Как я служил в 80x
Был у нас в автороте ЗИЛ-131. Старый, как говно мамонта. Заводился через раз. И то если его сначала полдня толкать всем взводом. А если завёлся, то глох через каждые сто метров. И пердел так сизо, что дышать было нечем. Но числился на ходу. И вот надо на нём везти кирпичи на стройку. За десять километров. Прапорщик орёт: «Бубакин, заводи!» А как его заведёшь? Он мёртвый. Толкали, толкали — нихуя. Прапорщик плюнул, ушёл. А мы сидим, курим. Хорошо. Тихо. Только ЗИЛ этот воняет бензином и ржавчиной. Как памятник нашей бездарно просранной молодости.
Самогон
Достали где-то самогону. Мутный такой, вонючий, градусов под семьдесят. Наверное, из опилок гнали или из кирзовых сапог. Спрятали в сушилке, за батареей. Вечером, после отбоя, собрались в каптёрке. Разлили по кружкам. Закуска — хлеб чёрный, солёный огурец на троих. Выпили. Зажгло всё внутри огнём. Хорошо! Выпили ещё. Стало ещё лучше. Запели тихонько про калину во поле. Пришёл дежурный по роте, сержант Мамедов. Унюхал. «А ну, — говорит, — дыхните!» Дыхнули. «Пиздец вам, — говорит, — салаги». Отобрал остатки самогона. Выпил сам. Закусил нашим огурцом. «Ладно, — говорит, — живите пока». И ушёл, шатаясь. А мы сидим трезвые и злые.
Деды и тумбочка
«Деды» решили, что тумбочка в каптёрке стоит неправильно. Не по фэншую, блядь. Надо её переставить. На два сантиметра левее. Ночью. «Бубакин, — говорят, — тащи!» А тумбочка эта сука тяжёлая, дубовая ещё наверное при царе Горохе сделана. И полная всякого говна — сапоги, портянки, мыло хозяйственное. Поднял я её, кряхтя. Потащил. А «деды» стоят, командуют. «Левее! Правее! Выше! Ниже!» Как будто блядь ракету на стартовую позицию устанавливаем. Поставил. «Не, — говорят, — хуйня. Ставь обратно». Поставил. «Во! — говорят. — Так заебись». И ушли спать, довольные. А я стою, как оплёванный. И думаю: вот за это мы тут все и служим. Чтобы тумбочки, блядь, двигать по ночам.
Политзанятие
Среда. Политзанятие. Сидим в ленинской комнате. Душно, пахнет портянками и пылью. На стене портрет Брежнева, добрый такой, с бровями. Замполит, капитан Кукушкин, читает по бумажке доклад про международное положение. Про агрессивные происки империализма. Про войну в Афганистане. Читает монотонно, без выражения. Сам уже заебался, видно. А мы сидим, клюём носами. Кто спит, кто в окно смотрит. А там жизнь идёт. Птички летают, бабы куда-то идут. А мы тут про империализм. Хули толку от этого империализма, если жрать охота и спать. Дочитал Кукушкин. «Вопросы есть?» — спрашивает. Вопросов нет. Какие нахуй вопросы. Всё и так ясно. Пиздец.
Прапорщик Ревякин и гвозди
Был у нас прапорщик Ревякин. Мужик в целом неплохой, но с придурью. У него была мания — всё должно быть строго перпендикулярно. И гвозди в ящиках он приказал уложить рядами. Ровными, блядь, рядами! Сотку к сотке, восьмидесятку к восьмидесятке. И чтобы шляпками в одну сторону. Целый день мы, блядь, эти гвозди перебирали. Руки все в ржавчине, в занозах. А он ходит, проверяет. Линейкой, сука, ровность рядов измеряет. «Тут криво!» — орёт. И весь ряд рассыпает. Начинай сначала. К вечеру уложили вроде. Пришёл Ревякин. Посмотрел. «Хуйня, — говорит. — Завтра переделаете». И ушёл. А мы сидим, смотрим на эти гвозди. И такая ненависть к нему подступает, что аж зубы сводит. И к гвоздям этим тоже. И ко всей армии. И к жизни вообще.
