В разных источниках эту историю рассказывают с небольшими отличиями, но главные детали остаются одинаковыми: в 1959 году Бёрджессу, тогда простому школьному учителю, врачи диагностировали неоперабельную опухоль мозга и сказали, что ему осталось жить не более года. Чтобы после его смерти жена не осталась без средств к существованию, Бёрджесс решил написать за этот год книгу — всего одну, но бестселлер. В результате появился роман «Заводной апельсин», ставший впоследствии культовым. Болезнь после этого якобы отступила, а Бёрджесс прожил ещё долго и написал много книг. Подобные публикации можно встретить в Facebook (1, 2, 3), Instagram и «ВКонтакте», в СМИ и на сайте писателя Дмитрия Быкова.

Британский писатель Энтони Бёрджесс написал более 30 романов, самым известным из которых стал «Заводной апельсин» — во многом благодаря экранизации Стэнли Кубрика. Бёрджесс родился в Манчестере и после университета и военной службы преподавал — сначала в Великобритании, затем в Британской Малайе и Брунее.

В большинстве публикаций о необычной судьбе Бёрджесса особо подчёркивается, что никакого писательского опыта у него не было — только горячая любовь к литературе. Однако это не так. Он начал писать сразу после того, как переехал в Азию. Его первый роман «Время тигра» был опубликован в 1956 году и рассказывал о жизни учителя в Малайе. Как пишет Эндрю Бисвелл в книге «Настоящая жизнь Энтони Бёрджесса», роман был издан тиражом 5000 экземпляров и отзывы критиков на него были довольно неплохими. Уже через неделю после публикации «Времени тигра» писатель отправил в издательство новую книгу из того же цикла, а потом написал и третью, которая вышла в 1959 году.

К тому времени Бёрджесс уже перебрался в Бруней. Однажды во время занятия он упал и некоторое время отказывался встать. Его отвезли в больницу, а оттуда отправили в Великобританию на обследование и лечение. Вскоре после этого его трудовой контракт расторгли, а он вместе с бывшим учеником начал варить и продавать мет.

Историю о своём диагнозе Бёрджесс рассказывал по-разному. В интервью, которое было опубликовано в Sunday Times в 1967 году, писатель говорил, что опухоль мозга ему диагностировали в Брунее, а в двух неназванных больницах в Лондоне подтвердили подозрения: «Сказали, если проживу год — значит, справлюсь. Но жить нужно в холодном климате, на Восток возвращаться нельзя».

В 1980 году в разговоре с корреспондентом The Washington Post Бёрджесс отметил, что диагноз довольно быстро признали ошибочным — тем не менее за тот год он написал не один, а сразу пять романов. Ещё одну версию Бёрджесс озвучил в 1988 году в радиоинтервью: «Мне жизнь там, в Брунее, казалась ужасно утомительной. Однажды на уроке я решил, что с меня хватит. Пусть другие продолжают. Просто лёг на пол из любопытства — посмотреть, что будет. Меня подобрали и отвезли в местную больницу, провели кое-какие простейшие обследования, а затем отправили домой на самолёте. Жене потом сообщили: "Есть признаки опухоли мозга, но она неоперабельна". Я не знаю, насколько это типично, но жена сказала, что мне дали год жизни».

Писатель, по его словам, диагнозу не поверил, так как чувствовал себя слишком хорошо. Интервьюер предположил, что причиной его нервного срыва в Брунее могла быть депрессия или злоупотребление алкоголем, и Бёрджесс не возразил против такой трактовки. А уже через год в другом интервью писатель утверждал, что его «выдворили из колониальной службы, возможно, по политическим причинам, маскируемым медицинскими».

Словом, достоверных подтверждений того, что Бёрджессу диагностировали неоперабельную опухоль мозга, не существует. Сам он был склонен к мифотворчеству и часто рассказывал об одних и тех же эпизодах из своей жизни по-разному. Роджер Льюис, ещё один биограф Бёрджесса, цитирует такой ответ писателя на вопрос «Когда вы лжёте?»: «Когда пишу, когда говорю, когда сплю».

