«Загадай желание и выполни задание» — таков незамысловатый устав загадочного заведения из фильма Место встречи (2017) Паоло Дженовезе. Того самого, который до этого покорил мир своей камерной сенсацией Идеальные незнакомцы (2015), породившей целую интернациональную армию ремейков: от корейского до греческого, и, боюсь, это еще не конец парада.
Название фильма уводит нас в будничный ресторан, странным образом работающий будто бы круглосуточно. Кажется, временные законы на его пороге теряют силу. Именно там, среди кофейных чашек и вечного полумрака, разворачивается все действие — без суеты и смены декораций.
Кадр из фильма «Место встречи» (2017)
В центре сюжета — безымянный мужчина (Валерио Мастандреа), обосновавшийся за своим столиком вместе с потертым блокнотом. Он принимает клиентов — их ровно десять — и, выслушав заветные желания, предлагает каждому персональное задание. Цена варьируется: от легкой этической щекотки до серьезных моральных катастроф. Хочешь, чтобы исцелился любимый? Придется погасить чужую жизнь. Мечтаешь о коротком романе? Сначала защити незнакомку — две недели и без отлыниваний.
Со временем пути героев переплетаются, задания путаются, и маленький блокнот все туже стягивает узел историй. За этим пристально следит наш таинственный посредник — иногда с ноткой скучающей всемогущести.
Кадр из фильма «Место встречи» (2017)
Дженовезе, мастер малых форм, вновь доказывает: не нужно глобальных катастроф, чтобы поставить вселенские вопросы. Достаточно одного столика и легкого теологического шепота: а вдруг перед нами не кто иной, как Бог? Или... его противоположность? Разумеется, окончательного ответа режиссер изящно избегает, оставляя нам простор для сомнений, а на сладкое — неожиданную партию официантки Анджелы (Сабрина Ферилли), умеющей раскрывать карты тоньше любого шулера.
Место встречи не стремится поразить буйством постановки: наоборот, в его аскетизме кроется подлинная элегантность. Дженовезе снова шепчет нам на ухо: человеческая природа — это вечная торговля между соблазнами и совестью, и каждый заключает эту сделку на свой страх и риск. Быть может, Бог — это не та грозная сила на небесах, а тихий голос внутри нас, который мы слишком часто игнорируем в пользу более громких, но пустых обещаний.
Ведь в конечном счете, чтобы заключить сделку с судьбой, иногда достаточно просто открыть меню... и сделать заказ.
Кадр из фильма «Место встречи» (2017)
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
В эпоху увлечения «псевдорусским» шиком она провела тончайшую границу между народной традицией и бульварной безвкусицей. Ее особняк в Москве — один из первых гимнов модерну, но ее главным достижением были не сделки в сфере недвижимости, а контракты для сотен мастериц, чьи руки стали золотым активом русской культуры.
Продолжаем наше путешествие по великим покровительницам эпохи модерна. Сегодня наша героиня — фигура, которую вы, возможно, не знаете в лицо, но чье наследие наверняка останавливало ваш взгляд в Москве. Речь о Марии Фёдоровне Якунчиковой (и да, это не та М.В. Якунчикова-Вебер, что писала картины; наша героиня творила в иных областях, и не менее крупных масштабах).
Если идти по Пречистенскому переулку, ваш взгляд неизменно выхватит один из самых ранних особняков московского модерна. Это — ее дом. И даже плитка на его фасаде — не простая, а абрамцевская, словно намек: хозяйка здесь не только со вкусом, но и с миссией.
Особняк М. Ф. Якунчиковой в Москве, построен в 1899-1900 годы
Мария Якунчикова была не художником, а скорее дирижером. Той самой силой, что превращает разрозненные таланты в слаженный оркестр, способный покорить и Москву, и Париж. На рубеже веков, когда искусство решительно выплеснулось из салонов в жизнь, ее предприимчивость, доставшаяся в наследство от славного клана Мамонтовых, оказалась ценнее любого капитала.
Фрагмент портрета М. Ф. Якунчиковой кисти В. А. Серова, 1888 г. Художественный музей Мальмё (Швеция).
Абрамцевский закал и купеческий размах
Родившись в 1864 году в имении Киреево (ныне — территория Химок), Мария Мамонтова с детства дышала воздухом Абрамцевского кружка. Домашние спектакли, уроки у Елены Поленовой, а за столом — беседы с Васнецовым, Серовым, Коровиным. Это было идиллическое, но суровое воспитание: здесь в девочке из купеческой семьи культивировали не только изящные манеры, но и чувство ответственности перед русским искусством.
Сцена из спектакля домашнего театра С.И. Мамонтова «Снегурочка». В роли Снегурочки (первая справа) М.Ф. Мамонтова. Музей-заповедник «Абрамцево».
