AlaskaKhudyakova

В декабре казачьи сотни совместно с другими частями армии участвовали в вооруженных столкновениях с рабочими Владикавказских железнодорожных мастерских, на баррикадах в районе рабочих кварталов на Темернике и на железнодорожном вокзале в городе Ростов-на-Дону.

7 декабря солдаты и взвод казаков выполнили приказ по разгону митинга рабочих депо и мастерских станции Уфа.

Казаки направлялись против бастовавших железнодорожников Челябинска, заняли депо и станцию.

12 (25) декабря — 16 (29) декабря 1905 года происходит знаменитое Сормовское восстание в Нижнем Новгороде, оно же «Чёрная суббота». В ходе подавления восстания было разрушено 15 жилых домов и погибло 43 жителя. Все легальные и нелегальные организации рабочих по распоряжению губернатора были закрыты. Вплоть до Рождества шли аресты и обыски, всего было задержано около 300 человек. При этом рабочего Шимборского, пытавшегося устроить драку с конвоирами, застрелили прямо на улице, а его коллегу Минина закололи штыками. «18 (31) декабря. В Сормове продолжаются аресты. Вчера один арестованный Шамборский, спустя пол часа после ареста оказался убитым двумя пулями. Рабочие бегут из Сормова. После четырёх часов дня Сормово превращается в кладбище: ни души на улицах, ни звука, только ездят казаки. Иногда всю ночь раздаются выстрелы.» (Газета «Русское слово», 20 декабря 1905 (2 января 1906) года)

В декабре сотня казаков совместно с батальоном солдат участвовала в вооруженных столкновениях с рабочими станции Мотовилиха. Причем эти столкновения, как известно, вскоре переросли в настоящий бой, было убито 10 рабочих, отмечены жертвы среди солдат и казаков.

Количество и масштабы выступлений настолько велики, что царское правительство вынуждено провести мобилизацию резервных казачьих частей, чего не делало даже во время бездарно проигранной Русско-японской войны.

К началу 1906 года были полностью мобилизованы все (!) части и подразделения «второй очереди» (то есть находившиеся в резерве), за исключением артиллерийских. В Кубанском казачьем войске, помимо всех первоочередных, некоторых второочередных полков и пластунских батальонов, в то время были мобилизованы все второочередные части. В русско-японской войне участвовали только два первоочередных кубанских полка — 1-й Екатеринодарский и 1-й Уманский, а также 6 пластунских батальонов второй очереди и 1-я батарея Кубанского войска. Всего же на «поддержание порядка» внутри страны было направлено, по официальным данным Главного управления казачьих войск, до 17% всех взрослых казаков (около 110 тыс. человек). Из них примерно 50 тыс. составляли казаки второй и третьей очередей строевого разряда.

Справедливости ради стоит отметить, что иногда казаков используют в качестве не карателей, а наоборот, мягкого средства: протестующие часто разбегаются, лишь завидев несущуюся на них конницу, а если нет, дело доделывает пара-тройка ударов нагайкой. Так,

В 1903 году в городе Златоусте рабочая демонстрация была без затей расстреляна войсками, в ходе чего погибло 69 человек, более 200 было ранено. Уфимский генерал-губернатор Богданович позже сожалел об излишней жестокости разгона и говорил, что, если бы он пригнал казачье войско, смертей бы не было или было бы меньше.

Однако не стоит думать, что казаки лишь подавляли выступления – они и сами бастовали. Так, 8 декабря 1905 года подняли восстание рабочие железнодорожных мастерских Новороссийска, их поддержали рабочие цементных, механического и других заводов. Однако казаки 14-го, 15-го и 17-го Пластунских батальонов отказываются подавлять восстание. 17-й объявляет своему начальству, что они призваны на службу для защиты страны от внешних врагов, но не «для прекращения беспорядка в провинции России между мирными жителями, что неподходяще духу казака». Царь Николай II Кровавый, он же «Убожество слепое» ((с) Бальмонт) встречает это известие так: «Объявить 14-му, 15-му и 17-му батальонам, что они опозорили себя в моих глазах».

Октябрь-декабрь 1905 года – восстание 2-го Урупского казачьего полка. Казаки захватывают город Майкоп и публикуют обращение к гражданам Кубанской области, объясняющее мотивы их поступка, где содержится в том числе такое утверждение: «…Слепо повинуясь нашему начальству, мы ревностно исполняли его приказания: били народ плетьми, разгоняли его прикладами, расстреливали безоружных граждан на улицах, топтали их конями, мы охраняли гостинницы (sic!) и публичные дома, нас отдавали под начальство городовым, которые распоряжались нами в целях своей выгоды…». Непосредственными же причинами восстания стало ухудшение условий службы: «А мёжду тем жить нам становилось всё хуже и хуже, больше не было мочи выносить. Нам запрещали ходить по митингам, где говорилась правда, нам запрещалось под страхом наказания собираться промеж себя, обсуждать свои нужды, а когда мы

заявили своему начальству, что нас кормили квелым хлебом, что в казённых сухарях был шашел (здесь – личинки насекомых), не говоря уже за мясо и горячую пищу, то один из офицеров Б ., сказал с насмешкой, что ”...вы дома ели хуже, чем мои собаки едят, а тут ещё не понравилось вам казённое кушанье”. Нас приравняли к собакам, не посмотрели на нашу просьбу. Нами заменяли лошадей: на нас вывозили конский навоз со двора, как это было в 5-й сотне. Лошадей наших кормили осокой, как это было в станице Крымской, причём от такой пищи несколько лошадей пали, а многие позаболели». Население станиц встречало мятежных казаков как героев, однако восстание было подавлено вооруженной силой 8 февраля 1906 года. Несколько дней станицу Гиагинскую (ныне Адыгея) обстреливали из артиллерии. Участники восстания были жестоко наказаны. Рядовых казаков пороли плетьми и шомполами. Нихотину Андрею здесь же в станице дали 250 плетей. Многих зачинщиков вместе с Кургановым сковали цепями и отправили в Екатеринодарскую и Армавирскую тюрьмы. Полк был частично расформирован, пополнен новым составом и превращен в линейный полк. В период подавления восстания в станицу Ханскую прибыла казачья сотня и артиллерийская часть.

Однако такие случаи – капля в море, и по большей части казаки продолжали верно служить карательными отрядами на службе царя.

В 1906 году начинаются столыпинские реформы, которые сопровождаются масштабным террором. По инициативе Столыпина начали активно бороться с недовольными – были введены военно-полевые суды, в Россию пришли массовые казни. Больше никаких длинных процессов и адвокатов. Если чиновникам хотя бы показалось, что рабочие и крестьяне проявляют недовольство, их отлавливают и вешают в течение 48 часов. В мае 1908 года Лев Толстой пишет:

«И это делается в той России, в которой не было смертной казни, отсутствием которой как гордился я когда-то перед европейцами. И тут не перестающие казни, казни, казни. То же и нынче. Но нынче это что-то ужасное, для меня, по крайней мере, такое, что я не могу не то что молчать, не могу жить, как я жил, в общении с теми ужасными существами, которые делают эти дела.

Нынче в газете стоят короткие слова: исполнен в Херсоне смертный приговор через повешение над 20 крестьянами, т. е. 20, двадцать человек из тех самых, трудами которых мы живем, тех самых, которых мы развращаем всеми силами, начиная с яда водки, которой мы спаиваем их, и кончая солдатством, нашими скверными установлениями, называемыми нами законами, и, главное, нашей ужасной ложью той веры, в которую мы не верим, но которою стараемся обманывать их, 20 человек из этих самых людей, тех единственных в России, на простоте, доброте, трудолюбии которых держится русская жизнь, этих людей, мужей, отцов, сыновей, таких же, как они, мы одеваем в саваны, надеваем на них колпаки и под охраной из них же взятых обманутых солдат мы взводим на возвышение под виселицу, надеваем по очереди на них петли, выталкиваем из-под ног скамейки, и они один за другим затягивают своей тяжестью на шее петли, задыхаются, корчатся и, за три минуты полные жизни, данной им богом, застывают в мертвой неподвижности, и доктор ходит и щупает им ноги - холодны ли они…»

Всего в 1906-1910 годах по приговорам этих судов казнили более 3700 человек. Быстрота и массовость приговоров вкупе с авторством закона родили крылатые термины «столыпинский галстук» (виселица), «столыпинский вагон» (бронированный вагон, в котором ссыльных отправляли на каторгу) и «скорострельное правосудие». Более 66 тыс. человек отправили на каторгу: прокладка железных дорог и строительство портов, солеварные производства, угольные шахты. Минимальный срок – 4 года, однако обвиняемые военно-полевыми судами обычно получали каторгу не менее 2 разряда (8-12 лет). К чему я это рассказываю? Ну, не трудно догадаться, что аресты и казни осуществляли именно казаки.

1914 год. Россия вступает в Первую мировую войну, объявляется всеобщий призыв в армию. Призывников, естественно, осматривают врачи и с ужасом выясняют, что 40% (!!!) всех призванных мужчин имеют спины, исполосованные казачьими нагайками и плетями. Справедливости ради, не все эти раны были нанесены казаками, особенно учитывая, что в то время пороли даже за то, что ты не снял шапку или не упал на колени перед господами, но тем не менее, число, мягко говоря, символизирует.

Во время войны казаки поначалу используются в качестве кавалерии, однако с переходом кампании к позиционной фазе они вновь превращаются в орудие для грязных работ: в частности именно казаки осуществляют депортацию «неблагонадёжных элементов» с контролируемой Россией территории – немцев-колонистов из Польши и Прибалтики, евреев из южных регионов и так далее – в общей сложности несколько сотен тысяч человек. Также именно казаки осуществляют со стороны России тактику «выжженной земли» (которая тем не менее использовалась всеми сторонами): отступая по шестисоткилометровому фронту от германской армии, они ровняют с землёй всё, что может оказаться полезно врагу, включая урожай, дома, железные дороги и целые города.

К 1917 году на фоне поражений в Первой мировой «рейтинг» царя падает ниже плинтуса. Количество единовременных забастовок достигает рекордного максимума: 575. Вспыхивают многотысячные хлебные бунты, 24 февраля улицы одного только Петрограда заполняют 200 000 протестующих, по всей стране их число достигает 700 тыс. человек. Войска, включая и казаков, отворачиваются от Николая II и отказываются давить протесты, многие подразделения переходят на сторону восставших. В конце концов даже ближайшее окружение уговаривает императора отречься от престола, что он и делает 2 марта на железнодорожной станции с говорящим названием Дно.

