VasilyKorablev

Валерий Васильевич не спал уже два дня. Коренной зуб ныл не переставая, но идти к зубному врачу было бессмысленно. Зуб был здоров, он знал это. Причина зубных болей сидела в углу зала и не затыкалась ни на секунду. Молилась и отбивала поклоны. Призрак пожилой женщины разыскал его и теперь мучал своими просьбами о помощи, вызывая дёргающую нервную боль. Он упрашивал её уйти по-хорошему и грозил изгнанием через навий котёл. Но она не уходила. Чуяла, что ему нельзя было портить карму в конце года. На дворе был декабрь. Валерий хотел закончить этот год без развеивания праведников. Вот если бы она припёрлась в январе, он бы с ней не церемонился. Праведников было грешно развеивать.

Валерий многое знал о загробной жизни и поэтому старался обходить их за версту. По работе он часто сталкивался с потусторонним миром и старался извлекать из этого пользу. Неупокоенную душу можно было использовать. Например, заключив с ней договор. Но эта женщина не имела образования. Души неупокоенных, плавающие в астральном мире, вполне могли видеть будущее. Но и для предсказания будущего этот призрак был бесполезен. Души пенсионного возраста тяжело поддавались инструкциям и обучению. Взять с неё за работу было нечего. А бесплатно Валерий не работал. Таков был порядок. Всякий труд должен был быть оплачен услугой или материально.

История призрака была обычной. Всю жизнь проработала уборщицей. Рано схоронила мужа. Одна растила дочь. Та уже взрослая, но с личной жизнью у неё не задалось. Дочка родила сына. Втроём они жили в двухкомнатной квартире и жили вроде хорошо и дружно, пока пожилая женщина не столкнулась с сектой бога Фимы и, поддавшись на сладкие уговоры о спасении души, не переписала квартиру.

За два дня Валерий Васильевич наслушался.

С горя он выгреб из аптечки обезболивающие и проглотил целую горсть, после чего сбегал на кухню и запил стаканом воды. Отдуваясь, вернулся в зал, где его дожидался призрак.

— Что же вы, мамаша, на старости лет так вляпались? — злобно поинтересовался он.

— Бес попутал, родненький! Если бы я знала, что так всё обернётся, то ни за чтобы не согласилась квартиру этим упырям подарить, — простонал призрак. — Они же обещали Софью с Ваней не трогать и из квартиры не выселять. А когда поняла, что обманули, тут-то меня удар и хватил. Так поможете?

— Ой, ля-а-а-а! — взвыл Валерий, у которого в очередной раз дёрнуло зуб. — Когда же вы уймётесь со своими просьбами? Не работаю я бесплатно, сколько уже можно вам говорить!

— Молиться за вас буду! — клятвенно пообещал призрак женщины. — Отче наш, иже еси на небеси…

— Не надо!

Зуб задёргало от молитв так, что Валерий начал подпрыгивать от боли. В отчаянье он уже захотел пойти на совсем жуткое дело и напустить на душу праведницы Глоба. Кувшин с запертой в нём злой тварью стоял в серванте. И ритуал несложный. Пусть он её сожрёт и тысячу лет переваривает. Его размышления прервали. Кто-то звонил в дверной звонок. Валерий пошёл открывать дверь и облегчённо вздохнул, увидев на пороге своего напарника по работе Дениса.

— Ну и рожа у тебя, Шарапов! — вместо приветствия посочувствовал ему Денис. — Зачем звал?

— Пошли, покажу! Срочное дело! — Валерий за рукав затащил его в зал и указал на призрака.

— И чё? — осмотрев призрака, снова спросил Денис.

— Как че? Изгони её к чёртовой бабушке! — потребовал Валерий.

— Хорошо. Двести тысяч рублей. Наличными или на карту переведёшь?

— Побойся бога! Тут делов на две минуты. Давай хотя бы пятьдесят?

— Пятьдесят будет стоить первого января — ухмыльнулся Денис. — А сейчас предновогодняя накрутка. Конец года. Карма. Сам знаешь. И это я тебе ещё со скидкой предлагаю. С чужого взял бы триста.

— Не буду я столько платить. Не выдумывай! — отказался Валерий.

— Так я так же считаю. Зачем ты меня из-за такой пустяковины вызвал? Изгонишь сам — испортишь карму. Чистеньким хочешь в новом году быть? Тогда плати за моральный ущерб. А вообще я тебе давно говорил: на квартиру защиту надо делать от таких вот попрошаек, — посоветовал ему Денис.

— Взять с неё нечего. Беда просто. Вот что мне делать прикажешь? — Валерий со вздохом опустился на стул. — Я так хотел спокойствия. Думал, в декабре отдохну — в Таиланд слетаю. А тут она нарисовалась. Спасите-помогите! Праведная душа, ставшая неупокоенной, хуже тысячи чертей в одержимом. Это ж как котёнок, выброшенный зимой на улицу чёрствыми хозяевами. И домой не возьмёшь, и сердце от мяуканья разрывается.

Денис поглядел на измученного друга, похмыкал и сказал:

— Да не паникуй ты. Маяк из неё сделаем. Раз она больше ничего не умеет. Будет работать с трудными духами.

— Я думал об этом, — признался Валерий. — Но её ведь кикиморы могут порвать, а тогда вина на нас будет.

— Не совсем, — поправил его Денис. — Вероятность пятьдесят процентов. Но лучше, чем ничего. И правилам соответствует.

Он повернулся к призраку пожилой женщины.

— Как вас, голубушка, зовут?

— Серафима Леопольдовна я, — с готовностью отозвался призрак. — Всю жизнь уборщицей в школе проработала, до самой пенсии.

— Это очень хорошо, что в школе. Против кикимор пригодится, — обрадовался Денис. — В общем, так, Серафима Леопольдовна. Мы с вами заключим договорчик на три вызова. Вызовы будут редкими, но скорее всего будут. После чего вы будете свободной от обязательств и сможете обрести покой. Сразу хочу предупредить, что это будет связано с некоторыми рисками для вас и прошу отнестись к вашей службе со всей серьёзностью. Взамен мы примем вашу просьбу о помощи и приложим все возможности и средства для её осуществления. Вы согласны?

— Да! Не за себя прошу, за дочку и внучка, — закивала Серафима. — Только им помогите! Очень вас прошу! Не оставьте в беде.

Валерий ворча, принёс договор. Деревянную доску на семи заговорённых камнях, исписанную церковнославянскими символами. И сосуд для маяка — маленькую стеклянную бутылочку с пробкой на шнурке. Договор произносили вслух, по очереди касаясь доски. Сначала он, а потом призрак. Как только договор был заключён, Валерий попросил Серафиму Леопольдовну отправиться на временное место проживания и указал на бутылочку.

Наблюдая, как исчезает призрак и сосуд начинает светиться белым светом, он почувствовал облегчение. Зубная боль отступила.

— Кофейку? — предложил он Денису с благодарностью.

— Наливай, — согласился тот. — Но только зачем ты слова мои повторил?

— Ты про что? — замер в дверях кухни Валерий.

— «Приложим все возможности и средства», — процитировал Денис. — Не мог обыграть по-другому? А если действительно придётся приложить все средства?

— Это из-за одной жалкой квартиры, которую нужно отобрать у сектантов и вернуть законным хозяевам? Не выдумывай, братец. Я этих сектантов вместе с их богом Фимой наизнанку выверну, — фыркнул Валерий Васильевич. — Тебе кофе чёрный или со сливками?

Потом они сидели и пили кофе. Валерий достал бутылку коньяка и подлил себе в кофе. Про выпитые таблетки он уже и думать забыл.

— А чой-то ты за коньяк взялся? — с подозрением спросил Денис. — Кто машину поведёт?

— Ты, конечно, — прихлёбывая кофе, ответил тот. — Мне нельзя. Я уже выпил.

— Тогда, может, с утра начнём? — Денису не очень хотелось ехать куда-то на ночь глядя.

— Не-а. Я сейчас багаж укомплектую. А ты за руль. Нам же на вокзал надо.

— Зачем?

— Так дочка Леопольдовны с внуком на вокзале бомжуют. Третий день уже, — вспомнил Валерий.

— И ты, значит, два дня терпел зубную боль, хотя мог сразу решить свои проблемы сам и не мурыжить их на вокзале столько времени? — покачал головой Денис.

— А ты к моей совести не взывай. Работа должна быть оплачена — таков порядок. Всем страждущим и нуждающимся не поможешь. Ты же вон к бомжам на улице не подходишь и не помогаешь им? И по домам, где живут бедные люди, не ходишь с гуманитарной помощью? Мы с тобой живём и мыслим рационально. От ошибок всех дураков не спасёшь, как ни пытайся. Жаль, конечно, что порой от ошибок дураков страдают невинные люди, но тут ничего не поделаешь. Но этим двоим мы теперь можем помочь на полном основании.

— Сознайся, тебе просто было скучно и ты хотел компании? — вздохнул Денис.

— Хватит вздыхать. Допивайте, товарищ, кофе и валите греть Япошу. А я пока соберу инструменты и расходники, — велел ему Валерий.

Япошей Валерий Васильевич ласково кликал микроавтобус Mitsubishi Delica. Он забил багажное отделение под завязку. Денис только похмыкал, глядя на его усердие, и, когда Валерий уселся на пассажирское место, лишь кротко спросил:

— Куда едем, шеф?

— Рязанский вокзал. Плачу два счётчика. И быром давай, пока я добрый!

— Э-э-э. Дорогу покажешь? — на манер водителя из средней Азии спросил Денис

— Покажу! Давай, жми на Япошу!

— Э-э-э-э. Слушаю и повинуюсь. Чэрэз двор срэжем — пробка объедэм… Нэту лучше вэлика…

Микроавтобус взревел, выбираясь из сугроба.

Они подъехали к вокзалу, когда на электронных часах над центральным входом мигали зелёным цифры 22:00.

