: спустя два года, в 1918-м, Климта не станет.
На полотне изображена двадцатилетняя Элизабет Ледерер — дочь еврейского промышленника Августа Ледерера и его супруги Серены, одних из главных покровителей Климта. На тот момент семейство Ледереров входило в число богатейших семей Вены и уступало лишь Ротшильдам. Климт писал для них не один портрет: сначала — сдержанную, строгую Серену, позже — ее дочь, уже в другой, гораздо более смелой художественной манере.
Элизабет предстает перед нами в белом прозрачном платье с облегающим верхом и длинной юбкой, фасон которой напоминает модные в то время брюки-кюлоты. Но главное в ее облике — вовсе не платье.
Поверх него накинута императорская китайская роба дракона — парадное одеяние, в прошлом доступное только правящему дому. Это подлинная императорская роба XIX века с двумя бледно-голубыми драконами, восстающими из волн, символами династической власти и императорского статуса.
Драконы, прозрачное белое платье, венская наследница — Климт превращает Элизабет в гибрид богини, императрицы и светской девушки начала XX века.
Сверху все это накрыто белым кружевным покрывалом с цветочным орнаментом, а фигура словно врастает в сложный декоративный фон. В этой тщательно выстроенной орнаментальной «скорлупе» легко услышать отголоски мифологических образов, в том числе знаменитого «Рождения Венеры» Боттичелли.
Фон как сон: китайские воины, ученые и дамы с фонарями
Фон портрета — отдельная вселенная. Это плотное декоративное поле в холодных тонах: ледяной голубой, серый, перламутровый. На этом фоне Климт размещает фигурки, вдохновленные китайским искусством и керамикой династии Цин.
ученых с придворными головными уборами и веерами — символ образованности;
элегантных женщин с фонарями, расположенных так, будто они подсвечивают центральную фигуру.
Эти персонажи действительно напоминают фигуры из сна: фон выглядит как хрупкий, почти химерический сон на тему Востока. Они не просто «экзотическое украшение», а знак серьезного интереса Климта к восточному искусству на позднем этапе его творчества.
Ковер под ногами Элизабет сочетает смелые розово-оранжевые пятна с черно-белыми бордюрами, явно отсылая к дизайну Йозефа Хоффманна и эстетике Венской мастерской — еще одной важной для Климта художественной среды.
Этот портрет фиксирует впечатляющий стилистический поворот в творчестве Климта. Если портрет ее матери Серены (1899) отличается воздушностью, выстроенной вертикалью фигуры и почти монохромной сдержанностью (один из критиков сравнивал его со «словом: прямой цветок, длинный стебель… как черный тюльпан»), то портрет дочери — это уже другой мир.
Густав Климт. Портрет Серены Ледерер. 1899
Здесь все насыщеннее: цветовая палитра сложнее, композиция смелее, а психологическая нагрузка заметно выше. В этой острой выразительности уже угадываются жесты экспрессионизма.
При этом между двумя портретами сохраняется важная общая деталь — взгляд. Интенсивный, внимательный, с «невероятной угольной чернотой» глаз. Климт, кажется, сознательно использует этот взгляд как инструмент напряжения, показывая, как точно он умеет «вписывать» характер в орнамент.
В платье Элизабет Климт вписывает тонкие биоморфные формы — мотивы, напоминающие живую ткань, клетки и микроорганизмы. Это — отголосок его интереса к лекциям по теории клетки и анатомии. Мифологические символы, династические драконы и «научные» биоморфные детали тонко переплетаются с темой кровной линии и биологии — и это особенно сильно резонирует с дальнейшей судьбой самой Элизабет.
Климт работал над портретом Элизабет три года — с 1914 по 1916-й. Это уже о многом говорит: художник явно не относился к этой работе как к обычному заказу.
Согласно устоявшейся версии, Климт так и не был полностью удовлетворен результатом и все время хотел продолжать изменения. В конце концов именно Серена Ледерер, будучи убеждена, что портрет уже закончен, просто забрала картину из мастерской, несмотря на возражения художника.
После этого у Климта оставалось всего несколько лет: он умер в 1918 году.
История картины неразрывно связана с трагедией Холокоста. После аншлюса Австрии в 1938 году огромная коллекция Ледереров была конфискована нацистами. Большинство произведений, включая другие портреты Климта, отправили в хранилище замка Иммендорф.
В 1945 году, отступая и стремясь не допустить попадания трофеев к советским войскам, немецкие солдаты подожгли замок. Пятнадцать произведений Климта были уничтожены в огне. Но портрет Элизабет чудом уцелел.
