Песнь из пруда I⁠⁠

I

Струны арфы звонко дрожали, порождая прекрасную, утонченную мелодию. Звуки ее плыли над водами старого замшелого пруда, и ветер уносил их куда-то вдаль, за границы парка – такого же старого, как и дуб, под которым сидел уставший музыкант.

Артрис любил этот парк. Массивные корни дуба у самой кромки воды казались ему единственным удобным местом для репетиций, а пруд всегда отвечал на мелодии молчаливой благодарностью. И здесь не было одиночества - даже при том, что он всегда приходил один.

Старый парк Святого Рудольфа уже двадцать лет как был заброшен, и юный арфист был готов молиться Рудольфу днями и ночами, чтобы людям в ратуше не взбрело в голову его снова облагородить.

Артрису Мелвину, наделенному редким талантом слышать и видеть красоту там, где она действительно была, а не там, где ее принято находить, шел двадцать второй год. Этот юноша мог часами играть на арфе, но делал он это нечасто и лишь в свободное от работы время. Свои будни он проводил за шитьем и кройкой в знаменитой «Мастерской Мелвина», ателье его почившего отца. Мать с детства приучала его к труду, буквально возводя пример мужа в культ.

«Твой отец был настоящим мастером, не то, что я, - говорила она, перекраивая платье для очередной недовольной клиентки. - Надеюсь, ты пойдешь в него, и будешь шить прекрасные наряды».

Ожидая, что ее маленький Артрис пойдет в отца, Глория Мелвин совершенно не брала в расчет тот факт, что ее муж Арчибальд свел себя в могилу длительными тяжелыми запоями.

Артрис навсегда запомнил день, когда отец их покинул. Арчибальд тогда вышел из своего кабинета в одном исподнем, с красными глазами и бокалом в руках. Лицо мужчины было желтым, руки тряслись. Парень привык к пьянству отца, но в тот момент ему было совершенно непонятно, как тот вообще стоит на ногах. Выглядел лучший портной города так, будто подхватил какую-то заразную болезнь и едва-едва справлялся с ней. Мать в те дни по своему обыкновению старалась не пересекаться с мужем и работала вдвое, а то и втрое больше обычного. Маленький Артрис стоял в дверях своей детской, отец угрюмо глядел на него - исподлобья, со злостью. Мальчик испугался этого взгляда и попятился назад, в свою комнату, но в тот самый миг Арчибальд Мелвин повалился навзничь, сильно ударившись затылком о пол и выронив бокал, коротко вскрикнул, в горле его что-то булькнуло… Мальчик, потерявший самообладание, заплакал, и на звуки плача с первого этажа к нему поднялась мать. Артрис рыдал и показывал пальцем на отца, распростершегося на полу. Глория кинулась к мужу, не выказывавшему признаков жизни. Приехавший на вызов доктор констатировал смерть.

Было пролито много слез по Арчибальду Мелвину, но для его сына они стали последними. Со дня смерти отца мальчик перестал плакать, ничто не могло вызвать у него слез. Даже на похоронах он смотрел на закрытый гроб сухими глазами.

Вот и теперь, играя самую печальную на свете мелодию, Артрис не испытывал желания оросить ее слезами. Сердце его было спокойно – он чувствовал красоту переливов мелодии, упивался этой красотой, но никакого томления в груди, никаких уколов в сердце не чувствовал.

***

Свою арфу Артрис нашел в семь лет. Это произошло случайно, как и любое судьбоносное событие. Он стоял возле лавки старьевщика с матерью – это было спустя год после смерти отца – когда заметил на витрине музыкальный инструмент, показавшийся ему интересным. Мальчик отпустил руку матери (она разговаривала с женой молочника), и приблизился к витрине. Толстый слой пыли с внутренней стороны стекла мешал ему разглядеть узоры на раме этого странного треугольного инструмента, и потому он прислонился к стеклу лбом, жадно вглядываясь сквозь муть витрины. Загадочные узоры на раме арфы пленили сознание, звали его, будто желали, чтобы он взял инструмент в руки и провел по старой лакировке пальцами…

Заметив, что сын пытается лбом выдавить стекло витрины, мать кинулась к нему и осыпала руганью. Артрис пришел в себя, но от арфы уходил с недовольством. Мальчик хорошо запомнил инструмент, и поэтому, придя домой, пообещал себе вернуться в лавку старьевщика.