Выдавая ее замуж за директора Воскресенской мануфактуры Владимира Якунчикова, семья, видимо, и не подозревала, что выдают, по сути, арт-директора дореволюционного разлива. К счастью, муж, человек прогрессивный, не только не препятствовал увлечениям супруги, но и с интересом в них вникал. Однако Мария Фёдоровна стремилась быть не тенью благотворительного мужа, а самостоятельной фигурой. И ей это блестяще удалось.
Соломенские вышивальщицы: когда искусство спасает от голода
В 1891 году центральную Россию поразил неурожай. И Мария Фёдоровна поступила по-мамонтовски: не просто пожертвовала деньги, а создала работающий механизм. Так в тамбовском селе Соломенка (ныне — Соломинка, Пензенская область) появились вышивальные мастерские.
Это был не просто «благотворительный кружок рукоделия»: до ста «соломенских баб», как их называли, создавали сложнейшие композиции — от занавесок до отрезов для платьев, — вдохновляясь как народными узорами, так и эскизами Елены Поленовой и Натальи Давыдовой (ближайшей соратницы Якунчиковой). На всемирной выставке в Париже 1900 года французы присудили соломенским мастерицам золотую медаль, а самой Якунчиковой — орден Академических пальм.
Но для Марии Фёдоровны важнее было иное. В неурожайный год мастерские дали заработок крестьянкам, позволив семьям выжить.
Соломенские вышивки. Фотографии из каталога «Русское народное искусство на Второй Всероссийской выставке в Петрограде в 1913 г.». Петроград, 1914
«Магазин русских изделий»
Чтобы изделиям был гарантирован сбыт, Якунчикова открывает в 1892 году на Петровке «Магазин русских изделий» — настоящую витрину неорусского стиля. Говорят, над прилавком трудился сам Михаил Врубель. Здесь на полках соседствовали абрамцевская мебель и соломенские вышивки.
Легко представить, как московские аристократы заходили «на огонек» и с изумлением обнаруживали, что красота может рождаться не в Париже, а в тамбовской деревне, и что узор крестьянки порой чище французской парчи.
Фотография. Группа в Абрамцеве: Андрей Мамонтов, В.А. Серов, М.Ф. Якунчикова, П.А. Спиро, m-lle Rachon, Сергей Мамонтов. 1880-е. Музей-заповедник «Абрамцево».
Наследие: от Парижа до Тарусы
После успеха в Париже Якунчикова не остановилась. Она возглавила секцию кустарей на последующих выставках, а в 1912 году, получив государственную субсидию (сегодня сказали бы «грант»), открыла в Соломенке ковровую мастерскую. Ковры стремительно расходились по домам московской интеллигенции, становясь предметом особой гордости. Ходила даже шутка, что две светские дамы могли поссориться, выясняя, у кого же ковер «оригинальнее».
Негатив. Здание ковровой мастерской под рук. М.Я. Якунчиковой (построено в 1913 г., ныне здание больницы). с. Соломинка. ВМДИ Фототека НИИХП 1959 г.
Революция застала Якунчикову в расцвете сил. Несмотря на все, она не сдалась: в Тарусе она с той же Натальей Давыдовой организует вышивальную артель по образцу соломенской. Начиналось все с 40 мастериц, быстро выросло до 300. Увы, вскоре Марии Фёдоровне «намекнули» на целесообразность эмиграции, но ее детище продолжило жизнь и без нее.
Мебель Абрамцевской столярной мастерской, ковры Соломенской мастерской на второй Кустарной выставке в Петрограде, 1913. Фотографии из каталога «Русское народное искусство на Второй Всероссийской выставке в Петрограде в 1913 г.». Петроград, 1914
Мария Якунчикова стала мостом между передовым искусством и народной традицией. Она доказала, что крестьянский промысел — не музейный экспонат, а живой ресурс. Ее история — повесть о том, как детская любовь к искусству, помноженная на купеческую хватку, может превратиться в долговременную культурную стратегию, способную не только украшать жизнь, но и спасать ее. Узор, пропущенный через руки интеллигентной женщины со вкусом, и впрямь стал искусством мирового уровня.
А как вы думаете, возможен ли сегодня подобный симбиоз предпринимательской хватки и тонкого художественного чутья, или эпоха таких меценатов, как Якунчикова, безвозвратно ушла?
Грабарь И.Э. Фабрика Якунчиковых в Наре. 1901. Нижегородский государственный художественный музей
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Или как два гения абстракции выясняли, кто из них «более беспредметный».