После Февральской революции казачьи войска были уполномочены Военным министерством Временного правительства России провести полную реорганизацию. На региональном уровне создаются круги для избрания атаманов и принятия резолюций. На национальном уровне в Петрограде был созван общеказачий съезд. Этот съезд образовал Союз казачьих войск, якобы для представления интересов казаков по всей России.

В течение 1917 года зарождающиеся казачьи правительства, сформированные кругами и атаманами, все больше бросали вызов власти Временного правительства на пограничных землях. Различные казачьи правительства сами сталкивались с соперниками в форме национальных советов, организованных соседними меньшинствами, а также советов и земств, сформированных неказачьими русскими, особенно так называемыми «иноземцами», которые иммигрировали в казачьи земли.

Подобное происходило и на Украине, вдохновлённой традициями Запорожской Сечи и казачьей Гетманщины. В апреле 1917 года съезд в Звенигородке Киевской губернии учредил Вольное казачество как добровольное ополчение с целью «защиты вольностей украинского народа» и поддержания общественного порядка.

Возрождённая казацкая структура в Украине была организована по территориальному принципу, села предоставляли роты добровольцев, которые группировались в курень (батальон) на уровне волости, подчиняясь полку во главе с полковником, который сам был частью коша (дивизии) во главе с атаманом. Все офицеры Вольных казаков были выборными, а средства предоставлялись за счёт налогов. Большинство добровольцев организации были крестьянами, но промышленные рабочие также записывались, особенно в городах.

В течение 1917 года вольное казацкое движение распространилось на Киевскую, Волынскую, Херсонскую, Полтавскую и Черниговскую губернии. На Всеукраинском съезде вольного казачества в Чигирине 16-20 октября 1917 года Павел Скоропадский (будущий глава независимой Украинской народной республики) был избран атаманом движения.

В ноябре происходит Октябрьская революция (забавно, правда?). Вопреки распространённому мнению, её главной движущей силой становятся не большевики, которые тогда не имели такого политического влияния, а практически все левые партии, профсоюзы, организации рабочих, солдат и так далее. Это действительно было восстание народа против своего паразитического, изжившего себя правительства, которое большевики потом монополизируют. Думаю, нет ничего удивительного в том, что народ не испытывает любви к казакам, которые совсем недавно размазывали его по асфальту. Усилившиеся советы вступают в конфликт с казачьим правительством, многие атаманы не контролируют даже заявленные территории. Конфликты назревают и в самих казачьих общинах, поскольку из-за ранее описанного возникновения сословий внутри казачества атаманы являются зажиточными землевладельцами и/или родовитыми офицерами и защищают интересы таковых.

Это приводит к формированию так называемого красного (или червонного) казачества. Около 20% казаков служит в Красной Армии, например, во 2-й Донской сводной казачьей дивизии и в трёх подразделениях украинского Червонного казачества: 8-й кавалерийской дивизии, 17-й кавалерийской дивизии и в 1-м кавалерийском корпусе.

Однако большинство казаков во время начавшейся Гражданской войны встают на сторону Белого движения и становятся одной из главных его сил. Казаки активно участвуют в «Белом терроре» (ответом на который собственно и стал «Красный террор», а не наоборот). Особенно выделяются следующие лидеры: Алексей Каледин, атаман Всевеликого войска Донского в 1917-1918 гг. – уничтожил более 45-ти тысяч казаков, шахтёров и крестьян; Пётр Краснов, атаман Всевеликого войска Донского в 1918-1919 гг. – уничтожил более 48-и тысяч «мятежных» казаков, создал первые в России концентрационные лагеря; Борис Анненков, атаман «Партизанской армии» – уничтожил более 90 тысяч крестьян, расстрелял и садистки уничтожил более 7-ми тысяч оренбургских казаков вместе с семьями. И конечно, Андрей Шкуро. О, про него отдельно! Во-первых, он происходил из кубанских казаков и всю военную карьеру прослужил в кубанских казачьих подразделениях. Участвовал в Первой мировой войне, где, по словам «Чёрного барона» Врангеля, его отряд, состоявший из «худших элементов офицерства», «большей частью болтался в тылу, пьянствовал и грабил, пока, наконец, по настоянию командира корпуса Крымова, не был отозван с участка корпуса». В Гражданскую войну он командовал сначала партизанскими, а затем кавалерийскими подразделениями. И если с первыми он имел успех (не в последнюю очередь из-за того, что большевики сами настроили против себя население закрытием базаров и отъёмом продуктов), то вторые приносили ему поражение за поражением, за что он и был выпнут из армии лично Врангелем. При этом Шкуро остался эдаким символом, духовным лидером восставших казаков. Он отличался крайним антисемитизмом, не переваривая евреев почти органически. В сёлах и деревнях, которые взяли войска Шкуро, евреи безжалостно истреблялись. Это были даже не погромы, а именно целенаправленная резня. Даже с большевиками он сражался не столько из-за неприятия их политики и желания отомстить за репрессии, сколько из-за искренней убеждённости, что они все жиды. Достоверно известно, что, когда Махно был предан большевиками и стал сражаться против них, Шкуро предложил ему союз, аргументировав так: «…ты бьёшь жидов, и мы бьём жидов, так что нам не из-за чего воевать…» Притом, что Нестор Махно никогда не был антисемитом и евреев от погромов всячески защищал, вплоть до того, что убивал своих же бойцов за применение насилия по отношению к евреям. Но для атамана, очевидно, любой большевик равно жид.

При этом Шкуро однажды был взят в плен, однако большевики в то время отличались не к месту применяемым гуманизмом, поэтому его отпустили под честное слово, которое он, вестимо, не сдержал, продолжив воевать.

Во время эмиграции работал в цирке (воистину «кровавый скоморох»), а после вторжения Германии в Советский Союз практически без раздумий поступил на службу в германские войска. В отличие от большинства белых офицеров, которые видели в союзе с Гитлером шанс вернуть «свою» Россию, Шкуро, судя по письмам, искренне восхищался идеями фюрера. Хотя именно ему принадлежит фраза «хоть с чёртом против большевиков», которая станет неофициальным девизом русских коллаборационистов, в переписках он расхваливает политику Холокоста, а также «просвещения» населения, под каковым он и Гитлер понимают уничтожение культур других народов и замену её «высокой» немецкой. К слову, от вступления в Waffen SS Шкуро отказался на том лишь основании, что это вынудило бы его носить СС-овскую форму вместо «родной» казачьей, но в целом против карательных органов Третьего Рейха он ничего не имел.

Вышеупомянутый Краснов также служил Германии, участвуя в войне и пропагандисткой кампании. Его перу принадлежит цитата: «Идите в германские войска, идите с ними и помните, что в Новой Европе Адольфа Гитлера будет место только тем, кто в грозный и решительный час последней битвы нелицемерно был с ним и германским народом». О том, кому на самом деле будет место в «Новой Европе Гитлера» можно узнать, ознакомившись с Планом «Ост». Краснов был ознакомлен с ним абсолютно точно, поэтому его утверждения о том, что «эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих Русской кровью» являются не более чем лицемерием. Он прекрасно знал, что его любимый русский народ намерены истребить или выслать в рабство в Германию, заселив освободившуюся «русскую» землю немцами. Тем не менее, он возглавил Главное управление казачьих войск Имперского министерства оккупированных восточных территорий.

В общей сложности, по мнению историка Кирилла Александрова, в различных подразделениях Третьего Рейха (а не только в Казачьем стане, из-за каковой ошибки появляются сильно заниженные цифры) служило около 80 тысяч казаков. Политолог Сергей Маркедонов предполагает, что среди этих 80 тысяч только 15-20 тысяч не являлись казаками по происхождению.

Кстати, одним из казаков, сражавшихся на стороне Германии, был автор одной из книг, взятых здесь в качестве источника – А. К. Ленивов.

Разумеется, необходимо отметить, что казачьих частях РККА воевало больше – более 100 тысяч человек. Среди кубанских казаков-Героев Советского Союза можно отметить, например, танкового аса Д. Ф. Лавриненко.

Тут стоит наконец поговорить о так называемом «расказачивании». Почему так называемом? Да потому что это неологизм, выдуманный, видимо, во время Перестройки. Создан он по аналогии с «раскулачиванием», которое как раз было вполне официальным термином. Репрессии против казаков – разумеется, масштабные и выполненные, как и все действия большевиков, с кошмарными перегибами – были вызваны не самим фактом их отношения к казачьему «этносу» (что позволяло бы говорить о каком-то там геноциде), а конкретными действиями конкретных казачьих частей, а также их многовековой службой в качестве карательных войск царского режима. Из тех казаков, которые поддержали советскую власть, никто не подвергался целенаправленному террору и если и пострадал, то только в результате вышеназванных перегибов. СССР никогда не пытался истребить казаков (в отличие от класса кулаков в ходе раскулачивания), их самобытную культуру не пытались уничтожить, станицы (как необходимый элемент этой самой культуры) никогда не ликвидировались как явление, казак мог быть указан во время переписи населения в графе «народность» (обычно в скобках после национальности, например, «русский (казак)»). После Гражданской войны до 1936 года в Красную армию не призывались представители эксплуататорских классов, в число которых были отнесены и казаки (учитывая перечисленные выше случаи применения казаков как карательных войск, думаю, все согласятся, что отнесены заслуженно). Однако постановлением ЦИК СССР от 20 апреля 1936 года эти ограничения сняты, и приказом Наркома обороны К. Е. Ворошилова № 67 от 23 апреля 1936 года некоторые кавалерийские дивизии получили статус казачьих. Разумеется, всё это происходило не от хорошей жизни, а на фоне общего изменения курса советского правительства из соображений подготовки к войне: оно постепенно отходит от идей пролетарского интернационализма к идеям централизма и патриотизма с сильным элементом русского национализма (см. русификация). Постепенно начинается опор на то, что современная Россия называет «традиционными ценностями», в частности на религию.

И тем не менее, начиная с этого момента, о каких-либо притеснениях по отношению к казакам говорить не приходится. Вот и всё «расказачивание». Утерей части своей идентичности казаки обязаны естественным процессам, происходившем на протяжении долгих веков задолго до Октябрьской революции. Однако они никуда не делись и в сельской местности Краснодарского края (напоминаю: силой отвоёванной у черкесов с последующим их геноцидом) по прежнему преобладают в культурном плане.

Источники:

«Казачество России в бунтах, смутах и революциях (к столетию событий 1917 года): материалы Всероссийской научной конференции» - под ред. акад. Г.Г. Матишова

Grassi, Fabio L. (2018). A new homeland: The Massacre of The Circassians, Their Exodus To The Ottoman Empire and Their Place In Modern Turkey (про геноцид черкесов).

