nika.nikiforova

О деньгах, любви и музейной ревности.

Как-то я опубликовала пост о вторичном рынке искусства — и, как водится, нарушила хрупкий этический покой. Кто-то счел, что продавать работы из собственной коллекции — значит предавать искусство, относиться к нему слишком расчетливо, почти цинично (хотя искусство всегда балансирует между храмом и биржей). Мол, истинная любовь к прекрасному несовместима с калькулятором.

Аргумент красивый, почти как афоризм. Вот только, как и многие афоризмы, — удобен, пока не сталкивается с реальностью.

Коллекционер как страстный дилетант

Произведения искусства всегда живут в двойственном статусе: они и товар, и откровение. Их покупают за деньги, создают иногда ради денег — но говорят о них так, словно речь идет о вечном, неосязаемом, почти сакральном.

А говорить о деньгах — неловко. В коллекционерской среде тема денег и вовсе входит боком, в тени благородной страсти. Хотя коллекционеры, как правило, существа не просто увлеченные — одержимые. С таким же жаром, с каким одни собирают марки, другие покупают наивное искусство или бесконечные вариации на тему котиков. Это — своего рода нежная мания, и кто же обвинит маньяка в расчете?

Однако даже страсть рано или поздно сталкивается с необходимостью ротации: продать одну работу, чтобы купить другую, ближе к сердцу и концепции. Коллекция ведь не музей на веки вечные, а живой организм. Вектор интереса меняется, стены не резиновые, а хранилище не бесконечно.

MoMA и муки расставания

К слову, даже великие музеи мечтали однажды научиться отпускать. Например, MoMA в Нью-Йорке — когда-то задумывался как институция, где произведения будут регулярно «обновляться». Логика трезвая: то, что современно сегодня, завтра станет классикой, и уступит место следующему поколению. Мол, зачем музею висеть на хвосте истории?

Но, как показала практика, даже институции не свободны от привязанностей. Продавать Поллока и Ротко, пусть и ради свежей крови, оказалось невозможным. Идея растворилась в музейной любви и легкой жадности. До сих пор ведутся споры: нужно ли было уступать принципам ради коллекционерского удовольствия? Или наоборот — искусство не терпит бухгалтерии?

Реальность частных коллекций

У частного коллекционера, в отличие от музея, нет роскоши вечных запасников и щедрых грантов. У него есть стены, квадратные метры и, увы, лимиты. Наступает момент, когда приходится выбирать: что оставить, а что отпустить. Не потому что чувства остыли, а потому что невозможно объять необъятное.

Это не кощунство, не цинизм и не предательство. Это зрелость. И, возможно, лучший способ проявить заботу о коллекции — позволить ей развиваться.

Рынок и совесть: как удержать баланс

Конечно, можно впасть в крайности: одни коллекционеры превращаются в мини-склады с запылёнными картинами, другие — в гиперактивных торговцев, для которых искусство — просто актив. Но между этими полюсами есть середина. Она сложна, но в ней — настоящая страсть: обдуманная, искренняя, гибкая.

Продавать можно с уважением, покупать — с волнением. Главное — помнить, что за каждой вещью стоит не только чек, но и история. И желание рассказать ее дальше.

Постскриптум: эмоциональные инвестиции и рациональные восторги

Впрочем, даже самые страстные коллекционеры разделяют работы «для любви» и работы «для ума». Купить небольшую графику по цене ужина в московском ресторане — дело легкое, почти каприз. А вот потратить сумму, сравнимую с подержанным Volvo, — повод задуматься: а точно ли это «ваше»?

И если бы не этот здравый баланс, большинство коллекционеров быстро бы остались без квартир, без средств и — что хуже всего — без искусства. А вместе с ними пострадал бы и сам рынок, который, при всем своем романтизме, все-таки стремится быть устойчивым.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

В мире искусства, где обычно все решает выставочная деятельность, Хильма аф Клинт решила иначе — оставить свои шедевры на хранение… духам и времени. Шведская художница, которую сегодня справедливо причисляют к первопроходцам абстракции, почти весь XX век провела в архивной тени. Тем не менее, ее яркие, медитативные полотна, предвосхитившие Кандинского, Малевича и Мондриана, были созданы задолго до того, как слово «авангард» стало звучать как заклинание. Ирония судьбы? Возможно. Или просто план, полученный по каналу связи с потусторонним.

Глава 1. Девочка с озера Меларен, или как стать медиумом за 10 шагов

Родиться в семье потомственных мореплавателей в XIX веке — уже сюжет для романа. Отец, Виктор аф Клинт, был морским офицером и картографом. Отсюда, возможно, и любовь дочери к геометрии: вся ее живопись — будто тайные навигационные схемы для путешествий по сознанию. Позже, в Королевской академии, она писала пейзажи так старательно, что никто не заметил, как в ее голове зрели спирали «духовного кода».