И он это сделал спустя неделю, когда наступил очередной выходной. Выклянчив у матери несколько медяков на сладости, открыв свою шкатулку и вытянув из нее свое сокровище, юбилейную серебряную монету, подаренную дедушкой на день рождения, Артрис отправился в город с единственной целью – найти ту самую лавку и выкупить арфу, чтобы, наконец, разглядеть узоры на ней.

Старик-старьевщик долго смеялся над странным мальчишкой, который предлагал ему за старинную походную арфу скальда Мигулора серебряник с пятью медяками, но в итоге почему-то согласился на это странное предложение.

- Будто кто-то шепнул мне тогда – продай ее мальчику, старик, и это зачтется тебе на небесах, - любил повторять потом этот продавец, рассказывая историю Артриса всем, кто был готов ее слушать. - И не зря ведь продал! Вон он теперь как играет.

Старьевщик же и посоветовал мальчику обратиться к учителю музыки, недавно приехавшему в город из Вивьенны, чтобы тот обучил его премудростям игры на этом славном инструменте.

Артрис навсегда запомнил тот миг, когда впервые прикоснулся к изгибу арфы. Он ожидал, что дерево, из которого уже полвека никто не пытался извлечь звук, будет холодным... Но дотронувшись, он тихо вздрогнул – дерево было теплым, почти горячим, словно бы стояло не на холодной витрине, а возле печи.

И с той минуты мальчик понял, в чем его призвание. Он решил, во что бы то ни стало, выучиться игре на этом загадочном прекрасном инструменте. Совет старьевщика оказался очень кстати, поскольку учитель музыки по имени Вернон Красс, живший напротив булочной и снискавший в городе славу добропорядочного гражданина, отчего-то безо всяких проволочек согласился учить мальчика игре на арфе, хотя обычно брал за месяц обучения немалую сумму. Было ли причиной тому уважение, которое испытал учитель к мальчику, в одиночку пришедшему к нему с такой странной, но трогательной просьбой? Или же дело было в странных узорах, украшавших старинный инструмент, которые таинственным образом влияли не только на Артриса, но и на других людей? Этого не знал ни мальчик, ни учитель музыки, ни кто-либо еще.

Очень скоро – слишком скоро – юный Артрис Мелвин начал делать поразительные успехи в обучении игре на арфе. Старинный инструмент в руках молодого таланта пел, раскрывая свое волшебное, гипнотическое звучание. Это заметил господин Красс, который часто во время занятий с мальчиком словно погружался в пучину собственных фантазий, детских воспоминаний и юношеских грез. Строгий учитель, впервые почувствовав тонкий, необъяснимый страх, вызванный этими видениями, предложил мальчику играть на другой арфе, но получил на это предложение категоричный отказ.

- Я не хочу другую арфу, - твердо отвечал Артрис. - Я не смогу на ней играть.

II

Несмотря на впечатляющие успехи сына в овладении арфой, Глория Мелвин не испытывала по этому поводу особой радости. Она была единственной слушательницей, на которую не подействовала магия арфы, которую не впечатлил несомненный талант. Послушав игру сына в первый и последний раз, Глория, немного подумав, сказала:

- Игра на музыкальном инструменте – хорошее хобби, сынок. Но это не ремесло. Ты должен работать в нашем ателье больше и усерднее, чтобы со временем достичь тех же высот, что и твой отец.

Эту фразу она часто повторяла сыну, уставшему от дневной работы и вечерних репетиций, за ужином. Артрис не спорил с ней, молчаливо соглашаясь с любыми словами матушки. Лишь в мыслях он невольно натыкался на злой предсмертный взгляд Арчибальда Мелвина, за которым следовали два слова, звучавшие из самых недр сознания юного арфиста.