На парковке стояло несколько такси. Денис припарковал машину на свободное место и, перекинув ключи Валерию, выскочил на свежий воздух. Мочевой пузырь был переполнен, и он хотел быстренько сбегать в туалет, пока напарник ищет дочь Серафимы Леопольдовны. Валерий замешкался в машине. Искал зажигалку в бардачке.

Денис устремился к центральному входу. Возле дверей его заставили остановиться и обернуться недовольные крики. Он увидел, как Валерия обступили таксисты и что-то ему высказывали. Слов было не разобрать, кажется, они требовали, чтобы убрал свою машину.

«Сам справится», — подумал Денис и побежал искать туалет. Справив нужду, он вспомнил о друге и решил проверить, как он там. Валерий курил на ступеньках у входа, с интересом наблюдая за дракой таксистов. Драка была жаркой. К таксистам уже бежала служба охраны.

— Твоих рук дело? — спросил Денис.

— Да ну, — пожал плечами Валерий. — Кричали на меня. Мол, это место Зёмы, и мы его заняли совершенно напрасно. Требовали, чтобы я машину за угол отогнал. Я им ответил, что я знаю их всех и Зёму в том числе. И что Зёма будет не против. Но они потребовали доказательств. По понятиям, типа.

— И чё?

— Да чё? Рассказал им про Зёму и про каждого из них. Рассказал, что одного из них Зёма кинул месяц назад, продав говённую зимнюю резину из Китая по цене немецкой. И цену сказал. Другому, вон тому, который сейчас по морде получил, Дмитрию Сергеевичу, — что его жена спит с его другом Валентином, когда Дмитрий ночные смены берёт, чтобы к Кате, студентке с Заречного, ездить. И номера телефонные продиктовал и жены его, и соответственно Кати.

— А Валентин — это тот, который ему по морде дал? — попытался угадать Денис.

— Ага. Я им дал разгадку на вопрос, от кого они все заразились одной интересной венерической болезнью. А они, бедняги, три месяца по врачам бегали. Они все с этой Катей, в общем. Только друг про друга не знали.

— А Зёма?

— А чего Зёма? Зёмы там нет. Он ещё не в курсе. Хотя всё с него-то и началось, — вздохнул Валерий и метко бросил окурок мимо урны.

Дочь Серафимы Леопольдовны нашлась в зале ожидания. Сидела на скамейке. Рядом возился мальчик лет шести. Играл в телефоне. Возле ног женщины стояли сумки с вещами. Взгляд у неё был обречённый.

Валерий подошёл к ней и поздоровался:

— Здравствуйте, Софья Павловна. Как ваши дела?

— Мы знакомы? — Софья подняла голову и отстранённо посмотрела на него.

— Пока нет. Но я и мой товарищ хорошо знакомы с вашей матушкой, — улыбнулся Валерий Васильевич и указал на Дениса.

Она с подозрением оглядела их. Двое мужчин: один белобрысый, другой брюнет, весь в прыщах, оба в кожаных куртках. Такие явно не из полиции или из СМИ. Туда она уже обращалась. Значит, из секты пришли. Уговаривать вернуться, а может, и угрожать. Господи, да что им ещё от неё надо?! Она и так отдала последние деньги на похороны матери.

— Уходите отсюда или я начну кричать! — тихо предупредила она их. Голос её был полон ненависти. — В секту бога Фимы я не вернусь!

— А мы из другой секты, — снова улыбнулся Валерий Васильевич. — Из секты свидетелей драки таксистов возле входа. Наша секта добрее и лучше. У нас есть бесплатные печеньки.

— Знаете, мне с сыном сейчас не до шуток, — ответила Софья. — Валите отсюда, клоуны вокзальные. Денег у нас нет, и взять с нас нечего.

— Понял! — Валерий присел рядом с ней на скамейку. — Извините нас. Мы просто не так начали знакомство. Мы с товарищем, конечно, не из секты. Мы представляем интересы вашей покойной матушки, а значит, теперь и ваши. Сектанты обманом заставили подписать вас документы на квартиру, после чего выжили вас из неё. Мы должны восстановить справедливость и вернуть вам утраченную жилплощадь.

— А вы действительно клоун, — горько ответила Софья. — В полиции мне сказали…

— Да нам пофиг на законы и на то, что они вам сказали, — не дал договорить ей Валерий. — Мы своих придерживаемся. Ваша мама заплатила нам за работу, и мы связаны договором. Софья Павловна, мы можем провернуть дело и без вас, но не сидеть же вам тут, на вокзале, в антисанитарных условиях всё то время, пока мы будем трудиться над исполнением договора? Может, проедем в номера?

— Никуда я с вами не поеду! Вы псих! — отрезала Софья.

— Мама, а что это за дяди? — заинтересовался ребёнок.

— Дяди уже уходят. Это плохие дяди, — успокоила она сына и повернулась к Валерию. — Ну что вы нас мучаете? Зачем? Что вам ещё отдать? Последние вещи? Нате! Забирайте!

Она пнула ногой сумку.

— М-да. Тяжело с женщинами работать, — вздохнул Валерий. — То они на слово готовы поверить любому проходимцу, то смотрят волком на руку, протягивающую им помощь, и требуют документы с подписью президента. А как быть нам? Хорошо. Начнём ещё раз. Ваша мама, Серафима Леопольдовна...

— Моя мама умерла шесть дней назад. Ни про какие договоры о возврате квартиры она мне не сообщала! — перебила его Софья.

— Да. Но потом она заявилась ко мне и начала просить за вас, и мы с ней заключили договор, — кивнул Валерий.

— Когда она к вам заявилась?

— После смерти, естественно. Ой, ну не делайте такие глаза. У нас с товарищем такая работа. Работаем с потусторонним миром. Иногда и с призраками, когда от них польза есть.

— Уходите! — потребовала Софья.

Валерий помолчал, поморщился, прикидывая про себя, как лучше достучаться до измученной женщины. Потом посмотрел на молчащего Дениса. Тот согласно кивнул. Валерий начал:

— По роду своей деятельности мы видим призраков постоянно. У каждого человека, если присмотреться, за спиной стоят его умершие родственники. Они оберегают живых от неправильных поступков, пытаются помочь, когда есть такая возможность, подталкивают под руку. И они очень болтливы. Всё рассказывают. Хотите, про вас расскажу такое, что никто не знает?

— Не хочу.

— А я всё же расскажу. До шестого класса вас дразнили одноклассники. Сонька-заика было вашим прозвищем. И только добрая женщина, логопед, долго занимавшаяся с вами по просьбе вашей матери, Мария Фёдоровна Костомарова, помогла вам. А ещё вы любили грызть ручки, и язык у вас был синий от чернил. Первый мальчик, с которым вы поцеловались в девятом классе, Антон, до сих пор помнит ваш синий язычок. Хотя он уже давно женат на другой и счастлив в браке. Вам двадцать семь лет. Замуж вы так и не вышли, потому что на третьем курсе института встретили мужчину своей мечты. Космонавта Витю. Вы так сыну и рассказываете, что папка его — космонавт. А этому космонавту ещё год летать. По двести двадцать восьмой статье. Мне продолжать?

— Вы кто? — побледнела Софья.

— Я уже вам объяснил, — вздохнул Валерий и извлёк из кармана куртки бумажник. — Давайте будем это считать новогодним чудом и не вдаваться в подробности. Я знаю, что вы нам не доверяете и не поедете с нами, поэтому сейчас я дам вам денег, снимите номер в гостинице. На неделю. Вы вызовете такси, возьмёте вашего сына, вещи и поедете туда приводить себя в порядок. Ваш номер телефона нам не нужен, мы и так его знаем. Утром мы навестим вас и составим план действий по возврату вашей квартиры.

Он протянул ей купюры:

— Берите. Утро вечера мудренее.

*****

Утром они завалились в гостиницу, предварительно закупившись кое-какими продуктами.

— Я так понимаю, нормально вы уже несколько дней не питались, поэтому возьмите. Тут лёгкий перекус. Хлеб, колбаса, соки, шоколад, йогурты для Вани, — Денис протянул Софье пакет.

— Ой, спасибо большое! Вы столько набрали, я даже не знаю, как вас отблагодарить! — Софья рассыпалась в благодарностях.

Кажется, за ночь она действительно пришла в себя после стольких потрясений. А после душа выглядела очень даже мило. Валерий хмыкнул, глядя, как Ваня потрошит пакет в поисках шоколадок, после чего обратился с просьбой:

— Сейчас вы поешьте немного, а потом спускайтесь вниз. Мы поедем на вашу квартиру. Потом пообедаем в более приличной обстановке. Квартиру же ещё не продали?

— Вроде бы нет, — задумалась Софья. — Но вы же хотели составить план?

— План для укурков. Профессионалы должны придумывать на ходу, — махнул рукой Валерий Васильевич. — Ждём вас на улице.

— А вы адрес же не знаете, — спохватилась Софья, когда все расселись по местам.

— Знаем. Тимирязева, сорок четыре. Второй подъезд, — ответил Валерий Васильевич, занявший водительское место.

— Третий этаж, — подсказал Денис, сидевший рядом с Ваней.

— На двери нацарапано: «Мама и Буся». В нижнем правом углу, — добавил Валерий, поворачивая ключ зажигания.

— Ваня ключом нацарапал, — наябедничал Денис.

— Это не я! Это Женька с пятого! Меня там вообще не было! — возмутился мальчик. — А откуда вы знаете?

— Эти дяди всё про тебя знают. А я ещё тебе всыплю за испорченную дверь. Врёт и не краснеет! — возмутилась Софья. — В кого только такой?

«В папу-космонавта», — подумал Валерий Васильевич, но вслух говорить, конечно, не стал.

Подъехав к дому, Валерий попросил Дениса посидеть с ребёнком. Вытащил из-под сиденья рюкзак, и вместе с Софьей они поднялись на третий этаж к той самой двери.