Секрет ее вдохновения: летние сумерки у озера + мистические озарения + скандинавская скука (без этого — никуда).

Глава 2. «Девочки рисуют каракули»: спиритический кружок как источник вдохновения

В 1896 году Хильма собрала женский клуб «Пятерка» — этакая Викторианская версия girl power. Дамы медитировали, вызывали духов и практиковали «автоматическое рисование» — предтечу современного арт-терапевтического скетча. Результат? В 1904 году дух Амалиэль (видимо, поклонник монументализма) заказал ей цикл картин для «Храма». Сроки не обговаривались — типично для потусторонних клиентов.

Арт-челлендж: 10 картин за 40 дней

Осенью 1907-го Хильма устроила себе творческое испытание: 10 полотен 3×2 метра — размером с современную рекламную растяжку. В палитре — розовый, золотой, ультрамарин: кажется, Уэс Андерсон подсмотрел у нее цветовую гамму. На холстах — спирали (зачем ждать открытий ученых, если можно рисовать ДНК в стиле ар-нуво?), мандорлы и цветы, похожие на клеточные мембраны.

Каждая работа — будто капсула времени, послание в будущее, где биология, метафизика и цвет находят общий язык. Например, полотно «Десять самых больших. №2. Детство» — вовсе не о бантах и кубиках, а о зарождении сознания в розовых и ультрамариновых зигзагах.

Наука vs Дух: кто кого?

Хильма дружила с парадоксами: изучала ботанику, но верила в астральные миры; цитировала Штейнера, но рисовала молекулы как фантастические галактики.

По ее системе:

• Синий — духовное

• Жёлтый — интеллект

• Розовый — любовь

• Золотой — божественное

Согласно ее тетрадям — а их сохранилось, между прочим, около 150 — визуальный алфавит аф Клинт включает:

• Спираль — эволюция духа

• Двойная спираль — соединение мужского и женского

• Круг — вечность и цельность

• Цветочные мотивы — ритм природы, от клеток до галактик

Кандинский видел в абстракции способ выразить внутренние переживания, а для Хильмы аф Клинт это было чем-то вроде религиозного ритуала — не просто отражение мира, а передача незримых, мистических истин. Именно поэтому ее часто не признают первооткрывательницей абстракции: многие искусствоведы считают, что абстрактное искусство должно быть полностью осознанным, свободным от любых внешних влияний. А поскольку Хильма вдохновлялась спиритическими видениями, ее работы не вписываются в эту строгую теорию — и ее имя часто остается в тени.

Завещание: спрятать, чтобы найти

Умирая в 1944-м, Хильма запретила показывать работы еще 20 лет. Возможно, знала: мир должен сначала пережить поп-арт и минимализм, чтобы оценить ее мистический максимализм. Племянник, вице-адмирал (!), основал фонд аф Клинт в 1972 году, и с этого момента Хильма начала — пусть и из потустороннего пространства — победное шествие. Когда в 2013-м стокгольмском Moderna Museet выставил ее полотна, публика ахнула: «Так вот кто придумал абстракцию!»

Ирония судьбы: сегодня ее узоры печатают на сумках и ковриках для йоги. Дух Амалиэль, наверное, смеется: храм оказался везде.

P.S. Теперь вы знаете: если дух велит вам рисовать — слушайте. Вдруг спустя столетие это оценят в Гуггенхайме.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

Когда Энди Уорхол начал методично — почти молитвенно — повторять образ Мэрилин Монро на холсте, он, по сути, занялся тем, чем позже займется интернет: бесконечным копированием и распространением образа. Только вместо алгоритмов у него была шелкография, а вместо лайков — холодная ирония поп-арта. Слева — 25 цветных штамповок, словно кричащий витринный ряд дешевого гламура. Справа — те же 25, но выцветшие, как газетная полоса наутро после сенсации. Трагедия? Или рекламный билборд вечности?

Уорхол, этот алхимик масс-медиа, не просто тиражировал Монро, но и препарировал сам механизм мифотворчества. Шелкография, его любимый инструмент, здесь не техника, а диагноз: мы потребляем образы, как консервы, не вникая в состав. Яркие губы, тени век, блики волос — все превращено в товарный код. Но присмотритесь: черно-белые «призраки» справа — не просто эстетический контраст. Это намек на ту самую Мэрилин, которая, возможно, так и не смогла вылезти из-под груза собственного лица, напечатанного на миллионах открыток.

