nika.nikiforova

Два ограбления, тысячи пародий и эмодзи 😱 — так личная тревога норвежца стала универсальным языком.

Представьте, что вы художник-норвежец конца XIX века. Закаты у вас кроваво-алые из-за вулканического пепла Кракатау, общество бурлит фрейдистскими подтекстами, а вы, Эдвард Мунк, гуляя по фьорду, вдруг ощущаете, как Вселенная шепчет вам на ухо: «Ты лишь песчинка в абсурде бытия». Так рождается «Крик» — манифест экзистенциального дискомфорта, упакованный в фирменный стиль «ненавязчивого апокалипсиса».

Мунк написал четыре версии шедевра. Его герой, напоминающий то ли скелета в пижаме, то ли инопланетянина на первом свидании, застыл в позе, которая сегодня могла бы стать стоковой фотографией для тега #стресс. Но в 1893 году это был прорыв: художник отказался от реализма в пользу «эмоционального реалити-шоу». Фон, с его вихревыми линиями и кислотными тонами, — не пейзаж, а визуализация внутреннего монолога: «Завтра понедельник, да?».

Символика? Да пожалуйста. Изогнутая фигура — не человек, а состояние. Руки, прижатые к голове, — попытка удержать рассыпающиеся мысли. А тот самый крик, по признанию Мунка, был «криком природы» — возможно, первой в истории eco-friendly истерикой.

Но вот парадокс: картина, ставшая символом одиночества, объединила миллионы. Ее крали (дважды!), пародировали, даже превратили в эмодзи. Мунк, вечный меланхолик, вряд ли ожидал, что его личный кошмар станет универсальным языком для выражения всего — от философских терзаний до дедлайнов в пятницу.

Ирония в том, что «Крик» — это прекрасный ужас. Он гипнотизирует не воплем, а честностью. В мире, где принято улыбаться в соцсетях и прятать тревогу под фильтрами, Мунк напоминает: иногда нужно просто... закричать. Или повесить копию картины на стену.

P.S. А еще это гениальный маркетинг: кто бы мог подумать, что картина станет одним из самых дорогих лотов в истории? 2 мая 2012 года «Крик» Эдварда Мунка был продан на аукционе Sotheby’s в Нью-Йорке за 119,9 миллиона долларов. Видимо, экзистенциальные кризисы — вечная валюта.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

Если бы Андрей Тарковский задумывал «Сталкер» как туристический буклет, это выглядело бы примерно так: «Добро пожаловать в Зону — место, где ваши желания сбываются! (Условия и подробности уточняйте у местного сталкера. Гарантий нет, возврата — тоже)». Но, к счастью, режиссер предпочел формат притчи, где пейзажи из ржавых труб и затопленных катакомб становятся декорациями для экзистенциального квеста. Три персонажа — Проводник, Писатель и Профессор — отправляются в путешествие, которое больше напоминает сеанс групповой терапии на просторах средней полосы России.

Зона: санаторий для уставших от смыслов

Зона у Тарковского — это не просто постъядерный ландшафт, а метафора внутреннего пространства, где каждый камень шепчет: «Подумай еще раз». Она меняет маршруты, как капризный навигатор, и требует смирения — или хотя бы молчания. Сталкер, с его почти монашеской одержимостью, ведет спутников не к «комнате желаний», а к зеркалу их собственных иллюзий. Здесь даже воздух пропитан вопросами: что, если ваше заветное желание — всего лишь сувенир из банальностей?

Трио в поисках автора

Писатель (вечный носитель творческого кризиса) и Профессор (ученый с чемоданом цинизма) — дуэт, достойный пьесы Беккета. Их диалоги — это словесный джаз, где сарказм бьется с наивностью, а высокие материи тонут в лужах. Профессор тащит бомбу, Писатель — скепсис, а Сталкер — веру, которая трещит по швам. Все это под аккомпанемент капель воды (Тарковский, кажется, считал, что вечность звучит именно так).

Символизм: когда каждый кадр хочет поговорить о Боге

«Сталкер» — это кино, где даже разруха выглядит глубокомысленно. Зеленые тона, мерцающие в полутьме, — не просто эстетика, а намек на жизнь, пробивающуюся сквозь руины. Камера скользит по развалинам, будто пытается найти выход из лабиринта смыслов, а длинные планы заставляют зрителя медитировать над вопросом: «Это гениально или я просто устал?» (Ответ: и то, и другое).

Финал: желание как диагноз

Когда герои добираются до заветной комнаты, оказывается, что главное испытание — не пройти Зону, а признаться себе в истинных желаниях. Ирония в том, что единственный, кто рискует попросить что-то — пес, сопровождающий группу. Возможно, Тарковский намекал: наши мечты слишком хрупки для слов, а настоящая «комната» — это тишина, в которой мы остаемся наедине с собой.