«Гнусный пьяница».

К тому времени, когда мальчику исполнилось четырнадцать, обучение у господина Красса почти подошло к концу: тому больше нечему было учить Артриса. Вернон Красс, который никогда за свою жизнь не видел столь одаренного арфиста, предложил юноше съездить вместе с ним в Вивьенну, чтобы попробовать поступить в музыкальную академию.

Артрис был в восторге от такого предложения. За все долгие годы учебы он ни разу не был удостоен похвалы, но вот, наконец, получил признание таланта! Юный музыкант был счастлив.

Однако корабль эйфории очень быстро разбился о суровые берега действительности. Глория Мелвин не собиралась отпускать сына, куда бы то ни было.

- Работа в ателье – вот его судьба, - высокопарно заявила она господину Крассу, который пришел к ней ходатайствовать за ее сына. - Музыка – не самое достойное занятие для сына Арчибальда Мелвина. Артрис продолжит дело отца.

Глубоко оскорбленный, Вернон Красс покинул дом Мелвинов, сухо пожелав ученику дальнейших успехов во всех начинаниях.

Юноша был поражен. Он никогда не думал, что мать настолько его не любит.

«Как она могла, - сокрушался он по ночам, ворочаясь с бока на бок. - Как она только могла так поступить?».

В нем даже не было злости – лишь изумление и глубокая печаль.

С той поры дни потекли безрадостной, унылой рекой. Он редко разговаривал с матерью, которая заваливала его рутинной работой. Любое ее задание он выполнял в срок и качественно, но без энтузиазма, словно механически, иногда вовсе и не глядя на результат своих трудов.

Глория Мелвин, непомерно довольная способным и исполнительным сыном, очень любила этим прихвастнуть.

- Скоро он станет самым настоящим мастером, вот увидите, - говорила она своим подругам, которые нисколько не сомневались в ее словах.

Однако сама Глория со временем в них усомнилась. Будучи женщиной не без капли чуткости, она заметила, что ее сын совершенно не интересуется работой. На все ее слова он отвечал односложно, предпочитая отмалчиваться, а любое задание по работе не обсуждал с ней, прежде чем выполнить. Он просто брал и делал. Да, делал хорошо, без малейших ошибок, но и без радости на лице. Никакого намека на гениальность отца, который в его годы в любой момент мог отбросить кройку надоевшего ему пальто и кинуться рисовать эскизы вечерних платьев, у мальчика не было.

Тогда Глория решила поговорить с сыном по душам.

- Сыночек, - сказала она однажды ему после ужина, при этом вздохнув, как могут вздыхать только разочарованные матери. - Последний год ты совсем не рад тому, что работаешь в нашем чудном ателье. Помнишь, как в детстве ты любил слушать мои рассказы про то, чем прокладочный шов отличается от сметочного, или про то, как легче всего делать выкройки для твидовых вещей?

Артрис, успевший к тому моменту из маленького мальчика превратиться в статного стройного юношу, поднял на мать карие, полные несбывшихся надежд глаза. Не ответив на вопрос матери вслух, парень кивнул.

- Так почему ты не слушаешь меня теперь? – прямо спросила она. - Неужели ты не хочешь быть портным?

В голове юноши словно взорвался снаряд. Вихрем пролетела тысяча и одна мысль, и осколки воспоминаний о последних месяцах пронеслись перед глазами. Работа, работа, работа. Лишь редкие вечера с арфой в руках наполняли его жизнь хоть каким-то смыслом. Он сочинял мелодии, которые словно были заточены в старинной арфе, а он их из нее только извлекал. Это скрашивало серость будней, но Артрис по-прежнему чувствовал, что рана, нанесенная ему матерью, до сих пор не затянулась, ведь желание заниматься тем, что он любит, оказалось живучим, практически неистребимым.

- Нет, - впервые за день нарушил молчание юный музыкант. - Нет. Не хочу.

- Что?

Зрачки Глории Мелвин сузились настолько, что в вечерних потемках ее можно было принять за огромную ощерившуюся ящерицу.