Как бы то ни было, всё это время Бёрджесс продолжал работать над рукописями. Эндрю Бисвелл пишет: «Несмотря на множество историй о раке мозга, нет никаких свидетельств того, что Бёрджесс действительно считал, будто умирает, когда писал роман "Мистер Эндерби изнутри", законченный в 1960 году, но опубликованный лишь в 1963-м. Он говорил: "Я чувствовал себя хорошо. Я чувствовал себя энергичным. Я много писал — по две тысячи слов в день"».

Тогда же, в 1960 году, Бёрджесс впервые записал в блокнот довольно подробный план ещё одного романа: он должен был называться «Бревно в глазу твоём». Позже в том же блокноте появилась идея другого названия — «Заводной апельсин». Однако этот план некоторое время оставался нереализованным. Бёрджесс вернулся к нему лишь во время поездки в Ленинград в 1961 году, и в мае 1962 года роман был опубликован.

Таким образом, хотя сам Энтони Бёрджесс неоднократно рассказывал историю о том, как врачи диагностировали ему неоперабельную опухоль мозга, подтверждений этого факта не существует. Кроме того, история с опухолью не связана с его желанием стать писателем: к моменту предполагаемой постановки диагноза Бёрджесс уже был автором трёх опубликованных романов. А «Заводной апельсин» он написал лишь через два года после истории с опухолью, успев перед этим сочинить ещё несколько книг.

Наш вердикт: неправда

«Проверено» в Телеграм
В сообществе отсутствуют спам, реклама и пропаганда чего-либо (за исключением здравого смысла)

Недавно я натолкнулся на короткую заметку в сети.
Женщина написала на одном форуме, что у неё рак. Шестая операция за несколько лет. Попросила… впрочем, она уже ничего не просила… она просто рассказала это вселенной.
Взглянул ниже. Под текстом было две тысячи комментариев.
Две тысячи.
Я читал их долго. Это даже не описать словами. Я вот не смогу. Это надо читать.
Вы знаете, это была такая невероятная масса позитива совершенно незнакомому человеку, попавшему в беду.
Тому, кто годами борется с неизлечимой болезнью. Тому, кто не сложил руки там, где остановились бы многие. Тому, у кого настолько невероятная тяга к жизни…
Одним из первых было сообщение. Даже скорее пожелание. Оно было коротким: «Живи долго».
И ниже фотография. Просто фотка комнаты, где на стене висела картина. На ней был нарисован Феникс.
Огненная птица, символ возрождения.
Живи долго.

***

"Огненная птица"

— Мавка, Мавка!
— Ну чего тебе? — Девочка поставила ведро в борозду меж грядами и обернулась к брату.
— Мавка, я в лесу чудо увидал! Айда, покажу!
— Опять?
— Чего это опять? — удивился брат.
— Чего это опять! — Мавка передразнила Прошку. — А ты и позабыл, как в ту неделю твоего лешего искали, да заплутали. Я ещё лапоть в болоте утопила. Всё из-за тебя!
— Ну-у… — брат замялся и насупился. — Сейчас и впрямь чудо! Вот те крест!
И размашисто перекрестился.
Мавка прыснула:
— Не туда крестишься! Надо справа налево. А ты наоборот!
— А! — и Прошка быстро снова перекрестился, на этот раз правильно.
Мавка наклонилась к брату:
— Правда чудо увидал? А что там?
— Я жар-птицу нашёл! — громким шёпотом, горячо, ответил брат почти ей в ухо. Мавка отстранилась и недоверчиво взглянула на него. Тот посмотрел на неё снизу вверх и, выпучив глаза, быстро закивал.
— Далеко идти? — спросила Мавка и коротко взглянула за спину Прошки на их отца, который чинил колесо телеги во дворе.
— До сенного лога, а от него рукой подать — напрямки! Ну что, пойдём?
Взгляд Мавки забегал: с ведра, что было под ногами, потом на отца, потом на избу. Подумала, радостно прищурилась и крикнула:
— Папенька! Я с Прошкой схожу, телёнка приведу? А то он опять от него убежит в лес. Схожу, а?
Отец вскинулся, вопросительно посмотрел на детей, потом глянул на солнце, будто оценивая, на какой оно высоте, махнул им рукой — побегайте. Затем встал и пошёл в избу — позвала матушка. Она болела уже почти месяц и последнюю неделю нечасто вставала.