Послесловие для смелых

«Сталкер» — фильм, который не дает ответов, зато щедро раздает вопросы. После просмотра хочется то ли перечитать Достоевского, то ли заварить чаю и молча созерцать стену, постепенно покрывающуюся влагой. И если вы решите, что это кино — о бессмысленности поисков смысла, не спешите. Как говорил сам Тарковский, «настоящее искусство не заботит, какое впечатление оно произведет на зрителя». Впрочем, как и Зона: вход бесплатный, но билет обратно — ваши старые убеждения. Сдавать в кассу не требуется.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

Сходила на пресс-день Blazar — тот ранний час, когда на ярмарке еще тихо, а говорить о работах можно до шума и толп. Мой лонгрид «Блазарим без ошибок» можно прочитать по ссылкам (Вконтакте, дзен, vc, жж), а здесь я хочу о другом — о человеческом.

Картина первая — образцовая. Подхожу к стенду: меня встречают не просто вежливые, а по-настоящему сияющие девушки. Диалог выстраивается легко: исчерпывающие ответы на вопросы, деликатные уточнения деталей, моментально присланная пресс-папка с правильным написанием всех имен. Идеально отрепетированный перформанс гостеприимства, который делает искусство ближе. Пиши — не хочу.

Картина вторая — из серии «кислых натюрмортов». «А из какого вы, простите, издания?» — интерес к бейджу силен как никогда. Отвечаю: у меня блог. На лицах, перед этим оживленных, проступает выражение легкой брезгливости, дальше — стеклянная вежливость, разговор на автопилоте. На минуту отмечу: у стенда никого, я не отвлекаю от «более важного гостя».

Но функция-то ярмарочного стенда — привлекать, очаровывать, рассказывать. Улыбаться, кивать и сеять разумное, доброе, вечное в уши всех желающих. Это его ДНК, его raison d'être.

И когда вместо этого ты сталкиваешься с холодной стеной, украшенной двумя кислыми личиками, любое желание написать что-то о таком стенде волшебным образом исчезает. Зачем тратить силы на расшифровку этого немого спектакля о собственном величии?

И позвольте сразу расставить все точки над «i». Это — не плач Ярославны по поводу личной обиды. Меня, слава богу, не так просто обидеть. Это сугубо социальное наблюдение, сделанное с позиции заинтересованного зрителя. Разница между этими двумя подходами — радушным и высокомерным — это не вопрос вежливости. Это вопрос профессионализма и понимания конъюнктуры медийного рынка. Подобное поведение — это не столько оскорбление в чей-то адрес, сколько диагноз собственному неумению работать с аудиторией.

Культура общения — часть инфраструктуры ярмарок искусства. На стенде, как и в экспозиции, работает композиция: улыбка + внимание. Стоит недорого, а эффект производит музейный. Ведь даже самый гениальный молодой художник нуждается в представителях галереи, которые умеют быть вежливыми со всеми.

Я, кажется, описала всего два типажа. Уверена, моя классификация неполна. Дополните ее своими наблюдениями в комментариях — обогатим социальные исследования вместе 😂

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог«(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. Вподкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал«(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

Андреевский оркестр показывает, что «народное» — это не жанр, а способ слышать мир точнее.

«Русские музыкальные инструменты полностью свободны от влияния Запада» — так писали европейские критики в 1900 году, впервые увидев и услышав балалайку на Всемирной выставке в Париже. Они, конечно, не знали, что всего двенадцатью годами ранее Василий Андреев уже основал свой оркестр, который превратил эти «свободные от влияния» инструменты в универсальный симфонический организм. Вчера мне посчастливилось оказаться на их концерте и лишний раз убедиться: в этой «свободе» — вся бездонная глубина и самодостаточность русской культуры.

Кто такие андреевцы — и почему это важно

Андреевский оркестр (государственный академический русский оркестр им. В.В. Андреева)— первый в мире профессиональный коллектив, где национальные инструменты собраны по принципу симфонического оркестра: роли «скрипки» и «виолончели» здесь исполняют домры и балалайки, а тембровую глубину создают гусли, баян и их товарищи. С момента первого концерта 20 марта 1888 года оркестр стал символом русской оркестровой традиции — и редким примером того, как «народные» тембры обретают академическую дисциплину. Возвращение на столичную сцену — событие само по себе: в прежние десятилетия коллектив в Москве бывал не часто, и каждый такой вечер — маленькая реконструкция истории.

Замысел вечера: три юбилея — три интонации

Для коллектива, чья история исчисляется с 1888 года, визит в Москву — всегда событие. При жизни Андреева их было всего одиннадцать. Нынешний маэстро, народный артист России Дмитрий Хохлов, признался, что отнесся к этому выступлению с «большой внутренней ответственностью», а выбор программы — попытка объять необъятное и поделиться с московской публикой тем, что еще не звучало здесь в их исполнении. Программа объединила 80-летие Великой Победы, 130-летие со дня рождения Сергея Есенина и 125-летие Исаака Дунаевского. Вечер был устроен как разговор о памяти — и о том, как она звучит.