- То, - с толикой дерзости ответил юноша. - Я не хочу быть портным, ты это прекрасно знаешь. Не понимаю, зачем вообще спрашиваешь меня об этом.

Глория не находила слов. С минуту она лишь возмущенно глотала воздух. Почти оправившись от шока, она уже собралась сказать что-нибудь, но сын опередил ее:

- Ты прогнала господина Красса полтора года назад, - сказал он голосом, от которого Глория совсем потеряла желание что-либо отвечать. - Прогнала его, а меня лишила единственного шанса стать тем, кем я хочу быть.

После этих слов он встал из-за стола, поблагодарил ее за ужин и отправился в свою комнату. Полминуты спустя мать арфиста услышала пение струн, и в их звоне ей послышались обида и презрение. Вскоре струны заглохли. Артрис лег спать.

Некоторое время Глория Мелвин сидела на кухне в абсолютной тишине, изредка нарушая ее тихими вздохами. А потом расплакалась.

III

В жизни Артриса после разговора с матерью не изменилось ровным счетом ничего. Они по-прежнему очень редко общались – не больше и не меньше, чем раньше, и это устраивало обоих. Глория перестала хвастаться перед каждым встречным своим сыном, и это вызвало удивление среди ее многочисленных лучших подруг.

Сам арфист все чаще уходил от реальности, мысленно витая в далеком будущем, том самом, где он покидает родной захолустный городок и в одиночку отправляется в Вивьенну. Арфист видел в грезах, как привлекает внимание признанных мэтров, они берутся огранить молодой талант, и слава начинает преследовать творения Артриса.

Однако в этих мечтах он не ставил во главу угла признание само по себе. Достойные слушатели – вот что ему было нужно. В городе его талант, несомненно, почитали, но большинству горожан и дела не было до изысканных сочинений, сочившихся нектаром, приносимым ему музами с вершин Олимпа. Да чего говорить, в городе не было даже театра! Словом, Артрис не видел никакой возможности развиваться как исполнитель и сочинитель. Ему нужно было ехать в Вивьенну как можно скорее...

Но иногда, восседая над призрачными водами пруда под кроной векового дуба, высекая из эфирного мрамора очередную затейливую мелодию, Артрис Мелвин понимал, что никакая слава не заменит ему арфы – удивительного, прекрасного инструмента, в который он был влюблен, и без которого уже не представлял своей жизни.

IV

Шли годы. Вивьенна ускользала от Артриса все дальше и дальше, а его мелодии становились все сложнее, и, в конце концов, дошло до того, что лишь ему одному стала видна красота и гениальность своих творений.

- Ты здорово играешь, - говорили ему многие знакомые, среди которых у гордого арфиста не было ни одного друга. - Но то, что ты сочиняешь, звучит слишком странно.

Выслушивая подобные отзывы, Артрис все больше возгорался желанием оставить мать и бросить уже ненавистную ему работу портного и отправиться с одной лишь арфой в Вивиьенну пешком. Но почему-то этого не делал – он и сам не знал, почему.

Несмотря на то, что со смертью мужа дело жизни Глории Мелвин потерпело сильные убытки, за годы упорной работы ей удалось не только вернуть утраченные контакты и прибыль, но и расширить семейное предприятие. Наняв еще двух работников, девушку и юношу из семей ее подруг, она открыла второе ателье в соседнем городе. Туда она отправилась вместе с нанятым ею юношей, в то время как в первом ателье за главного оставила Артриса, поручив в его руки юную Изольду, дочку мясника.

Вне всякого сомнения, Глория Мелвин рассчитывала, что сын и Изольда пылко полюбят друг друга, и в ее отсутствие сами наладят необходимый для женитьбы контакт. Однако хитрый план с треском провалился. Когда Глория впервые вернулась в родной город и ателье, то обнаружила, что Изольда и Артрис перешивают платья, которые девушка, как выяснилось, успела накануне по случайности испортить. Отозвав девицу в сторону, Глория поинтересовалась у нее, каковы ее успехи в обольщении будущего жениха. Дочь мясника с грустью сообщила, что Артрис, похоже, не испытывает к ней никаких чувств, хоть и соглашается играть для нее любовные баллады каждый вечер.