Спасению картины парадоксальным образом способствовала логика самого нацистского режима: семейные портреты еврейских владельцев считались «недостойными внимания» и не стоящими особых усилий по вывозу. Поэтому «Портрет Элизабет Ледерер» остался в венском аукционном доме Доротеум, а не поехал в Иммендорф.
Сама Элизабет Ледерер использовала этот портрет как средство спасения — если не в буквальном, то в биографическом смысле.
Оставшись в Вене в 1938 году и оказавшись перед лицом преследований как еврейская женщина (не в последнюю очередь после развода с протестантским бароном Вольфгангом фон Бахофен-Эхтом), она пошла на отчаянный шаг: заявила, что Густав Климт является ее биологическим отцом.
Для нацистской бюрократии легенда должна была выглядеть хотя бы минимально правдоподобно. В случае Климта это было, увы, не так уж сложно: художник был известен своими многочисленными внебрачными связями, у него было около четырнадцати внебрачных детей.
Серена Ледерер подписала аффидевит, подтверждающий эту версию, а бывший деверь Элизабет, высокопоставленный нацистский чиновник, помог провести ее через бюрократическую машину. В итоге Элизабет получила документ, признающий ее «дочерью Климта», а значит — формально не подпадающей под антисемитские расовые законы.
Это позволило ей остаться в Вене и избежать депортации. Однако болезнь оказалась сильнее: Элизабет умерла 19 октября 1944 года от тяжелого заболевания.
После войны, в 1948 году, портрет был возвращен брату Элизабет, Эриху Ледереру. В 1983 году он продал картину дилеру Сержу Сабарскому, а в 1985-м она попала в коллекцию Леонарда Лаудера.
Лаудер, наследник косметической империи Estée Lauder, был одним из «последних великих американских меценатов». Его коллекция оценивалась примерно в 400 млн долларов и включала тщательно отобранные шедевры искусства модерна.
Для Лаудера история портрета имела и личное измерение: его жена Эвелин в детстве бежала из Вены из-за того, что была еврейкой. Можно понять, почему эта картина десятилетиями оставалась в его частной коллекции, жила в пентхаусе на Пятой авеню и лишь изредка показывалась публике.
Почему за «Портрет Элизабет Ледерер» заплатили 236,4 млн
Рекордная цена сложилась не случайно — здесь сошлось сразу несколько факторов.
1. Редкость полнофигурного Климта
Полнофигурные портреты общественного масштаба из периода творческого расцвета Климта (1912–1917) чрезвычайно редки. Большинство работ этого уровня находятся в музейных коллекциях и никогда не появляются на аукционах.
«Портрет Элизабет Ледерер» — один из всего двух полнофигурных портретов Климта, оставшихся в частной коллекции. Редкость здесь — не фигура речи, а почти буквальное состояние рынка.
2. Провенанс и история
Картина пережила конфискацию коллекции, нацистскую оккупацию, почти неизбежное уничтожение в пожаре замка Иммендорф и в итоге вернулась к наследникам. Ее путь — от венского особняка до американского пентхауса — это история выживания, которая добавляет полотну исторический и эмоциональный вес.
3. Престиж коллекции Леонарда Лаудера
Сам факт, что работа происходила из коллекции Лаудера, уже служит знаком качества. Его имя и репутация мецената усиливают доверие к картине и повышают ее привлекательность для потенциальных покупателей.
Портрет неразрывно связан с судьбой своей натурщицы: женщина, пытающаяся с помощью картины и легенды о своем происхождении спастись от Холокоста, и при этом — все равно обреченная. Такое сочетание личной, исторической и художественной нарративы превращает полотно в символ выживания и хрупкости человеческой жизни.
5. Личное измерение для Лаудера
История Элизабет и судьба еврейской буржуазии Вены отзываются в биографии семьи самого Лаудера. Его решение хранить портрет десятилетиями в частном пространстве, а не «растворить» его в музейной экспозиции, подчеркивает эту внутреннюю связь.
6. Конкуренция на аукционе
Портрет выставляли с начальной ценой 130 млн долларов, а оценка Sotheby’s была в диапазоне 150-250 млн. Торги длились около двадцати минут, в них участвовали как минимум шесть претендентов — для рынка это признак исключительного спроса. Финальная цена молотка составила 205 млн, а с учетом комиссии — 236,4 млн долларов.
7. Рыночный момент
Аукцион прошел на фоне заметного оживления рынка искусства после более чем двухлетнего спада. Вся коллекция Лаудера (24 лота) была продана за 527,5 млн долларов — существенно выше первоначальной оценки в 379,2 млн. Все лоты нашли покупателей: аукционисты называют это «White-glove sale».