Mueggenberg, Brent (2019). The Cossack Struggle Against Communism, 1917-1945.

Seaton, Albert (1985). The Horsemen of the Steppes

Абрегова Ж.О., Казанчи А.Р., «Революционные события: по материалам истпарта Кубани, Черноморья и Адыгеи»

Александров К. М. «Казачий Стан и Главное Управление Казачьих Войск в 1944 г.»

В. П. Трут, «Дорогой славы и утрат. Казачьи войска в период войн и революций», «Трагедия расказачивания» (статья), «Роль казачества в подавлении революции 1905–1907 годов» (статья)

Валерий Клавинг. «Гражданская война в России: Белые армии. Военно-историческая библиотека»

Великая Н.Н. «Казаки Восточного Предкавказья в XVIII-XIX вв».

Дерябин А. И. «Крестный путь казака Андрея Шкуро».

Кислицын С. А. «Указ и шашка. Политическая власть и донские казаки в первой половине ХХ века». Изд. 2-е, испр. и доп

Кондрико А. В. «Система казачьего самоуправления в рамках российской государственности на примере Запорожской Сечи в сер. XVII − кон. XVIII вв.» Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук.

Ленивов А. К., «Кубанская казачья старина» (отсюда взята информация про казачьи восстания в XX веке).

Неотвратимое возмездие – Под ред. С. С. Максимова и М. Е. Карышева и И. С. Ратьковский «Белый террор» (про преступления казаков в годы Гражданской войны).

Р. Г. Скрынников, «Ермак. Покоритель Сибири» (главы «"Родословная" Ермака» – «Бои на границе»)

Ратушняк О. В. «Участие казачества во Второй мировой войне на стороне Германии».

С. М. Маркедонов, «От истории к конструированию национальной идентичности (исторические воззрения участников “Вольноказачьего движения”)», «Государевы слуги или бунтари-разрушители? (к вопросу о политических отношениях донского казачества и Российского государства)».

Цветков, В. Ж. «Генерал-лейтенант А. К. Шкуро // Белое движение. Исторические портреты»

Шарiвка. Iсторiя мiст i сiл Української РСР. Харківська область. — К: Головна редакція УРЕ АН УРСР, 1967 (про село Шаровку)

Шкуро А. Г. «Гражданская война в России: Записки белого партизана»

Шубин А. В. «Махно и его время» (отсюда взята информация про антисемитизм и предложение Махно союза со стороны Шкуро).

• В окрестностях реки Днепр (которая также позже окажется границею Дикого Поля) во II-IV вв. нашей эры существовало государство Ойум, ставшее центром т.н. черняховской культуры. Государство населяли готы (предки германцев) и анты (предки славян, либо славянизированные сарматы). В этот период происходит взаимное проникновение ряда лексем. В славянские языки приходят германские заимствования «витязь» (viking), «князь» (kuning), «меч» (mekeis), «шлем» (helm), а также латинизмы вроде «крест». В германские языки проникли слова «творог» (в немецком сохранилось в форме «Quark», в английском ныне устарело) и «граница» (нем. Grenze). Считается, что готский король Германарих (Эрманарих) покорил антов и сделал их своими вассалами. Одним из антских вождей был легендарный Бож, он же Боз, он же Бус («время Бусово» из «Слова о полку Игореве», возможно, связано с его именем). По источникам, Бус был убит внучатым племянником Германариха Витимиром по прозвищу Винитарий (да, злодей из «Волкодава» Семёновой назван в честь него).

• В XII-XIII вв. множество европейских источников сообщает о неких «бродниках», живущих в окрестностях Дона, Днепра и Азовского моря (буквально территория будущего Дикого Поля). Они служат в качестве наёмников суздальским князьям, объявляются вассалами венгерских королей и румынских господарей, их пытается обратить в христианство католический епископ по приказу Папы Римского. Однако что они из себя представляют в этническом смысле, точно не установлено. Наиболее популярные гипотезы: славянизированные иранцы (в частности сарматы) или тюрки. Название, вероятно, происходит от славянского «брод» (в смысле «мелкое место реки, удобное для перехода»).

Почему это было важно? Дело в том, что существует гипотеза, согласно которой казаки – это древний народ, являющийся потомком автохтонного населения Дикого Поля: готов, сарматов, тех самых бродников, хазар, гетов, бастарнов, скифов, массагетов и т. п. В современной науке эта гипотеза является маргинальной и не поддерживается абсолютным большинством серьёзных учёных. Однако то, что эти народы оставили след на будущем славянском населении – неоспоримый факт.

В VI—VII вв. окрестности Днепра населены славянами. Постепенно на этом месте возникает Киев, «мать городов русских», которому суждено на продолжительное время стать центром славянской политической жизни.

1240-е годы – Монголо-татарское нашествие. Вся Русь и, в частности, будущее Дикое Поле захвачено Монгольской империей.

1368 год – Монгольская империя распадается на несколько государств, в том числе Золотую Орду. Именно последняя отныне контролирует территорию будущего Дикого Поля. На протяжении всего периода «ига» эти земли заселяются татарами, поскольку, по мнению доктора исторических наук Руслана Скрынникова, монголо-татарское нашествие «смело» с них славянское население.

1459 год – Золотая Орда распадается на несколько государств, но территории между реками Волга, Днепр и Дон и Азовским морем оказываются ничейными. Здесь по-прежнему находятся поселения татар и прочих кочевых народов (ногайцев, чувашей, башкир), но они не контролируются никаким государством, и народы, по сути, предоставлены сами себе. Русское население начинает возвращаться на эту территорию (которую от сего момента я буду именовать собственно Диким Полем) и оседать в станицах (изначально это тюркское слово, означающее нечто вроде «военный лагерь»). Оно смешивается с татарами генетически и, что важнее, культурно, перенимая многие их обычаи и социальные институты. В частности, именно у татар позаимствовано традиционное казачье деление на десятки (тат. он), полусотни (тат. ил) и сотни (тат. юз). Слова «атаман» (содержащее корень «ата» – отец; см. прозвище «Ататюрк» – отец турок), «есаул», «ертаул» (разведка) и «караул» – несомненно тюркского происхождения и в «общерусский» язык пришли от казаков.

Местному населению приходится постоянно сражаться за жизнь с кочевниками и осколками Золотой Орды: Казанским, Астраханским и Крымским ханствами и Ногайской Ордой. Важно отметить: в этот период казаки ещё далеки от стереотипного образа молодцев с шашкой на коне. Умение держаться в седле пока вообще является редкостью среди казаков, настолько, что, если кто-то умеет ездить на коне, это отмечается особо. Например, про легендарного атамана Михаила Черкашенина в различных источниках неизменно сообщается две вещи: во-первых, он был колдуном (управлял бесами, предсказал время собственной смерти), во-вторых, умел ездить верхом. В массе же своей казаки передвигаются и ходят в бой на стругах – речных кораблях, различающихся размерами и оснасткой в зависимости от назначения. Основным родом занятий казаков в это время является речное пиратство. Жертвами их становятся в том числе и подданные Московского государства.

Важно отметить, что казакам в этот период свойственно стойко отрицательное отношение к любой форме власти. «Руби меня, татарская сабля; не тронь меня, боярская плеть», – неофициальный девиз тогдашнего казачества. Они управляются методом прямой военной демократии: Круг (в который входят все мужчины-казаки) выбирает себе военного лидера, атамана, бойцы могут в любой момент его отозвать, если он не оправдает возложенных на него ожиданий, или «проголосовать ногами», уйдя к другому атаману. Само понятие «казак», по одной из версий, происходит от тюркского слова, означающее «вольный человек», «странник», и если так, то оно родственно этнониму «казах».

Да, казаки иногда сражаются на стороне Московского государства, но либо в качестве наёмников, либо ради наживы. Царские послы приходят в Дикое Поле и объявляют: государь приглашает добровольцев принять участие в походе, например, на Казань. Город богатый, добычи ожидается много. Атаманы чешут макушку и говорят: «А пошли!» Собственно, именно казаки внесли огромный вклад в захват и последующее присоединение Казанского и Астраханского ханства к России.

2 сент. 1552 г. – 13 окт. 1552 г. – взятие Казани. Начало известности легендарных атаманов Сусара Федорова, Федца Александрова и Ляпуна Филимонова.

2 июля 1556 – взятие Астрахани. Вторая «минута славы» Ляпуна Филимонова, начало известности легендарного атамана Михаила Колупаева.

1569 год – войска Османской империи входят в Россию по рекам, пытаясь захватить окрестности Волги и Дона. Казаки практически самостоятельно выбивают вторженцев со своей территории.

Тут стоит пояснить, что быт разных «ветвей» казачества несколько различался. Если на Дону и Волге они жили в станицах и «городках» (крепостях), в последние из которых, если верить Скрынникову, женщины не допускались под страхом смерти (надо думать, медленной и после (или в ходе) массового изнасилования), то на Днепре в так называемом Запорожье формируется прото-государственное формирование под названием Сечь, которое становится административным центром днепровского (позже – «Запорожского») казачества.

1560-1570-е – царь Иван Грозный пытается подчинить себе Дикое Поле. На реках ставятся крепости, часть казаков поступает на постоянную службу государю. Их называют «служилые» или «городовые» казаки. По Скрынникову, вольные казаки относятся к ним как к изгоям и предателям, нарушившим негласный закон: «не целовать крест» царю. Того самого Филимонова, поступившего на службу, Круг вызывает в вольные станицы на суд и казнит. Из-за ярого сопротивления казаков попытки обуздать казачество прекращаются, однако класс служилых казаков никуда не девается и в дальнейшем станет одной из главных сил русского войска.

Читателю может стать интересно, почему русское государство мирилось с существованием у своих границ непокорных агрессивных полувоинов-полубандитов? Ну, во-первых, как я уже сказал, они были полезны во время крупных войн даже в качестве добровольцев. Во-вторых, они были как бы «буферной зоной» между Московским царством и агрессивными соседями. Защищая себя от татар, турок, поляков, ногайцев, казаки тем самым воленс-ноленс защищали и российские границы.

Впрочем, бывали и отдельные эксцессы:

1570-1580-е – Ногайская Орда становится вассалом Ивана Грозного, но отдельные ногайские феодалы продолжают набеги на пограничные регионы Руси. Страдают от них в том числе волжские казачьи станицы. В 1580 или 1581 казаки во главе с легендарными атаманами Богданом Барбошей, Иваном Кольцо, Никитой Паном и есаулом Саввой Болдырей наносят ответный удар: захватывают и сжигают дотла столицу Ногайской Орды Сарайчик, перед эти вырезав под ноль его население.

