bakare

“Центральный отдел полиции”. Стою у входа больше часа, под ногами скопилась кучка окурков, руки вспотели от волнения. Ещё немного и всё кончится.
— Молодой человек, вы к кому? — без особого интереса, не отвлекаясь от компьютера, бросил мимолетный взгляд дежурный.
— Я убил человека. Я убил много людей. — выдавил я, четко проговаривая каждое слово, пытаясь удержаться на ногах от накатившей волны страха и отчаяния.

Через несколько минут я оказался в допросной, облупленная краска на кафеле, серая решетка на окне и мигающая люминесцентная лампа, наверное так и будет выглядеть мой дом на весь остаток жизни . Майору было лет 35, в редеющих волосах блестела седина, в руках недоеденный бутерброд, под глазами следы бессонных ночей.

— Чем порадуешь нас? — дешевая авторучка быстро забегала по желтоватому листу бумаги. На её памяти сотни убийц и маньяков, километры правды и лжи, боль жертв насилия и страх неминуемой гибели.
— Ей было около 12, моей первой жертве, я следил за ней от школы, маленькая девочка не раздумывая села в машину. Её маленькое тельце было похоже на тряпичную куклу, когда вся кровь вытекла на мокрую землю.
— Продолжай. — Бутерброд, так и оставшись недоеденным, полетел в мусорную корзину. — Их было около сотни, женщины и дети, мне нравилось выпускать из них кровь, алая жидкость медленно вытекала из артерии, глаза тускнели, теряя огонек жизни, кожа бледнела, на лицах застывала маска ужаса. Я пытался себя остановить, но это сильнее меня… Я могу попросить вас об одолжении? Моя жена и ребенок, они тут не при чем, не хочу, чтобы у них были проблемы из-за меня…
— Их никто не тронет. — Сквозь зубы процедил майор. — Места, время, приметы убитых. Допрос шел больше 5 часов, майор курил не переставая. Казалось, что от услышанных ужасов его морщины стали глубже и сильнее проявлялась седина, с каждым словом, с каждой жертвой. Маленький мальчик, победивший на шахматном турнире и спешащий порадовать родителей. Беременная девушка, ей ещё не было двадцати, в сумке были детские носочки и снимок УЗИ, у неё могла бы быть девочка. Продавщица из соседнего магазина, её парализованная мать осталась гнить в одиночестве. Голубоглазая старшеклассница, в своем дневнике она писала стихи о любви, мечты о путешествиях и обиды на глупых подруг.

— В камеру его. — Во взгляде майора читалось презрение и ненависть, за окном потемнело. Лязг закрываемой решетки и удаляющиеся шаги конвойных. Я остался один, в грязной камере, но с абсолютным чувством облегчения, впервые за многое время можно было спокойно расслабиться, зная, что никому больше не причинишь боль, не прервешь ни чьей жизни. На ночь не выключили свет и на деревянной скамье было жестко, но всё же я погрузился в глубокий сон, прервавший череду бессониц. Мне снились глаза любящей жены, она встречала меня с сыном на руках, её улыбка была оплотом доброты, а смех сына разносился звонким эхом, заполняющим всё вокруг. Маленькая квартирка с уютным диваном, где мы часами могли сидеть с женой в обнимку. Детская площадка, на которой любил играть сынишка. Всё это осталось в моем сне.

— Товарищ майор, пришли документы, по вашему маньяку. Все жертвы живы-здоровы, а парень этот местный наш, лечился 5 лет назад от шизофрении, говорят успешно. Завел семью, устроился на работу, адаптировался в общем. Что делать-то с ним будем?
— Что делать, что делать. В больницу ему надо, к психиатру. Есть в нем что-то хорошее, раз сам пришел. Я сам с ним поговорю.

Лязг открываемой решетки. Майор так и остался стоять в ступоре, в тишине, нарушаемой звуком падающих капель. Бездонные, тусклые глаза, бледная кожа, лужа тёмной крови и обломок лезвия в руке.