alexslaiker

Когда армия неприятеля приблизилась к древнему храму, старый настоятель понял: самое ценное сокровище — подлинный свиток с сутрой, написанный рукой основателя — нужно спасти любой ценой. Враги будут искать тайники, вскрывать полы и рыться в подвалах.

Настоятель снял его с почетного места в алтаре. Он не стал закапывать его в саду, не спрятал в потайной нише за стеной. Вместо этого он аккуратно поместил его в простую бамбуковую трубку, исписанную снаружи ученическими почерками, и поставил в большую плетеную корзину у самого входа в храм. В этой корзине лежали десятки таких же труб — свежие копии сутр, которые переписывали послушники.

Ворвавшиеся в храм солдаты перевернули всё вверх дном. Они вскрывали полы, ощупывали стены в поисках тайников, разбивали потолки. Командир, проходя мимо корзины у входа, пихнул ее ногой. Одна из трубок выкатилась. Он поднял ее, увидел ученические каракули и с презрением швырнул обратно.

— Здесь ничего нет! — крикнул он своим людям. — Ищите в других зданиях!

Когда враги ушли, ученики в страхе вышли из своих укрытий. Они увидели разгромленный храм и замерли в ужасе. Но настоятель спокойно подошел к корзине у входа и достал из самой середины стопки ту самую бамбуковую трубку.

— Но... как? — прошептал старший ученик. — Они были так близко!

— Искусство прятать — это не всегда уходить вглубь. Чаще всего — это умение положить ценность туда, где ты не готов увидеть то что искал.

Алекс Слайкер

В Японии в эпоху Эдо, в провинции Кага, была знаменитая школа кэмари — старинной игры, где команды передавали ногами кожаный мяч, стремясь удержать его в воздухе как можно дольше. Славу школе приносила не только её традиция, но и величайший игрок своего времени, самурай по имени Такэдо. Его ловкость казалась сверхъестественной: он мог удержать мяч в полёте дольше всех, а его удары были и сильны, и изящны.

Свою роковую травму — разрыв связок на правом колене — Такэдо получил в день великого турнира в Киото. Мяч, отскочив от корня старой сосны, полетел за пределы поля. Не думая о себе, Такэдо в невероятном прыжке, в полном развороте, успел поддеть его носком обуви и, скрутившись, отправил обратно в игру, прежде чем упасть. Зрители ахнули, а мяч, как живой, продолжил свой полет. Но сам Такэдо, услышав хруст и почувствовав пронзительную боль, понял, что его нога больше не будет ему служить как прежде. Это был его последний и самый великий удар.

Горя желанием служить любимому искусству, он естественным образом стал главным тренером школы. Он учил тому, что знал лучше всех: силе удара, высоте прыжка, своей фирменной технике «полёт журавля».

Однако команда под его руководством постоянно роняла мяч и сильно отставала от других команд. Ученики, пытаясь копировать сложнейшие приёмы мастера, выглядели напряжёнными и неуклюжими.

Отчаявшись, старейшины школы пригласили нового советника — бывшего монаха по имени Сохэй. Сохэй в молодости был посредственным игроком, его физические данные были скромны, и он никогда не блистал в игре.

С первого дня Сохэй не показал ни одного удара. Вместо этого он сел на циновку в стороне и стал наблюдать. Через несколько дней он попросил игроков сделать всего одно изменение: встать не в линию, как учил Такэдо, а в форме летящих гусей. Каждый день он заставлял их играть с завязанными глазами, чтобы они учились чувствовать друг друга, а не просто смотреть на мяч. Он разучивал с ними простые, почти детские комбинации, отрабатывая их до автоматизма.

Такэдо, наблюдая за этим, кипел от возмущения.
— Это не искусство! — говорил он. — Они не учатся великому!

На следующих состязаниях всё изменилось. Команда двигалась как единый организм. Они не демонстрировали головокружительных трюков, но мяч, казалось, сам перетекал от игрока к игроку, находя всегда свободного человека. Они обыгрывали другие команды с разгромным счётом.

Потрясённый Такэдо подошёл к Сохэю после матча.
— Я не понимаю. Мои ученики не могут повторить и десятой доли того, что умел я. Как они смогли победить?
— Потому что ты учил их быть тобой, — ответил Сохэй. — А я помог им стать собой. Ты видел игру изнутри, как игрок. Я вижу её снаружи, как целое. Ты знаешь, как сделать один удар идеальным. Я знаю, как сделать так, чтобы все удары команды сложились в одну победу.