1581 год – те же казаки на волжской переправе грабят направляющееся в Москву ногайское посольство и убивают всех, кроме посла ногайского правителя Урус-бия. За это царь объявляет всех перечисленных вне закона и назначает награду за их головы.

1570-1580-е – Москва начинает терпеть катастрофические поражения в Ливонской войне, из-за чего Иван Грозный увеличивает налоги (а феодалы, соответственно, начинают выжимать из крестьян все соки), а в 1581-м отменяет право крестьян перейти от одного феодала к другому в «Юрьев день». Это считается началом закрепощения крестьян. Поток беженцев в Дикое Поле кратно увеличивается.

1581 год – уже в третий раз происходит восстание черемисов (марийцев) и других народов Поволжья. Москва начинает карательные походы, при этом, как свойственно российскому государству на протяжении большего периода его существования, не разбирая, где виноватые, а где невиновные. От неизбирательного применения царём силы страдают и казаки.

157? – 1581 гг. – атаман Ермак Тимофеевич участвует в Ливонской войне в числе казачьих наёмников, управляя отрядом в несколько сотен волжских казаков.

1582-1585 гг. – отряд из восьмисот казаков во главе с атаманами Ермаком, Иваном Кольцо, Никитой Паном, Яковом Михайловым, Матвеем Мещеряком и есаулом Саввой Болдырей, ранее служивший купцам Строгановым, захватывает Сибирь. Видимо, изначально они пошли туда по своей воле, чтобы создать там эдакое «новое Дикое Поле», поскольку старое царь пытается прибрать к рукам. Однако столкнувшись с трудностями в виде восстаний местных народов, в 1583 году Ермак «бьёт челом новым сибирским царством», то есть отдаёт царю Сибирь, признав себя его вассалом. В 1585 Ермак погибает, татары выбивают казаков из Сибири, однако вскоре туда возвращается регулярное московское войско и начинает покорение региона путём резни непокорных народов.

Конец XVI-начало XVII вв. Казаков-участников «Сибирского взятия» вынуждают

перейти на службу царю. Тех, кто отказывается, безжалостно казнят. Иван Грозный умирает, его преемники продолжают политику по «прижиманию к ногтю» казачьей вольницы: по всему Дикому Полю вырастают крепости и остроги. Казаков не гонят силком на государеву службу, но лишают их возможности кормиться разбоем: на любой рейд или грабёж войска отвечают репрессиями. Наиболее известные «воровские» (непокорные Москве) атаманы, вроде ветерана Сибири Матвея Мещеряка или Богдана Барбоши (настолько убеждённый «анархист», что в своё время отказался идти на службу Строгановым и соответственно не попал в Сибирь) либо казнены, либо убиты в стычках с царской армией.

Конец XVI-начало XVII вв. Речь Посполитая (федерация Королевства Польского и

Великого княжества Литовского) начинает принимать на свою службу запорожских казаков (изначально 300 человек, которые превратились в 300 крупных аристократических родов – «казачью шляхту»). Из них формируется Войско Его Королевской Милости Запорожское. Таких казаков (названных «реестровыми») наделяют землёй, превращая их фактически в дворянство, хотя и с определённым самобытным укладом. Независимые запорожские казаки по-прежнему существуют и иногда с переменным успехом набегают на Польшу, сражаясь со своими реестровыми сородичами (см. «Тарас Бульба» Гоголя). В историографии во избежание путаницы вторых называют Войско Запорожское Низовое.

1648-1657 гг. – Восстание Богдана Хмельницкого. Означенных Хмельницкий, происходящей из той самой «казачьей шляхты» (то есть, в сущности, даже не казак, а аристократ) выступает за отделение Войска Е.К.М. Запорожского от Речи Посполитой. Большинство реестровых его поддерживает. Запорожцы захватывают территории всего Черниговского и части Киевского и Брацславского воеводств и…

8 (18) января 1654 года – …по результатам Переяславской рады переходят на службу русскому царю Алексею Михайловичу вместе с контролируемой территорией. Так образуется Войско Его Царского Величества Запорожское. К нему также добровольно-принудительно (в ходе долгих «торгов») присоединяется прежде независимая Запорожская Сечь.

Отвлечёмся ненадолго от Днепра и перейдём на Дон и Волгу.

1570 год – с официального разрешения Ивана Грозного донские казаки основывают первую столицу (изначально в виде деревянной крепости) – Черкасск, ныне станица Старочеркасская в Ростовской области.

1606 год – восстание Болотникова. С подачи Ивана Болотникова, казака и бывшего боевого холопа (читай: раба) среди крестьян и холопов происходит восстание, которое поддерживают донские и волжские казаки. Восставшие выступают за Лжедмитрия II (которого считают царём Дмитрием Ивановичем). Непосредственными причинами послужили голод и вспышка чумы, которые народ посчитал «божьим наказанием» за то, что на троне сидит не «законный» царь, сын Ивана Грозного, а Василий Шуйский, преемник династии узурпаторов-Годуновых. Восстание подавлено в 1607 году.

В целом всё Смутное время (1598-1613(18)) – период постоянных бунтов со стороны донских и волжских казаков.

1707-1708 гг. – Восстание Булавина. Из-за Северной войны (1700-1721)

повинности крестьян усиливаются, и они массово бегут на Дон, откуда, как известно «выдачи нет». Однако Пётр I – закоренелый государственник, он отказывается признавать независимость Войска Донского, каковую признавал даже Иван Грозный. Он отправляет за беглецами свои армии, которые тупо ставят донского атамана Лукьяна Максимова перед фактом: на вашу свободу мы чхали и будем тут делать что захотим. Сбежавшие крестьяне присоединяются к отряду бахмутского сотника Кондратия Булавина, и тот встаёт на их защиту, начиная восстание. Оно оказывается подавлено… Нет, не так: утоплено в крови. Не менее восьми станиц уничтожены полностью вместе со всем населением. До трети (!) всего населения Области Войска Донского убито. В подавлении участвуют и служилые казаки, в том числе запорожские. Территория теряет свою независимость и полностью переходит под контроль России.

1708 – середина XVIII века – донцы массово уходят с разорённых опустошённых территорий на Кубань. К тому моменту там уже не менее ста лет жили казаки, но в настолько небольших количествах, что до этого момента их не принято выделать в отдельную «ветвь» казачества. Отсюда в историографии принято отсчитывать историю кубанских казаков.

Но пока, с вашего позволения, закончим с запорожцами.

Март 1709 год – восстание Мазепы. Гетман Войска Запорожского (верно служившего России с момента Переяславской рады) Иван Мазепа переходит на службу Карлу XII – королю Швеции, с которой Россия ведёт Северную войну. С точки зрения Мазепы, который, как и большинство людей того времени, мыслил феодальными категориями, он не сделал ничего предосудительного – просто перешёл от одного феодала к другому. Но Пётр I, напоминаю, был государственником и не мог такого простить. Поэтому…

25 мая 1709 года – …российская армия берёт штурмом Сечь и устраивает кровавую масакру. Алексашка Меншиков докладывает императору: «Знатнейших воров велел я удержать, а прочих казнить, и над Сечею прежний указ исполнить, также и все их места разорить, дабы оное изменническое гнездо выкоренить». Запорожская Сечь официально упразднена.
До самой своей смерти Пётр не позволит её восстановить ни на какой реке и ни под каким названием: Каменская Сечь (1709—1711) также оказывается ликвидирована.

1711 – под протекторатом Крымского хана, вне зоны досягаемости русского императора уцелевшими и не потерявшими волю к свободе запорожцами основывается Алешковская Сечь, но и она уничтожена в 1733-м во время Русско-турецкой войны (Крымское ханство было вассалом и марионеткой Турции, так что, воюя с ней, Россия воевала и с Крымом).

• В 1734−1775 гг. полулегально (формально под властью России, но фактически присутствует борьба за независимость) существует Новая (Подпольненская) Сечь, но…

• …с 1773 по 1775 происходит Восстание Пугачёва, жестоко подавленное Россией,

поэтому…

…в июне 1775 года по приказу императрицы Екатерины II Сечь и Войско Запорожское окончательно ликвидированы и не появятся больше никогда (не считая временных образований на территории других государств: Задунайская Сечь (Османская империя) и Банатская Сечь (Австрийская империя)).

Итак, мы последовательно рассмотрели, как каждая из «ветвей» казачества оказалась под властью Российской империи. Отныне государство выдаёт казакам земли в обмен на службу, что фактически делает их дворянством, хотя и с определённой автономией и уникальными бытом и традициями. С этого момента происходит постепенное «естественно-историческое расказачивание» (по выражению Большой российской энциклопедии): наделённые землёй казаки проводят свободное от службы время за её возделыванием, из-за чего разделяются на сословия: крестьян, помещиков и так далее. От остального русского народа их отличает только территория проживания, свой уникальный диалект, особый уклад жизни, отличные производственные и хозяйственные обычаи… Ничего не напоминает? Да, я только что перечислил признаки этноса: единство территории, общий язык, общие черты материальной и духовной культуры, общность исторической памяти. Фактически с момента вхождения в состав России казаки превращаются из сословия, этносоциальной группы, в отдельный этнос, делящийся внутри себя на классы и сословия.

Казаки отныне служат в регулярной армии, хотя и выделяясь в отдельный род войск, но это говорит не об элитарности, а о назначении. Эпитет «казачий» в названии подразделения имеет ту же функцию, что и «кавалерийский», «пехотный», «гвардейский», «драгунский» и так далее. Во время войн казаков используют в основном для грязной работы. Так,

В первой половине XVIII века в ходе освоения Сибири казаки были основными исполнителями геноцида коренных народов: чукчей, коряков и ительменов. Чукчей, которых они не могли победить силой (сейчас это может звучать смешно, но в своё время чукчи были грозным и жестоким воинственным народом, который настолько достал окружающие народы своими набегами, что те радостно становились под российские знамёна, лишь бы отомстить), было решено заражать оспой (им подбрасывали трупы людей, умерших от оспы) и травить алкоголем, зная, что у чукчей отсутствует фермент, отвечающий за метаболизм алкоголя, и они спиваются за несколько дней. Точное количество жертв оценить невозможно ввиду отсутствия данных об изначальной численности чукчей, однако несомненно, что была уничтожена большая их часть.

В 1863–1878 годах в ходе Кавказской войны кубанские казаки осуществляли геноцид черкесов, во время которого было уничтожено от одного до полутора миллионов (!!!) представителей адыгских народов и столько же было насильственно выселено в Турцию. В общей сложности черкесы потеряли умершими и переселёнными до 97 процентов населения. К слову, Россия геноцид так и не признала. Даже траурный день 21 мая, который на международном уровне известен как «День памяти жертв геноцида черкесов» в России официально называется «День памяти жертв Кавказской войны».