Письмо домой
Надо написать письмо домой. Мамке. Что писать? Что всё хорошо? Что служу отлично, командиры хвалят? Что каша вкусная, а сапоги не жмут? Бред же. А правду писать? Что тоска зелёная, что жрать хочется всегда, что деды заебали, а прапорщик мудак? Так она ж волноваться будет. Старенькая уже. Пишешь какую-то хуйню стандартную: «Здравствуйте, дорогие мама и папа. У меня всё хорошо. Служба идёт нормально. Погода стоит хорошая. Скоро дембель. Целую, ваш сын Толя». Запечатываешь конверт. Треугольничком складываешь. Адрес пишешь. Индекс блядский этот. Опускаешь в ящик. И думаешь: дойдёт ли? А если дойдёт, поймёт ли она, что на самом деле всё совсем не так? Что пиздец тут полный и беспросветный. А скорее всего не поймёт. Да и не надо ей этого знать. Пусть думает, что у сына всё хорошо. Так всем спокойнее. Наверное.
Секретная Карта
Нашли в каптёрке какой-то старый план, пожелтевший, рваный. Капитан Осокин, наш замполит херов, увидел, аж затрясся. «Это ж, – говорит, – секретная карта! Стратегический объект! Наверное, ракетная шахта!» Глянули мы – там домик какой-то нарисован, речка, деревца кривые. «Вот ты, Бубакин, – говорит Осокин, – у тебя почерк вроде ничего. Перерисуй! Срочно! В трёх экземплярах! И чтобы точь-в-точь! И никому ни слова, государственная тайна!»
Сижу, перерисовываю эту хуету. Бумага херовая, карандаш ломается. Линии на оригинале стёрлись почти, хуй поймёшь, где там что. А Осокин над душой стоит: «Аккуратнее! Каждая точка важна! От этого судьба Родины зависит!» Я пыхчу, стараюсь. Представляю, как по этой моей копии танки пойдут или там шпионов ловить будут. А сам думаю – какая-то хуйня тут нарисована, не похожа она на ракетную шахту.
Нарисовал. Принёс Осокину. Он взял, очки нацепил, смотрит. «Так, – говорит важно. – Отлично. Теперь надо расшифровать». Позвал прапорщика, тот служил тут сто лет. Прапор глянул: «А, так это ж план бани нашей старой, которую ещё в прошлом году снесли. Вон там парилка была, а тут предбанник». Осокин побагровел. «Молчать! – орёт. – Это дезинформация! Карта секретная! Сдать в особый отдел! А ты, Бубакин, молодец, держи значок «Отличник боевой и политической подготовки».
Духовная Чистота Сапог
Дембеля решили нас, духов, жизни поучить. Принесли свои сапоги, кирзовые, стоптанные. Говорят: «Почистить! Но не просто так, а чтобы ДУХОВНО чистые были! Поняли?» Мы стоим, хлопаем глазами. Как это, блядь, духовно? Чтоб блестели, понятно. А духовно – это как?
Взяли сапоги, щетки, ваксу. Драим. Сначала как обычно. Потом думаем – может, надо с мыслями какими-то чистить? Про Ленина там, про партию? Или молитву читать? Попробовали и так, и эдак. Сапоги блестят, аж слепят. А духовности – хуй. Чувствуем – нет её, блядь. Один даже плюнул внутрь сапога – может, так духовнее будет? Другой зубной пастой попробовал – она ж белая, чистая.
Приходят дембеля. Важные такие, как маршалы. Берут сапог, смотрят на свет. Нюхают. «Нет, – говорят. – Не то. Блестит, конечно. Но духа нет. Не чувствуется чистоты помыслов. Переделывайте!» И один из них, самый главный урод, надевает этот начищенный до зеркального блеска сапог и идёт прямиком по самой грязной луже возле казармы. «Вот, – говорит, – учитесь, салаги. Настоящая духовность – она грязи не боится». И мы опять берём эти сапоги, теперь уже в говне, и начинаем всё сначала. Духовно, блядь.