— Замки они уже поменяли, — пожаловалась она, разглядывая дверь.

— Неважно. Внутрь мы не пойдём, — успокоил её Валерий. — Вы пока отойдите подальше. Мне одну операцию совершить надо.

Он снял с плеча рюкзак и достал из него глиняный кувшин.

Из дальнего угла лестничной площадки, наблюдая за его действиями, Софья сообщила:

— Там теперь матушка Карина живёт. Сожительница бога Фимы. И меня они звали сожительствовать. Мерзавцы!

— Ага.

Валерий Васильевич прошептал над кувшином, а потом резко отломил у него край горлышка. У Софьи округлились глаза. Из кувшина вырвалось нечто серое и мохнатое, похожее на котёнка, и шмыгнуло под дверь.

— Это вы что сейчас сделали? — поражённо спросила она.

— Барабашку заселил, — объяснил Валерий. — Он новым жильцам устроит сладкую жизнь. Будет вещи портить, еду, веселить соседей по ночам.

— Барабашку?

— Ага, хороший барабаха. Выдержанный. Пять лет бездельничал. Ух он оторвётся теперь! Можно, конечно, и кикимору было бы подбросить, но конец года. Карма, опять же. Кикиморы любят членовредительством заниматься, наносить увечья малой и средней тяжести. Её мы оставим на крайний случай, — задумчиво отвечал он.

Валерий убрал кувшин обратно в рюкзак.

— Теперь можно вернуться в машину и ехать на обед. После обеда вы позвоните в секту и попроситесь назад.

— Что? Но зачем? Вы хоть знаете, что там за люди? — испугалась Софья.

— Вы позвоните и попроситесь назад, — упрямо ответил Валерий. — В качестве извинений предложите меня и Дениса как новых кандидатов. Скажете, что вам было видение или чего там ещё? Что бог Фима открыл вам глаза на истину, и вы жаждете вернуться. И что у новых кандидатов очень много денег. Зуб даю: они клюнут и согласятся.

*****

Бог Фима давал представление в старом актовом зале городской художественной школы. Прохаживался по сцене и вещал в микрофон о времени как явлении. В зале яблоку негде было упасть. Собралось человек двести. Сидевшие на последнем ряду Валерий Васильевич и Денис восхищённо слушали его проповедь.

— Время — это две точки не связанного между собой пространства, — говорил Фима. — Вы думаете, что стареете, но это совсем не так. Это лишь ложные восприятия вашего опыта. Я, достигший совершенства и ставший равным богу, всего за несколько лекций научу вас, как жить вечно, правильно, используя время…

— Какой человек! — качал головой Валерий. — А я и не задумывался раньше, что так бессмысленно живу.

— Это что! Походите подольше, и Фима научит вас летать, — сообщил ему старичок, сидевший справа. — Вот я уже почти научился. Нужно всего лишь исключить из рациона два продукта…

Валерий посмотрел на него и подумал, что, перестав употреблять мясо и молоко, дед на старости лет действительно скоро научится летать. При помощи ветра. Но вслух ответил:

— Я очень люблю господина Пыже, то есть Фиму.

— А я его — ещё больше ку! — поддакнул Денис.

Дед посмотрел на них как на идиотов и замолчал. Фима на сцене распалялся всё сильнее. Его таланту действительно можно было позавидовать. Так говорить и рассказывать, постепенно овладевая умами публики, мог не всякий. Фима был не всяким.

Его заместитель по административным вопросам Святослав Пантелеймонович, длинный худой человек с узким унылым лицом, поведал товарищам, что Фима с пяти лет начал подозревать в себе великие силы. В двенадцать лет он уже окончил среднюю школу и поступил в МГУ сразу на третий курс. А в восемнадцать достиг состояния бога, но человечество не приняло его наставлений, а государство так и вовсе решило отправить в армию. Но Фима успешно доказал призывной комиссии, что боги служить не должны. Это им все служат. За это он был награждён пятилетней путёвкой в санаторий закрытого типа, что новому богу пошло только на пользу. Употребляя лекарства и ведя аскетический образ жизни, он возмужал и окреп. И написал несколько десятков уникальных трудов, признанных во всём мире.

Пантелеймонович заставил их купить все книги, которые сочинил Фима. Это было обязательным условием для кандидатов. Валерий скрипел зубами, но заплатил и теперь время от времени огорчённо ощупывал похудевший бумажник. Впрочем, проповедь того стоила.

С обучения контролю временем Фима неистово перекинулся на современное общество. Он клеймил позором распущенность и видеоигры, призывал начинать работать с молодёжью с самого раннего возраста:

— Все эти школы не доведут ваших детей ни до чего хорошего. А обучаться состоянию бога нужно с младых ногтей, как делал это я, постигая необходимые базовые знания самостоятельно. Все учителя — проходимцы и пропагандисты! В учебниках физики нет ни одного закона, подтверждённого практикой. Учёные до сих пор не могут объяснить проблему электричества. Вот вы! И вы! Вы знаете, откуда берётся электричество?

— Из розеток! — крикнул было Валерий Васильевич, но на него строго шикнули.

Фиму было не остановить. Он разливался соловьём и чирикал по-воробьиному. В конце первого часа проповеди внимание зала начало ослабевать, и тогда по рядам пошли девушки в платочках с водой для желающих освежиться. Софья разносила воду в последнем ряду. Возле товарищей она остановилась и шепнула, протягивая им бутылочки:

— Возьмите. Только не пейте, пожалуйста. В воде наркотики.

— Ага, щас! — пробурчал Валерий Васильевич. — Я столько денег за макулатуру отдал. Я эту воду не только выпью, но ещё и с собой возьму.

— С собой не дают, родимый, — пожаловалась ему какая-то бабка. — А жаль. У меня с этой водички и ревматизм враз проходит. И голова не кружится. Как птичка, потом целый день летаю. Каждый день бы пила, но в меру, говорят, надо пить. А вода эта целебная. Фима с тайного родника, что сам открыл, привозит. Через хороших людей.

— Да. Верно. Пейте водичку, внучки. Она целебная, — закивали, подтверждая её соседки. — От ста болезней!

Они сделали по глотку. Денис прищурился и выдал вердикт:

— Амфетамины.

— Ага, — Валерий Васильевич снова попробовал, — и не из дешёвых. Значит, у него где-то подпольная лаборатория. А то с таким подходом к бизнесу он бы давно разорился. Ничего, доберёмся мы до этого источника.

Потихоньку волшебная вода начинала действовать на слушателей. На помощь Фиме приходили другие сектанты. Они подстрекали людей браться за руки и петь хором. Ощущение эйфории охватывало зал. Фима, надев шкуру медведя, скакал на сцене и рассказывал про эволюцию человека. И как он силой мысли убил медведя и съел его, скитаясь по сибирским лесам в поисках истины. Люди настолько верили ему, что вставали и аплодировали стоя.

— Славься, Фима! — кричали особенно рьяные, впавшие в транс.

— И помните, чада мои. Истина вокруг! Истина где-то рядом! — прокричал бог под конец проповеди, после чего успокоился и призвал членов секты жертвовать на храм.

Храм предполагалось строить в прекрасном сосновом бору на берегу озера. Также бог просил записаться в список добровольных строителей храма, чтобы они могли поднять свой статус. Ему требовались, каменщики, плотники, электрики и разнорабочие.

— Молодец какой! — пробормотал Валерий Васильевич, занеся пятитысячную купюру на строительство храма. — Всё за счёт паствы. И на рабочих сэкономит. Таких бы Фим человек сто, и коммунизм бы мы уже построили.

После проповеди друзья поймали Пантелеймоновича и изъявили желание побыстрее влиться в число членов секты. Тот покрутил носом и грустно сообщил, что такого статуса дожидаются годами, и призвал к терпению. Валерию пришлось угрожать деньгами. Тогда заместитель Фимы подумал, пересчитал купюры и согласился замолвить за них словечко, если они хорошо сумеют проявить себя, продав как можно больше картин на воскресной выставке.

— Фима рисует не картины, а божественные откровения. В каждой из них зашифрованы символы вселенского значения и великого замысла. Чем больше картин вы сможете продать, тем быстрее я вас ему представлю.

Друзья переглянулись.

— А если мы все картины продадим? — спросил Денис.

— Тогда я вас точно ему представлю, порекомендую, и он поднимет вас в статусе, — грустно ответил им заместитель.

— Тогда мы свою наставницу Софью возьмём. Она тоже хотела повышения, — предложил Валерий.

— Не возражаю. Всего хорошего, — попрощался с ними Пантелеймонович.

*****

Вечером бог Фима решил проведать свою сожительницу, матушку Карину. Он позвонил ей предварительно и попросил приготовить ужин. Проповедь удалась на славу — Фима был доволен. Члены секты все как один согласились отдать ему своих детей в чудотворную школу. Школа была разработана по Фиминому индивидуальному проекту. Большой забетонированный подвал за городом. Там под присмотром двух руководителей, Фёдорова и Симакова, дети будут обучаться любить своего бога Фиму и шить фирменные кроссовки. Как хорошо, что та дура старая отписала ему квартиру! Он сначала хотел оставить в ней и Софочку. Пусть бы девочки жили вместе, подружились бы. Но эта разведёнка с прицепом заартачилась. Нос вздёрнула и сбежала. Ничего. Повыла на морозе с голоду и извиняться пришла. Да ещё двух толстосумов ему привела. Пантелеймонович сказал, что хорошо срубил с них в первый же день обработки. Знатные лохи под Новый год попались. Побольше бы таких.

Счастливый Фима поцеловал матушку Карину.

— Здравствуй, голубушка! Поедим и в коечку? — спросил он.

— От тебя потом за километр разит! Сходи прими душ сначала, — фыркнула она, — а я пока на стол соберу. Жаркое в горшочке уже готово.

