Sepulka77

"Пошли Петька с Анкой на разведку, переоделись в индейцев. Поймали их белые, спрашивают у Анки:

- Ты кто?

- Я, - говорит, - индианка.

- А ты кто? - спрашивают белые у Петьки,

- А я, - говорит, - индипетька!"

В 70--80-х гг каждую весну моя семья покупала у сельского инкубатора полсотни цыплят, полсотни утят, которые любовно взращивались и превращались в нажористый бульон или запекались целиком. В весну реформаций подсобного хозяйства на птичий двор были выпущены один индипетька и четыре индианки.

Индипетька сразу понял, что требуется переворот власти, и пошел топтать всех птиц подряд в целях укрепления авторитета. Даже петухов-бройлеров. Петухи косились и, наверное, обсуждали его нехорошими словами, но по сравнению с индипетькой они выглядели дрыщами против Валуева. Индюк тряс перьями и поднимал за собой пыль. В общем, интродукция в стадо прошла успешно и в дальнейшем птицы соседствовали довольно-таки мирно.

Старший брат подбивал меня дразнить индипетьку. Оказалось, достаточно встать напротив и начать имитировать индюшачье бульканье: от этого индюк сначала пушился, растопыривая и крылья, и хвост, и вообще все перья, потом начинал орать и надвигаться. Красная сережка над клювом поднималась и торчала вперед, как рог нарвала. Распушенный индюк – достаточно крупная птица, так что мы с братом срывались с места и выбегали с птичьего двора. Индюк преследовал нас до калитки, там останавливался и сдувался. При этом попыток отомстить никогда не предпринимал.

С самого начала стало ясно, что строгий нрав индюков проистекает из их врожденного идиотизма. Вот в морях есть рыба-меч, рыба-пила, рыба-молот. А среди птиц есть птица-идиот, и это индюк. Возможно, акт любви с петухами был следствием этого трагического обстоятельства.

Начну с того, что через пару недель индейки начали нести яйца. Нормальная птица прячется в кусты, бежит в сарай и в темном углу делает свое дело. Индейка выпучивает яйцо там, где приперло. Пестрые большие яйца стали обнаруживаться по всему птичьему двору, включая поилку. Если вы хотите понять, каково летом в наших краях (Калмыкия), нужно зажечь газ в духовке, подождать несколько минут и сунуть туда голову. Хотя нет, это же какой-то призыв к суициду… В общем, жарко у нас так, что если не польешь огород два раза в день, у тебя нет огорода через сутки, есть хрустящее сено на грядках. Так что индюшачьи яйца подвергались термообработке еще до насиживания.

Яйца от четырех индеек после окончания кладки были собраны и водружены в большое гнездо в сарае на территории птичьего двора. Индостадо заинтригованно наблюдало за тем, как люди делают птичкину работу, а после ее окончания индоотец, распихав глянцевыми боками жен, выступил вперед и полез на гнездо.

Откормленная туша повозилась на яйцах и из-под индюка донеслось жалобное потрескивание. Мои родители вдвоем сняли возмущающегося наседку (ух, нехорошо звучит - но он же насиживал, а наседатель - нет такого слова)  с гнезда, но он продолжал туда рваться с истошными воплями и отбивался желтыми корявыми лапами. Индюка изолировали, и жены в растерянности остановились перед гнездом. Потом полезли на него все вместе.

Индипетька заскучал. Он перестал клевать комбикорм и гоняться за петухами. Все в нем говорило о том, что он искренне страдает без дела всей жизни – выведения новых индюков. Чтобы не потерять его совсем, мама предложила ему посидеть на куриных яйцах, купленных у соседки. Птичку накрыло радостью, куриный отчим взгромоздился на яйца, распушился и стал греть.

Грел он так усердно, что не ходил ни пить, ни есть. Родители поставили поилку и кормушку рядом с гнездом, и индюк сбегал на считанные секунды, чтобы заправиться, и потом мигом вскакивал назад. Часть яиц треснула еще в самом начале и подсыхала под ним, а часть он насиживал индюшачьи двадцать восемь дней. Из яиц никто не вылупился, птенцы хоть и начали развиваться, но, похоже, просто сварились под ним.