Банный День
Банный день! Великий праздник! Счастье! Выдают по куску мыла хозяйственного. Вонючего, коричневого. И тазик с горячей водой. На всех. Моешься быстро, пока вода не остыла и мыло не размокло. Трёшь себя мочалкой остервенело. Смываешь грязь, пот, усталость. И кажется, что и тоску эту армейскую тоже смываешь.
А потом идёшь в казарму. Чистый, свежий. Надеваешь чистое бельё. И такое чувство, как будто заново родился. И даже каша вечерняя кажется не такой уж противной. И спать ложишься с удовольствием. Хоть на полчаса, но ты – чистый человек. А не скотина грязная. И мыло это хозяйственное – оно как символ надежды. Что когда-нибудь эта хуйня кончится, и ты вернёшься домой, и будешь мыться нормальным мылом, с запахом хвои или лимона. И это будет заебись.
Дневальный
Поставили меня дневальным по роте. Ночь. Тишина. Только кто-то храпит в казарме, как трактор. Сидишь на тумбочке. Смотришь на красную лампочку у входа. Скучно. Спать хочется. Чтобы не заснуть, начинаешь думать о вечном. О смысле жизни. О том, зачем мы тут все. О звёздах над головой. А потом думаешь – хули толку об этом думать? Всё равно ничего не изменится. Завтра опять подъём, зарядка, каша, строевая. И так два года.
И вот сидишь, думаешь эту хуйню. А время идёт. Медленно, но идёт. И вдруг замечаешь, что рассвет скоро. Небо на востоке светлеет. Птички какие-то начинают чирикать за окном. И так красиво становится вокруг, что даже забываешь, что ты в армии. Просто утро. Новое утро. И ты живой. И это, блядь, уже неплохо.
Тут дверь открывается, заходит дежурный по части. «Дневальный! Почему не спишь?» – орёт. «О Родине думаю, товарищ майор!» – отвечаешь бодро. А сам думаешь – вот же мудак. Всю философию испортил.
Несокрушимая Табуретка
Сломалась табуретка в ленинской комнате. Ножка отвалилась. А на ней замполит сидит, когда доклады читает. Старшина говорит: «Бубакин, почини! Чтобы крепко было!» Дали мне гвозди, молоток. Пытаюсь прибить эту ножку. А она, сука, не прибивается. Гвозди гнутся, дерево крошится. Старая табуретка, трухлявая.
Ковырялся, ковырялся. Вроде присобачил. Поставил. Сел попробовать. Хрусть! И я на полу. Ножка опять отвалилась. Пришёл старшина. Увидел. «Ты что, – орёт, – руки из жопы?! Дай сюда!» Взял молоток, гвоздь сотый. Как хуярил! Три раза. Ножка вроде держится. «Вот! – говорит. – Учись!»
Пришёл замполит. Сел на табуретку. Стал доклад читать. Дочитал до середины. Встал, чтобы на карте что-то показать. А когда садился обратно – промахнулся. И ёбнулся вместе с табуреткой на пол. Бумажки разлетелись, очки слетели. Мы еле сдерживаемся, чтобы не заржать. А старшина стоит красный, как рак. Зато табуретка целая осталась. На удивление.
Стрельбы в Молоко
Повели нас на стрельбы. Выдали автоматы. Старые, обшарпанные. Патроны боевые. Цель – мишень ростовая, за сто метров. «Огонь!» – командует лейтенант. Стреляем. Грохот стоит, порохом воняет. Гильзы летят. А в мишень – хуй. Все пули – в молоко. Или в небо. Или в землю. У одного вообще автомат заклинило.
Лейтенант матерится. «Вы что, – орёт, – косорукие мудаки?! В слона бы не попали!» Бегает, поправляет прицел, объясняет что-то про мушку и целик. Опять стреляем. Результат тот же. В мишени – ни одной дырки. Понятно, что автоматы эти уже сто раз списанные, стволы кривые. Да и руки у нас не оттуда растут после чистки картошки.
Кончились патроны. Пошли смотреть мишени. Чистые, как слеза младенца. Лейтенант плюнул. «Ладно, – говорит. – Зато не убили никого. И то хорошо. А меткости мы вас ещё научим. Или не научим. Хуй с ним. Пошли на обед». И вот идём мы обратно, автоматы на плече болтаются. И как-то легко на душе. Не попали, зато живые. И даже обед не проебали. Тоже своего рода победа.