«А они вообще знакомы были?» — спросили меня после лекции, будто речь о соседях по даче, а не о титанах авангарда. Что ж, давайте разберемся, как пересекались орбиты этих двух планет русского авангарда — Казимира Малевича и Василия Кандинского. Предупреждаю: ни драм с разбитыми мольбертами, ни совместных чаепитий с супрематическими печеньками история не сохранила. Зато есть кое-что интереснее — творческий диалог, где один говорил на языке геометрии, а другой — музыкой цвета.
Нейросеть нагенерировала возможное совместное фото Малевича и Кандинского в период спора об искусстве )
Музей живописной культуры: совместный проект Кандинского, Родченко и Малевича
1918-1919 годы, Москва. Художники, уставшие от того, что кураторы «не в теме», решают создать первый в мире музей современного искусства — силами самих творцов. Звучит как манифест, не так ли? Так появился Музей живописной культуры — проект, где Кандинский выступил «главным архитектором утопии», а одной из первых закупок музея стал «Черный квадрат» Малевича.
Кандинский, к тому времени уже закаленный в боях с немецким экспрессионизмом и имевший опыт руководства творческими организациями, принес сюда системность: музей как лабораторию, где искусство исследуют по формулам. Малевич же, вечный революционер, вероятно, едва сдерживал желание повесить «Черный квадрат» вместо вывески. Их сотрудничество напоминало дуэт скрипки и ударных — разные тембры, но общий ритм.
В одном из залов Музея живописной культуры — перед отправкой из московского Музея живописной культуры в музей Пензы. Москва, январь 1920 года. Развешаны картины Василия Кандинского, Казимира Малевича, Наталии Гончаровой, Михаила Ларионова и других.
Эволюция vs Революция: два пути к абстракции
Если Кандинский шел к беспредметности, как опытный альпинист — аккуратно пробивая крючья в склонах реальности, то Малевич просто взорвал гору динамитом. Первый растворял формы, словно сахар в воде: его абстракции рождались из пейзажей, фигур, впечатлений. Второй же заявил: «Сюжет? Не, не слышал» — и явил миру супрематизм, где главным героем стал квадрат, восставший против перспективы.
Забавно, что Малевич, этот «нигилист от кисти», свои главные работы создал до сорока лет. Кандинский же, словно дорогое вино, раскрывался постепенно — его самые смелые эксперименты пришлись на шестой десяток.
Василий Кандинский. Первая абстрактная акварель. 1910
Философы в мастерской: поэзия против формул
Здесь начинается самое любопытное. Малевич, сочиняя трактаты, разбрасывался метафорами как ребенок конфетти — говорил о «нуле форм», «белой бездне» и прочем космизме. Зато в работах — аскетизм: геометрия, минимум цвета, никаких лишних движений.
Кандинский — полная противоположность. Его картины — симфонический джаз: вихри, пятна, танцующие линии. Зато в теории он превращался в математика, выводя «уравнения искусства» и раскладывая гармонию по схемам. Парадокс? Скорее, гениальная раздвоенность: каждый компенсировал в текстах то, чего не хватало на холсте.
Иконы авангарда: когда традиция встречает будущее
Несмотря на все различия, оба втайне обожали русскую иконопись. Кандинский говорил: «Никакую живопись я не ценю так высоко, как наши иконы. Лучшее, чему я научился, научился я от наших икон, не только в плане художественном, но и религиозном», стремился проникнуть в сущность иконного образа и даже иногда фрагментарно использовал использовал традиционные иконографические схемы. Малевич же брал у икон лаконизм — его квадрат, если вдуматься, родственник священного образа: та же концентрация смысла, та же сила минимализма.
Чёрный квадрат в «красном углу» выставки «0,10». 1915
Личное? Профессиональное!
Были ли они приятелями? Скорее, коллегами-соперниками — как Толстой и Достоевский, но в мире абстракции. Кандинский как-то написал о двух типах художников: «посылающих свет в глубины человеческого сердца» и «ремесленников, которые могут нарисовать и написать все». Не правда ли, смахивает на тонкий троллинг коллеги, который в свои 39 уже нарисовал все, что можно?
Но именно в этом и прелесть: их диалог (даже если он шел через манифесты и музейные проекты) создал ту самую «напряженность», без которой авангард стал бы скучным.
Заключение: квадрат и круг
Так общались ли они? Да — языком музейных инициатив и немых споров на страницах теоретических трудов. Дружили ли? Вряд ли — их миры были слишком разными. Кандинский, как истинный романтик, искал в абстракции музыку сфер; Малевич же, утопист-прагматик, строил из геометрии новый мир.
Но именно эти противоположности, как плюс и минус, дали искру, осветившую путь всему современному искусству. В конце концов, как сказал бы сам Малевич, их отношения — тот самый «черный квадрат» истории авангарда: чем пристальнее вглядываешься, тем больше оттенков видишь в кажущейся пустоте.