До сенного лога они добрались быстро. Затем Прошка бежал впереди и показывал дорогу:
— Тут правее, так дальше прямо, — говорил он вслух. — Вот, я тут сучок надломил. Всё, почти пришли. Здесь, на полянке.
Дети вышли на небольшую поляну, окружённую вековыми елями.
— Это… это что? — Мавка, раскрыв рот, по инерции сделала несколько шагов вперёд.
— Я ж тебе говорил, ты не верила! — торжествующе воскликнул брат.
— Да это же… — у Мавки перехватило дыхание.
— Это жар-птица, Мавка! Прямо как из маменькиной сказки!
На траве перед ними сидела птица размером почти с тетерева. Но это была и правда жар-птица! Светящиеся пламенем крылья, с которых на траву летели огненные капли, и такой же огненный хвост. Причём капли эти не причиняли видимого вреда траве: исчезали в ней, и всё.
— Проха, а что это с ней? — во все глаза глядя на чудо, спросила Мавка.
— А что? — переспросил мальчик. — Вот тебе жар-птица. Что ещё надо?
— Нет. А ты её когда видел? И сколько ещё мы сюда бежали? Но странно, что она не улетела и всё ещё здесь.
— И что? Я когда её увидел, она спала. Посмотрел и домой побежал. Теперь она проснулась.
— Смотри! — прервала его сестра.
Птица развернулась на месте, странно подволакивая одно крыло.
— Мавка! Да это капкан! Она в капкан попала: дядька Семён, сосед, такие на птицу ставит, я видел.
И правда, у основания правого крыла чудо-птицы блестели челюсти капкана на тонкой цепочке, уходящей куда-то в сторону. Птица подняла сдавленное крыло, странно крикнула и ударила клювом железку. Посмотрела на детей.
Мавка сказала:
— А давай её освободим. Жалко же. Это не какой-то тетерев. А, Прош?
Брат не ответил, стоял неподвижно, глядя на птицу. Та смотрела на него.
Мавка покрутила головой — на птицу, на брата. Дёрнула последнего:
— Проха!
— А? Чего? — тот, казалось, очнулся от дурмана. — Да… да, надо освободить.
Осторожно подошли. Птица так и держала крыло поднятым.
— Прош! А ведь от неё нет жара, чувствуешь?
— И правда. Вот тебе и жар-птица. Погоди, дай-ка посмотреть.
Схватился за капкан, пощупал:
— Смотри. Я такой раньше не видел.
— Это что, железо? Он как серебряный, блестит!
— Нее, капканы из серебра не делают, ты чего, Мавка! Он блестящий, будто зеркало, такого серебра не бывает.
— Погоди, а как снимать будем? Смотри, тут лапка, и сзади тоже.
— Нажмём?
— Нажимаю, ничего. А если вместе нажмём? Ничего.
— Мавка! Тут ещё сбоку одна лапка, давай и её…
— Ой! — брат с сестрой вскрикнули вместе, когда капкан со щелчком разжался и отлетел в сторону. Упал на землю и сразу с лязгом снова захлопнулся.
Жар-птица отпрыгнула. Повернула голову в сторону висевшего правого крыла. Оно вспыхнуло ослепительным огнём и погасло. Птица взмахнула обеими крыльями, крикнула и взмыла вверх. Описала в воздухе плавную полудугу и села на ветку большой ели.
— Получилось, Мавка! Мы его сняли! — Прошка замолчал, посмотрел на сестру, подёргал её за руку:
— Мав… Мав, ты чего?
Сестра не отвечала. Стояла, не двигаясь, и смотрела на чудо-птицу.
Прошка поднялся на цыпочки и заглянул сестре в глаза — те были широко раскрыты, странно блестели, с гигантскими чёрными провалами зрачков, в которых отчётливо отражалась огненная птица. Одновременно губы сестры быстро двигались, словно она что-то беззвучно шептала.
— Мавка! — громко крикнул брат и резко дёрнул её за рукав.
— А? Что? — сестра словно очнулась, озираясь.
Птица вдруг громко крикнула, вспрыгнула, помчалась вниз к ним. Дети отпрянули назад. Птица резко отвернула перед ними вбок, взмыла вверх и пропала за ветками елей.
— Смотри! — Прошка схватился за руку сестры.
К их ногам медленно опускалось огненное перо. Вот оно коснулось земли и тут же погасло.
Мавка наклонилась, подняла его. Подержала в руке, рассматривая. Потом взглянула на небо и устало сказала Прошке:
— Пойдём домой.