Превосходный игрок видит путь своего меча. Превосходный тренер видит всё поле боя. Знание того, как сделать что-то великое, не равно знанию того, как научить этому других.

Алекс Слайкер

Вика обожала блошиные рынки. Этот запах старого дерева, пыли и тайны — он будто обещал, что среди этого хлама найдется что-то особенное. В тот день обещание сбылось. Ее взгляд зацепился за старый фотоаппарат «Зенит-16» 1977 года выпуска в потертом кожаном чехле. Он лежал на разложенном клетчатом одеяле, а за прилавком сидел немолодой мужчина с бесстрастным, почти восковым лицом.

«С ним идет пленка», — сказал он, отвечая на вопрос Вики. Вика покрутила тяжелую железную коробку в руках. Механика исправно щелкала. Она почувствовала странное и очень сильное желание — немедленно его купить.

Торг был недолгим. Мужчина взял деньги и не глядя их, быстро сунул в карман, его пальцы, казалось, были холодными и сухими, когда они ненадолго коснулись ее ладони.

Дома Вика вставила пленку и, недолго думая, отправилась гулять по парку, делая случайные кадры: играющие дети, пара на скамейке, утки в пруду. Пленка закончилась быстрее, чем она ожидала.

Из фотолаборатории, куда она отдала пленку на проявку, ей позвонили на следующий день. «Виктория, у нас тут небольшая проблема с вашими снимками», — сказал растерянный голос в трубке. — «Вы точно снимали на эту пленку?»

Сердце екнуло. Вика поехала в лабораторию, предвкушая техническую ошибку — засвеченные кадры, брак производителя. Но технических ошибок не было.

Конверт с фотографиями был тяжелым. Она вскрыла его прямо у стойки. Первый снимок был не ее. На нем была кухня, освещенная тусклой лампочкой. За столом сидела незнакомая полная женщина, ее лицо расплывалось в полуулыбке. А прямо за ней, в полутени, стояла фигура, чья рука сжимала длинный кухонный нож, уже занесенный для удара.

Вика ахнула и перевернула следующую фотографию. Улица ночью. Мужчина в пальто оборачивался, словно услышав свое имя. Из тени подъезда на него надвигался другой человек, и в его руке тоже был нож. Третий снимок — детская комната, четвертый — подвал...

На всех фотографиях были разные люди, разные места, но одно оставалось неизменным: на каждом кадре кто-то держал нож. Снимки были четкими, проработанными до жутких деталей. Это не были случайные пятна или дефекты. Это была хроника. Хроника насилия, которая еще не случилась. Или уже случилась.

Вика лихорадочно перебирала снимки, ее пальцы дрожали. Она не узнавала ни лица жертв, ни лица палачей. От фотографий веяло леденящим холодом и безысходностью.

И вот в конверте осталась последняя, двенадцатая фотография. Она перевернула ее.

Сначала она не поняла. На снимке была ее собственная спальня. Снято с порога. Утром. Солнечный свет падал на неубранную кровать. И она сама стояла спиной к объективу, разглядывая что-то на комоде. Она помнила этот момент — всего пару дней назад.

Но что-то было не так. Вика всмотрелась. В правом нижнем углу снимка, из-за края приоткрытой двери в гардеробную, виднелась чья-то тень. И из этой тени выступала рука. Худая, с выступающими суставами. В руке был нож.

Вика бросилась домой, по дороге пытаясь дозвониться другу. Дверь в квартиру была заперта. Сердце бешено колотилось. Она вставила ключ дрожащей рукой, распахнула дверь.

В квартире было тихо. Ничего не было тронуто. Она осторожно прошла в спальню. Все было точно так, как на фотографии: неубранная кровать, солнечный свет. Дверь в гардеробную была приоткрыта ровно настолько, насколько это было видно на снимке. На комоде было что-то разлито. Она подошла к нему.

А потом ее взгляд упал на зеркало над комодом.

В отражении она увидела не только свое бледное, искаженное страхом лицо. Она увидела, как за ее спиной, из темного проема гардеробной, медленно выходит тень с тем самым ножом.

Щелчок затвора прозвучал у нее в голове и потемнело в глазах...

В одном городе жил великий мастер на все руки по имени Лян. Он мог починить всё что угодно: от хрупкой фарфоровой вазы до сложнейших часовых механизмов. Но главным его талантом было создание механических птиц. Они были так совершенны, что почти не отличались от живых: пели прекрасные песни, махали крыльями и клевали зерно.

