Gugan

Я кончил ей на лоб.
Хотя целился немного ниже, она улыбалась, а я нет, ее сын тоже нет, и муж, застывший на пороге с пакетом апельсинов, по-моему, тоже нет. Его заводская рожа скорчилась в гримасе «убью на хуй», и моргнуть я не успел, как его кулак стремительно упечатался мне в ебло, не очень-то и радушно, но, похоже, справедливо. Я повалился на пол, успел моргнуть, потом глядел на его страшную рожу, пытаясь не заржать, он был очень похож на Рокки Бальбоа после восьмого раунда. Слева была его любящая жена, а позади – равнодушный сын, но потом они начали темнеть и расплываться в моих глазах, видно потому, что любящий муж вдавливал меня ногами в пол, выражая так недовольство. Вдавил убедительно, да так, что очнулся я в белом раю палаты «хуй его ебет какого отделения», походу, травматологии.

Тучная женщина-доктор, называя меня то милым, то голубчиком, что-то говорила по поводу обезображенного синяками лица, и, кажется, рекомендовала мне какие-то мази, но я отвлекался на ее нескромный больничный вырез, или как его, короче говоря, ее груди соблазнительно вываливались, мешая мне слушать компетентного доктора. Я ей кивал, кивал, потом что-то невнятное хрюкнул, она кокетливо улыбнулась и пошла прочь. Я потопал в туалет, вымыл там член, глянул в зеркало, выругался на три этажа матом, присел на толчок, закурил. Решил, что писать заяву на мужика не буду, дело ведь житейское. Да и вести даму нужно было к себе, сам виноват. Затушил бычок, смыл, еще раз взглянул на свою рожу: «блядь». Пошел в палату.

Ту женщину, чей муж меня отделал, звали Жанна. Пышное имя, есть в нем что-то символичное. Сразу представляется крупная выразительная грудь, широкие бедра, легкие манеры и непринужденный смех, намекающий на легкодоступность. А конкретно наша Жанна очень любила в жопу, между сисек, а еще своего мужа.
Башка моя трещала, окружающие больничные звуки этому способствовали, чокнутая баба за стеной визжала не умолкая, я решил ненадолго покинуть палату и где-нибудь выпить. Раскачал мужика-соседа, «Пить пойдешь?» — говорю. «Ацвзцйхж» — сказал мужик, указывая на костыли, но лицом выразил согласие. «Хорошо», — говорю, — «я чего-нибудь принесу».

Иду по улице, чувствую, как пухнут на лице синяки, как они теплеют от взглядов прохожих, иду, улыбаюсь, отмечаю вывеску «Магазин Оксана», а рядом характерная картина: спящий бухой мужик, сердцем и душой привязанный к этому месту. Захожу в Оксану и сразу упираюсь в чью-то спину, очередь была от кассы до дверей, и все, разумеется, за бухлом. Рожи у всех страшные, запущенные, как и, собственно, у меня. Очередь будто застыла, ежесекундно раздавались пьяные возгласы и нецензурные возмущения.
«Ебал я это гауно» — кашлянул вот-вот зашедший покупатель, «в пизду блядь!» — вновь кашлянул он, но почему-то все равно остался в очереди. Я ненадолго прикрыл глаза, потом, спустя пару мгновений почуял запах говна, открываю глаза и вижу беспокойное ебало в сантиметре от своего, мужик разинул зловонный рот и хотел, видно, что-то спросить, но я его опередил: «Что-то не так?» — спрашиваю, «Да, бляха, ебало твое не нравится», — буркнул мужик, «Оно сегодня никому не нравится» — говорю, «И мне!» — буркнул снова и развернулся. Продолжаем стоять, глаза решил больше не закрывать. Вот уже почти подошла моя очередь, как из толпы вылез какой-то лысый ублюдок в рваной кожанке и начал кричать женщине у кассы: «Эй, ебаная ты коза! Тут население стоит и ждет, хули ты одна?» Лысый вышел в центр зала, так сказать, и горячо повторил свою претензию, угрожающе размахивая руками. Выглядело комично, но серьезность я прочувствовал. «Она причем тут?» — говорю ему, обратив на себя внимание. Единственный, блядь, гладиатор, ага. Лысый выпучил звериные глаза, намереваясь что-то предпринять, «Тебе, гляжу, мало, страшный?» — говорит. Это меня он страшным назвал? Ну, блядь, разозлил. Я припомнил все приемы Жан-Клода Ван Дамма и еще те приемы, которые подчерпнул у мужика Жанны, их эффективность запечатлена на моем лице. Мой кулак пролетел мимо его головы, задевая теплый воздух, а потом я ощутил прикосновение раскаленной подковы, его кулак был с пол моей головы, я повалился, понимая, что сейчас меня затопчут. Но в эту секунду лысого вырубил тот мужик, что стоял в очереди передо мной, я снова почуял запах говна, когда он раскрыл рот: «Хватит ему уже, бляха». В душе я его поблагодарил. «Мне две светленькой» — говорю продавщице, — «и баночку огурцов, будьте добры».

Вышел из магазина, водку распределил по карманам, огурцы оставил в руках, иду в направлении больницы и вижу знакомый образ лица. С ума сойти, Лена. Бывшая жена. Ускоряю шаг, следую за ней, в переулке перекрываю ей дорогу собой и вручаю банку огурцов: «Это вам, примите», дальше удивление, обрывистые слова, бабские нежности, полезла в сумку за влажными салфетками. «Как твой серьезный муж?» — спрашиваю. «У него командировка в Сахалине» — сказала она, прислоняя к моей роже салфетку, а потом добавила: «Зайдешь ко мне, может?».
И вот мы сидим на кухне, на столе две бутылки, я закусываю огурцом, гляжу на ее, и мы оба понимаем, чем все закончится.
Я уже был глубоко в ней, когда из прихожей донесся топот и звон ключей.
«А где этот, блядь, Сахалин?» — тихо спрашиваю ее. «Блядь» — отвечает бывшая жена.
Я тронул пальцем слегка разбухшее лицо, вспоминая приемы Ван Дамма, мужика Жанны, и лысого из магазина.

Короче говоря, копилка приемов с каждым днем пополняется, а я все еще жив.