Назад они добрались быстро. Нашли по дороге телёнка, к деревне подошли втроём. Уже темнело. Отец, как увидел их издали, махнул рукой, сразу сел на телегу и уехал — он работал в соседней деревне и часто уезжал туда ночью.
Дети зашли домой. Есть почему-то не хотелось. Разделись и легли спать каждый на свою лавку.
Мать снова закашлялась — тяжело и долго.
Прошка поднял голову: Мавка копошилась в углу, споро разжигая светец — лучинку в железной рогатинке. Потом подбежала к своей сумке, что-то ища.
— Мав! Ты что там роешься?
— Погоди, где же оно? А, вот!
Девочка достала сегодняшнее перо. В её руках оно медленно разгорелось, осветив лица детей.
— Светится! Ты зачем его достала? — Прошка уже вскочил и стоял рядом с сестрой.
— Та птица… Помнишь, что было, когда мы её освободили?
— Да, ты тогда будто застыла.
— Вот. Он тогда говорил со мной.
— Это он? Говорил? И что сказал?
— Да, птица — это не «она», это «он». Он сказал, как его зовут, но… но я не запомнила. Ещё сказал, что даст нам подарок. Исполнит желание.
— Желание? Всего одно?
— Не знаю, одно или нет. Так и сказал: «Твоё желание». Так вот, сейчас я хочу загадать своё желание.
— Какое?
В ответ Мавка молча кивнула в сторону печки, где лежала мать.
Прошка посмотрел туда же и спросил:
— А как надо загадывать и что надо говорить? Он рассказал?
— Нет, — Мавка подумала и продолжила: — Он сказал, чтобы я… чтобы я позвала его по имени и чтобы попросила. Вот и всё.
— И ты забыла, как его зовут. Что будем делать?
Вместо ответа Мавка взобралась на лавку у печи. Положила перо на грудь матери, что-то прошептала. Постояла в тишине, оглянулась на брата. Тот вопросительно дёрнул головой.
Сестра пожала плечами, помедлила, затем аккуратно распахнула шаль, которой укрывалась мама. Снова положила перо, пошептала. Ничего не происходило; перо, к тому же, почему-то погасло и стало казаться чёрной кляксой на белой сорочке больной.
— Ну что там?! — Прошка внизу приплясывал от нетерпения.
Мавка обернулась и ответила, всхлипнув:
— Да ничего! Я два раза просила: и так и эдак! Ну не помню, не помню я имя! Перо ещё погасло. Почему? Ну почему у меня ничего не получается?!
— Эту фразу она почти прокричала, глядя в потолок и вцепившись руками в овчину, что лежала на печи:
— Я же попросила! Я же…
Прошка внизу застыл — сестра замолкла на полуслове и не двигалась.
— Мав! Что там? Мав! — брат запрыгнул на лавку, оперся ногой в узкую печурку, подтянулся, посмотрел на сестру и ахнул: снова, как и днём, у неё в глазах отражалось что-то огненное.
Перо, лежащее чёрным силуэтом, вдруг взлетело на несколько вершков вверх, повернулось вертикально и налилось огнём. Луч света ударил в грудь мамы. Дети вскрикнули и оба кубарем полетели на пол.
Перо тем временем легко загудело и начало вращаться. Второй луч взмыл вверх, симметрично первому. Перо ярко вспыхнуло, мгновенно раздулось и лопнуло лёгким хлопком. Огонь погас. Что-то невесомое и чёрное спланировало Мавке под ноги. Машинально, не думая, она бросилась к этому, подняла и спрятала за пазухой.
Брат с сестрой испуганно смотрели друг на друга; светец в углу догорел, последний уголёк упал в кадку с водой, тихо пшикнув.
Мама заворочалась, неуверенно села. Попыталась спросонок кашлянуть, но остановилась. Коротко вздохнула. Потом, уже свободнее, ещё раз. И ещё…