В 1881-1882 годах на юге Российской империи (в основном на территориях современной Украины и Молдавии) прошли еврейские погромы, в ходе которых было убито в общей сложности несколько тысяч евреев, несколько десятков тысяч потеряли имущество, в следствие чего более двух миллионов евреев покинули страну. Погромы осуществлялись при полном попустительстве российского правительства, но самое активное участие в них приняли казаки.

В 1916 году на фоне поражений в Первой мировой войне правительство вводит продразвёрстку, то есть, попросту говоря, облагает крестьян налогом в виде зерна и хлеба. У тех, кто не хочет отдавать добром, отнимают силой. Осуществляют отъём, вестимо, казаки. Кстати, это может быть интересно антисоветчикам: большинство людей уверено, что продразвёрстку начали большевики. На самом деле, они её только продолжили.

К концу XIX века одновременно с отмиранием дворянства (превращением его в «чиновничье сословие»), казаки остаются единственным профессиональным военным сословием. Если представители других слоёв населения попадают в армию опционально (по призыву или добровольно за деньги), то любой мужчина из станицы по достижению определённого возраста (индивидуально, но обычно от 15 до 18 лет) в обязательном порядке отправляется на службу в одно из казачьих подразделений. К этому периоду казаки выполняют уже практически только полицейские функции, что в отживающей свой век Российской империи означает: разгоняют демонстрации и рабочие выступления.

Весна 1902 года – в Полтавской и Харьковской губерниях происходит крупное крестьянское восстание, в котором участвуют до сорока тысяч человек. В его подавлении активно применяют казаков. Так, три взвода казаков разгоняют восставших в селе Шаровка Богодуховского уезда. Более ста человек выпороты нагайками, многие арестованы и отправлены в тюрьму и на каторгу. В 1903 году помещик Леопольд Кёниг, владеющий Шаровкой, решает её выселить (усилиями опять-таки казаков), после чего показательно сжигает дотла, перепахивает землю и высаживает там лес. В общем и целом, в ходе восстаний, не считая массовых бессудных экзекуций, было предано суду 1092 человека, из них 836 приговорены к тюрьме, на крестьян возложено возмещение убытков в размере 800 тысяч рублей (что в то время означало фактическое долговое рабство, так как выплатить такую сумму они заведомо не в состоянии).

Ноябрь 1902 года – крупная рабочая забастовка в Новороссийске, которая к концу месяца перерастает в остановку всех работ в городе. На разгон многотысячной демонстрации отправляют две сотни местных казаков, но они не справляются, поэтому дополнительно перебрасывают две сотни из Ростова.

Ссылка на вторую часть: («КРАТКАЯ ХРОНОЛОГИЯ КАЗАЧЕСТВА В ОБЩЕМ И КУБАНСКОГО В ЧАСТНОСТИ», ч. 2)

Отложив альбом в сторону и взяв с края стола полотенце, хозяйка промокнула разлившийся чай.

— Ничего, ничего... Отстирается... А шо это тебя так?

— На дне что-то показалось... Насекомое...

— Насекомое в чае? — удивилась Мария Ивановна. — Да быть такого не может...

— А если уш и было, — поддержала диалог Пелагея Прокофьевна, — ты городская шоли насекомых бояться?

— Нет, но... — Каллиста не смогла признаться, и покалывающее ощущение в пятках вернулось. — Думаю, мне пора домой. Мама ждёт.

— Уже? — удивилась Маняша.

— Да, я ненадолго заскочила...

— Ну бехи, бехи... — провожала бабуня. — Я уш скоро тоже буду...

Быстро надев туфли, Каля выбежала во двор. В слепой зоне глаз ей постоянно мерещились чёрные тени, из-за чего ускорялся и шаг. Осматриваться не было желания. Знала, что раз тихо, значит и никого. Это было слишком парадоксально: в кипящей бурной жизнью станице с разного рода скотом, птицами и питомцами, всё утро было тихо. Словно кто-то выкачал воздух, создав вакуум, сквозь который не пройдёт ни один звук. Или это не весь мир живёт без воздуха, а только она — время от времени. Ведь люди всё ещё работали, общались, гуляли и играли. Только она, неприкаянная, ходила с места на место.

Идти домой ей пока не хотелось. Она решила дождаться того момента, когда сможет зайти вместе с бабушкой, дабы не оставаться с матерью наедине. Не сейчас.

— Малиновка, малиновка! — крикнула какая-то девочка, и чёрная тень пролетела на глазах девушки, спутав ей все мысли.

Она почувствовала, как что-то невидимое стукнуло её в грудь, перекрыв кислород. За тенью последовали яркие, сменяемые одна за другой картины: алое небо с перистыми облаками над диким полем, высокий и большой костёр, над которым висел наполненный мясом и водой конский желудок в качестве котла посередине, скифский курган, жертвоприношение, битва лучников, где она целится в Санерга, чтоб что-то ему доказать, и он рассекает ей щёку.  В ответ девушка попадает в его бедро стрелой, глубоко засевшей. Но мимолётная победа не приносит желаемого чувства восторга и успеха, а, скорей, подпитывает страх и вину. Сменяемые элементы в быстром темпе, словно кто-то танцевал, показывая их ей: золотая чаша, шкуры, реки крови, мечи, копья и стрелы, создающие царапины и шрамы на мускулистом теле, напоминающем уже не столько... сокола, сколько медведя... Хитрая ухмылка и пустота. Темнота. Каллисте показалось, что она ослепла: смотрит, но ничего не видит — сквозь веки даже не проходит луч света, хотя стоит здесь, на дороге, под полуденным солнцем. И по спине вновь и вновь проходил первобытный страх, ведь чернь создавала образы существ и людей, которых она не хотела бы видеть. Словно Санерг здесь, рядом, подошёл к ней как ни в чём не бывало, потянув свою жертву за руку. И девушке пришлось ступать наощупь за его очертаниями, пока каждый шаг раздавался бульканьем, рисуя большие и бледные круги, как будто это была не земля, а спокойное озеро, в коем она купалась ещё этим летом. Правда, ходить по воде Каллисте не приходилось. Он остановился и, отпустив её руку, исчез.

Краски вернули её к жизни, и от неожиданности у девушки закружилась голова. Ноги подкосились, и, упав в пожухлую траву и корневищные растения, девушка осмотрелась. То самое поле, на которое бежала ещё этим утром. «Но зачем? Чего я не способна была увидеть? Что хочет мне сказать парень?» — думала она.

Привстав, Малиновка пошла неторопным шагом вдоль поля, повторно начав его изучение. Каля была уверена: это была та самая земля, на которой когда-то жрец приносил жертву богу Арею, та самая, где стояло сгнившее дерево, существующее тысячи лет назад, та самая, где... Курган. Здесь, до прихода археологов, был скифский курган. Всё казалось нереальным, больным и невозможным. Не обряды варваров, не существование жизни до нынешнего века, а то, что с ней общался мёртвый дух, показывая вещи, что не мог видеть обычный человек. Только разве что больной шизофренией был способен на это. Она вспомнила легенду про «Прощальный курган» не просто так, ведь если отец умер на войне, то, может, земля со скифского захоронения лежит на его могиле? И это теперь связывает её семью с Соколом? Что если и Санерг, и Андрей даже ели когда-то на одном месте? Ведь казаки трапезничали на курганах, устраивая привал не хуже скифских.

Во всём Каллиста видела высший смысл, и каждая новая мысль как будто бы подтверждала её теорию, в которую она искренне верила. У человечества так было всегда: одержимый гипотезой видит во всём подтверждение собственной точки зрения, однако, доказательств не имевши, не подтвердишь, подвергнешься жёсткой критике. Значит, нужно сделать то, ради чего она в первый раз пришла в гости к Марии Ивановне, но на что не хватило духу: столь горько было постороннему человеку рассказывать.

Малиновка встретила бабушку почти у ворот подружки, в шагах ста от них.

— И долго уш ты здеся подшидаешь?

— Совсем чуть... Я на поле ходила, гуляла.

— Ишь чего удумала! И шо забыла только? — спрашивала бабуня, медленно шагая в сторону дома. Каля шла следом. — Своего уш вестника?

— Домой идти страшно, — призналась девушка. — Мама рассказала, что отец дезертир и его убили свои же. Но я не могу понять... Почему?

— Враки! Шо за глупость этакая?

— А как же всё тогда было?

— Видеть ли, красные нас не любили... Геноцид казачества, расказачивание, ликвидирование нас как сословия, вызвало в сороковых летах великое присоединение казаков к силам немецкой армии: наш захотел мести. Так много людей перешло на сторону Германии и убивало своих ше, столько уш партизан погибло от руки казака в содрушестве с немцами...  За это при окончании войны их и выдавали насильственно Великобритания и США, после наших-то отправляли в ГУЛаг за измену родине. Там и поумирали, много, не все. Однако не было там Андрюши! Он уш не мог. Знаю, вырастила его сама, своими руками и силами нянчила. Не мог! Даше если и попал бы, то по ошибке.  Не разбирался тогда уш никто...

— Но где тогда мой папа?

— Я уш догадывалась, что помер... — продолжала она начатую песню. —  Никак, помер... Иначе давно бы вернулся домой... Он ведь так тебя любил, Калленька! Так любил... Враки! Враки плодит твоя мать, сволочь этакая, про твоего батьку! — бабуня возвела руки к небу, остановив собственный шаг, но, что-то укоризненно обдумав, успокоилась. — Глупая не мошет это приняти и сводит себя с ума.

— Да как же он умер? — спросила Каля, задержав дыхание.

— Прости, — в старых морщинках глаз появились слёзы, — не знаю я.

Они подошли к хате, и бабушка сразу направилась внутрь, проверить, как там невестка. Каллиста же пошла в сторону огорода. Сейчас там рос белый виноград, привезённый ещё отцом. Набухающие гроздья спелой ягоды нависали над её головой, греясь на солнышке. Об этой культуре она лично заботилась, и ей даже как-то тревожно было  вкушать свои труды, так что предпочитала оставлять бабуне и маме: когда Малиновка брала ягоду в рот, всё в ней сжималось, словно ест подарок, который нельзя трогать до Рождества или Пасхи, тайно отмеченных в большом календаре. Тонкими и хрупкими пальчиками она прикоснулась к листьям винограда, будто этот контакт мог приблизить к мёртвому. «Ну где же ты, папа?» — спрашивала она про себя. Отвлёкшись, заметила, как небо начало постепенно темнеть с приближением вечера, но вовсе не от заката: с запада врывались в синь могучие серые тучи, предвещая обещанный ливень и грозу.