Когда мать спросила у сына, как он относится к своей подопечной, он ответил в своей обычной манере:

– Хорошо.

Когда же Глория поинтересовалась, не кажется ли ему Изольда привлекательной, парень несколько смутился, но ответил, как и всегда, лаконично:

- Пожалуй, кажется. Но она глуповата и совсем не понимает меня.

В ответ на эти слова Глория рассмеялась, и сказала, что это совершенно не важно. Артрис натянуто улыбнулся и посмотрел на нее взглядом, от которого она перестала улыбаться. В том взгляде читалось отчетливо сожаление, но видела в нем Глория и очень тонкое, едва заметное презрение - то же самое, что звучало в струнах его арфы. Глория будто слышала слова сына: «Я знаю, чего ты хотела добиться, но ты потерпела поражение. И знай - так будет каждый раз».

После того случая Изольда проработала в ателье всего месяц. К чести госпожи Мелвин, поводов к увольнению было предостаточно, и первое время Глория многое прощала дочке своей подруги. Но из девушки все равно не вышло бы хорошей портной, и никто об этом увольнении не сожалел, даже сама Изольда.

Как и ожидал того Артрис, следующая компаньонка не заставала себя долго ждать, но и она, вопреки чаяниям Глории, не сумела зажечь огонь в его сердце. Новенькая не проработала и двух недель.

Следующие несколько лет прошли именно так: мать, желая поскорее женить сына, приводила в дом все новых и новых работниц, которые сменяли друг друга раз в месяц, а то и чаще. Вскоре все незамужние дочки подруг Глории могли похвастаться небольшим стажем в «Мастерской Мелвина», но ни одна из них не могла, не соврав, похвастаться поцелуем с мечтательным арфистом. Отчаявшись, Глория стала нанимать на работу девушек, совершенно ей не знакомых, но это было несколько рискованно, потому сменять их быстро не получалось. Всех кандидаток портниха тщательно опрашивала, узнавала об их семьях, родителях, и лишь удостоверившись в том, что девушка действительно благонадежна, брала ее на работу.

Конечно, иногда в голову Глории приходила мысль о том, чтобы просто поискать сыну хорошую невесту, а потом как-нибудь свести их. Но она понимала, насколько это может быть сложно, ведь ее сын становился все более замкнутым, неразговорчивым и нелюдимым. У него не было друзей, все свободное от работы время он проводил с арфой.

К тому же, Глория всегда держала в памяти историю ее с Арчибальдом знакомства, которую считала эталонной. Когда-то и она сама пришла в «Мастерскую Мелвина», будучи глупой пятнадцатилетней девицей, неумехой и неженкой. Отец Арчибальда, основавший ателье, был человеком мягким, а вот жена его была очень строга с юной работницей. Но несмотря на тяжелую десятичасовую работу и суровость «первой» госпожи Мелвин, Глория совсем не жалела о том, что пришла работать в ателье, ведь ее компаньоном во всех делах был Арчибальд, черноволосый кареглазый красавец двадцати лет, в которого она моментально влюбилась, едва увидев его в первый раз. Родители Арчибальда очень хвалили сына, бравшего по воскресеньям уроки рисования, что позволяло ему лично делать эскизы платьев для некоторых клиенток.

Очень скоро между Глорией и Арчибальдом завязался роман, который они успешно скрывали от родителей два года. И лишь когда девушка забеременела, они решили признаться во всем.

Глория на всю жизнь запомнила свою свадьбу. В тот день она знала, что нет никого на свете счастливее ее. Жизнь была прекрасна, птицы пели, солнце сияло высоко в небе, а она любила самого удивительного, самого талантливого и красивого мужчину в мире.

Вспоминая это, Глория искренне не понимала, почему же ее сын не может никого полюбить так же, как его отец когда-то полюбил ее.