Кандинский В.В. Картина с кругом. 1911
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Если бы призвание Матфея происходило сегодня, оно, вероятно, застало бы его в кофейне за ноутбуком — но Караваджо предпочел бухгалтерский полумрак XVII века.
Караваджо. Призвание апостола Матфея. 1599—1600
В Риме, в церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези, есть картина, которую можно назвать гимном всем, кто внезапно решил сменить профессию. Караваджо, мастер драмы и любитель пошутить светотенью, изобразил момент, когда сборщик налогов Левий (будущий Матфей) получает божественное предложение о работе. Не через хэдхантер, разумеется.
Сцена напоминает полумрак конторы, где счетоводы, сгорбившись над монетами, будто решают вечный вопрос: «Куда делся налог с динария?». И тут — луч света. Не из окна, а словно прожектор свыше, освещающий руку Христа, чей жест лаконичен, как резюме: «Ты — наш кандидат». Матфей, указывая на себя вопросительным пальцем («Неужто я?»), выглядит так, будто его поймали на списывании в священных текстах.
Матфея в этой сцене находят по-разному - большинству он видится в бородатом центре внимания, но есть и версия, что это задумчивый юноша на самом краю стола.
А теперь обратите внимание на руку Иисуса. Вытянутая, с сомкнутыми пальцами — кажется, где-то мы это уже видели. Конечно: в «Сотворении Адама» Микеланджело. Но если у Микеланджело это эпическое замыкание вселенских токов, то у Караваджо — тихий электрический разряд, вспышка между небом и буднями.
Как истинный провокатор, Караваджо смешивает сакральное с бухгалтерским: деньги на столе — не просто аксессуары, а якоря материального мира. Божественный свет здесь работает как опытный HR-специалист: отыскивает таланты даже в налоговой отчетности. Видите юношу слева в берете? Он так сосредоточен на подсчетах, что, кажется, пропустил бы и второе пришествие. Классический офисный трудоголик.
Художник избегает позолоты и зрелищных нимбов — святость здесь рождается в грязноватых полутонах, среди морщин и потертых плащей. Даже Христос появляется без парадного света, скромно, как менеджер среднего звена. Но его жест — «ctrl+alt+del» для прежней жизни Левия.
Философский подтекст? Возможно, Караваджо намекает: призвание настигает нас не в храмах, а там, где мы меньше всего ждем — за столом, в толчее будней. Главное — заметить тот самый луч. И руку, которая указывает не на дверь... а на новое начало.
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Признайтесь, вы ведь иногда смотрите на арт-объект с чувством легкой паники: «Я что-то упускаю?». Так вот, на «Арт России» это чувство покидает вас с порога, уступая место другому — радости узнавания и эстетического удовольствия без подвоха.
С 24 по 27 сентября 2025 года в Гостином дворе в Москве идет ярмарка «Арт Россия. Классика. Новый взгляд» — первый большой российский проект про современное академическое искусство в форматe ярмарки. Организаторы — Корпорация «Синергия» и искусствовед Елизавета Фролова при поддержке РАХ.
Отправилась я туда с вопросом: а что, если академическое искусство – это не про застывшие каноны, а про живой, ясный и порой остроумный разговор с современностью?
И вот что обнаружила.
Анна Белан: археология счастливого детства
Вместо того чтобы ностальгировать по 80-90-м, Анна Белан ведет их визуальную хронику. Ее картины – это не слащавые открытки, а скорее кадры из безупречно сохраненной памяти: тихие дворы, где скрипят качели, и школьные классы, залитые тем особым светом, который бывает только в детстве. Работая в классической технике, она с архивной точностью воссоздает интерьеры эпохи, но наполняет их не грустью, а тихой радостью узнавания. Это не «ой, как было хорошо», а «смотри, как это было» – и в этой документальной точности есть своя, очень современная, поэзия.
Стенд Анны Белан
«Таврида. Арт»: лаборатория новой классики
Проект «Таврида» — настоящий творческий десант, плацдарм для молодых художников. Здесь можно увидеть, как формируется будущее отечественной школы. «Таврида. Арт» создает уникальную экосистему, где молодые профессионалы, в данном случае маринисты, получают возможность заявить о себе на крупной арт-ярмарке. Их свежий взгляд на вечную тему моря — смелое продолжение классической традиции.