Мурлыкая, Фима разделся и навёл себе ванну. Предвкушая горячую ночь любви, он тщательно намылился. Хотел смыть мыльную пену, но, покрутив кран горячей воды, услышал только свист и бульканье. Он открутил было холодную и только подставился под душ, как…

Пш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш! В него ударила струя кипятка.

Фима обжёгся, взвыл и, поскользнувшись, опрокинулся в ванной. Вода полетела в разные стороны. Он барахтался, пытаясь справиться с кипятком, и случайно задел пальцем ноги сливную пробку. Вода в ванной забулькала и начала прибывать, потихоньку окрашиваясь в коричневый цвет. В воздухе отчётливо завоняло канализацией и нечистотами. Фиму с непривычки вырвало. Кое-как он выбрался из ванной и завопил, призывая на помощь Карину.

— Фу, Фима, ты всю ванную обосрал! — возмущалась она.

— Это не я. Тут сантехника, похоже, накрылась, — Фима вывалился из ванной, пытаясь отдышаться. — Завтра надо будет слесаря вызвать.

— А как же я умываться буду? — ныла матушка Карина. — Ну Фи-и-има!

— Не верещи. До утра потерпишь. Полей лучше из чайника на руки. Хоть ополоснусь. — Настроение у Фимы было испорченным.

Худо-бедно он умылся водой с кухни и вытерся поданным ему полотенцем. Сел ужинать с матушкой Кариной. Чтобы порадовать его, она надела свою лучшую кружевную комбинацию. Поедая жаркое, он любовался ею и постепенно возвращался в прежнее игривое состояние.

— Я бельё новое постельное купила. Из шёлка. Доедай жаркое. Я открою вино и будем пробовать. — Карина, лаская, провела рукой по его плечу и скрылась в спальне. — Я жду тебя!

— Сейчас, — прочавкал Фима.

Жадничая, он зачерпнул ложкой побольше и не глядя отправил в рот. Хруст во рту заставил его задуматься. Через секунду удивление сменилось болью. Он в ужасе выплюнул на стол вместе с полупережёванным мясом железный саморез и половину переднего зуба. Ощупав повреждённый зуб, Фима взвыл и бросился к зеркалу.

— Фима, что случилось? Иди же ко мне, мой волк! — звала из спальни Карина.

— Дура! Зуб! Совсем, тетеря слепая, не видишь, что в мясо кладёшь?

Далее имел место грандиозный скандал. Матушка Карина обвинялась во вредительстве и порче бога. Карина в ответ рыдала и убеждала в своей невиновности. Вечер был испорчен. Кое-как успокоившись ближе к ночи, Фима устроился спать на диване в зале. Матушка Карина заперлась в спальне и отказывалась выходить.

Ночью Фима проснулся от шума. Кто-то колотил по стенам и батареям. Очень скоро к стуку присоединились соседи и собака, завывшая этажом ниже.

Барабашкой называют мелкого шумного духа, который безобразничает в доме и мешает хозяевам спокойно спать. Также причисляют к барабашкам и домовых. Валерий был не согласен с таким определением. Барабашки и домовые духи разные, утверждал он. Просто дальние родственники. Барабашки, к примеру, не умеют говорить. Свои мысли и желания они выражают стуком. Этот зловредный дух исстрадался от недостатка общения, но богу Фиме и матушке Карине предстояло ещё об этом узнать.

Продолжение в комментариях

В первые разговор о нём завёл Мишка Петров, когда отмечали юбилей у Иванова и между пивом тот спросил у хозяина разрешения посмотреть его личный фотоальбом. Ну, Лёха Иванов, чего же не дать? Всё равно подруги не пришли, а предложение от товарищей поискать новых попахивало опьянением и безрассудной глупостью. А тут хоть какое-то общее развлечение. Заполучив альбом Петров пролистнул первые три страницы, поскольку смотреть на малолетнего Иванова было не интересно, а вот на общей фотографии первого "А" класса он остановился, ведь на ней присутствовал и он сам, впрочем как и Димка Сидоров, который отобрав у Иванова его кресло сидел за компьютером и в десятый раз включал одну и ту же песню группы "Сектор газа".

— В этот день родили меня на свет, в этот день с иголочки я одет... — невпопад подпевал он и кивал имениннику на опустевшую кружку. Подливай мол, тебе же сегодня тридцатник стукнуло.

— Это чего, получается, мы двадцать три года друг дружку знаем? — удивился Петров. — С первого класса вместе. Кто-то и родню собственную столько не знает. Охренеть, как время-то летит.

— Ага, а чего это тебя вдруг на ностальгию потянуло? — поинтересовался Сидоров. — Один класс, один технарь, армия, зато институты разные, а там глядишь, ещё немного потрепыхаемся до самого лета и окольцуют нас наши бабы. Это же надо додуматься в одно лето жениться решили, заебись чё.

— Походу, это они нам в последний раз вольную дали. Все как одна отмазались и не пришли. Моя так вообще: еды приготовила и "ой, у меня бабушка болеет! Таблетки! Таблетки!" И побежала роняя тапки, — проворчал Иванов.

— А ты не расстраивайся. Пей пиво, — посоветовал ему Сидоров. — Всё равно на улице дождь и поэтому праздничному случаю шашлыки отменяются.

— Спасибо. Мне ещё за вами убираться за всеми. Я пропущу, — отказался Иванов.

Петров перелистнул ещё несколько страниц и торжествующе ткнул альбомный лист указательным пальцем.

— Я так и думал, что найду её здесь.

Иванов подошёл к нему, глянул через плечо и снисходительно фыркнул.

— Фотография с ролёвки, когда мы толкиенистами были. А чё, соскучился? Давно доспехи не таскал?

— Да ты не понял. Вот это кто слева на общей фотографии? Не припоминаешь?

Сидоров вытащил фотографию и показал Иванову, а потом и Сидорову. Иванов вспоминал и хмурился, а Сидоров помнил кто это такой, но забыл как его звать.

— Да Санчес это. Санчес. Мы же два года тусили вместе, как вы могли забыть? — ухмыляясь сообщил им Петров.

Иванов и Сидоров непонимающе переглянулись.

— И что?

— А вам он никогда не казался странным?

— Охеренный ты вопрос задал, брат, — почесав за ухом признался Сидоров. — Странный, это мягко сказано. Наверное поэтому мы с ним дружить перестали.

Иванов тут же припомнил, что, так называемый Санчес, был по жизни редкостный говнарь и чмоня. Что он отличался нечистоплотностью буквально во всём, а вот та девочка с которой он пытался строить отношения, ну та, то ли Машка, то ли Лана, сбежала от него через два месяца, разболтав впоследствии по пьяной лавочке, что Санчес радовался когда у неё наступал менстряк, мол тогда можно пыжиться без резинки. А учитывая, что он мылся только по большим праздникам и постоянно чесал пах, то как вообще можно обсуждать какую-то дружбу, с ним же здороваться было страшно.

Сидоров тут же вспомнил и о других странностях. Например о том что Санчес зимой ходил без шапки, за что его не без оснований обзывали отморозком или как он накрутил себе дреды, ехал в автобусе, а у него из шевелюры здоровенный червяк взял и выпал, прямо какой-то тётке на подол. Тётка посмотрела, червяк зашевелился и она как давай блевать, а следом за ней весь автобус. Рвотный рефлекс, он же заразителен. Вот может поэтому и перестали дружить, он же редкостная скотобаза.

— Точно, — кивая подтвердил Петров. — Теперь я и сам вспомнил этот случай. А вообще таких случаев было много. Он ведь ел всё что не приколочено, отходы, просрочку, за бомжами помнится, пиво допивал, но тогда мы его уважали, он казался нам настоящим панком.

— Да какой он панк! — возмутился Иванов. — Нам тогда по восемнадцать было, ни хера не было в голове, а он такой ходил между нами, весь упакованный. Берцы, штаны-парашюты цвета хаки, косуха с клёпками, весь в феньках, а сам говно. Он с нами на игры ездил, только чтобы на халяву пожрать, побренчать на гитаре и какую-нибудь страшилу опылить. Я помню у него получалось. И теперь я взрослый и знаете что я думаю? Я думаю, что по распространению всяких половых болезней, он в нашей области чемпион. Помню, он по утрам специально дымом от костра окуривался, чтобы перебить свои мерзотные миазмы.

— Не парься ты, Миша, он скорее всего сдох уже, — Сидоров успокаивающе махнул рукой. — Давайте лучше за него накатим, не чокаясь.

— Точно, — нервно засмеялся юбиляр. — Сдох под забором в луже помоев, напоследок высрав здоровенного глиста трёхлетку. Или как там у Гоблина было?

— А если не сдох? — загадочно спросил Петров наблюдая как товарищи пьют пиво и обсуждают чужую позорную смерть.

— Да конечно, — не поверил Иванов. — Ему тогда уже было под тридцатку, а сейчас сколько? Он просто субтильный был и низкорослый, вот мы и принимали его за своего. Получается: двенадцать лет прошло с тех пор как мы перестали общаться. Вот и прибавляй. После сорока, он считай покойник, с его то образом жизни.

— Он ещё курил всё от укропа до лебеды. Таблетки ел всякие, краски нюхал, — добавил от себя Сидоров.

— А я его вчера видел. И он выглядит точь в точь, как на этой фотографии, — сообщил Петров.

— Ой, ну и плевать. Санчес всё равно скотобаза, — ответили ему друзья и в ближайшие десять лет они больше Санчеса не обсуждали.

*****

Говорят, что сорок лет мужчине справлять неприлично. Мол ни то ни сё. По крайней мере жена Лёхи Иванова на этом настаивала. Много, много чего мужу насчёт торжества было сказано за две недели до праздника и про болезни её головы, и про больную спину и про то, что ремонт не доделан, гости придут а ты красней. Это Иванову хорошо, сиди себе на диване, да поздравления принимай от своих собутыльников, а на ней уборка, готовка, нервы и у дочки ещё кашель разыгрался, гости напьются-нашумят, а за полночь у неё температура поднимется - кто будет с ней сидеть, ставить градусники? Иванов? Как же, палец о палец ведь не ударит, а нажрётся и уснёт. Всё же на ней.