Каллиста нехотя зашла домой, прислушиваясь и испытывая покалывающее, взбудораживающее ощущение во всём своём теле. Но в хате не было тихо, что сразу внушало доверие. Девушка не хотела болтать с мамой, упрашивать бабушку, смотреть на какие-либо сцены, поэтому быстро прошмыгнула в свою комнату, оставив около кровати туфли, стянув и вчетверо сложив платок у изголовья, сняв тёмно-красное с белым горошком платье. На ней осталась лишь одна рубаха, которой она пользовалась как ночною. Ничего не говоря родственницам и не зажигая в комнате свет, она тихонько залезла на кровать. И, уложившись как можно мягче и теплее, под своим тяжёлым пледом, мгновенно уснула, не замечая даже множества чёрных точек на стене: насекомых.

Она не могла сказать, как очутилась там, и был ли это сон, или наяву она бродила в этом месте, или было то очередное воспоминание о сне, которое ей сегодня вышла честь пережить ещё раз. Всё то же дикое поле, а вместе с ним и полюбившийся курган — могила какого-нибудь короля скифов, от которого нынче остались лишь разные кусочки в различных музеях страны, возможно, собравшиеся в одном, если не у исследователей...

— Ну и как? Исчез? — с ухмылкой спросил жрец. Он посмотрел на её ночную рубаху с горьким умыслом, и она смутилась от этого взгляда, прочитав нескромное желание по глазам.

— Не исчез, — с лёгким разочарованием ответила девушка, скрывая в своём голосе надежду.

— Иди за мной, — протянул Санерг руку, и Каллиста ему не противилась.

Отношение к нему как будто бы переменилось, по неизвестной причине она доверилась варвару. Казалось, что дух давно уже прошедшего времени знает ответ на те вещи, которые ей больше не поведает никто другой. Он посадил свою жертву около края кургана, а сам в своём сереньком плаще прошёл дальше к своим людям, разодетым в различную, яркую и странную одёжку. Вместе они, напевая медленную песню хором, пустились в пляс, напоминая смесь русских хороводов и традиционных иранских танцев: народ раскидался кругами вокруг насыпи, приближаясь к нему и вскидывая руки к своему божеству, отбегая после обратно, затем разъединялись крепкие руки и кружили друг с другом женщины и мужчины, меняясь, и снова возвращались к хороводу. Перед Каллистой летали жёлтые, красные и коричневые ткани, вскруживая ей голову. Жрец отбился от этой орды, и люди начали петь песню бога молний, раздаваясь одним большим раскатом грома. Лишь сейчас Малиновка под сопровождение страшно издаваемых звуков вскинула голову, чтоб посмотреть на небо: чернее ночи были тучи, а вдалеке виднелись первые фиолетовые вспышки. Ветер, старый друг, дул в спину, и тёмные кудри закрывали её лицо.

Сокол кинул первые варёные куски конины на землю, и мухи, оставляющие своих личинок во всё ещё лежащем на траве сыром мясе и внутренностях, подлетели к нему, окружив, но не касаясь: горячо. И теперь, медленно подняв и резко опустив руку, словно подавая команду «марш!», варвар объявил начало трапезы. Дикари умолкли. В чаши сливалась странная жижа, именуемая супом, и люди, явно давно не жравши, чавкали, стучали ложками и хрустели костями, кидая их обглоданными в огонь, что поднимался всё выше к небу под симфонию настоящего грома.

Санерг упал на колени, вонзив в отложенное сердце коня свой акинаки, и, взмолившись Арею, из-под шоколадных кос взглянул на Каллисту. Сердце коня, пронзённое и прибитое к земле, забилось, а парень уже держал путь к ней, окружаемый теменью мух, бросивших свою добычу. Он взял казачку за руку, и та последовала за ним. По спине девушки бежали мурашки каждый раз, когда случайно сбившееся насекомое врезалось в её тело, из-за чего она всё ближе становилась к Соколу, схватив его под руку. Парень вёл Малиновку прямо к очагу огня, жёлтые языки которого покрывало тёмное небо.

Они прошли сквозь него, и девушка чуть бы не упала назад, вглядевшись в общую картину. Спасло то, что варвар придержал свою жертву, не дав ей упасть. Перед ними была война и почти чужая для Кубани земля: Дон. Взрывы, ржание лошадей, пыль, стрельба и кличи, крики людей, женский далёкий плач. Кони под седоками необъяснимо чувствовали своих хозяев, казаков — видно было, что в бой тоже шли насмерть. Происходящее слабо, но насторожило.

Среди сотни лиц куда-то спешащих на своих лошадях, Каллиста увидела отца в своей казачьей папахе, представляющейся в виде чёрной шапки из меха овчины, белом бешмете, рубахе, и тёмной черкесске поверх. В руках его блистала окровавленная шашка. Андрей куда-то гнал на своём Тихоне, цвета вороньего крыла, пока немец не подстрелил лошадь, угодив в самое бедро так, что та сбросила батьку. Не останавливаясь во всей суматохе, чтоб, чего доброго, не задавили, он бросился на врага, избегая каждой его пули — не зря заговор да божью веру с собой в кармане носил! Вытирая с шашки кровь побеждённого, Андрюша обернулся на зов чужого голоса, девушки, что казалась неведомой и близкой, будто бы незнакомой, но звавшей именно его:

— Папа! Папа! Папочка! — бежала к нему со всех ног Каллиста, вытирая слёзы и откидывая чёрные запутавшиеся волосы назад, босиком и в одной лишь рубахе. — Папочка!

Мужчина стоял на месте, пока не увидел, что девчушку, чем-то похожую на Настёну, вот-вот подстрелит стоящий за её спиной немец.

— Глупая, падай! Сгруппируйся! Подстрелит же! — бежал к ней отец и, желая лишь прикрыть гражданку за собственной спиной, в своём смертельном рывке и в тридцати метрах от неё, подняв неосторожно ногу, подорвался на мине.

Каллиста в шоке упала на колени, прижав к ним голову и прикрыв её руками: столь близкий взрыв оглушил казачку. Не сумев понять, почему папа не подбежал к ней и не обнял её так же сильно, как она бы того хотела, чтобы сказать пару слов о том, как же сильно его любит, Малиновка приподняла взгляд, страшась невидимой угрозы, однако весь мир опустел. Ёк. Война куда-то исчезла, а выстрелов и взрывов здесь больше не производилось. Лишь кровь и мясо, смешанные с оседающей со скифского кургана, из кисета отца, и донской землями.

— Папа! — на лице постепенно отражалось осознание, к которому прибавлялись бестолковые слёзы. Каллиста колошматила землю от безысходности, боли и невыносимого чувства вины, что кислотой прожигало её внутренности.

Над полем поднялся сильный ветер, солнце закрыла чёрная туча, сверкнула молния раз, пропала пыль и кровь от отца, сверкнула молния два, на плечо девушки положил руку скиф, сверкнула молния три, и они оказались в окружении его народа, ведущего хоровод вокруг них, пока от огня оставались лишь мерцающие в темноте угли.

Каллисте казалось, что ей просто переломали хребет, сделав инвалидом, и выпотрошили после так же, как и коня. Санерг тем временем вытирал с её щёк солёные, горькие слёзы, прикладывая после пальцы к губам и слабо шипя.

— Малиновка, слезами тебе его не вернуть, — шептал он ей на ухо.

— Тогда я иду за тобой, — решительно сказала она, всматриваясь в карие узкие глаза, тёмную бородку. — Следую за тобой.

Сокол хитро улыбнулся. На другой расклад он и не рассчитывал: жертва попала в капкан, и теперь её душу легко можно было разодрать.

Ночью Каллиста исчезла из своей постели, бабушка и мать не помнили, вернулась ли она вообще в хату. Малиновка с того дня считалась без вести пропавшей. И только ветер знал, что на месте того самого кургана, на самом дне ямы, темнее и ниже любого колодца, лежала в белой рубахе и с тёмными кудрями девушка, что стеклянными белыми глазами смотрела на серое небо, с которого срывался дождь, пока кочевой народ засыпал её землёй. Правда оказалась смиряющей.

Опомнившись через версту, девушка прислонила к груди почти расплетённую косу и воскликнула:

— Ой!

Ветер ответил шелестом пожелтевшей листвы, и чёрные волосы упали на лицо, рассыпаясь волнами на плечах. Нужно было возвращаться и искать платок, иначе, чего доброго, рассердится мать. Карие глаза выглянули из-под тёмной шторы: хата далеко. И в пятках всё так же оставалось покалывающее и нетерпящее ощущение, ведущее всё дальше к полю. Каллиста не могла объяснить, почему её так туда несло, для неё был всего один ответ: «Сон вещий не терпит».

— Чего доброго рассердится, чего доброго, рассердится... — перебирая волосы пальцами и разделяя их на три равных части, начала заплетать их в косу — от нервов, ведь понимала, что ветер снова распустит.

Каллиста прошла меньше половины обратного пути и заметила на каменистой дороге с пожухлой травой свой чёрный платок, расшитый пёстрыми цветами, прибившийся к деревянному забору. Она сама вышивала малиновые, оранжевые и жёлтые цветы с красными сердцевинами и узорами. Это именно мама купила на ярмарке кусок ткани и нитки после того, как девушка очень долго упрашивала её. И теперь носила кривой и с угловатыми деталями, но пёстрый платок, когда больше никто ничего подобного в их станице не носил — из молодых. В их кубанских землях было переселение колхозников со своими семьями из самых разных краёв необъятной страны, причём внутренняя миграция происходила не по желанию, а распределению во благо общества. И если старшие казаки не видели никакой странности в её наряде, то «чужие» иногда обращали внимание, особенно дети, прозвавшие её «Малиновкой» —  птичкой, имеющей пятнистую коричнево-белую окраску с ярко-оранжевым пятном, в которое как будто макнули лоб, щёки, шею, грудь и брюшко пернатой.

«Главное, шоб тебе голову не пекло, а то, шо эти клопы говорят — это нишего, нишего... Дурень одна, ты уш и не думай об этом!» — говорила бабушка, любуясь чистотой и красотой своей внучки, напоминающей ей собственную молодость.

У малиновки, однако, было и хорошее значение. Бабуня сказывала Каллисте легенду о том, как зарянка подлетела к Иисусу, нашему спасителю и мученику, с маленькой веточкой вербы в своём чёрном клюве, символом его победы над смертью. После чего, увидев алую струйку и бросив ветвь, вытащила из его чела терновый шип, и грудка с щёчками небольшой птички окрасилась в ярко-оранжевый цвет от его капель крови.