Работы со стенда «Таврида. Арт»
Виктор Пономаренко: vanitas с доставкой на дом
Пожалуй, самый ироничный герой ярмарки. Виктор берет безупречную технику голландских натюрмортов XVII века, этот язык символов роскоши и бренности бытия (vanitas), и говорит на нем о нашем времени. На его полотнах вместо диковинных фруктов и драгоценной утвари красуются… одноразовые стаканчики, бургеры и прочие атрибуты общества потребления. Получается остроумный ребус: глядя на шедеврально выписанный картонный лоток, ты сначала улыбаешься, а потом задумываешься о философии «выбросил и забыл». Голландцы писали череп как напоминание о смерти, Пономаренко пишет фаст-фуд как напоминание о… впрочем, додумайте сами.
Работы Виктора Пономаренко
Студия военных художников им. М.Б. Грекова: эпос в красках
Здесь ирония неуместна. Это искусство в своем чистом, почти эпическом измерении. Студия Грекова – явление уникальное, аналогов которому в мире, пожалуй, нет. Их задача – фиксировать историю страны не в учебниках, а в монументальных полотнах. Сражения, портреты героев, будни армии – все это создается с беспрецедентной достоверностью и размахом. Это искусство, которое дает ответы – мощные, ясные и исполненные достоинства.
Работы студии военных художников им. Грекова
9MUSES art gallery: петербургская симфония одиночества
Экспозиция этой галереи – как хорошее кино. Крупноформатные полотна петербургских академистов погружают зрителя в размышления о реальности и вымысле. Вот диптих Константина Грачева с огненной энергией танцующих цыган – гимн абсолютной свободе. А напротив – одинокая девушка в пустом кинозале, будто сошедшая с полотна Эдварда Хоппера. Любопытно, что на многих пейзажах и натюрмортах людей нет, но везде чувствуется их незримое присутствие, их «эмоциональный след». И кажется, что пронзительная песня цыганского табора звучит именно для того, чтобы вызволить нас из этого прекрасного, но тоскливого одиночества.
Стенд 9MUSES art gallery
Анастасия Ермакова: между академией и Гималаями
Выпускница академии Глазунова Анастасия Ермакова — художник, чья жизнь столь же символична, как и ее картины. С одной стороны — безупречная академическая выучка, с другой — путешествия в Гималаи и занятия альпинизмом. Этот опыт напрямую просачивается в ее работы, где хрупкость человека сталкивается с первозданной мощью природы. Символичные образы — синяя птица, белые лошади, длинные косы — становятся не просто украшениями, а ключами к сложным темам. Ермакова не просто пишет природу, она ведет с ней диалог с позиции человека, который знает и цену опасности, и восторг от покоренной высоты.
Работы Анастасии Ермаковой
Семья Козловых: фабрика грез на папье-паше
Алла, Александр и Анастасия Козловы – это, если хотите, трудоголики от искусства. Они взяли технику лаковой миниатюры, требующую монашеского терпения, и решили, что она достойна не только шкатулок. Их работы – это попытка вывести искусство палехских и федоскинских мастеров на операционный простор современной картины. Сотни часов труда под лупой, чтобы под лучами софитов изображение буквально ожило и заиграло перламутром. Настоящая альтернатива «fast art».
Лаковые работы Козловых
Галерея 1+1: Ирик Мусин и анатомия души
Художник Ирик Мусин затеял на своем стенде визуальный спор с приверженцами строгого материализма. Если человек — это лишь «совокупность» разных биологических материалов и жидкостей, то почему его так тянет к чему-то большему? Мусин не просто изображает физическую оболочку, но, подобно искусному картографу, рисует ландшафты внутреннего мира. Его работы — элегантная реплика в вековом споре: душа и тело на его полотнах не противостоят друг другу, а ведут тонкий, сложный диалог, заставляя зрителя задуматься о том, из какого количества «миров» действительно состоит каждый из нас.
Ирик Мусин на стенде галереи 1+1
Персидская секция: диалог, длящийся тысячелетия
Кураторский проект ARTSUN (Россия) и ART HALL International (Иран) представил Иран не как страну, а как целую художественную цивилизацию. Традиционные персидские техники, встречаясь с современным взглядом, не теряют своего гипнотического очарования, однако приобретают новое, актуальное звучание. Искусство, представленное на стенде, не кричит, но приглашает остановиться и услышать, как будущее рождается из глубокой памяти.
P.S. GRIGART gallery: разные, но равные
Кураторы этой галереи не ищут художников под одну гребенку. Их кредо – качество и человеческое измерение. Здесь могут соседствовать условная фигуративность и почти абстракция, потому что главное – не стилистический ярлык, а профессиональный навык и та самая неуловимая «творческая искра». Особый интерес вызывает их ставка на «новый цифровой авангард» – посмотрим, сможет ли алгоритм ужиться с гуманистическим пафосом, но за попытку респект.
Фрагмент стенда P.S. GRIGART gallery
А что в сухом остатке?