Однажды к нему пришел богатый купец. Увидев диковинных птиц, он пришел в восторг.
— Я дам тебе столько золота, сколько ты захочешь, — сказал купец, — но с одним условием. Твои птицы должны петь без перерыва, с восхода до заката. Я хочу, чтобы мой сад всегда был наполнен музыкой.

Лян, польщенный щедрым предложением, согласился. Год он работал не покладая рук. Он создал стаю из двадцати семи птиц, каждая — шедевр инженерной мысли. Они никогда не уставали и пели с идеальной регулярностью.

Купец был доволен. Сад его стал местной достопримечательностью. Но прошел месяц, и Лян заметил, что купец выглядит унылым. Он сидел в беседке, слушая идеальное пение, но на лице его не было радости.

— Что случилось? — спросил Лян. — Разве песни несовершенны?
— Они слишком совершенны, — вздохнул купец. — Каждая нота на своем месте. Ни единой фальши. Но в них нет души. Они поют, потому что должны. Я слушаю, потому что заплатил. Но я не чувствую их песню.

Мастер ничего не сказал, но на следующее утро пришел в сад с новой, двадцать восьмой птицей. Она была сделана не так искусно: ее оперение было чуть бледнее, а в песне иногда проскальзывала хрипота. Лян посадил ее на ветку и ушел.

Через час купец вбежал в мастерскую Ляна с сияющими глазами.
— Что это была за птица? Ее песня... она была особенной!
— Это обычная птица, — улыбнулся Лян. — Живая. Иногда она молчит. Иногда поет от счастья, увидев солнце. Иногда ее песня грустна, потому что накрапывает дождь. Она поет не по обязанности, а по велению сердца.

В одном селении жил бедный фермер по имени Ли. Он тяжело трудился на своем клочке земли, но урожай всегда был скудным. Однажды летом случилась страшная засуха, и его единственная корова, которая кормила всю семью молоком, зачахла от голода и умерла.

Ли сидел на пороге своего дома, глядя на высохшее поле и кости своей кормилицы. Его сердце разрывалось от отчаяния.
«Всё пропало! — кричал он в небеса.
— Какой ужас! Это конец! Нет воды, нет еды, корова мертва. Некуда податься и не на что надеяться. Хуже уже не бывает!»

Его слова услышал старый сосед, который пришел его проведать. Он молча сел рядом и положил руку на плечо горюющему Ли.
«Ли, — сказал старик тихо, — я слышал твои слова. Но поверь мне, как бы плохо ни было, всегда может случиться нечто, что сделает твое нынешнее горе лишь горьким воспоминанием о «былых хороших временах».

Ли лишь махнул рукой, не веря старцу. Какая уж там может быть беда хуже?

На следующее утро, не в силах смотреть на голодные глаза своих детей, Ли решил отправиться в ближайший город, чтобы найти хоть какую-то работу. Он оставил жену и детей дома, пообещав вернуться с едой.

Путь в город лежал через дремучий лес. Ли шел, уткнувшись взглядом в землю, и снова проклинал свою судьбу. Вдруг он оступился, его нога попала в расщелину между корней старого дуба и он сильно вывихнул лодыжку. Боль была адской, идти дальше он не мог. Он заполз под куст, чувствуя себя окончательно разбитым. Теперь он не только беден и голоден, но еще и искалечен посреди глухого леса. Он вспомнил слова соседа и с ужасом понял, что тот был прав — стало еще хуже.

Просидев так несколько часов, он услышал вдали странный гул. Гул нарастал, превращаясь в треск и грохот. Подняв голову, Ли увидел черную стену дыма и огня на горизонте — со стороны его деревни. Лесной пожар! Ветер дул прямо на его дом.

Забыв о боли, Ли, хромая и падая, побежал обратно. Он думал только о своей семье. Сердце его готово было разорваться от ужаса. Вот оно — «еще хуже», о котором говорил старик. Он был готов к самому страшному.

Но, добежав до опушки, он застыл в изумлении. Пожар, подгоняемый ветром, обошел его деревню стороной и ушел в степь. Огонь не тронул ни одного дома. А вся саранча, которая год за годом пожирала урожай в округе и частично была причиной голода, сгорела в том пожаре дотла. Земля была очищена пеплом, который должен был сделать ее плодородной на следующий год.

Ли вбежал в свою деревню, где его уже ждала плачущая от счастья жена.