***

…прошло 16 лет…

— Это был последний… Господи, дай мне сил!
Мавка упёрлась ногой в корневище, что грязной корягой торчало из земли, телом нависла над бровкой. Подтянула раненого к себе, и они заскользили вниз по мокрой траве в спасительный овражек.
Четверо. Их осталось всего четверо — тех, кого она смогла вытянуть после внезапного артналёта немцев: трое рядовых и последний — унтер. Михайлов, вроде бы.
Все были, как назло, тяжёлые: двое лежали уже без сознания, один сидел с серым лицом, держась за живот. И последний. Этот унтер, без левой ноги, которую она едва успела перетянуть жгутом.
Пока его тащила, он всё слабеющим голосом рассказывал про семью: про красавицу жену и про детей — мальчика с девочкой. Попытался на ходу вытащить фотокарточки, показать, да Мавка тут же отругала его, чтобы он зазря не тратил силы.
На месте перетащила его к остальным, проверила жгут на ноге, попробовала подтянуть, да всё без толку — кровь медленно, но вытекала. Села напротив, отдышалась. Схватилась за медсумку — внутри лежал последний свёрток перевязочного бинта. Посмотрела на раненых. Две пары глаз, полные страдания и боли, смотрели на неё.
Нет, уже три. Один из тех, кто был без сознания, очнулся и, взглянув на неё, тихо прохрипел: «Сестричка, помоги брату», — сразу попытался ползти ко второму, да тут же затих, упав на грудь.
Мавка, не думая, выхватила бинт из сумки, прямо на коленях бросилась к раненому, поскользнулась, упала. Бинт выпал и раскатился по грязи кривой белой дорожкой. Поднялась, села на землю. Солдат, тот, раненый в живот, начал плавно заваливаться назад и вбок.

Схватилась руками за голову: "Господи, что же делать?". Замерла. "Так. Вдох-выдох. Снова вдохнуть». Пошарила руками по груди, зачем-то залезла за пазуху, вытащила мятый конверт, развернула. В её ладонях лежало почерневшее перо небольшого размера. Наклонилась к нему, что-то начала шептать. Замолчала. Перо вздрогнуло и сразу рассыпалось в пыль.
Мавка сидела на коленях, глядя на свои дрожащие пальцы: «Я… я ведь попросила…»

Унтер Михайлов, широко раскрыв глаза, смотрел на неё. Взглянул выше, поднял руку, будто закрывая лицо от света.
Со спины её обдуло потоком воздуха от мощных крыльев. На плечо мягко кто-то сел, аккуратно сжав его когтистыми лапами.
— Это же… — крикнул унтер, но она уже не услышала, что он сказал.
Мавка радостно зажмурила горящие огнём глаза, улыбнулась:

— Я вспомнила. Тебя зовут Феникс!