Да, кто-то, покрутив пальцем у виска, назовет часть представленного «салонным» искусством. Что ж, в салоне бывает разная музыка. Но после бурлящего, а иногда и агрессивного океана актуального искусства «Арт Россия» показалась мне тихой, хорошо обустроенной гаванью. Связь с академической школой придает работам долговечность: они держатся на рисунке, материале и продуманной композиции. Здесь есть ощущение времени — не музейного, а человеческого.
Здесь не шокируют, а убеждают. Не эпатируют, а разговаривают. И в этом разговоре, наполненным знанием и уважением к ремеслу, есть своя, очень ценная, глубина. Иногда классический «новый взгляд» оказывается не менее интригующим.
Давайте проведем мысленный эксперимент: какую из представленных в статье работ вы бы повесили у себя в гостиной — и какую ни за что? Честные ответы жду с нетерпением.
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Этот монумент нельзя найти на карте. Зато он есть везде — в каждом учебнике, споре об утопиях и вздохе «что если бы…»
Если бы архитектурные проекты имели судьбу, то Башня Татлина — творение Владимира Евграфовича 1920 года — была бы вечной мечтательницей, так и не проснувшейся от сладкого сна о будущем. Этот монумент Третьему Интернационалу, задуманный как символ мировой революции, напоминает гигантскую спираль, взмывающую в небо, — словно сама история решила закрутиться в воронке амбиций, стали и стекла. Но, увы, не тут-то было.
Модель башни Татлина на первомайской демонстрации. 1925 год Российский государственный архив литературы и искусства
Конструкция: геометрия становится манифестом
Замысел был следующий: четыре объема — куб, пирамида, цилиндр и полусфера — вращаются с разной скоростью внутри стального каркаса высотой 400 метров. Внутри — правительственные учреждения, телеграф, кинотеатр и прочие атрибуты нового мира. По замыслу Татлина, каждый геометрический элемент должен был совершать полный оборот за год, месяц, день… Почти как в советском календаре: «Время, вперед!» — но только если время согласится подчиниться инженерным расчетам.
Увы, расчеты оказались сильнее энтузиазма. Проект, призванный затмить Эйфелеву башню (как социализм — капитализм), так и остался макетом из дерева и проволоки. Ирония? Татлин мечтал о стали и стекле — материалах, которых в послереволюционной России было примерно столько же, сколько ананасов в колхозном саду.
Модель башни Татлина, 1919 год
Символизм: спираль как диагноз эпохи
Спираль — главная метафора Башни. Не круг, который замкнут и самодостаточен, а бесконечное движение вверх, к светлому будущему. Правда, чем выше виток, тем сильнее закручивается штопор истории. Татлин, словно провидец, угадал судьбу советских утопий: вечное стремление ввысь при полном отсутствии лестницы.
Но не спешите снисходительно улыбаться. В этой спирали — весь пафос эпохи: вера в то, что искусство может быть не зеркалом, а молотом, высекающим новый мир. Башня Татлина — это «Черный квадрат» в 3D, только вместо метафизической пустоты — инженерный вызов самой гравитации.
Архивные фото издания Пунина из Российской национальной библиотеки
Значение: памятник невозможному
Сегодня макеты Башни бережно хранятся в музеях, как реликвии религии без бога. Ее образ кочует по учебникам, вдохновляя архитекторов и раздражая скептиков, а все потому что Татлин умудрился создать икону конструктивизма, не построив ни одного здания. Его гений — в дерзости незавершенности.
Башня стала символом парадокса: как можно одновременно отрицать «буржуазное» искусство и проектировать монументы масштаба Вавилонской башни? Ответ прост: революция любит жесты, а жесты не обязаны быть практичными. Это жест в чистом виде — взмах руки, очерчивающий горизонт, которого никто не увидит.
Сто лет спустя Башня Татлина кажется прекрасной и вызывает грустную улыбку как застывший вздох эпохи, которая верила, что из проволоки и надежды можно собрать новую вселенную. Сегодня ее формы напоминают нам, что утопии не умирают — они просто остаются в чертежах, напоминая: иногда красота — это не то, что есть, а то, что могло бы быть.
Строительство модели памятника III Коммунистического интернационала. 1919–1920 годы Слева направо- Софья Дымщиц-Толстая, Владимир Татлин, Тевель Шапиро, Иосиф Меерзон (сидит). Источник: alyoshin.ru
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Когда заказчик — Медичи, а бриф звучит как «смысл + апельсины», на выходе вы получаете не просто картину, а культурный код эпохи.
Флорентийский двор XV века. Заказчик из клана Медичи просит художника «что-то со смыслом, и чтобы апельсиновые деревья были». Сандро Боттичелли, не моргнув глазом, рисует «Весну» — полотно, где мифология, философия и ботаника сливаются в танце.