В «Портрете Элизабет Ледерер» сходится многое: редкий и очень поздний Климт, напряженный диалог между Востоком и Веной, семейная драма, нацистская бюрократия, пожар в замке, частная коллекция великого мецената и, наконец, рекордный аукцион.
Картина, которую когда-то посчитали «недостойной грабежа», сегодня стала одним из главных символов того, как искусство может пережить и империи, и войны, и рынки — и при этом не потерять пристального, чуть настороженного взгляда молодой женщины в китайской императорской робе.
А что вы думаете: заплатили коллекционеры за гений Климта или за бесценную историю, что навечно вплелась в холст? Поделитесь вашим мнением в комментариях.
Торги за «Портрет Элизабет Ледерер» Густава Климта
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично».
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Или как «Тайная вечеря» с пьяными немцами прошла цензуру.
Венеция XVI века. В трапезной монастыря Санти-Джованни-э-Паоло – пепелище. Пожар 1571 года не пощадил даже «Тайную вечерю» самого Тициана. Доминиканцы в панике: чем же украсить огромную стену? Их взор пал на Паоло Веронезе – мастера пышных феерий. Сразу же появляется заказ: новая «Тайная вечеря». Художник, чья любовь к масштабу была не меньше, чем у его персонажей к яствам, с радостью взялся за дело. И вот, 20 апреля 1573 года, он являет миру свое творение...
Паоло Веронезе. Пир в доме Левия. 1573
...Творение, которое больше напоминает роскошный венецианский банкет, чем скромную трапезу в Иерусалиме. Пять с половиной метров в высоту, почти тринадцать в длину – это вам не картина, это целая площадь под крышей! Под величественными аркадами (будто перенесенными прямиком из палаццо какого-нибудь дожа) Веронезе усадил не скромную дюжину апостолов, а целую толпу – больше сотни персонажей. В центре, конечно, Христос с учениками. Но главное действо – вокруг. Слуги несут горы дичи и фруктов, важно шествует мавр с кувшином, стоят на посту бравые ландскнехты с алебардами (те самые будущие «пьяные немцы» инквизиции), карлик демонстрирует яркого попугая (непременный атрибут роскоши эпохи!), а один слуга... отчаянно пытается остановить носовое кровотечение (видимо, переволновался от масштаба мероприятия). Под столами снуют дети, собаки и даже кошка. А в левом углу, скромным свидетелем, вероятно, пристроился и сам мастер – Паоло Веронезе. Тайная вечеря? Скорее, грандиозный прием в лучших венецианских традициях!
Паоло Веронезе. Пир в доме Левия. 1573. Фрагмент
Монахи, надо полагать, слегка опешили. Но заплатили. А через три месяца, 18 июля 1573 года, Веронезе получил менее приятное приглашение – в трибунал Святой инквизиции. Главный инквизитор, брат Аурелио Скеллино, был строг: как художник посмел превратить священную трапезу в светский балаган с «шутами, пьяными немцами, карликами и прочими глупостями»?
Сохранившийся протокол допроса – настоящий шедевр абсурда и творческой защиты:
Инквизитор (с подозрением): Эти люди с алебардами... одетые как немцы... зачем они тут?!
Веронезе (спокойно): Мы, живописцы, вольны как поэты и сумасшедшие. А у богатого хозяина дома должны быть такие слуги. Логично же?
Инквизитор (не сдается): А этот шут? С попугаем?! На Святой Вечере?!
Веронезе (пожимая плечами): Украшение. Так принято. [Подтекст: «Вы что, достаточной насмотренностью не обладаете?»]
Главный аргумент художника: «Мне заказали украсить большую картину. Она большая – вот я и украсил!»
Когда Веронезе робко напомнил, что Микеланджело в Сикстинской капелле тоже позволял себе многое, главный инквизитор отрезал: «А знаешь ли ты, что у Микеланджело нет ничего, что не было бы духовным?» («non vi e cosa se non de spirito»). Аргумент, против которого, увы, не попрешь.
Приговор был суров: за три месяца «наилучшим образом исправить» картину, убрав всех «неблагочестивых» – шутов, солдат, карлика, беднягу с носом... Но Веронезе нашел гениально простое решение. Он не стал переписывать ни единого немца или попугая. Он просто... сменил название! «Тайная вечеря» волшебным образом превратилась в «Пир в доме Левия» (по Евангелию от Луки, гл. 5). А на карнизе появилась изящная надпись-цитата: «FECIT D.COVI.MAGNU.LEVILUCAE CAP.V» («И сделал для Него Левий в доме своем большое угощение»). Блестящий ход конем! Ведь на пир у мытаря Левия (сборщика налогов, грешника!) как раз и собрались «мытари и грешники». Так что все персонажи внезапно стали абсолютно каноничными. Инквизиция, поперхнувшись, проглотила.