Ирония в том, что Уорхол, сделав из нее икону поп-арта, лишь довел до абсолюта правила игры, в которую ее втянула эпоха. Он не критиковал — он зеркалил. Каждая панель диптиха — словно два кадра: один — в момент вспышки фотокамеры, другой — когда свет гаснет, оставляя послевкусие сиюминутной славы.

Но не спешите видеть здесь только цинизм. В этом диптихе есть странная нежность: бесконечное повторение — как мантра, как попытка удержать то, что уже ускользнуло. Мэрилин здесь и бренд, и жертва, и вечная муза, чье лицо теперь принадлежит не ей, но всем, кто готов купить билет в ее миф.

P.S. Самое остроумное? Сегодня эти 50 портретов висят в музеях, охраняемые как реликвии. Уорхол, наверное, усмехнулся бы: он-то был убежден, что святость — всего лишь удачный пиар.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

Начало XX века: мир искусства бурлит, как вода в чайнике Малевича. Художники наперебой изобретают «измы», но главный вопрос витает в воздухе, пропитанном масляной краской: кто же первым осмелился нарисовать то, чего нет? Учебники шепчут: «Кандинский, 1910-й». Но история, как капризная муза, любит сюрпризы.

Хильма аф Клинт, или как стать невидимым первопроходцем

Пока Кандинский размышлял о духовном в искусстве, шведская художница Хильма аф Клинт уже писала абстракции — с 1906 года, но словно украдкой от всего мира. Ее студия стала кузницей пророчеств: работы, напоминающие то ли диаграммы тайных обществ, то ли сигналы из космоса, она завещала не показывать до 1986 года. «Мир не готов», — решила Хильма, словно оставляя записку в бутылке для потомков. И, увы, оказалась права. Когда ее полотна наконец увидели свет, искусствоведы ахнули: первенство в абстракции досталось женщине, творившей в тени сосен, а не парижских салонов.

Почему ее не заметили? Ответ прост, как мазок кисти: она была женщиной. В эпоху, когда гениями считали лишь тех, кто носил брюки. История искусства, как забывчивый куратор, положила ее работы в архив с пометкой «интересно, но не срочно».

Еще один нюанс: Клинт утверждала, что создавала «Картины для Храма» под влиянием оккультизма, утверждая, что ее рукой водили астральные силы — это стало причиной, почему ее работы не включили в выставку MoMA «Создание абстракции» в 2012 году. Кураторы стремились показать абстракцию как осознанное изобретение, требующее полного отказа от внешних влияний — потому и исключили Клинт, ведомую мистическим внушением.

Кандинский: гений с претензией на эксклюзив

А тем временем Василий Кандинский, вооружившись акварелью и теориями, в 1911-м создает «Картину с кругом» — и тут же объявляет картину «первой абстракцией в мире». В письме галеристу он настаивает: «Никто до меня не смел так!» Искренне? Безусловно. Скромно? Как «Черный квадрат» в белой раме. Его трактат «О духовном в искусстве» стал библией абстракционистов, а имя Хильмы тогда тихо пылилось в шведских архивах.

Французский коктейль: Пикабиа и танец полутонов

Пока Кандинский философствовал, Фрэнсис Пикабиа, любитель эпатажа и хороших сигар, в 1909-м мажет на картон «Каучук» — пятна цвета, будто следы от винного бокала. Был ли это абстрактный натюрморт с фруктами, как уверяла его жена, или намек на нечто большее? Искусствоведы спорят до сих пор, зато согласны: Пикабиа, как истинный француз, превратил абстракцию в игру — с намеком и легкой ухмылкой.

А его «Танцы у источника» 1912-го? Представьте, будто кубисты и фовисты скрестили шпаги, а на холсте остались их следы — угловатые, яркие, манящие разгадать ритм.

Цветовая математика Делоне и Мондриан, укротивший деревья

Роберт Делоне, в отличие от Кандинского, подошел к абстракции с линейкой и спектрометром. Его «Синхронные окна (Одновременно открытые окна)» (1912) — это взрыв цвета, подчиненного научным законам. Если Кандинский видел в красках душу, то Делоне вычислял их гармонию, будто композитор, пишущий симфонию для глаз.

А Пит Мондриан? Он взял яблоню, выпрямил ее ветви в линеечки и объявил: «Так лучше!» Его «Композиция в коричнево-сером цвете» (1913) — не картина, а манифест: мир хаоса можно упростить до линий, если очень захотеть. Художник как божество, творящее вселенную из клеточек.