Через год Ли сидел на том же пороге. Его нога давно зажила. На поле зеленел богатый урожай, выращенный на удобренной золой земле. В новом хлеву мычала новая корова.

К нему подошел сосед.
«Ну как, Ли? — спросил он с улыбкой. — Помнишь тот день, когда ты думал, что хуже уже не бывает?»

Алекс Слайкер

— Учитель, — обратился взволнованный ученик, вбегая в келью. — В саду, у старого абрикосового дерева, живет дух! Я видел, как ветви качались сами по себе, и слышал его зловещий шепот!

Мудрец поднял глаза от книги.
— Это интересно. Давай сходим посмотрим.

Они вышли в сад. У абрикосового дерева было тихо.
— Вот! — прошептал ученик, указывая на одну ветвь. — Она снова движется!

Мудрец подошел к дереву, заглянул в густую листву и рассмеялся.
— Выходи, Шумила! Покажись!
С ветки спрыгнул пушистый котенок, любимец всей обители.

— Видишь? — сказал мудрец. — Твой «зловещий дух» всего лишь резвится. А шепот — это ветер в листве.

Ученик вздохнул с облегчением.
— Спасибо, учитель! Как же я глуп.

Наступил вечер. Ученик сидел в своей келье и пытался читать. Но никак не мог сконцентрироваться. Он то и дело поглядывал в окно, на темнеющий сад. Тень от абрикосового дерева казалась ему неестественно длинной, а шорох листвы — слишком зловещим.

Он снова пришел к мудрецу.
— Учитель, я знаю, что это котенок и ветер. Знаю это наверняка! Но почему-то мне все равно тревожно. Мой разум понимает, а на сердце тревога.

Мудрец пододвинул к ученику чашку горячего чая.
— Представь, что много лет ты шел по дороге и всегда обходил большую яму, зная, что она там. Потом проезжающие телеги засыпали ее камнями, и ямы не стало. Но впервые проходя по ровному месту в сумерках, ты все равно инстинктивно отпрянешь в сторону. Твое тело, твой мозг помнят старую опасность.

Ученик внимательно слушал.

— Так и с любым заблуждением, — продолжал мудрец. — Особенно с тем, что успело поселить в нас страх. Факты закапывают яму. Но колея страха, проложенная в нашем сознании, еще какое-то время остается.

— И что же делать? Как выровнять эту колею?

— Осознать ее. Смотреть на ровную дорогу и говорить себе: «Ямы нет. Это просто дорога». Смотреть на дерево и говорить: «Это котенок и ветер». С каждым таким разом колея будет становиться все мельче, пока совсем не исчезнет. Но требовать от себя мгновенного забвения — все равно что сердиться на тень, которая не сразу пропадает после заката. Даже самой правде нужно время, чтобы дойти не только до ума, но и до сердца.

Алекс Слайкер

В одной деревне, случилась беда: пересох единственный колодец. Вода, которая поит и людей, и скот, и орошает поля, иссякла. Паника охватила жителей.

Собрался совет и решили обратиться к знаменитому на всю округу ученому-книжнику, господину Ли, славившемуся своей мудростью и начитанностью. Ученый почтительно выслушал старейшин, долго листал древние трактаты и наконец изрек:

— Причина ясна! — торжественно объявил он. — Согласно «Книге перемен», вода ушла потому, что нарушен баланс Инь и Ян. Деревня построена на склоне, обращенном к солнцу (Ян), а источник воды (Инь) ослабел от такого преобладания. Необходимо восстановить гармонию.

Он предложил грандиозный план: перенести несколько домов, разбить новый сад в тенистой лощине и ежедневно проводить сложные ритуалы для умиротворения духов земли. Его объяснение было глубоким, неожиданным и произвело большое впечатление на всех. Люди три дня обсуждали мудрость господина Ли, но колодец оставался пустым, а ситуация становилась все критичнее.

Тогда вперед вышел немолодой, малоразговорчивый крестьянин по имени Ван. Он не умел читать трактатов, но всю жизнь провел в этих полях. Не говоря ни слова, он взял лом и лопату и прошелся по старой тропинке к высохшему руслу ручья выше по склону. Он копал недолго и вскоре позвал людей.

— Смотрите, — просто сказал он, указывая ломом на груду камней и земляную пробку, перекрывшую подземный ключ, который питал колодец. Недавний оползень заблокировал путь воде.

За день сообща они расчистили завал. К вечеру в колодец с тихим журчанием вернулась вода.