Индюшки тоже сидели на гнезде, и в день вылупления вполне по-братски начали делить цыплят: только не так, как делят живых детенышей, а как делят курицу-гриль. Идиотки начали рвать индюшат, подняв адский шум. Только человеческое вмешательство не дало загубить весь выводок: мамаш разделили по отдельным закуткам с партиями яиц.

Индюшат после выклева забрали в дом, поселив в отдельной коробке под включенной лампой. В соседних коробках пищали суточные цыплята и утята. Первая пища птенцов – вареное вкрутую яйцо и мелко нарезанный укроп. Сначала никто не понимает, что нужно делать, и нужно постучать согнутым пальцем по кормушке, будто палец пришел сюда как следует подзаправиться. У всех птенцов нежный пух, тонкие розовые лапки и круглые черные глаза; они сначала пугаются вторжения руки в коробку, потом заинтересованно подходят и повторяют за пальцем. Через пару минут уже вся стайка клевала, набивая животы.

Потом настал день выпуска птенцов на птичий двор. К этому времени у них уже пробились перья, и их размер был достаточен, чтобы птичек не унесло порывом ветра.

Индюшата вспомнили, что их семейное кредо – это идиотизм. В коробке это не особо бросалось в глаза, но на птичьем дворе их часто приходилось вынимать из поилки. Почему-то никто другой не проверял, сколько воды можно выпить, если сунуть в поилку всю голову и держать там долго-долго, пока не перестанут лопаться пузыри воздуха из ноздрей. Никто другой не засыпал на краю корыта с влажной мешанкой и не падал в нее. Несмотря на присмотр, два индюшонка утонули. Оставшиеся сделали подкоп под забором и ушли в поля.

В полях на вольном выпасе бегал щенок, метис кабана и першерона, которого тетушка считала сторожевой собакой. Щен увидел стаю прекрасных разномастных индеек и принялся догонять их и кусать. Мама в то время полола грядки неподалеку и примчалась с дрыном, выхваченным из забора. Отогнав песеля, она собрала недоеденное и понесла оперировать. У пары индюшат были прокушены спины, и на каждом вдохе из ран выходили красные пузыри. Моя мама не ветеринар, но она взяла стрептоцид, засыпала им ранки и зашила обычной иголкой/ниткой швом «через край».

Куры не одобрили новый лук индюшат и клювами стали сдирать с них бинты и расклевывать швы. Пришлось изолировать прооперированных, а для нас появилась новая головная боль отслеживать подкопы. Кстати, вытянуть индюка, который уже заглубился в подкоп, очень сложно: он заякоривается внутри лапами и крыльями, и пинается когтями.

К зиме все выжившие индюшата выросли и сидели на заборе, как грифы, втянув голые морщинистые шеи в перья. Выглядело очень эпично: черно-серый дощатый забор, за ним оголенное дерево, и на заборе толстые, отяжелевшие индюки, под которыми вниз уходят белые загзиги помета. И над всем этим летит снег. Только один индюх понял, что зимой холодно, и подружился со свиньей, чтобы спать с ней вместе в сарайчике, под теплым боком.

В запеченном виде, нашпигованные рисом и яблоками, индейки были намного более приятными домашними животными, чем при жизни. После года возни с индюками моя семья решила, что повторять опыт не будет, и больше мы их не заводили.

Моя сельская тетушка в начале 80-х завела собаку для охраны двора. У нее было, что охранять – стадо гусей, которые по осени однажды улетели, но гравитация вернула их сразу за забором; несколько коров, которым я по дороге в школу обязательно чесала кудрявые широкие головы; пара свиней, обреченных на посмертную жизнь в виде тушенки и домашней колбасы; множество кур, козы, прочая живность,сад с огородом, два дома. В общем, работы у собаки должно было быть много.

Поэтому взяли на эту ответственную должность метиса, густо обросшего шерстью, в котором угадывался не только водолаз, как в родословной Шарикова, но и кавказец, и немецкая овчарка, и прочие славные предки.

Щенок нередко бегал на воле. Он приходил в наш двор знакомиться, с удовольствием подставлял пузцо чесаться, млел от трепки ушей. На хорошей кормежке собак рос со скоростью бамбука, но даже догнав по росту в холке тетушкиных овец, сохранил незлобивый нрав и по –прежнему подставлял пузцо. Иногда водил меня за руку по двору, взяв огромными белыми зубами, но даже не думая прикусить.