Паоло Веронезе. Пир в доме Левия. 1573. Фрагмент
Дальнейшая судьба гигантского полотна была не менее драматичной: пожар в XVII веке, путешествие в Париж в качестве наполеоновского трофея (где оно изрядно пострадало), и наконец, возвращение в Венецию в 1825 году. Теперь «Пир» – гордость Галереи Академии.
Наследие же этого «Пира» – не только в его феерической красоте, вдохновлявшей Давида («Коронация Наполеона» – прямая наследница его размаха), Делакруа, Ренуара и, конечно, Тьеполо, перенявшего его декоративный блеск. Это – манифест творческой свободы в красках и отстоянный с невозмутимым венецианским спокойствием. Веронезе доказал, что против таланта и находчивости самая строгая цензура бессильна. Ирония? Инквизиторы придирались к шутам и немцам, но проглядели собаку на переднем плане. А ведь это мог быть самый дерзкий намек на самих заказчиков-доминиканцев («domini canes» – «псы господни»)! Видимо, тонкость аллюзии Веронезе превзошла понимание его судей. Так что в следующий раз, глядя на этот буйный, роскошный, чуть бесшабашный пир, вспомните: вы видите не просто шедевр. Вы видите триумф искусства над догмой, случившийся потому, что художник просто сказал: «Картина большая, фигур надо много». И оказался абсолютно прав.
Паоло Веронезе. Пир в доме Левия. 1573. Фрагмент
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично».
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды.Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал«(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
И что пошло не так? Ведь XX век объявил подражание природе моветоном. Но почему тогда мы до сих пор восхищаемся картинами, которые невозможно отличить от фото?
Попробуйте представить западное искусство без идеи подражания. Сложно? Еще бы! Мимесис (от греческого μίμησις – подобие, воспроизведение; иногда пишут мимезис) – это не устаревший термин из учебника эстетики. Это, можно сказать, первобытный инстинкт искусства, его изначальный двигатель. Но его история – настоящие американские горки: от всеобщего обожания в Античности до гордого отрицания авангардистами XX века. Давайте проследим увлекательную судьбу этой концепции: что она значила, как ее то превозносили, то проклинали, и во что она превратилась сегодня.
Акробаты с быком. около 1550 до н. э. и около 1450 до н. э. Фрагмент фрески, найденный британским археологом Артуром Эвансом в начале XX века во время раскопок Кносского дворца.
Мимесис: не копия, а... что?
В самом общем смысле мимесис – это про то, как искусство «смотрит» на реальность и пытается ее повторить. Но не спешите представлять художника с калькой! Это не всегда было банальным копированием.
Древние греки понимали под мимесисом нечто куда более богатое. Можно выделить целых четыре грани:
Ритуальная: представьте жреца в дионисийском экстазе – это было действо, выражение, а не срисовывание с натуры.
Техническая: здесь вступает Демокрит с его практичным взглядом: люди, дескать, просто подсмотрели у паука, как ткать, у ласточки – как строить гнезда, а у соловья – как заливаться трелью. Мимесис как всеобъемлющий принцип «у природы на подхвате».
Копирующая: а вот Платон нахмурился. Для него мимесис – это жалкое копирование видимости. Раз реальный мир и так лишь тень мира идей, то искусство, подражающее этому миру – тень тени! Мало того, в своем «Государстве» он и вовсе объявил такие искусства «ядом для души», заманивающим нас в ловушку обманчивых видимостей. Не самый лестный отзыв, согласитесь?
Творческая: но тут вступает, как гений опровержения, Аристотель. В своей «Поэтике» он элегантно реабилитировал мимесис. Нет, говорил он, это не тупое срисовывание! Это:
Правдивый рассказ о том, что было или есть.
Полет фантазии – изображение того, как говорят или мечтают.
И, наконец, идеал – показ того, как должно быть.
Искусство, по Аристотелю, не раб, а волшебник: оно может сделать вещь прекраснее или уродливее реальности. Мимесис – это творческое пересоздание мира по законам красоты и жанра.
Фрагмент фрески из Помпей I века н. э. "Ахиллес и Брисеида", на которой изображена сцена из «Илиады», где по приказу Агамемнона похищенную троянскую принцессу и жрицу Брисеиду уносят от Ахиллеса.