Клумба из Бычков
Выдали нам приказ – сделать клумбу перед казармой. Но не простую, а из окурков. Чтобы красиво, блядь, и воспитательно. Мол, смотрите, сколько вы курите, гады. И вот собираем мы эти вонючие бычки по всей территории, сортируем по цвету – белые к белым, желтые к желтым. Вонища стоит – смесь махорки, «Примы» и какой-то неведомой хуйни, что прапорщик курит.
Затем выкладываем из этого дерьма цветочек. Лепестки белые, серединка желтая. Землей присыпали, чтобы ветром не сдуло. Прапорщик ходит, руководит: «Ровнее лепесток! А серединку покруглее!» Руки все в никотине, морды тоже. Думаешь – вот же бред сивой кобылы. Кому нахуй нужна клумба из бычков?
Приехал какой-то полковник с проверкой. Увидел нашу клумбу. Остановился. Посмотрел внимательно. Мы уж думали – пиздец, сейчас разнос будет. А он вдруг говорит: «Оригинально! Воспитательный момент! Молодцы, бойцы!» И уехал. А прапорщик аж просиял. И нам даже по пачке «Примы» выдал. Хоть какая-то польза от искусства.
Свинья-Философ
Поставили меня охранять свинарник. Там жил Борька, хряк батальонный. Здоровый, сука, и вонючий. Задача – чтоб не сбежал и чтоб свои же солдаты его на шашлык не пустили. Сижу на лавочке, курю. Скучно. А Борька в грязи валяется, хрюкает.
Начал я с ним разговаривать. Ну, так, от нехуй делать. Про жизнь, про армию, про то, что всё – тлен. «Вот ты, Борька, – говорю, – лежишь в говне и не паришься. А мы тут строем ходим, сортиры драим. В чём сермяжная правда, а, Борька?» А он только хрюкает. Но мне кажется, понимает. Умное животное, свинья.
Увлёкся я философией. Рассказываю Борьке про диалектику Гегеля. И тут слышу – хрясь! Оборачиваюсь – а Борька доску в заборе выломал и съёбывает в сторону леса! Я за ним! Куда там! Он несётся, как танк. Пока я сапоги из грязи вытаскивал, он уже за деревьями скрылся. Прибежал прапорщик. «Где свинья, Бубакин?!» «Ушёл, – говорю, – постигать непознанное». Пизды я тогда знатных получил. Зато Борька, наверное, нашёл свою сермяжную правду. В лесу. Или в чьём-то супе.
Марш под «Мираж»
Строевая подготовка. Майор Орлов пытается научить нас ходить в ногу и петь строевую песню. А мы, блядь, как стадо баранов. Кто в лес, кто по дрова. Ноги путаются, песня не поётся. Орлов орёт, аж синий весь. «Синхронности нет! – вопит. – Чувства локтя! Вы же армия, а не блядский цирк!»
Мучаемся час, другой. Нихуя не получается. Уже и майор охрип. И тут мимо проезжает грузовик какой-то. А из него на всю катушку орёт «Музыка нас связала». И мы, блядь, как по команде, все вдруг как начали маршировать! Чётко, в ногу, плечом к плечу! И даже подпевать пытаемся!
Майор аж дар речи потерял. Смотрит на нас охуевшими глазами. Грузовик уехал, музыка кончилась – мы опять сбились, как бараны. Майор плюнул. «Ладно, – говорит. – Идите нахуй. Безнадёжные». Зато хоть пару минут почувствовали себя настоящей армией. Под «Мираж».
Коммунизм цвета хаки
Дали задание – написать на стене казармы лозунг: «Наша цель – коммунизм!» Краской. Белой. А стена – серая. Написали «Наша цель – ком». И краска кончилась. Белая. А склад закрыт, прапорщик ключ проебал. Что делать?