Только однажды он крупно провинился перед нами, когда вздумал порвать ( и порвал) вырвавшихся с птичьего двора через подкоп индюков. После этого пёсель в гости не приходил, но мы с ним сохранили теплые отношения – через тетушкин двор я продолжала ходить в школу, так что можно было и ушки ему почесать, и щеки пушистые.

Для незнакомого человека пёсель мог внушать некоторое опасение. Когда к тебе по первому снегу, мотая башкой с оскаленными в улыбке зубищами, и бразды пушистые взрывая несется  Фенрир, меньше всего хочется оказаться на его пути.

Поэтому когда я, второклашка, шла в январе домой из школы через сельскую балку, и увидела испуганную женщину, которая закрывалась авоськой, а перед ней плясал с лаем тетушкин песель ( вуф! Вуф! – звучало низко, как будто из ямы), то схватила его за толстую складку на загривке и потащила в сторону.

- Проходите! – предложила я женщине, - я его держу!

Женщина, оглядываясь, ушла. Мне было весело: снежок, мощный вырывающийся пёсель, и уроки уже закончились – красота! Пока я не поняла, что это не наша собака. У нашей на ухе не было черного пятна. Я выпустила незнакомого пса, и мы стали смотреть друг на друга. Я была с него ростом. Но зубы у него были больше. Пёсель подумал, немного нахмурившись, потом неторопливой рысцой убежал куда-то в заросли терна. А седая второклассница я шаткой походкой побрела к дому.

В конце 90-х моей первой работой был небольшой зоопарк в провинциальном городке. Он занимал двухэтажное здание в старой части города, пройдя эволюцию от детского сада через станцию юных натуралистов. В помещении, где раньше жили хомячки, теснился с угла зоомагазин, в бывшем птичьем отделе стояли вольеры с обезьянами, а перед ним образовался аквариумный сектор.

Этот сектор мне и вручили в качестве дополнения к работе педагогом, плюс кабинет биологии на втором этаже и бывший садиковский туалет, в котором вместо сантехники стояли аквариумы для вспомогательных работ. Например, в них жили заболевшие рыбы и  подрастали мальки.

Разделение труда в зоопарке было весьма условным. То, что я принята на работу преподом дополнительного образования, не означало, что эта работа ограничится ведением кружков. Аквариумы нуждались в регулярной чистке, рыбы - в кормлении, а кабинет биологии - в наглядных материалах. На момент моего прихода из наглядных материалов были только плакаты и одинокий вскрытый цыпленок в стеклянной колбе, залитый формалином. Финансирование в те поры было таким скудным, что даже на зарплату можно было не рассчитывать. Ее выдавали редко и мало. Настолько редко, что не каждый месяц. И настолько мало, что я некоторое время даже носила старые отцовские брюки, потому что на одежду не было денег.

К счастью, у меня была возможность использования рабского детского труда. Мои любимые кружковцы - школяры подменивали воду в аквариумах, мыли фильтры, ловили дафний на корм рыбкам в пруду неподалеку от зоопарка. Для крупных работ приходилось просить помощи у коллег.

Однажды солнечным июльским днем я  и  наш завхоз Мелентьевна вытащили на помывку здоровенный аквариум из оргстекла, подхватив его каждая за торец. И когда мы, приседая от тяжести, тараканили его мимо входных дверей, двери открылись.

-Дратути,- сказал незнакомый мужчина и спросил: - Эта не у вас убежала?- и сунул Мелентьевне под нос длинную черную змею.

Мелентьевна очень храбрая женщина. Ее не пугали ни клыки нашей павианихи Матильды, ни визг осоеда, ни перспектива мочить кроликов перед кормежкой хищников. Но тут, очевидно, сработал эффект внезапности. Нельзя быть готовой к тому, что тебе тыкнут  в лицо змеей.

Далее события развивались очень быстро и накладывались друг на друга.

Мелентьевна отшатнулась, выпустив аквариум на свободу, закричала, а я завопила, потому что не могла удержать его одна и могла только беспомощно наблюдать, как стекло врезается в кафельный пол и рассыпается трещинами.

-Ой,-сказал мужчина.