Однако же пришли Петровы, пришли Сидоровы, пришли родители, близкие родственники пришли и она как и положено забегалась и в процессе забылась, а уж за столом и вовсе расцвела и вместе со всеми пела хором русские народные песни. Обычное и привычное домашнее праздничное застолье, а уж песни "Крошка моя", "Если хочешь остаться", "А у реки, а у реки, а у реки" и конечно же "Чёрный бумер" в таких случаях поют за каждым столом. В один из перерывов Петров уговорил Иванова покурить соблазнив коробкой дорогих кубинских сигар, а когда они оказались на балконе, неожиданно попросил у именинника фотографию Санчеса. Копию мол, захотел сделать.

— С чего вдруг? Нет, мне не жалко, да и друг он если честно был паршивый, но просто не понимаю, — пожимал плечами захмелевший Иванов.

— Скажем так: хочу сравнить старую фотографию с новой. Я, представь себе, встретил его недавно, а он всё такой же. Только это невозможно. Ему должно быть уже пятьдесят лет, — признался Сидоров не забывая покачиваться от выпитого.

— Почему бы и нет. Может у него какое генетическое отклонение, вот и выглядит моложаво, бывает такое, — предположил Иванов и рассказал про одного своего бывшего коллегу, которому было пятьдесят четыре, но выглядел он на тридцатник. У него сын был уже взрослый, а коллега бросил семью и женился на молоденькой, а теперь у него маленький ребёнок. Все вокруг в его возрасте уже дедушки, а он снова папа.

— Ты не понимаешь, — вздохнул Петров. — Принеси фотографию, я покажу тебе свою и мы вместе сравним.

Тут появился Сидоров и заявил, что их ждут гости. Они прервали свой разговор на пару стопок, а когда женщины решили потанцевать, они втроём снова ускользнули на балкон. Теперь они курили втроём, Иванов принёс как и обещал фотографию Санчеса, Петров показал свою и тут Сидоров начал хмуриться, утверждая, что у него дежавю, потому что так действительно не бывает.

— А может он просто еблан, — горячо заговорил Иванов, которому не понравилось такое внимание к постороннему человеку да ещё и в такой знаменательный для себя день. — Ну любит человек носить одну и ту же одежду годами, так что же теперь, он уникум? Да, хорошо сохранился. Да, ремень тот же самый и это выражение лица, один в один, как у Крамарова, когда тот разных дурачков изображал, но это может быть просто двойник или сын Санчеса, почему вы так на меня глядите? Я и выпил-то всего ничего.

Петров немного помялся, а потом начал рассказывать, что вспомнил о Санчесе в прошлом году, когда у него умерла сестра. Он тогда жутко напился и бросив машину добирался домой на метро. И что любопытно, ехал он в вагоне и размышлял: почему вот такие как Санчес жрут всякую дрянь, маргинальничают, но при этом живут до старости, а его сестра, умница-красавица, музыку преподавала, рисовала, с детства на спорте, не пила, не курила, в жизни ничего вредного, а её за пол года рак взял и съел. Есть ли после этого Бог? А если есть, то почему он так несправедлив к людям. Правда тогда, признал Петров, он не предполагал встретить Санчеса. Он, если честно, надеялся, что Санчес давным-давно сдох объевшись запретными одуванчиками или ещё чем из списка официально запрещённых веществ. Ну вы понимаете, о каких веществах речь идёт? Сныть, календула, расторопша - Санчес ведь это всё употреблял и в глаза закапывал. Каково же было его удивление, когда он вышел на своей станции и впереди увидел его. Его - понимаете? Грязные светлые волосы ниже плеч, невысокий, тощий, в драной косухе на молниях, штаны, берцы, а главное пояс. Тот самый пояс с пряжкой, вот как на этой фотографии, пряжку в виде головы волка все видят? Может у него пояс волшебный и он ему скопытиться не даёт?

Иванов снова принялся убеждать Петрова, что тот несет чушь и алкогольную околесицу. Во первых пояс фигня, пряжку снять можно и на другой пояс, штаны опять же, столько не носят, они похожие, ну а косухи они, все в курсе, если из свиной кожи то они вечные, но берцы наверняка не те что он носил двадцать лет назад.

— А фотка? — тыкал ему в лицо своей фотографией нетрезвый Петров. — Ты посмотри на его лицо, посмотри. Я эту фотографию за большие деньги сделал, важных людей подкупил, можно сказать полицейских. Фотография-то не врёт.

Сидоров почуял, что дело пахнет скандалом и начал разнимать спорщиков. Он говорил, что да, фотография очень похожа, на ту которую они делали чёрт его знает когда на ролёвке и что там, на старой, точно запечатлён Санчес, в кольчуге и со своим блатным поясом, но это совершенно ничего не значит. Похож. Очень похож, но улика такая себе, запросто можно обмишурится.

— Вот именно, — зашипел Петров оттеснённый плечом Сидорова от Иванова. — Я, чтоб вы знали, проследил его до дома. Я собрал и другие улики доказывающие, что он, точно Санчес. Я окурок после него подобрал вместе с харчками. Вы же знаете, как он любил харкать, после каждой затяжки, словно туберкулёзный. Улики доказывают...

— Ничего не доказывают, — обиженно перебил его именинник.

— Нет, доказывают.

И Петров победоносно улыбаясь рассказал, что давно хранил у себя кольчугу, ту самую, в которой на той игре бегал Санчес. У него-то, всем известно, ни говна ни ложки, только хоккейная клюшка была, он из неё себе меч сделал, а вот остальной шмот он выпрашивал у других. Петров ему дал свою запасную кольчугу, которую позже хотел продать, но после Санчеса она жутко воняла и бала вся липкая словно побывала в соляре, вот он её и убрал на время в кладовку. Ждал пока запах выветрится, а потом и забыл, однако же когда собирал улики он её проверил и там на вороте обнаружился клок волос. Он всё это отнёс в лабораторию, заплатил за анализы и вуаля - совпадение 98 процентов. Это один и тот же человек. Так вот, после всего случившегося, он только об этом и думает. Может Санчес реально бессмертный?

— А поговорить с ним ты не пробовал? Поздороваться хоть раз, спросить - как жизнь? Это же не сложно. Тебе не кажется, что твои шпионские методы напоминают обсессию? Тебе бы к врачу, Миш. К психиатору. Честно, — посоветовал ему Иванов.

— Точно, — кивнул Петров не скрывая своего сарказма и сразу же предложил. — А пошли вместе к нему? И вместе ему, про мои подозрения, возьмём и расскажем. Я же за ним братцы, давненько слежу. Он живёт один, нет у него ни родни ни близких, только компании вроде нашей, он то тут, то там, постоянно на вписках, на тусовках всяких мутных. Я думаете к нему не подходил? Да я с ним трижды пытался поздороваться, а он делает вид будто меня не узнаёт. И самое интересное: у него нет медицинской карточки, нет военника, нет никаких документов, даже карточки и то нет, он наличкой расплачивается везде. Тут стрельнёт, там в переходе на гитаре поиграет, а то и в электричке, этакий бомж-жокей. Я же все его маршруты знаю, он постоянно крутится по городу в поисках чего бы пожрать и выпить. Он давно должен был умереть от такой беззаботной жизни, как вы не понимаете, а он жив-живёхонек и выглядит моложе и здоровее любого из нас.

— Да и плевать на него, пусть и дальше себе живёт, — проворчал недовольным голосом Иванов. — Успешно конкурировать с крысами за право питаться на помойках нашего города, я считаю, тоже должно быть достойным уважения. Как говорится: кто на что учился.

— Жаль, — вздохнул Петров. — Я думал вы меня поддержите. Вместе бы пошли и вытрясли из него его секрет. А то один, я стесняюсь. Может у него пояс волшебный, а может он и в некой секте состоит. Ну вроде, как у Стругацких, "Пять ложек эликсира", читали? Собираются в пещере раз в четверть века, пьют по ложке и дальше живут.

— Смотрели, — припомнил Сидоров. — Я точно смотрел. Они ещё главному герою выбор предлагали: бессмертие или смерть. Если не ошибаюсь он выбрал смерть, но от старости.

— Намекаешь, что Миша всерьёз задумывается откосить от смерти? — ехидно поинтересовался Иванов, которому всё происходящее уже казалось алкогольно-фантастическим бредом.

— Нет, но что-то нездоровое в его одержимости Санчесом точно есть, — несколько помедлив отвечал Сидоров.

Петров расстроился. Его пришлось утешать водкой. Он наклюкался так сильно, что его собственная супруга не выдержала и уехала домой без него, а его транспортировку взял на себя более стойкий ко всем жидким невзгодам Сидоров.

Больше они про Санчеса не говорили, да и как-то отдалились друг от дружки со временем и так было ровно до того момента пока Иванову не исполнилось восемьдесят лет.

*****

Восемьдесят лет. Замечательный возраст. Дожить до него настоящий подвиг, но зато если дожил, то государство предоставляет тебе уникальную возможность уйти из жизни достойно при помощи эвтаназии. Волноваться ни о чём не надо - все заботы и расходы берёт на себя пенсионный фонд. А уж какая замечательная реклама на всех плакатах с актёром Ногаевым - "Не просто уход, а Уходище!!!" И из капсулы смерти на прощание руками машет. В одной руке бокал с шампанским, а в другой бутерброд с чёрной икрой. Всяко лучше чем подыхать в очередях за лекарствами или стыдливо получать пенсию в отделении почты, где везде наклеены плакаты с грустными детьми и намёками в стиле "Бабушки и Дедушки, не отдавайте ваши пенсии мошенникам, ведь это наше будущее".