Краткий пересказ для тех, кто спешит
На первый взгляд, перед нами — ботанический сад, в который случайно забрела греческая мифология: справа ветер Зефир преследует нимфу Хлорис, изо рта которой начинают рассыпаться цветы; затем сама Хлорис превращается в богиню Флору, разбрасывающую букеты налево и направо. В центре — грациозная Венера, повелевающая гармонией, над ней — Амур, занятый своей вечной забавой: стреляет вслепую. Слева танцуют три Грации — воплощения красоты, радости и милосердия, а чуть поодаль задумчиво стоит Меркурий, разгоняющий тучи и мысли. Над всеми героями — апельсиновые деревья, символ рода Медичи.
А теперь — почему все это имеет значение
Разумеется, «Весна» — это не просто собрание хорошо одетых античных персонажей среди флоры Средиземноморья. Полотно было создано в ту эпоху, когда Флоренция дышала не только золотыми дукатами, но и мечтами о возрождении античной мудрости. В картине сплелись идеи неоплатонизма: любовь земная и небесная, плотская и духовная — не враги, а две стороны одной медали.
Венера здесь — аллегория божественной любви, которая, подобно саду, превращает хаос природы в упорядоченное великолепие. Зефир, хотя и выглядит, мягко говоря, навязчиво, в этой интерпретации оказывается символом той силы, которая даёт начало весне и самой жизни. Даже Амур, в своем легкомысленном полете, напоминает: в любви мы всегда немножко слепы — и в этом ее подлинное волшебство.
И немного о тайнах, которые продолжают цвести
Почти все фигуры несут в себе скрытые намеки на философские идеи, популярные при дворе Медичи. Некоторые исследователи даже усматривают в композиции отголосок брачных пожеланий: мол, пусть в вашем браке будет страсть Зефира, цветение Флоры, грация трех нимф и рассудительность Меркурия. Практически чек-лист идеального союза, где только Амур продолжает метать стрелы наудачу, напоминая: совершенства не существует.
Вместо морали
«Весна» — приглашение к размышлению: красота многослойна, чувства сложны, а истина всегда таится между лепестками. Боттичелли словно бы говорит: хотите разгадать загадку жизни? Сначала научитесь видеть чудо там, где оно не стремится быть грандиозным.
P.S. Апельсины на заднем плане — намек: даже в раю без политики не обойтись. Спасибо, Сандро, за уроки soft power эпохи кватроченто.
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
Ее жизнь напоминает сценарий для захватывающего сериала. Непростое детство с тайной происхождения. Побег из удушающего брака, занятия вокалом в Париже. И наконец — странный, по меркам света, брак с князем, разница в возрасте с которым составляла 22 года. В результате — создание (ни больше ни меньше) идеального имения будущего на Смоленщине. Позвольте рассказать вам про эту женщину, которая стала не просто меценаткой, но и самым настоящим мотором русского модерна.
Родилась Мария Пятковская в мае 1818 года в Петербурге. Немного «вне законного брака», что всегда придает биографии пикантности. Слухи настойчиво приписывали отцовство кому-то из Романовых. Мария эти слухи, надо сказать, не опровергала. Со своим биологическим отцом она знакомства так и не свела, а отношения с отчимом, как водится в таких щекотливых ситуациях, оставляли желать лучшего.
Репин И.Е. Портрет М.К.Тенишевой. 1896
Одиночество в окружении гувернанток она скрашивала беседами с произведениями искусства из домашней коллекции. Несмотря на семейные перипетии, образование она получила прекрасное. И, едва окончив гимназию, в 17 лет, по настоянию матери, вышла замуж за юриста Рафаила Николаева. Брак почти мгновенно превратился в золотую клетку: муж пьянствовал, играл в карты и, что было уже совсем невыносимо, запрещал ей заниматься искусством. Внутренний протест зрел, пока не вылился в отчаянный поступок: продав часть дорогой мебели, Мария с дочерью просто сбежала в Париж.
Фото ныне утраченного дома в Талашкино, сделал барон Жозеф де Бай в 1909 году
Именно там она брала уроки у знаменитой певицы Матильды Маркези; Марии даже пророчили карьеру певицы. Парижские музеи, врожденный художественный вкус и знакомства с Тургеневым и Рубинштейном окончательно открыли для нее мир искусства. Но сцену она все же променяла на служение искусству в более фундаментальном смысле.
Вернувшись в Россию, она совершила второй подвиг — добилась развода. В те времена для женщины это было сродни квесту с почти непроходимым финальным боссом. Но ей удалось.