Так я осталась без одного из аквариумов, но зато с гадюкой. Гадюку мужчина отдал, хотя она была не наша и мертвая. Убийца ехал на легковом автомобиле, судя по оттиску протекторов на змее. Поскольку кабинет биологии нуждался в наполнении, а у меня был справочник таксидермиста, я потренировалась набивать тушку гадюки. Тушка- это почти как чучело, но не настолько высокохудожественно.

В детстве у меня была отличная книга про насекомых – «Соседи по планете». До сих пор помню желтого маленького жучка с подписью «Притворяшка шелковистый». Это такой хитрый жук, который при угрозе его жизни поджимает лапки и падает на спину. Пожив пять лет в студенческой общаге в юности, я подумала, что было бы неплохо составить справочник «Соседи по общаге».

Итак, сосед, который всегда с тобой. Неважно, во сколько ты притащилась домой с пар – он уже в гостях, забежал благодаря твоим соседкам по комнате. У него неиссякаемый запас бардовских песен и голодный впалый живот. Он уже пропилил ушные раковины всем на этаже попытками взять новое баре, и рад, очень рад играть это баре в десять вечера именно тебе. И еще рад твоим макарошкам с кетчупом, потому что свою стипендию он потратил на новые струны и медиатор. Даже когда ты демонстративно прячешься под одеялом и выключаешь свет, он продолжает нежно и задушевно выводить «Ну вот и всё, дружок, пора открыть кингстоооныыыы, к добру не привели забавы на водееее». Благодаря этому соседу ты прекращаешь деликатничать и осваиваешь первое матерное колдунство для его изгнания из комнаты.

Сосед, который первый год сам. До шестнадцати лет еда в тарелке соседа появлялась ахалай-махалаем родителей, но вот он один на один с готовкой. Каждый сентябрь на общей кухне клекнут в холодной воде длинные серые макароны, блины соединяются со сковородой и в окна с треснувшими стеклами выползает дым, как будто индейцы пишут дымное письмо товарищам с соседней горы. Говорят, в одной из комнат нашего этажа обои наклеены на разварившиеся макароны. Я ходила в эту комнату, лично видела обои. Отлично висят, гораздо крепче, чем на не пойми, чём из кладовой нашего завхоза.

Сосед, у которого нет. Эта категория околачивается по чужим комнатам, как нищий в квесте. Ему нужно все: твоя куртка, мотоцикл, а вот у вас варенье, я конечно, ни на что не намекаю, но у меня вот только хлебушка кусочек и можно я макну. Он может скромно стоять на кухне, дыша дымом от горелых блинов и дожидаясь, пока у тебя закипит чайник. Он ни на что не намекает, но в его больших, влажных глазах уже набухла голодная слеза. Нет, он хочет не кушать, он хочет мой конспект по химии, в котором темы для коллоквиумов на семестр. Иногда ему нужны деньги, про которые сразу можно забыть.

Сосед, который верит. Он приходит к тебе, просветленный до самого копчика, потными от волнения руками пихает брошюрку с улыбчивыми овцами, людьми и пришельцами, и говорит, что без тебя их секта истово страдает. Только ты еще не просветлена, и нуждаешься в сексе с ним спасении и возвышении. Он таскается за тобой по комнате, идет за тобой в умывалку, ошивается на кухне, генерируя бред, как зеркало из книги «Понедельник начинается в субботу». Через месяц он сообщает, что разочаровался в религии, а еще через пару дней приходит с новым мешком мозгосушильных брошюр от каких-нибудь «Присяжных Бенамуки».

Сосед, который на волне. В моей общаге эти соседи импортные, из Пакистана. Каждую пятницу они врубали на полную громкость национальные песни, которые неискушенный слушатель принял бы за саундтрек из индийского фильма, и слушали их до понедельника. Первые месяцы жизни в общаге я не могла спать в выходные, потому что было ощущение, что я нахожусь внутри колонки. Но потом мозг привык и начал отключать мешающую волну. Иногда другие соседи приходили к аудиофилам и почти сразу с русского языка переходили на невербальный обмен жестами и ударами в корпус.