Нашли в каптёрке банку старой краски. Хаки. Защитного цвета. «А давайте ей допишем?» – предлагает кто-то. «А хули, – говорим, – давай!» Дописали. Получилось: «Наша цель – ком» (белым), «мунизм!» (цвета хаки). Выглядит пиздец как странно.
Приходит командир части. Полковник. Смотрит на наше художество. Мы ждём разноса. А он говорит: «Хм… Оригинально. Коммунизм цвета хаки… В этом что-то есть… Глубокая мысль… Защитный коммунизм… Неприступный… Мне нравится! Молодцы, бойцы! Проявили смекалку!» И ушёл, задумчивый. А мы стоим и думаем – вот же блядь, и так бывает. Главное – уверенно хуйню пороть.
Месть Манекена
Байонетная атака. Тренируемся на манекенах. Манекены старые, солома из них сыпется. Тычешь в него штыком, а он разваливается. Или штык застревает в этой трухе. Бесит, блядь. Сержант орёт: «Сильнее коли! Резче выдёргивай! Представь, что это враг!» Какой нахуй враг? Это ж чучело огородное.
Разозлился я. Подбежал к одному манекену. Как въебал ему ногой со всей дури! А у него рука оторванная на верёвке болталась. И от моего пинка эта рука как размахнётся! И – хуяк! – сержанту прямо по морде! Он аж на жопу сел.
Тишина. Мы все замерли. Думаем – ну, пиздец Бубакину. Сержант встаёт, морду трёт. Смотрит на меня. А потом говорит: «Вот! Видали? Неожиданный контрудар! Молодец, Бубакин! Пять баллов за нестандартное тактическое мышление!» Я стоял охуевший. А сержант потом ещё всем рассказывал, как я его «хитро обезоружил». Хоть в чём-то повезло за два года.
Антиалкогольный Плакат
Поручили мне нарисовать плакат о вреде пьянства. «Чтобы наглядно, – говорит замполит, – и доходчиво!» Ну, я и нарисовал. Бутылка водки, череп с костями, и надпись: «Пьянству – бой!» А в бутылке, если присмотреться, я маленького чёртика нарисовал, с рожками и хвостом. Так, для смеху.
Повесили плакат в ленинской комнате. Все ходят, смотрят. Замполит доволен – наглядно, доходчиво. А бойцы смотрят на чёртика и хихикают. Типа, водка с чёртиком – это даже интересно. А потом кто-то заметил, что если на плакат под определённым углом посмотреть, то череп на бутылке как бы подмигивает.
Пришёл замполит, тоже посмотрел под углом. Увидел. «Бубакин! – орёт. – Это что за пропаганда сатанизма?! Ты что, хочешь, чтобы у нас весь личный состав спился?!» Пришлось чёртика закрашивать. И черепу глазницы тоже. Получилась просто бутылка с костями. Уже не так доходчиво. Но зато без сатанизма.
Проверка Противогазов
Решили проверить противогазы на герметичность. Загнали нас в палатку. Выдали противогазы. Надели. Старшина говорит: «Сейчас пустим дым! У кого дым просочится – значит, противогаз негерметичный! Будет получать пизды!»
Зажёг старшина дымовую шашку. Дым повалил едкий, вонючий. Сидим, дышим через коробки. Вроде нормально. И тут у одного бойца, Петьки Сидорова, из-под маски как повалит дым! Густой такой, белый. Старшина аж подпрыгнул. «Ага! – орёт. – Вот он, раздолбай!»
Подбежал к Петьке, сорвал маску. А Петька сидит довольный и… курит! Сигарету «Беломор»! Он её заранее под маской прикурил и дым через клапан выдыхал! Старшина аж охуел. Смотрит то на Петьку, то на сигарету. А потом как заржёт! «Ай, молодца! – говорит. – Находчивый! Но пизды всё равно получишь. За курение в строю!» Зато весело было. Хоть и с дымом.
Арбузный Десант
Послали нас разгружать машину с какими-то ящиками. Тяжеленные, сука. Таскаем, пыхтим, прапорщик орёт. И тут рядом, метрах в ста, другая машина, с тентом, как чихнёт, как подпрыгнет на кочке – и тент срывает! А оттуда – арбузы! Целая гора! Как покатятся по траве!