"А когда всё болит и ломает и так каждый день. Просыпаешься, и уже устал, так тогда в чём смысл жить дальше? — размышлял Иванов глядя сквозь запотевшее стекло окна своей VIP - палаты на улицу где почти ничего не было видно из-за дождя. — Специально встал пораньше, чтобы прочувствовать до конца, этот последний день. День моего рождения закончится днём моей смерти и знаете ли, не каждый себе может такое позволить. Обслуга накроет шикарный стол, а ты будешь пребывать в томительном ожидании. Гости придут, помянуть тебя в последний путь, но мы им об этом не скажем. Не скажем хе-хе. Когда тебе восемьдесят и у тебя есть справка от психиатра, что ты вменяемый, то тебе положено всё. Лучшая еда, лучшие лекарства, лучшие запрещённые вещества, ешь-пей, кури, медсестра-проститутка, всё включено. Здорово придумало государство - всё оплачивается. Но только один день, а потом в капсулу. Записал посмертное прощальное обращение родным и близким и всё. Уснул сладким сном. Так почему же мне так страшно?"

Беспокойство постепенно нарастало. И чтобы успокоиться Иванов употребил порцию новомодной "пижмы", сразу стало хорошо и жизнь заиграла новыми красками, а на смартфон посыпались сообщения с поздравлениями от родных и близких.

"Папа, прости, но мы не приедем, — написала дочь. — У меня важный отчёт, а муж задерживается в командировке, застрял в аэропорту, ну а внуки, сам знаешь, у них учёба и личная жизнь в "Суперкрафте", но они пообещали построить там у себя копию твоей квартиры и отметить твоё день рождение с виртуальными двойниками бабушки и дедушки. Такой вот тебе от них подарок. А мы приедем через неделю, когда тебя выпишут и соберёмся дома все вместе, я тебе обещаю, честно-честно, не как в прошлый раз".

И все другие кого он пригласил, сообщали примерно тоже самое - "Не могу приехать". "Надо было за год согласовывать, а не за две недели предупреждать". "Прости, но пенсия маленькая, а экзоскелет в ремонте, запчасти из Китая только через месяц придут".

"Бабушка, да где же дедушке теперь взять бабушку, — расслабленно размышлял Иванов полёживая на больничной кровати. — Ваша бабушка, внучки, умерла не дотянув какой-то несчастный год до законной пенсии, а ведь молодая была крепкая, всего семьдесят четыре года. И уж она бы ни за что не позволила внучки, разрешить дедушке подобную авантюру. Ишь чего выдумал, старый козёл, самоубийством свои проблемы решить. А ну-ка жопу поднял с дивана и за хлебом, а оттуда в Озон, оттуда в совместную покупку, а оттуда ещё куда-нибудь где подешевле, да и в гараж зайди за картошкой, сразу все боли пройдут, сразу про всё забудешь".

Но теперь некому было им командовать, а про то что дедушка умер и его переработали в удобрение для цветочной клумбы, дорогие и любимые сердцу родственники узнают только завтра. И не раньше. Да здраствует бесконечное и неведомое завтра, где ему никогда не бывать. От этой мысли Иванову стало немного грустно, а потом он вдруг захихикал. Наверное пижма помогла. Шикарный шведский стол на двадцать персон - кто это теперь будет есть? Сгниёт, стухнет и на помойку? Да уж лучше он накормит врачей и обслуживающий персонал больницы. А почему нет? Не чужие в сущности люди. Кто нас встречает, когда мы выходим на свет из лона матери? Может Бобрыкин? Или подруга жены Станиславовна в устаревшем экзоскелете от "АвтоВаза" укомплектованного прямо с завода инвалидной тростью? На хера они нужны эти близкие? Врачи тебя встречают. Акушеры. Это с ними ты должен отмечать свой день рождения, это они помогли тебе появиться, они первыми видели тебя маленького, синего с непривычки и охуевшего от страха. Они же и помогут тебе упокоиться. Точно. Нужно обязательно выпить за врачей.

Пиликнул смартфон.

Иванов проверил и обнаружил сообщение от Петрова.

"Приеду поздравить тебя, но попозже, — уведомлял тот. — Посылаю тебе мой подарок. Почитай пока. Надеюсь, ты примешь правильное решение".

Подарок?

Иванов с удивлением перечитал сообщение от Петрова. Потом ещё раз. Потом попробовал позвонить на номер, но не смог дозвониться. Честно говоря, он в первые в жизни получил сообщение от человека умершего три года назад. Это какая-то шутка? Безусловно шутка, просто кому-то достался номер покойного Петрова и тот перепутал. Значит не о чем волноваться. Но когда ему принесли пакет, Иванов снова встревожился. Чья-то шутка зашла слишком далеко. Может это жена Петрова? Да нет, она глухая на все уши и в прошлом месяце Светлофон отключил ей электронный слуховой аппарат, за неуплату обязательных подписок, она бы наверняка не смогла. А может кто-то из его детей?

Он открыл пакет и развернув свёрток увидел внутри книгу "Пять ложек эликсира" А и Б Стругацкие. Избранные сценарии.

"Да это просто издевательство какое-то! — возмущённо подумал Иванов. — Может я и выжил из ума и умираю от деменции, как мне и обещал терапевт, но почему так-то? Почему я в свой лучший и вероятно последний день снова должен вспоминать о вонючке Санчесе? И о тех безумных разговорах с Петровым по поводу его уникальности?"

Кроме книги в свёртке обнаружился гибкий дисплей от компании "Рыжик и сыновья". Дороговато для подарочной открытки, но Иванов всё же включил его.

На экране появилось лицо постаревшего Мишки Петрова.

— Привет, дорогой друг. Я специально тянул до твоего очередного юбилея, чтобы передать тебе свой подарок. Ты скорее всего считаешь меня мёртвым и официально, это конечно же правда, но есть и другая правда. Бессмертие существует, а эту запись я делаю за день до твоего окончательного юбилея. Мне известно, что ты собираешься сделать эвтаназию, мне известно где ты находишься, но подумай, стоит ли умирать если объективно существует возможность жить дальше?

"Бред! — ошарашенно подумал Иванов пристально вглядываясь в экран. — Хулиганство и глумление над памятью мёртвых, нужно в полицию сообщить. Это явно ролик от нейросети. Она и не такое может. В прошлом году так выборы президента нарисовала, что комар носу подточить не смог, а тут какая-то несчастная видеозапись".

— Мы скрывали от тебя правду, — продолжал говорить Петров. — Я и Сидоров. Как тебе известно, он тоже мёртв. Он ушёл раньше, потому как этого требовали обстоятельства нашего совместного бизнеса, основой которого, как ты уже наверное догадался стал небезызвестный тебе мистер Санчес.

"Опять Санчес! Задолбал этот Санчес!" — мысленно возопил Иванов.

— Всё началось очень давно. Почти сорок лет назад, после твоего очередного дня рождения, мы поехали к нему и устроили допрос. И поверь, он очень долго пудрил нам мозги и упорствовал. Мы связали его, мы брали у него образцы крови и других жидкостей, но конечный результат наших экспериментов был не такой красивый, как в той книге, которую я тебе посылаю. Санчесу больше тысячи лет, можешь в такое поверить? Он реально бессмертен, а весь его секрет вовсе не в волшебном поясе, а в микрофлоре кишечника. Слышал про пересадку кала? Понимаю, звучит противно, но это реально работает. Одна несчастная пересадка и ты становишься молодым...

Тут Петров смущённо кашлянул и замялся.

— Чтобы там себе не подумал, но тебе эта процедура уже не грозит. Мы долгое время продавали образцы Санчеса и это позволило нам стать весьма обеспеченными людьми, мы наняли хороших специалистов и теперь достаточно одной небольшой инъекции, открой книжку, она там внутри.

Иванов отложил в сторону экран и открыл книгу. Покойный Петров не пожалел чужого труда, страницы были безжалостно вырезаны по центру, а внутри в углублении лежал продолговатый шприц более похожий на толстую шариковую ручку.

— Одна инъекция и ты станешь одним из нас, — вещал с экрана Петров. — Эвтаназия нам только на руку. Я приеду, подкуплю врачей и мы в торжественной обстановке выдадим тебе справку о смерти. В отличии от нас ты придёшь на всё готовенькое. Тебя ждёт не дождётся твоя жена. Она специально ради тебя приехала прямиком с Цейлона. Тамошняя кухня очень подходит для поддержания полезной микрофлоры, главное перец не есть, но всё что с пола, все отходы, это обязательно, у индусов так не получается, но у нас, мы другие, понимаешь?

Жена???

Иванов отбросил в сторону книгу и снова взял в руки гибкий экран.

— Но ты должен сам понимать, что с бессмертием связаны некоторые нюансы. Ничего не бывает нахаляву и просто так, — бубнил Петров. — И я не про деньги или какой либо долг перед нами. Считай это подарком. Нет, согласись, заебись подарок, мы живём, радуемся жизни и у нас всё хорошо. Никому не надо умирать на радость пенсионного фонда... Я не про это. В первую очередь, тебе придётся привыкнуть к новому меню, сам знаешь, какая свинья Санчес, но поверь, мы и тут нашли всякие альтернативы, например копальхен, необычайно вкусное и полезное блюдо, дающее до семидесяти процентов полезных...

"Понятно, мне предлагают питаться всякой тухлятиной, прямо как Санчес, — подумал Иванов с сожалением поглядывая на стол уставленный всякими вкусностями. — Ну да логично. Нужно просто потерпеть пару лет, а потом привыкнешь, ведь кушать всякое говно мне придётся вечность".

— Естественно, нужно будет позаботиться и о других бактериях, — продолжал Петров. — Про мыло и мочалку можешь забыть. Только мягкой дождевой водой и пореже. Со временем тоже привыкнешь, но не это самое главное. Вот посмотри.