И хоть вера была под запретом, а церкви давно разрушены, внучка унаследовала от бабки православие, веря в Христа скромно, по-тихому и глубоко в душе. И потому такое переиначивание прозвища отзывалось в ней, понемногу грея душу. Не в её силах было проверить, капала ли кровь Иисуса на малиновку, и следовательно она верила каждому слову бабуни, словно то были уста святого, возможно, пророка.

Каля подняла платок с земли, вглядываясь в свои слишком смелые и амбициозные для неторопной работы стежки на чёрной ткани. Уголок губ качнулся в полуулыбке, на душе уже стало легче. Пока кто-то легонько не коснулся плеча, отчего девушка мгновенно обернулась: позади ничего не оказалось, всё те же деревья и отдалённые, одноэтажные дома семейства Филинских с серыми крышами — шифером. Отличались лишь их окна и стены: у старших в семье серый кирпич и деревянные, слегка запылённые окна из дуба, у младших — белый кирпич и окна из ясеня, крашенные белым цветом. А над ними перистые облака в голубом небе — к дождю. И лишь ветер игрался с её тёмными волосами, всё время кидая их на лицо. Значит пусто. Значит, никого... И почти тихо.

Она сжала в руке свой пёстрый платок, дозволяя темени волос всё так же развиваться: подвязывать их не было времени, да и пора поспешить.

Спешить? Пёстрые цветы почти не было видно, пока Каллиста бежала за чем-то неизвестным, скрывая ткань в своих руках за тёмно-красной в белый горошек юбкой сарафана, с кружевом на подоле. Ей нужно было лишь убедиться. Хотя бы поверить, что это место действительно существует и может остаться таким же неизменным спустя десятки веков. Она выбежала на поле, которому не было ни конца, ни края, озираясь по сторонам, словно ответ должен лежать... или стоять? на поверхности. Девушка вглядывалась в каждый камень, землю, ландшафт местности. И ничего. Никакого знака, всё та же нещадящая пустота. Хоть копай, хоть провались.

Каля осторожно растянула смятый платок, положив его на камень и придавив носком обуви, чтоб не улетел. Она завязала кудрявые и запутавшиеся волосы в широкую косу, надела платок и, в последний раз оглянувшись на «дикое» поле, покинула его с тем же разочарованием, какое было у мальчишек. И лишь что-то далёкое, почти незаметное для неё, смотрело ей вслед, не сумев сказать: «Я здесь. Я здесь».

— Глупая самонадеянная дрянь! Искать то, чего не существует в природе! — говорила сама с собой казачка. — И что только бабка с мамкой скажут на то, как я всё утро не в доме, а в погоне за своим сном? И так думают, дескать, засиделась в девках, за ум пора, замуж... Но да за кого идти-то?

Так она и шла, и лила бубнёж под нос, глаголя о том, какие парни нынче не те, как казаков, поди, почти и не осталось уже в станице, перебирать не из кого, а за того же белоруса, хохла или обычного колхозника не пойдёт. Не пойдёт и всё! Не их это родина, не их места, не жили они здесь ещё лет тридцать назад, до всего массового голода, расказачивания, войны. Так и как этим пакостникам она доверит собственную жизнь? Другое дело был её отец. Статный, красивый, черноволосый и в целом завидный мужик. Казак! По десятое колено казак! Ещё его предки были осмелевшими крестьянами, сбежавшими на эти земли. И для неё те люди, что приехали по чужой указке — были настоящим дестроем. В их душе не было той свободы, коя имелась у её отца. У её крови.

Каллиста ступила на порог, чуя уже что-то неладное, тормозящее и отталкивающее от двери: из хаты не доносилось ни единого звука. Две мамаши дома и тишина. И только от шелеста листвы она обратила внимание на ветви: ни одного птичьего голоска ни с деревьев, ни с крыш, ни в небе — к чему недоброму. Непослушная рука неохотно открыла дверь в саманный дом, от страха она её тут же одёрнула, зажмурив глаза: как маленькая девочка думала, что сейчас пойдёт наказание и прямо на пороге тряпками изобьют; но никто не тронул — некому было трогать. Казачка прошла дальше в хату, прикрыв за собой тяжёлую дверь. В доме пахло одновременно чем-то подгорелым, тухлым и сыростью, словно прошёл дождь, потушивший горящее дерево с птенцами в гнезде, что в агонии бросались на землю с ветвей, издавая последний зов к родителю. Половицы скрипели под ногами, выдавая Калю, старающуюся идти тихо, дабы не получить тумаков, но разведать домашнюю обстановку.

Резкий, непонятный и раздражающий тишину шум донёсся из второй, родительской комнаты. Самой дальней и тёмной во всём доме. Пол перестал скрипеть: девушка боялась туда идти, по спине бежали мурашки. Звук повторился. Ещё. И ещё. Она прислушивалась к нему: шум напоминал пердёж, разбитый фарфор и крик. Возможно, всё вместе. «У казака не должно быть страха!» — подумала Каллиста и побежала до комнаты, остолбенев около порога, вглядываясь в черноту.

Перед ней ещё в ночной рубашке стояла мать: волосы были превращены в  серое гнездо, в руках разбитый кувшин, от которого текли капли крови, где-то в углу силуэт бутылок из-под белой водки. Она была очень рассержена, и девушка не знала, что могло послужить причиной. Малиновка сделала два шага назад, и после обращения матери к ней, как та её заметила, рванула к выходу, чуть бы не теряя обувь. Гнездо дёрнулось в сторону Каллисты.

— Дрянь! Дрянь! Чё-ё-о-ртова дрянь! Тварь! — вскипела женщина, глаза которой сверкали чем-то недобрым, злым и неизведанным, метая искры в разные стороны. — Да-а, беги как и твой отец! И твой дезертир! Позо-о-ор!

— Что? — Каля остановилась одновременно с ней.

Женщина увидела на свету пораненную руку и вытерла её об светлую, широкую ночную рубашку, оставив на ней длинный багровый след. Сверкающие глаза вновь всмотрелись в Каллисту, а губы сжались тонкой нитью. Казачке даже показалось, что она проглотила язык, так сильно что-то неизвестное боролось в ней.

— Что?!

Тишина.

— Да скажи уже!

— А ты думала, почему он не вернулся? Умер? — женщина от собственного бессилия упала на землю, залившись закатывающимся смехом. — Глупая! Ну и дура! Папочка — герой, ага!

— Он был твоим мужем! — не понимая сути иронии, не сдавалась Малиновка. — У вас ведь была любовь...

— Ага. А потом его забрали в плен немцы, и по возвращении свои же сдали, свои же расстреляли. И похоронен был как собака. Хуже псины, — у неё был злой смех, да и пахла она неприятно, спиртом. Дочь присела рядом с ней, внимательно слушая, не сдерживая слёз от последующих слов. — Ты дочь козла, — шептала Настасья, успокоившись, — запомни это.

Каллиста привстала и, взявшись одной рукой за свою тёмно-красную юбку и вытерев другой слёзы с малиновых щёк, ушла. Ей хотелось найти бабуню, узнать, как всё было на самом деле. Небось, опять у Мироновых сидела, оставив маму одну. И вот до чего она дошла от горя.

Анастасия, мать, и правда любила Андрея Степановича — «венок храбреца», как шутили родители между собой, переводя значение имени. Дочь же они назвали по-православному: «Каллистой» — «наилучшей», считая, что именно их потомок будет самым прекрасным и храбрым. Настя так любила, что почти умерла от горя, когда узнала, что случилось с мужем. Женщина стучалась об пол и дверные косяки, скуля, что любимого больше не вернуть, ненавидя эту жизнь, проклиная войну, немцев, казаков, моля Бога, чтоб милый вернулся. И в ответ тишина. Тишина. Только новые, мерзотные факты, уничтожающие её разум, личность. Ей не хотелось больше жить, была слишком слабой для этого  — вся сила принадлежала Андрею. Это он из сильной и крупной казачки с формами создал ласковое, слабое существо своим мужеством, пониманием и теплотой. И так же забрал данное им. Точнее, война забрала, оставив их семью ни с чем.

Сначала она молчала, что отец умер. Потом начала всё чаще выпивать. А теперь... Сегодня с души матери упал камень размером с Чёрное море. Она всё рассказала. Эта боль, это горе больше принадлежали не только ей. Настасья отдала свой крест дочке. Теперь ей волочить его за собой. Даже когда Настенька умрёт, даже когда Каллиста умрёт, крест всё ещё будет на их плечах, на шеях их детей, как кол в земле.

Она не винила маму за ту боль, страдания и тяжести, что выпали на её неизвестную женскую долю. Знала, что в ней заложено человеческое страдание, о котором не говорит. Каллиста лишь чувствовала себя обманутой: построенный на чужих рассказах идеал отца был разрушен, а вместо него что-то тяжёлое, колючее, как снежный шар с множеством ледяных игл в самом сердце девушки. И растопить их могло лишь воспоминание о сне, обволакивающее и кормящее надеждой, что, возможно, это и не сновидение вовсе? Во всяком случае, с четверга на пятницу снятся вещие сны, хоть что-то да значит. Главное найти бабуню — а там разберётся. Не обращая внимания на соседей и одноклассников, перистые облака и ветер, она старалась вытолкнуть из памяти воспоминание о сегодняшнем диалоге с мамой, расщепляя её на хорошую — когда не пьяна, и на плохую — как сейчас. Так Каля могла сохранить любовь. У неё не было желания сбежать куда-нибудь далеко и надолго, ей казалось, что всё происходящее — норма, ведь сравнивать было не с чем.

Бабушка, в стареньком, выцветшем, жёлтом платье и с деревянным гребешком в седых волосах, действительно сидела у Мироновых, попивая чай. В этих встречах она находила собственную отдушину: покой от сходящей с ума невестки, от бессилия и незнания судьбы младшего сына, от непослушной, но смелой и чистой, как белая лилия, внучки, от бесконечных дел в колхозе и дома. Только крепкий чай с кусочком сахара и баранками. И так они с Маняшей могли выпить три, четыре  чашки...

Каллиста, развязав и спустив платок на узкие плечи, трижды постучала в дубовую дверь. Из-за неё послышалось слабое «входите», и девушка толкнула дерево вперёд, тут же прикрыв за собой. Кирпичный дом Мироновых был поделён всего на две комнаты: маленькую спальню и одну «общую» — гостиную. У хаты Каллисты же было нетипичное для саманного дома количество комнат — три: последняя являлась пристройкой специально для неё.