Первое отделение: Гаврилин. Твардовский. Дом у дороги

Музыкально-литературная композиция «Дом у дороги» — редкий жанр телебалета, который Валерий Гаврилин сочинил буквально «на ходу» съемок. Сюжет — по поэме Александра Твардовского; на концерте строки читал заслуженный артист России, актер Александринского театра Семён Сытник.

В центре сюжета — крестьянин, ставший солдатом; пафос подвига здесь соседствует с домашним теплом. Гаврилин, к слову, был непреклонен в вопросах аутентичности: когда ему предложили заменить щипковые гусли на благородную арфу, он отказался. Потому что тембр арфы — не русский. Здесь нужна была именно эта, «свободная от западного влияния», исконная звучность.

Есенин и голос оркестра

Второе отделение — дань лирике. Прозвучала вокальная сюита «Братья наши меньшие» петербургского композитора Геннадия Белова на стихи Есенина. Сочинение 1986 года, идеально ложащееся на тембровую палитру русского оркестра, который, по словам автора, «способен сохранить все нюансы вокальной лирики». Исполнил ее мощный тенор Мариинского театра Александр Михайлов.

Белов выбрал у Есенина тексты, где через образы животных прорастают нравственные и философские мотивы: от «Думы» до «Песни о собаке». Оркестровка — авторская, щедрая на краски: инструментальные «пейзажи» не иллюстрируют, а дописывают смысл строки. Русский оркестр, действительно, идеален для голоса: он аккуратно удерживает нюансы лирики и при этом не теряет характер.

Финал вечера: Дунаевский — киномузыка как общий язык

Завершение — оркестровые номера Исаака Дунаевского. Концертный вальс — почти портрет жанра: от Глинки к Чайковскому и Глазунову ведет тонкая нить, но вальс остается узнаваемо дунаевским — светлым, прямодушным, без позы. Прозвучавшая увертюра к «Детям капитана Гранта» — это тот самый «веселый ветер», который знаком нам с детства и является, пожалуй, идеальным звуковым воплощением романтики и приключений.

Этот концерт напомнил мне простую истину: у русской музыки свой тембр и свои аргументы — и оркестровка андреевцев сформулировала их убедительнее любого пресс-релиза.

Если бы вы добавили еще один номер в финал, что бы это было? Делитесь идеями ниже в комментариях!

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором,  основательницей проекта «(Не)критично».

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

Вообразим, что Алиса из Страны чудес вышла замуж за алхимика, увлеклась феминизмом и вместо того, чтобы бегать за кроликом, начала писать манифесты красками. Примерно так можно описать Леонору Каррингтон — женщину, которая сюрреализм не просто «освоила», а переизобрела, словно случайно обнаружив, что мужчины в этом жанре слишком серьезно относятся к своим галлюцинациям.

Леонора с юности была дерзкой и неординарной: ее выгнали из двух школ (один раз — за чтение книг о черной магии на уроках), а позже она сбежала в Париж, став «музой» Макса Эрнста. Впрочем, слово «муза» здесь так же уместно, как назвать ураган «легким сквозняком». Вместо того чтобы вдохновлять других, Каррингтон взяла кисть и принялась творить миры, где лошади разговаривают, женщины превращаются в гибриды с птицами, а домохозяйки вяжут звезды.

Ее биография читается как сюрреалистический роман: побег из психиатрической клиники (куда ее упекли родственники за «неудобное» поведение), бегство от нацистов через всю Европу, жизнь в Мексике среди эксцентриков вроде Фриды Кало и Диего Риверы. Мексика стала для нее не просто убежищем, а котлом, где мифология ацтеков сплавилась с кельтскими легендами — получился фирменный «коктейль Каррингтон», который пьется залпом, но переваривается десятилетиями.

Она писала романы, где старушка через слуховой рожок освобождает нас от жалкой реальности наших дней («The Hearing Trumpet»), и рисовала полотна, где богини правят лабораториями, а не Олимпом. Ее искусство — это не бегство от реальности, а ее альтернативная сборка. В то время как сюрреалисты-мужчины кокетничали с подсознанием, Леонора методично строила свою вселенную: без снисхождения к патриархальным условностям, но с ироничной нежностью к абсурду.

Она покинула этот мир в 2011-м, оставив после себя не просто наследие, а вызов. Ее работы — как те самые волшебные зеркала из сказок: посмотришь — и увидишь не свое отражение, а то, что прячется за ширмой обыденности. И если сегодня ее имя вспоминают реже, чем Дали или Магритта, то лишь потому что история искусства иногда страдает близорукостью. Впрочем, Каррингтон, кажется, и этому бы только усмехнулась — стоя на пороге очередной мифологической двери, которую сама же нарисовала.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.