Иванов увидел, как тот начал какие-то манипуляции со своим лицом, мял его, снимал с кожи нечто похожее на силикон, а потом словно Фантомас снял собственное лицо оказавшееся реалистичной маской. Теперь с экрана на Иванова смотрел никто иной как Санчес. Иванов нервно сглотнул.

— Эту побочку, победить пока что не получается, — виноватым голосом произнёс Петров. — Нашего нулевого пациента мы исследуем, можешь не сомневаться, денно и нощно, но пока что вот так. Приходится носить маски, но ты не переживай, на всё остальном это никак не отражается: здоровье там, молодость, согласись небольшая цена за то, чтобы выглядеть вот так. Мы все выглядим как Санчес, даже твоя жена, но бабам проще, у них тысячи способов скрывать недостатки, а с половыми органами всё окей. Женщины остаются женщинами, мужчины мужчинами. Это всё внешка.

Он коснулся пальцами своего или чёрт его знает уже чьего лица и тут Иванову стало до дрожи противно.

— Потихоньку нас, причастных к тайне, становится больше, — продолжал Петров. — Мы обзавелись могущественными покровителями, правда есть и другая проблема, Санчеса на всех не хватает, а порции лекарства от смерти становятся всё меньше. Периодически нужно будет делать новые инъекции. Раз в пять лет, это точно. Но для тебя мы сберегли одну, потому что мы ждали тебя, друг. Мы же твои друзья. Петров, Иванов и Сидоров. Ну же, не подведи меня. Прими моё предложение и всё будет как раньше. Умирать ни к чему. Там, на той стороне, ничего нет и ты это знаешь, а мы все тут. Одним словом поздравляю тебя...Хотя о чём я, поздравлю ещё раз когда ты примешь лекарство.

Запись закончилась. Иванов отложил гибкий экран и задумчиво почесал нос.

"Какая прекрасная жизнь, — подумал он. — Стать тем кого ты презирал, все эти годы и жить с человеком чья внешность не вызывает ничего кроме сожаления и брезгливости. Значит, моя жена теперь выглядит как Санчес, мои друзья выглядят как Санчес, а сам я должен стать Санчесом, чтобы мои кишки перестали кричать от страха в ожидании смерти? Какая у нас альтернатива? Смерть. Смерть или Санчес - вот в чём вопрос. И дело даже не в том человеке, которого ты знал и с которым пытался в молодости водить дружбу. Нет. Дело в самой идее принятия и непринятия".

Он достал шприц из книги, взвесил его в руке. Тяжёлый. От шприца так и веяло качеством и надёжностью.

"Буду ли я сожалеть о своём решении? Сделаю укол и буду сожалеть ещё много раз. Все сожалеют о тех или иных решениях, так уж устроен человек, а тут выбор. Немножко пожалеть себя, понервничать, а потом уже существовать в виде беззаботного перегноя. Ну либо, окунуться в мир где всё состоит из Санчеса. Жить, страдать, любить, помнить до тех пор пока от тебя не останется один лишь Санчес. Так что же выбрать? Какой мучительный выбор. А чтобы на моём месте сделал тот герой из рассказа про эликсир? Ах да, он выбрал смерть от старости, хотя ему было проще, нужно было убить другого за право стать бессмертным. А мне всего лишь, нужно избавиться от самого себя...Хочу ли я этого? Убить самого себя? Впрочем...А пусть за меня судьба решает. Сегодня мне позволено всё".

Он сделал укол, подождал немного, а потом пошёл оповестить персонал больницы, что более не собирается ждать и желает поскорее воспользоваться процедурой эвтаназии. Иванов ухмылялся довольный своей последней проделкой. Неизвестно выживет ли он после этого или умрёт. Подарок принял, поздравления, сто грамм для храбрости, стол накрыт, заходите гости дорогие. Да и не забудьте сообщить гостям, когда они сюда явятся, а в особенности Петрову, что мистер Санчес - родился мёртвым.

Последние восемь месяцев Егор Кадышев работал специалистом по приготовлению кофе. Он морщился, когда его называли «бариста», и вдвойне не переносил, когда призывно щёлкали пальцем, как будто бы он халдей какой-нибудь. Он не любил свою новую работу, не любил посетителей, а особенно не любил тыквенный латте. Но зато он обожал плюнуть как следует в каждый стакан или чашку с кофе. Собственно, ради этого он сюда и устроился.

Директор кофейни и единоличный её хозяин Георгий Прукин, получив очередной звоночек от официантки Светочки, не поленился и установил дополнительные видеокамеры, исключавшие любые слепые пятна в зоне приготовления кофе, а также в подсобных помещениях. И что же? Слова бдительной Светочки о том, что бариста харкает в стаканы, оказались не просто правдой. Это был просто, извините за выражение, настоящий кабздец!

Его любимая кофейня! Его тёмная страсть с горчинкой. Знаменитый на всю улицу прукинский кофе был опозорен и осквернён нерадивым баристой. И пофиг, что кто-то скажет, что слово «бариста» не склоняется, да после такого... Он же каждый день на работе и почти в каждую чистую посудину добавлял собственные харчки... Да после такого его нужно до самой смерти склонять во все дыры с солью, перцем и каустической содой! Скотина! Ублюдок! Пригрели змею на груди! А змея свиньёй оказалась!

Самое обидное, что это было действительно так: Кадышев не просто работал в кофейне, он ещё и жил там, в подвале. Ему выделили собственный огороженный закуток. Своя койка, стены гипсокартон, чайник, вода, электричество. Живи да радуйся. Другой на его месте руки бы целовал, а этот...

Георгий в гневе бегал по своему кабинету и пытался подобрать бранным словам хоть какие-нибудь приемлемые синонимы на латыни.

— Mentula! Buccelarius! Canis matrem tuam subagiget... Нет, это слишком грубо... Могут ещё подумать, что я нетолерантен, а наша кофейня должна быть прогрессивной. Turturilla — во! Выгнать к чертям собачьим отсюда этого поганца, бросившего тень на мой бизнес!

Георгий остановился, перевёл дух и позвонил Кадышеву.

— Егор, ты не занят? — как можно более спокойным голосом поинтересовался он. — Нет? Тогда зайди ко мне, поговорить нужно.

Кадышев протиснулся в кабинет, словно большое насекомое — палочник. Был он худой, с длинными руками и весь какой-то нескладный. И даже чёрный фартук не скрывал его болезненной худобы. Но посетителям это нравилось. Кадышев чем-то напоминал дворецкого, и только ради этого неповторимого экстерьера ему было позволено носить чёрные брюки, а не бежевые в белую клетку, как носили бариста в других кофейнях. И галстук-бабочка ему очень шёл к лицу. Чопорный, худой сухарь и при этом необычайно ловкий, и пусть он уже старик... Сколько ему там? Тридцать восемь?

Прукин вгляделся в бесстрастное лицо Кадышева. Точно, старик уже. Самому-то Георгию только-только исполнилось двадцать семь, и он не совсем понимал, как можно было дожить до сорока и не заработать на собственную квартиру? На такое способен только лентяй и бездарь, а учитывая, что Егор харкал в стаканы, о чём имеется видеоподтверждение, вот и получается: лентяй он, бездарь и последняя гнида.

— Ничего не хочешь мне сказать?

При этом он многозначительно покосился на висевшую на стене бейсбольную биту. Хорошая, увесистая, а рисунок, авангардная хохлома, будет замечательно сочетаться с харей Кадышева.

Тот посмотрел на директора, потом на биту, и в ответ только пожал плечами.

— Вы меня сами позвали. В чём вопрос-то?

— Действительно не понимаешь?

— Если вы про рваный мешок с бразильским кофе, так он таким и приехал. С доставки надо спрашивать. А если про ту лужу в туалете, то я ещё не успел прибрать, клиент уснул с кофе на унитазе и пролил...

— Заткнись! Халдей ты убогий! — взвился Прукин. — Ты нахаркал в кофе! Камеры тебя зафиксировали! Официантка на тебя настучала! Я тебя ментам сдам, бомжара нечернозёмная! Ты меня понял, нет?

Кадышев презрительно ухмыльнулся.

— Не нахаркал, а наплевал — это две большие разницы.

— Неважно! Факт был? Был! Присядешь за вредительство! По двести тридцать шестой пойдёшь. Cana!

— Не советую предавать дело огласке, ведь тогда пострадаешь и ты сам, — криво ухмыльнулся Кадышев.

— Ах ты ж... — Прукин осёкся на полуслове.

А ведь гнус был прав: нельзя, чтобы про сей позор узнал кто-нибудь из клиентов. А кто знает? Он знает, Светочка... Наверняка разболтала всем. А если не разболтала? Надо поговорить с ней, зарплату прибавить, а Кадышева — под зад ногой и на улицу. Впрочем, наказать можно и иначе.

— У меня каждое утро пьёт кофе один весьма уважаемый человек, — помрачнев и понизив голос, сообщил он. — Его зовут Рустам. Тебе о чём-нибудь говорит это имя?

— Как же, знаю, — подтвердил Кадышев. — Копи-лувак пьёт. И не потому, что вкусно, а потому, что дорого. Я ему, кстати, тоже в чашку плевал.

— Ты хоть знаешь, что он с тобой за это сделает? — с угрозой спросил Прукин.

— Да мне как-то плевать.

— Очень хорошо, я ему сейчас же позвоню и расскажу, — хватаясь за айфон, обрадовался Георгий

— Конечно, звони, — равнодушно согласился Кадышев. — Уверен, он сильно расстроится, а рядышком со мной закопает одного перспективного директора. Ведь я скажу Рустаму, что директор обо всём знал, но стеснялся.

— Да что же ты за мразь-то такая, господи!

— Тогда, полагаю... на этом наше сотрудничество будет закончено? — С этими словами Кадышев сел на стул и нахально заложил ногу за ногу.