Сосед, который любит. Любовные драмы взрывались по всей общаге, как консервы у начинающей хозяйки. Моя соседка по комнате начинала страдать каждый учебный год: плакала в магнитофон, откуда пела Таня Буланова и ходила драться с разлучницами. Разлучниц было много, потому что кавалеры тоже менялись. Другая соседка подбила ее развеяться на дискотеке, откуда обе примчались с выпученными глазами и заперли комнату изнутри. Они слишком энергично флиртовали, и за ними прибежали распаленные авансами джигиты. Джигиты поняли, что запертая дверь – это продолжение флирта, и подыграли, выбив ее ногами. После этого пару месяцев мы жили без двери, а джигиты жили в СИЗО.

Сосед, который работает. Представь, что твой сосед устраивается подрабатывать на кафедру генетики и несет ответственность за мух-дрозофил. Дрозофилы в генетике – это подопытные кролики, только еще удобнее. У них всего восемь хромосом, они крупные и прекрасно изучены. Дрозофила проводит детство маленькой личинкой, которая любит сладости. Специально для мух сосед варит манную кашу и заправляет ее ягодным вареньем и кусочком дрожжей. И однажды почему-то берет работу на дом. То есть в комнату в общаге. И ставит несколько двухлитровых бутылок с кашей, вареньем и дрожжами, в шкаф с одеждой. Бутылки крепко закручены крышками. Дрожжи активно плодятся в бутылках, извергая углекислый газ, и в три часа утра из шкафа раздается звук пиздеца. Сначала он похож на усиливающийся свист, и через десять минут завершается поразительной силы взрывом. Остается отдать одежду, которая висела в шкафу, на облизывание дрозофилам, потому что вся она обляпана воняющей дрожжами розовой манной кашей.

Сосед, который младшенький. Ты уже на пятом курсе, когда к тебе подселяют первокурсницу. Она хорошо наслышана об ужасах бабовщины и первое время опускает глаза так, чтобы ты не попадала в поле зрения. Раз она тебя не видит – то и ты ее тоже, все логично же. Она старается отсутствовать в комнате столько, чтобы ты забыла о ее существовании. Если ей нужно делать домашку – она сидит, накрывшись покрывалом и светит себе фонариком, чтобы не мешать тебе спать. Когда ты уже готова рыдать от жалости к ней, она внезапно приводит однокурсниц и все они пьют пиво, пока ты на парах. Ты заходишь в комнату, они еще не видят тебя, но ты слышишь полный ужаса шепот «И она тебя заставляет мыть полы?», а твоя соседка сдавленным от мук голосом отвечает «Да, девочки!», не объясняя, что это была та самая клюквенная манная каша из шкафа. Ее каша.

Сосед, который добрый. Ты приезжаешь внезапно в свою комнату на каникулах и видишь, что на всех кроватях спят чужие люди. По двое. Голые. И ни одного твоего соседа там нет. Просто твой добрый сосед дал страждущим любви и секса товарищам ключ от вашей общей комнаты. Голые люди медленно впиливают, что им не рады, клянутся вернуть постельное белье постиранным, в панике одеваются и выбегают с извинениями. Ты остаешься в пропитанной запахами чужих пип комнате и клянешься, что засунешь изгаженные простыни в нижний этаж соседа, прямо в его ректулюм. Иногда твой сосед делится твоими книгами с другими соседями, после чего ты находишь свой экземпляр «Марсианских хроник» Рэя Бредбери на книжном развале у метро и покупаешь его еще раз.

Сосед, который все просрал. Он вылетел после несданной сессии, его отчислили и вытурили из общаги. Но ему негде жить, а родителям сказать сцыкотно, поэтому он влезает в общагу через окно в умывалке на первом этаже, спит у тебя на столе, а когда тебе нужно делать домашку, бренчит на гитаре и пересказывает свои неимоверно важные сны. Ты терпишь его из уважения к дружбе, потом начинаешь намекать, что стол нужен и для других дел, а гитара блокирует поступление знаний в твой мозг, но твой сосед продолжает тупить и приходится применить матерное заклинание для удаления его из комнаты.

Сосед, который ты. Ты заканчиваешь пятый курс, и в душе у тебя ощущение самой большой потери, потому что больше не будет посиделок с гитарами ночью, бродилок по зимнему парку с друзьями, походов, и всех этих людей, которые останутся сейчас там, в своей жизни. А ты уезжаешь из Питера и из этой общаги, всегда желая хотя бы ненадолго попасть снова в свои семнадцать лет, в окружение таких же юных, веселых пофигистов.