Античность – Византия – Ренессанс: зеркало, символ и вторая природа
Античность обожала мимесис в его аристотелевском, жизнеутверждающем ключе. Вспомните байку про виноград Зевксиса, такой реалистичный, что голуби пытались его клевать. Вот он, идеал – обмануть природу ее же оружием!
Средневековье сделало крутой вираж. Религиозное искусство Запада и особенно Византия на первое место поставили символ. Здесь важнее была не точность линий, а глубина смысла, намек на горний мир. Воображение богослова стало весомее правдоподобия анатома.
Ренессанс – это триумфальное возвращение мимесиса! Художники и теоретики вроде Леона Баттисты Альберти провозгласили: искусство – это «вторая природа», созданная руками гения. Но гений не просто копирует – он изучает законы перспективы, света, анатомии, чтобы конкурировать с природой. И появился новый нюанс: подражать нужно не только природе, но и великим античным мастерам, которые уже достигли в этом совершенства. Эхо мимесиса зазвучало вглубь веков.
Караваджо. Нарцисс. 1597. Фрагмент
XX век: великий развод с зеркалом (или как фотография все испортила)
На рубеже XIX-XX веков в искусстве грянула настоящая революция. Классический аристотелевский мимесис вдруг показался многим удушающе тесным, устаревшим. Почему?
Бунт против «старого мира»: Авангард жаждал не отражать старую, как ему казалось, прогнившую реальность, а создать новую! Искусство должно не зеркалить, а творить – духовные миры, утопии, чистые формы.
Технологический удар под дых: И главный «виновник» – фотография (а следом и кино). Зачем художнику месяцами выписывать детали, если механический глаз делает это мгновенно и безупречно? Точное копирование природы стало ненужным. Техника украла у живописи ее многовековую монополию на реализм.
Василий Кандинский. Композиция VII. 1913
Авангард ответил радикальным разводом с мимесисом:
Абстракционизм (Кандинский): «Долой предметы!». Чистые цвет, линия, форма – вот язык будущего. Истина – в беспредметном.
Кубизм (Пикассо): разбил реальность на геометрические осколки и собрал заново, показав предмет сразу с нескольких точек зрения. Не «как видится», а «как понимается».
Футуризм: воспел скорость, динамику, шум машин. Реальность не статична – искусство должно передать ее вихревое движение, отбросив «старье» вроде гармонии и пропорций.
Джакомо Балла. Динамизм собаки на поводке. 1912
Последствия: дегуманизация, экран и новые игры в подражание
Отказ от мимесиса перевернул все с ног на голову:
Искусство сменило функцию: из зеркала реальности оно превратилось в генератор новых миров, идей, ощущений. Задача – не отражать, а провоцировать, удивлять, создавать.
«Дегуманизация»? Ортега-и-Гассет метко назвал этот процесс: человек, его страсти и интерьеры ушли со сцены. На первый план вышли форма, концепция, жест. Реакция на кризис старого гуманизма.
Но мимесис не умер! Он просто надел новые маски:
Техно/Медиамимесис: современное искусство часто соревнуется или иронично обыгрывает язык экрана (телевизора, компьютера, соцсетей). Реальность теперь фильтруется через пиксели.
Гиперреализм: парадоксально, но это тоже мимесис, только соревнующийся уже не с природой, а с фотообъективом в его же сверхточности.
Постмодернистский «постмимесис»: игра цитатами, коллажами, отсылками. Мир стал текстом, и искусство подражает уже не «реальности», а другим текстам, образам, медиа. Бесконечное зеркало отражений.
Абстракция? Не совсем! Даже в абстрактных полотнах можно увидеть мимесис структур, энергий, процессов мироздания – не форм, а их скрытых принципов.
Мимесис прошел путь от сакрального ритуала до философской категории номер один, от «яда для души» до основы ренессансного величия, и, наконец, до изгоя авангарда. Но он не канул в Лету. Как истинный феникс, он возрождается в новых, подчас причудливых формах. Сегодня он вынужден танцевать вальс с технологиями, соревноваться с экраном, пародировать медиапоток или искать истину в структурах, невидимых глазу. Его история – зеркало самой истории искусства: вечный поиск ответа на вопрос «Зачем?» и «Как?» в отношениях между творцом, творением и огромным, необъятным, вечно ускользающим миром вокруг. И кто знает, какие новые маски наденет старик-мимесис в эпоху нейросетей и виртуальных реальностей? Интрига сохраняется.
Маурицио Каттелан. Comedian. 2019 год
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