— Проходи! Проходи, не стесняйся! — звала старуха за стол с бежевой скатертью.

— Шо дома случилось? Щёки аш красные... — Беспокоилась бабушка.

— Да ну! — отмахивалась Каля, разувшись и оставив туфли около двери. — Запыхалась просто!

— Курицы! Совсем забыла про куриц! Голодные! Скоро собаку съедят! — Миронова вскочила с места и уверенным шагом направилась в своих домашних тапочках на улицу. — Ну что ты стоишь, Каллиста? Проходи за стол! Сейчас буду...

И, взяв миску с намешанными зерновыми с крайней тумбы от двери, вышла во двор. Каля, проводив хозяйку дома взглядом, села за стол подле бабушки.

— Ну я ш тебя зна-а-аю... — шептала бабуня. Она отодвинула чашку к середине стола, сложив руки на её месте и подавшись всем корпусом вперёд.

— Мама выпила...

— Тут дело не в матери, я ш ви-и-ижу-у-у... Кто он?

Сердце внучки больно кольнуло. Ёк-ёк. Ёк-ёк.

Она даже не принимает какую-либо ответственность за маму. Ёк-ёк. И она заметила, что-то не то и не так. Ёк-ёк.

— Почему ты именно в этот день оставила маму там? Сегодня же годовщина...

— Настя уш взрослая, я не нанималась ш ей нянькой, когда Андрей привёл её в наш-ш дом, в день их свадьбы... Кто он?

— Ты не поймёшь... Он из какого-то племени...

— Племени? — удивилась бабушка. — История ш Северного Кавказа давно прошла... Вот те раз... Откуда он?

— Его нет, — девушка замялась.

— Как это?

— Он мне приснился.

— Да-а... Тупик... Мошет тебе в сон наведался кто-то из древнюших обитателей? Меот или скиф-ф?

— Кто-кто? — ввязалась в разговор хозяйка, оставляя миску на прежнем месте и усаживаясь за стол.

— Кто? — поддержала внучка с внушаемым интересом: знала ответ на свой вопрос, но не могла вспомнить деталей. — Расскажешь?

— И шо? Не слышали шоли? — спрашивала Пелагея Прокофьевна, переводя взгляд с Марьи Ивановны на Каллисту Андреевну. — Во всех газетах ше было! Ох!

— Бабуня, ну расскажи же! — умоляла внучка.

— Недавно археологи раскопали меотско-скифские останки... Смеют предполошить новые сведения о их древнюшем быте.

— А как они выглядели?

— Как выглядели? — посмеивалась бабуня, глаза заискрились добротой к внучке, напоминающей ей любопытного Андрюшу. — Ох, мне б знать! Помню ш только заметку, што, мошет... Невысокое лицо, но высокий и тонкий нос, узкие глаза... Как ш там было в заметке... А! И смуглая коша. Пишут, переходные они, мешду мон-голо-идами и евпе... евро… европеоидами!

— А волосы длинные? — не унималась Каллиста.

— Волосы? Да какие ш там волосы спустя столько лет... А впрочем... Не помню.

Малиновка утихла, серьёзно обдумывая сказанное, сопоставляя со своим образом из сна.

— Может, чаю, деточка? — спрашивала Марья Ивановна, протягивая девушке чайник.

— Ой! Было бы хорошо...

Хозяйка передала большой чайник с заваркой и подвинула кружку мужа, который давно уж ушёл заниматься делами по дому. Бабушка так же потянулась за своим чаем, одним глотком отпив половину.

Каллиста по её примеру преподнесла чашку к губам, тёплая жидкость приятно ощущалась в теле. Девушка отхлебнула ещё и ещё, после жадно кусая баранку: с самого утра ничего не ела.

Тот сон ничем не был похож на остальные. Сознание сыграло с ней злую шутку, воплотив то, на что ей фантазии бы не хватило. Земля, населённая скифами, оставила много примет далёкого времени, и не сразу казак узнал, кем или чем была создана примета. Она помнила о том, как ходила легенда о скифских насыпях, получивших название «Прощальный курган», что стал частью жизни казака и его семьи. Во время войн в кисете была земля, набранная с этих насыпей, — на тот случай, если казак умрёт не на своей Родине. Горсть родного чернозёма высыпали перед крестом в далёких от семей краях. Однако то была земля со скифского захоронения — творения мёртвого народа, и, таким образом, землю с одной могилы переносили на другую...

Но примета из её сна была слишком явной, слишком человечной. Человеческой. Живой. Малиновка отчётливо помнит, как стояла за мёртвым, не издающим ни единого звука, деревом, наблюдая за парнем лет двадцати с виду,  — почти её ровесник. Мускулистое тело, поверх которого был накинут светлый плащ из чьей-то кожи, длинные тёмные локоны, подобные её, а от подбородка шёл тёмненький пушок — брада. Неизвестный обернулся на неё, и Каллисте пришлось спрятать голову за дерево, вжавшись в него. Ёк-ёк, ёк-ёк. Не сразу она смогла вновь всмотреться в парня без страха быть замеченной. У него были сделанные из выделанных кож и сшитых тонкими ремешками штаны, а на голове красовалась ярко-красная ткань, толстой линией обхватывающая его голову. В руках он держал золотую чашу, над которой постоянно стоял его нежный и упрашивающий шёпот.

Только когда золото оказалось на земле, Каля отвела взгляд от убранства жреца, и в мысли врезалась душераздирающая картина, в особенности для традиций казака: конское жертвоприношение. Передние копыта были связаны, лошадь, похожая на карачаевскую, родина которой приходится у истоков Кубани, брыкалась, кричала и визжала. Под собственный свист парень со спины закинул кольцо каната на её шею и повалил наземь, после чего повторно обвёл верёвкой, упорно давя и затягивая.  Глаза лошади налились кровью и стали смиренными, в них с каждой секундой потихоньку сбавляла обороты жизнь, заставляя учащенное биение сгладиться, а после и вовсе остановиться навсегда. Он её удушил. Эти глубокие чёрные глаза вот только смотрели на своего убийцу — сокола, естественного врага малиновок, — и вспоминали, как ещё месяц назад со своим предателем подле короля шли в походы, сражались, возносили жертву богу войны, Арею, убив на тех полях нескольких овец и пленников. А теперь вороная здоровая лошадь лежит под своим жрецом, мёртвая, удушенная, преданная, ведь когда-то доверилась человеку, и он её обманул, не слушал мольбы, визги, о миловании. Ведь всё живое хочет жить и о смерти не просит.

Парень занёс над телом старого друга кривенький акинаки, короткий,  железный, скифский меч, и вспорол ему брюхо, из которого тут же полезли длинные кишки, и трава от крови густо покраснела. Варвар подставил под красные струи золотую чашу, что быстро наполнилась жидкостью, стекающей по краям. Он выпотрошил животное, снял с него тёмную шкуру и начал разделывать мясо — для готовки. Взяв в руки сердце, Сокол поднял его на уровне своих глаз, вглядываясь в каждую жилку. Оно не было похоже на человеческое: как тогда, когда он вырезал ещё из живого пленника пульсирующий и брызгающий кровью мышечный орган. Сердце коня было тяжелее в двадцать раз, и дикарю казалось, что именно в нём заключается та глубина души, потухшая в глазах скотины. Отложив сердце отдельно от остальных частей, парень разбросал первые куски конины и внутренности по просторам этого дикого поля и, вознеся кровавый бокал к небу, молясь своим богам, выпил конскую кровь. По бородке на землю стекали алые капли. Девушка от начала до конца наблюдала за процессом: не могла отвести взгляд, да и в целом боялась пошевелиться, лишь прикрывала рукой рот, подавляя любой непроизвольный звук. В какой-то момент её даже настигла вина, что она остолбенела вместо того, чтобы хоть как-то помочь коню и защитить его. Но момент уже был упущен, да и мог стоить ей собственной жизни.

Сокол вновь обернулся, из-за чего Каллиста чуть бы не взвизгнула от страха сквозь ладонь, чувствуя неимоверный ужас от стоящей перед ней угрозы. Прячась за деревом, она не торопилась выглядывать или бежать в глубь леса, лишь бы не наткнуться на жреца, так жестоко разделывавшегося со святым в её культуре животным. Девушка лишь смирно стояла, делая глубокие вдохи и выдохи. Ёк-ёк, ёк-ёк. Старалась успокоиться. И незаметно вспомнила, что находится во сне, а значит в реальности перед ней ничего подобного не происходило. Ёк-ёк. Ёк-ёк. Надо было всего лишь проснуться... Ёк. На спине выступил холодный и липкий пот от прикосновения чужой руки к её плечу. Малиновку от страха затрясло, она не решалась оборачиваться: не хотелось знать, кто бы это мог быть.

— Я тебя нашёл, — прошептал Сокол ей на ушко, капля крови упала на жёлтый цветок чёрного платка.

И мир под ногами рухнул. Каллиста чуть не забыла, что это всего лишь сон. Теперь он как никогда казался вполне себе реальным. Девушка тихонько повернула голову, чтоб посмотреть через плечо: его карие глаза не изучали, а впивались; грубая рука спряталась за светлый плащ — ему не нужно было держать жертву, ведь варвар знал, что она уже никуда от него не сбежит. Он её догонит, поймает и сделает что-то ужасное, о чём Кале думать вовсе не хотелось.

— Теперь ты — моя, — Сокол провёл по её волосам, спрятав выбивающуюся кудрявую прядь за ухо.

— Ты всего лишь сон, — шептала она, дрожащей рукой отталкивая его, — тебя не существует. Вот увидишь, я проснусь, и тебя не станет...

— И куда же я денусь? — с хищной ухмылкой спросил дикарь.

— Исчезнешь.

— Думаешь, от меня так просто избавиться? От Санерга ещё никто не сбегал. Твой путь ко мне уже заказан, — рука из-под плаща вышла на свет, чтоб вытереть кровь с лица, но, по правде, дикарь ещё больше её размазал. Лишь сейчас Каллиста заметила количество шрамов на его теле, начиная с той самой руки, где на кисти красовались два длинных и возвышающихся рубца. Ёк.

— И что же делать? — девушка старалась держаться увереннее, однако голос предательски срывался.

— Следовать за мной. Я всё тебе покажу.

Но он успел только сделать широкий жест, охватывающий бескрайнее дикое поле, что казалось знакомым. Хотя, разве поля не похожи одно на другое? Та же трава, культура, голубое небо... И всё же это было зна-ко-мым.

Малиновка проснулась. То был первый сон с ним, пускай, в этом она и не была уверена: какой из снов был первее, и с чего это всё началось? С конём просто был один из самых ярких: так страшно и больно было.