Вячеслав Николаевич и Мария Клавдиевна Тенишева
И вот — судьбоносная встреча. Князь Вячеслав Николаевич Тенишев: либеральный мыслитель, успешный промышленник, основатель Брянского машиностроительного завода. Они заключили брак в 1892 году. Была ли это любовь? Сложно сказать. Если верить мемуарам княгини («Впечатления моей жизни»), написанным уже в эмиграции, сквозь дымку возраста и ностальгии, — главным в их союзе было глубокое взаимное уважение (хотя некоторые ее оценки супруга сегодня могли бы сойти за эталон «токсичности»). Семья князя, кстати, новую родственницу не оценила, считая брак мезальянсом, а ее — выскочкой с сомнительной родословной.
Главная контора завода Тенишева в Бежице
Именно с этой точки и начинается главная история. Вместо того чтобы погрузиться в светскую жизнь, чета Тенишевых отправляется на завод в Бежице — налаживать быт рабочих. Это был не столько жест благотворительности, сколько системный подход: в 1893 году они открывают в Бежице училище, где рабочие и их дети получали начальное образование. А в 1895 году в своем доме на Английской набережной в Петербурге Мария Клавдиевна организует бесплатные художественные курсы. Ими одно время руководил сам Илья Репин. Многие выпускники этих курсов вам хорошо знакомы: Зинаида Серебрякова, Иван Билибин, Сергей Чехонин…
Мария Тенишева позирует скульптору Павлу Трубецкому. 1898 г.
Но истинным ее детищем стало Талашкино. Изначально имение принадлежало ее подруге, Екатерине Святополк-Четвертинской, но, будучи на грани разорения, та не могла его содержать. Тенишева выкупила его, а следом — и соседнее Флёново. Именно во Флёново (а не в самом Талашкино, усадьба которого была разрушена в Великую отечественную войну) сегодня и находится музей-заповедник с его знаменитыми постройками.
Музей-заповедник во Флёново
Здесь сразу напрашивается сравнение с Абрамцево: два центра русской культурной жизни, и в этом противопоставлении и кроется уникальность Тенишевой. Если Абрамцево — это московская, богемная, порой бессистемная творческая вольница, то Талашкино — это петербургский проект, структурированный, дисциплинированный и системный.
С. В. Малютин с учениками. Фото 1900—1903 годов
В талашкинских мастерских — столярной, красильной, керамической, вышивальной — царил дух системности. Изделия не просто создавались, они должны были находить покупателя. Для их сбыта в Москве работал магазин «Родник». Тенишева выстроила полный цикл: образование, производство, продажа. Это и позволило промыслам по-настоящему расцвести.
Интерьер в Талашкино // Талашкино. Изделия мастерских кн. М. Кл. Тенишевой. Петроград - Содружество, 1905
Но она была не только организатором, но и художником. Особой ее страстью стало эмальерное дело. Она стала настоящим исследователем, разработав более 200 оттенков эмали и даже защитив по этой теме диссертацию. И именно это ремесло спасет ее в эмиграции: после революции, бежав в Париж практически без средств, она будет зарабатывать на жизнь продажей своих изумительных эмалей.
Одна из эмалей Тенишевой (по картине Николая Рериха)
В Талашкино кипела жизнь. В гости к Тенишевой приезжали Репин, Врубель, Коровин, Стравинский, Шаляпин, Дягилев, Бенуа. Здесь, в этих беседах, вызревала идея «Русских сезонов». Здесь же родился и один из самых очаровательных проектов: расписные балалайки Врубеля, Коровина, и многих других. Когда эти инструменты привезли в Париж в 1900 году, они произвели фурор.
Расписные талашкинские балалайки со страниц книги Джеско Озера "Талашкино. Деревянные изделия мастерских кн. М.К. Тенишевой"
После революции Тенишева, увы, была вынуждена повторить свой юношеский побег. Вместе с Святополк-Четвертинской она уехала во Францию. Ее имение под Парижем в шутку называли «Малое Талашкино». Она работала до последнего дня, и ушла в 1928 году.
Репродукция. Портрет художницы княгини Марии Клавдиевны Тенишевой в парижской мастерской. Кон. XIX - нач. XX вв. ГИМ
Что осталось от этой ураганной женщины? Возрожденное эмальерное дело. Модель образования, актуальная до сих пор. Шедевры неорусского модерна во Флёново. И главное — доказательство того, что возрожденная традиция может жить в гармонии с современностью, если ее поддерживают не только деньги, но и системный ум с невероятной энергией.
Вам слово: могла бы такая «культурная инженерия» Тенишевой существовать сегодня, в наше время? Что для этого нужно? Жду ваши мысли в комментариях!
М.К. Тенишева и И.Е. Репин на этюдах в Талашкино. 1890-е
Титры
Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично»
Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.