Мы аж замерли. Водитель той машины бегает, матерится, пытается их собрать. А прапорщик наш посмотрел на это дело, потом на нас, потом опять на арбузы. Почесал репу. «Так, – говорит, – бойцы! Объявляется операция "Помощь пострадавшим"! Быстро собрали урожай, пока не испортился!»
И мы, как оглашенные, рванули к этим арбузам. Наелись тогда от пуза, сладкие, хрустящие. Даже прапорщик с нами ел, только делал вид, что проверяет качество. Лучший день разгрузки за всю службу.
Забор в Цветочек
Красили забор. Опять. Краска серая, унылая. Забор длинный, как сама жизнь. Красим, красим, конца-краю не видно. Тоска. И тут Сидорову, художнику нашему самодеятельному, моча в голову ударила. Взял он кисточку потоньше и давай на сером фоне цветочки рисовать – ромашки, васильки. Маленькие такие, но яркие.
Мы сначала думали – пиздец ему. Увидит старшина – убьёт. А старшина пришёл, посмотрел. Посмотрел. Постоял. А потом говорит: «Хм… А ничего так. Веселее стало. Только, – говорит, – цветов маловато. Давай ещё рисуй! И покрупнее!»
И вот мы всем взводом до вечера этот забор цветочками разрисовывали. Получилось пёстро, как цыганская юбка. Но зато не так уныло. Даже птички вроде чаще стали прилетать.
Потерянная Радость
Потерял пуговицу от шинели. Опять. Ну что за наказание. Искал везде – нету. А без пуговицы – нарушение формы одежды, пизды дадут. Хожу мрачный, как туча. Уже приготовился к худшему.
Залез в карман за сигаретой. А там – хуяк! – лежит! Пуговица! Закатилась как-то. Вот же дура! А я тут панику развёл. Обрадовался сначала. А потом сую руку глубже – а там ещё что-то! Шоколадка! «Алёнка»! Забытая с посылки ещё! Целая!
Вот это, я понимаю, находка! Пуговица – хуйня. А шоколадка – это вещь! Съел её тут же, пока никто не видел. И так хорошо стало! Сразу и пуговица нашлась, и настроение поднялось.
Бабушкин Пирог
Приехал к нашему повару Семёнычу внук. Или племянник, хуй его знает. А с ним – бабушка! Настоящая такая, в платочке, добрая. И привезла пирогов! С капустой, с картошкой, с яблоками! Огромный противень!
Семёныч посмотрел на это дело. «Эх, – говорит, – пропадать добру?» И вынес эти пироги нам! Всему взводу! Говорит: «Ешьте, бойцы! Бабушкин гостинец!» Мы налетели, как саранча! Пироги – горячие, мягкие, вкусные! Как дома!
Наелись так, что дышать тяжело. Сидим довольные, сытые. А бабушка эта стоит в дверях столовой, улыбается. И так тепло от её улыбки стало. Как будто и не в армии вовсе, а в гостях у родных. Спасибо ей огромное. И Семёнычу тоже.
Мирные Переговоры
Опять учения. Мы – «синие», они – «красные». Наша задача – захватить их «штаб» (старый сарай). Их задача – нас не пустить. Бегаем по лесу с автоматами (холостыми патронами). Орём «ура». Стреляем в воздух. Типа, война.
Подползаем к сараю. А там «красные» сидят, курят. И даже не прячутся. «Вы чего?» – спрашиваем. «А вы чего?» – отвечают. «Мы вас захватывать пришли!» «А, – говорят, – ну захватывайте. Только давайте сначала покурим». Сели мы все вместе. Достали сигареты, хлеб, консервы у кого были.
Сидим, курим, разговариваем. Про девок, про дом, про дембель. Потом сыграли партию в карты. Потом ещё покурили. Приходит посредник, офицер какой-то. «Ну что у вас тут?» «Мирные переговоры, – говорим. – Ничья». Он посмотрел на нас, на сарай. Махнул рукой. «Ладно, – говорит. – Отбой. Все свободны». Вот так и закончилась наша война. Мирно и бескровно. Как и должно быть.