Малевич и квадрат, который съел реальность

1915 год. Казимир Малевич вешает в углу выставки «Чёрный квадрат» — и мгновенно привлекает к себе внимание. Это не картина, а арт-объект, философский мем, вызов. «Ноль форм», — провозглашает он. Публика в шоке, критики в ярости, коллеги завидуют: как просто — нарисовать квадрат и войти в историю! Но гениальность — в смелости выбора. Малевич, истинный алхимик, превратил пустоту в икону.

Таймлайн

• 1906-1907: Хильма аф Клинт рисует абстракции, но мир искусства молчит.

• 1909: Пикабиа играет в «Каучук» — возможно, первым, но без пафоса.

• 1910-1911: Кандинский заявляет права на абстракцию — громко, с теоретическим обоснованием.

• 1913: Делоне и Мондриан превращают искусство в науку и конструктор.

• 1915: Малевич ставит жирную точку — черную, квадратную.

Послесловие: История не любит простых ответов

Абстракция родилась не в одном кабинете, а в десятках мастерских — от Стокгольма до Парижа. Хильма аф Клинт, как Кассандра, предсказала будущее, но осталась неуслышанной. Кандинский стал «официальным» первопроходцем, потому что кричал громче. Пикабиа смеялся над условностями, Делоне вычислял гармонию, а Малевич... Малевич просто нарисовал квадрат.

Искусство — не спорт, здесь нет четких рекордов. Но теперь, зная о Хильме, мы можем взглянуть на историю иначе: как на палитру, где женский гений десятилетиями оставался в тени мужских манифестов.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, лектором, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.

Фабрики? Конвейеры? Нет, это не про них. Русский кустарь выжил в XIX, пережил XX век и теперь продает тепло рук хипстерам на маркетплейсах.

1890 год, Московская губерния. Местный умелец Василий в свободное от сенокоса время мастерит самовары. Его сосед Григорий режет детские игрушки, а жена Григория, Агафья, шьет тельняшки — полосатый хит губернской моды. Все они — кустари, предки современных крафтовых брендов. Не фабрики, не артели, а скорее, стартапы на дому: без инвесторов, но с изрядной долей смекалки.

От «Künstler» до кустаря: история термина

Слово «кустарь» — лингвистический обманщик. Кажется, вот он — «куст», корни, народность. Ан нет! Термин прискакал из средневековой Германии: kunster — «знаток ремесла». Позже превратился в Künstler — «художник». В основе этимологии — знание, умение, чутье. Прекрасная генеалогия для русского кустаря, верно?

Золотой век кустарного промысла: как ручной труд кормил Россию

К концу XIX века кустари составляли армию в 140 тысяч человек только в Московской губернии. Это не просто цифра — это 140 тысяч историй. Как история крестьянина Сидора, который днем пахал поле, а ночью ковал «сельскую обувь» — кожаные сапоги с подошвой, носками и каблуками из тонкого железа (прадедушка треккинговых ботинок, если хотите). Или Ивана, продававшего «мешки без шва» — must-have банкиров той эпохи.

Новый век: ремесленник с 3D-принтером в запасе

Современный кустарь уже не пахнет лошадьми и дегтем. Он пахнет кофе из соседней кофейни, где сидит с ноутбуком, оформляя карточки для маркетплейса. Вместо сарая — гараж, вместо топора — 3D-принтер. Но суть та же:

— Ювелир Катя льет серебро дома, пока кот спит в коробке с заготовками;

— Студент Макс печатает кастомные колонки на 3D-принтере, купленном на последние деньги;

— Бабушка Оля шьет ковры, которые по иронии судьбы называются «vintage».

Как и раньше, многие трудятся «на серой зоне», но в их руках все еще бережно горит тот самый огонек мастерства.

Эпилог

История кустарей — не только про экономику. Это история упрямства против фабричных штампов, против масс-маркета, против мысли, что ручное — значит «устаревшее». Сегодня их потомки шьют одежду на дому, создают мебель в гаражах и доказывают: даже в эпоху нейросетей можно продавать тепло — то, что сделано руками. И пусть их клиенты — уже не крестьяне из Вятки, а хипстеры с Вайлдберриз, суть та же: уникальность дороже серийности.

Титры

Материал подготовлен Вероникой Никифоровой — искусствоведом, основательницей проекта «(Не)критично»

Я веду блог «(Не)критично», где можно прочитать и узнать новое про искусство, моду, культуру и все, что между ними. В подкасте вы можете послушать беседы с ведущими экспертами из креативных индустрий, вместе с которыми мы обсуждаем актуальные темы и проблемы мира искусства и моды. Также можете заглянуть в мой личный телеграм-канал «(Не)критичная Ника»: в нем меньше теории и истории искусства, но больше лайфстайла, личных заметок на полях и мыслей о самом насущном.