Атлантика⁠⁠

Море — красиво, в принципе, само по себе, любое. Я родился на Балтике, и это — прям часть меня. Оно такого глубоко-зелёного цвета, когда пасмурно, и насыщенного синего — в солнечную погоду. Будучи в море на судне и сравнивая с другими морями — Балтика мелкая, поэтому волны не такие большие и частые. Когда мы отправились в поход к Британским островам, для меня это было невероятное приключение, и хотелось видеть всё. Ну, 18 лет пацану. Эти мои путешествия вокруг света из книг стали вполне себе осязаемыми. Кем я только ни был, пока мы шли — и Флинтом, и Паганелем, и тремя в лодке, и даже их собакой. Запросто мог бы быть и на носу «Титаника» с распростёртыми руками, но фильм к тому времени ещё не сняли. А так бы — обязательно.

Мне повезло: меня не укачивало. Несколько человек, для которых это был дебют, ели, вообще, напрасно. Я бы в жизни не пошёл в море с таким вестибулярным недугом — и плевать на романтику.

Естественно, я проводил на палубе всё время и бесконечно жадно впивался в каждую мелочь глазами. Это сейчас можно открыть интернет и посмотреть что угодно. Тогда у нас телевизор был на судне — и то в качестве декорации. Всё было впервые, и вновь, и по-настоящему.

Помню, когда поднимается ветер, метров 17–18 в секунду, волны скручиваются в белые кучери и действительно похожи на белых барашков. Потому, видимо, так и называются. Они то появляются, то исчезают — то тут, то там. Это похоже на какую-то весёлую игру, пока ветер не набирает силу.

Этот вот переход Балтики в бассейн Северного моря, как и многое другое, никакими фотографиями и видео не передать. Это абсолютное чудо природы. На подходе к Швеции, сразу за Готландом, сталкиваются два моря. Это похоже на борьбу титанов. Вода почему-то не смешивается (плотности разные, предположительно), и эту линию чётко видно: сине-зелёная — с балтийской стороны, и жёлто-бурая — со стороны Европы. Они упираются друг в друга, и эта линия беспрерывно движется.

Дальше — узенький пролив Зунд, откуда и без бинокля видно Швецию с одной стороны и Данию — с другой. Это абсолютный взрыв мозга в эмоциональном плане. До этого ты всё это видел на угрюмой безликой карте на уроке географии, а тут — это всё дышит, всё живое, настоящее...

Дальше — Каттегат, Скагеррак, и за проливами уже открываются настоящие просторы. Северное море — это уже не шутка. Совпало, конечно, но чтобы показать мне разницу, видимо, и настоящий характер, море взбесилось и смешалось с тяжёлыми тучами. Как там у Облонских — не знаю, но у нас точно смешалось всё. Когда скорость ветра перевалила за 50 метров в секунду, наше судно мне казалось бессмысленной спичкой в центрифуге. По крайней мере, в иллюминаторе было точно так же, как в стиральной машине во время отжима. Гневалась стихия трое суток.

И вот утро. Просыпаешься крабом на койке, в каюте всё настолько качественно разбросано — хоть картину «Идеальный бардак» пиши. Запах стоит тот ещё, «неудачная вестибулярность» тоже повсюду. И вдруг — размеренный гул из машинного отделения. Медленно, кряхтя, судно подрагивает от оборотов винта, а из-под крышки иллюминатора сочится солнечный свет и просится внутрь. Я вскочил, помню. Нет, я попытался вскочить и обрадоваться — но был пристёгнут к койке, чтоб во время шторма не присоединиться к бардаку. Сбросил «оковы» и впустил свежий воздух в каюту. Безупречная гладь воды, вкупе со всеми предыдущими радостями — и есть настоящее счастье.

Нас снесло к Абердину, хотя в рейсовом задании значились Шетландские острова.
Ну а дальше — океан. Вот если что действительно невозможно передать словами, так это широту, мощь и какое-то снисходительное благородство водного исполина.

Как же там по-особому дышится. Каким-то эхом из груди — на тысячи километров. Там я впервые узнал, что зыбь — это вовсе не рябь. Это гигантские волны, оставшиеся от шторма, но не острые, не злые, не крутые. Это живые холмы. Вода такая чистая, прозрачная, голубая, что хочется зачерпнуть и напиться. Мне исключительно повезло, что я был рулевым матросом, и я всю эту немыслимую красоту видел своими глазами, чувствовал кожей, жадно вдыхал солоноватый воздух.

Мы медленно, переваливаясь с боку на бок, взбирались на очередную волну — и в верхней точке открывалась потрясающая картина. Волны вальяжно раскатывались из стороны в сторону и, сталкиваясь, уступали место более сильным. Где-то позади вездесущие чайки недовольно квохтали и продолжали следовать за бурунами от винта судна. Изредка на поверхности появлялись чёрные глянцевые спины огромных китов. Мощным давлением они выбрасывали струю воды вверх и бесшумно, почти незаметно, растворялись в пучине.

Касатки с этим игриво загнутым плавником вылетали из воды, как из пушки. Некоторые успевали в полёте сделать оборот вокруг своей оси — и в этот момент казалось, что у них прекрасное настроение. Иногда касатки шли семьями, и выпрыгивание из воды было в соответствии со статусом, по ранжиру. Сначала вылетал папа и плюхался обратно в воду своим многотонным телом, оставляя буруны. Точно из того же места выскакивала жена его, чуть меньше размером, ну и уже за ней, не особо синхронно и не всегда из того же места, выскакивали их дети и, толкаясь, плюхались во вспененные разводы на поверхности океана.

На какой-то немыслимой высоте, бывало, зависал альбатрос и в какой-то момент камнем падал в воду — и довольно долго оставался там. Никогда не видел добычу у него во рту. Скорее всего, успевал заглотить ещё под водой. Уже на подходе к Гренландии, сразу за Исландией, стали появляться ледовые поля. Сначала — в виде шуги, как лоскуты белого покрывала, потом — всё более выраженные, более твёрдые и тяжёлые.

Айсберги — это что-то абсолютно неописуемое. Даже не надо думать о том, что под водой их ещё семь раз по столько же — и видимой части достаточно, чтобы глубоко вдохнуть от восторга и долго не выдыхать. Я трижды видел, как они с жутким скрежетом переворачиваются на 180 градусов. Миллионы тонн белой воды в едином порыве выворачиваются наизнанку — и начинается новая жизнь. Заснеженная часть навсегда уходит под воду, а идеально отшлифованная тоннами воды и давлением голубая гора занимает своё место среди белых суровых собратьев.

Мне невероятно повезло, что всё наложилось так удачно — и возраст (18 лет), и время (92-й год), и удивительные события, которые никогда в жизни уже не повторятся. От этого эти воспоминания — дороже, ярче и вызывают такие трепетно-неподдельные романтические чувства.