Директор несколько секунд оцепенело смотрел, как тот разминает в пальцах дешёвую папиросу, и тут его осенило.

— Нет, прощаться не будем. Я тебя поставлю на счётчик, — злорадно пообещал он

— Ну разумеется, — согласно кивнул Егор. — Я именно потому тебя и выбрал. Ты ведь жадный ублюдок, а именно такой мне и был нужен. Если работника поселить на работе, он же может работать без выходных. Эффективно, да? А ещё можно квартплату брать, вычитать за еду и напитки, плюс ещё можно добавить работы по специальности. Сколько там у меня специальностей? Пять-шесть? Сантехник, уборщик, сторож, бариста, плотник, электрик, курьер. И всё за одну зарплату. Самая эффективная в городе кофейня! Ни у кого такой нет. А если надо, бариста вам ещё споёт и спляшет... Хе-хе.

— Значит, ты это делал из мести? — кипя от злости, подытожил Георгий.

— Нет, что ты, — засмеялся Егор. — Ради своей безопасности. И ради неё...

Он не договорил. Убрал папиросу за ухо и, пошарив под фартуком, вытащил пистолет.

— Будь любезен, телефон на стол, а сам три шага вправо в сторону сейфа.

Прукин похолодел от страха.

— Погоди... Ты меня ограбить решил? Давай поговорим? Не надо обострять, Егор… Иванович.

— О как! В первый раз меня по отчеству назвал, стоило только ствол наставить, — удивился вслух Кадышев и, махнув оружием, приказал: — Спиной ко мне, три шага вправо.

Прукин, чуть не плача, принялся выполнять приказание. Правда, делал он это медленно, неловко целясь попасть коленом по тревожной кнопке, спрятанной под столом. Кадышев снова ухмыльнулся, заметив его манёвр.

— Зря стараешься. Кнопка не работает, а у брелоков в зале давно батарейки сели.

— Cana!

— Себя ругай — это ты решил сэкономить на охране. Когда ты последний раз платил ЧОПу? Правильно, зачем им платить, если я тут? И вот — я тут. Парадокс, да?

Наблюдая за тем, как директор колдует над сейфом и перебирает ключи, Кадышев задумчиво закурил папиросу.

— Я бы в жизни к тебе не пошёл работать, если бы не обстоятельства, — неспешно заговорил он. — Занимаясь клинической фармакологией, я зарабатывал в десятки раз больше, но так бывает: ввязался в интересный проект, изучал побочные эффекты и не заметил, как сам пострадал от некоторых побочек.

«Да он двинулся! Псих ненормальный», — с ненавистью подумал Прукин.

— Я испытывал новый лекарственный препарат от бессонницы, но чёрт меня дёрнул испытать его на себе, — продолжал Егор. — У меня начались галлюцинации, я стал видеть странных существ. Но самое страшное — когда я прекратил его принимать, эти существа никуда не делись. Они живут среди нас, а мы их не замечаем... Вот так...

«Точно псих», — тоскливо подумал Прукин.

— О, я вижу, как у тебя дрожат руки, — оживился Кадышев. — Ты явно не веришь мне, но я и не прошу, чтобы мне верили. Там, на второй полке, выручка за неделю. Сгребай всё в пакет и клади на стол.

— Да чтоб ты сдох!

— Что поделать, раз мы расстаёмся по желанию работодателя, мне положен золотой парашют, — ироничным тоном заметил Кадышев.

Он увидел скорбь на лице директора и укоризненно покачал головой.

— Ну или рассматривай это как компенсацию за мой нелёгкий труд.

— Да? А харчки свои не хочешь вычесть из этой суммы?

— Это не харчки, как ты выразился, а слюна, — с досадой поправил его бариста. — Это пока единственный способ отвадить головокрадов.

— Кого?

— Головокрадов. Так я их назвал. Они у людей головы отрезают, — рассказал Кадышев.

Прукин испуганно обернулся, и тот с усмешкой добавил:

— А, ну да. Не верим, господин реалист? Ну это ничего, скоро поверишь.

Он поднялся со стула и начал прохаживаться по кабинету, задумчиво пыхтя папиросой.

— Раньше я тоже был реалистом. Не верил ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай, а теперь вынужден объяснять посторонним сущие предрассудки. Но что мы знаем об окружающем мире? Мы постоянно исследуем и изучаем его, и каждый день преподносит нам новые открытия. И так у каждого, вплоть до самого последнего дня и до самого последнего вздоха. Будешь спорить? Ага, нельзя спорить с человеком, у которого пистолет, ты абсолютно прав, но, скажем... У тебя в верхнем ящике лежит чек... Ты купил там мужские феромоны, привлекающие противоположный пол... Зачем ты их купил? Ведь это же чистой воды плацебо. Ответишь мне, реалист?

— Perite крыса вонючая... В вещах моих копался... — отрешённо пробормотал Георгий.

— А у головокрадов феромоны работают! — торжествующе произнёс Кадышев. — Не понимаю пока, как, но работают. Именно поэтому я не наложил на себя руки, как сделали некоторые мои товарищи. Я остался на посту и продолжил изучать влияние человеческой слюны на их поведение. Пару особей я убил и успешно вскрыл, но без хорошей лаборатории изучать их себе дороже. Впрочем, кое-каких успехов я добился, а именно усилил эффект своего индивидуального запаха. Ты же знаешь, что каждый человек имеет неповторимый запах?

— Я парфюмом пользуюсь, — злобно буркнул Георгий.

— Я знаю, — кивнул бариста. — Но парфюм против них не помогает. А моя слюна — очень даже. Я устроился работать к тебе и стал плевать в каждую чашку, в которую наливал кофе. Разумеется, своей слюны было маловато, и мне пришлось применять препараты, стимулирующие слюноотделение. Они чуют мою слюну, думают, что меня много, и обходят прукинский кофе стороной. Это очень удобно, поскольку в любом другом месте они бы уже давно до меня добрались и отчекрыжили бы мне голову. Кроме того, кофе с моими «добавками», хе-хе, отваживает безголовых, которыми они управляют.

— Угу, ещё и безголовые... — язвительно пробормотал Георгий. — Что же дальше, черти? Зелёные человечки?

— Головокрады используют человеческие головы для маскировки, — словно не расслышав его сарказма, продолжал Кадышев. Рассказывая, он как бы невзначай приблизился к дорогому кофейному аппарату, стоявшему в углу кабинета.

— По поведению они похожи на клопа «Acanthaspis petax», который убивает муравьёв и крепит их высохшие тела себе на спину, сооружая таким образом себе камуфляж и без опаски проникая в муравейники. Но они теплокровные. У них выгнутые спины, четыре лапы, на которых они передвигаются, и пара передних лап с острыми костяными наростами, похожими на кривые ножи. У этих существ два ротовых отверстия, причём одно из них приспособлено под яйцеклад. Они отсекают голову подходящей жертве, а затем при помощи гибкого языка, напоминающего щупальце, вводят в пищевод симбиотический организм в форме яйца, который сразу же поселяется в желудке и захватывает управление телом.

— Бредятина... Всем известно, что латынь придумали хипстеры для ругательств, а не для умных слов.

— Я тоже так думал. Я про бредятину, а не про культуру протеста волосатиков в джинсовых штанах с подворотами, — рассеянно согласился Кадышев, щёлкая кнопками кофейного аппарата. — Безголовые создают эффект толпы, они тоже нужны для маскировки, а кроме того, они выступают, как я понимаю, промежуточным половым органом, через который происходит размножение головокрадов.

— Слушай, уходи, а? — взмолился измученный Прукин. — Ладно бы ты меня просто ограбил, но слушать все эти сказочки... Я уже не могу. Оставь меня в покое!

— Сразу, как только вернёшь мне мою трудовую книжку, — обнадёжил его Кадышев и поставил на стол перед директором чашечку горячего кофе. — Ну что, выпьем? Я тоже себе налил.

Прукин с подозрением посмотрел на чашку.

— Плюнул туда?

— Нет. В этот раз — нет. По последней чашечке в честь нашего расставания. Всё-таки это же твои традиции. Ну? «Прукинский кофе — возьми с собой на дорожку». Это же я для тебя слоганы сочинял. Только сейчас до тебя начало доходить, что нас очень многое связывает. Я охранял это место, поскольку оно было моим домом, но это и твой дом тоже. Ты хозяин. Ты директор, ты за всё платишь, «Прукинский кофе» — это твой дом, так зачем тебе сейчас сомневаться в моих намерениях? Выпьем?

Георгий осторожно пригубил кофе. Да. Кофе был хорош, пусть и без пенки. Приятно, и на душе сразу как-то... Связался с психом. Теперь новый бариста пусть сразу несёт справку от психиатра. Каждый месяц пусть справку... И с медицинской книжкой надо подумать. Зачем было брать на работу работника без медицинской книжки? Ладно, подумаем.

Кадышев снова отошёл к кофейному аппарату и отсалютовал директору своей чашкой.

— Вот мы и поговорили. Ты хотел поговорить, и мы поговорили. Впрочем, с моим уходом у тебя будут две проблемы: сегодня на смене только я и Света, значит, тебе придётся встать за стойку. Ну или закрыться, ты уж реши сам, ты же директор. А ещё головокрады. Один из них точно заявится, когда поймёт, что в кофейне больше нет отпугивающего запаха. Тем более что они тусуются тут недалеко. Группы уличных музыкантов, девушки в костюмах ангелов, фотографирующиеся за деньги с туристами, подростки на грохочущих скейтбордах, зазывалы с флаерами.

Он хихикнул.

— А этого зазывалу помнишь? «Девушка, уронили! Улыбку свою уронили». Этот, который в центре улицы зимой и летом. Он тоже головокрад. Никогда не знаешь, останешься ты в живых после встречи с ним или нет. Лотерея выживания. Суровые законы природы.

Прукин, не в силах больше терпеть этого наглого психа, уселся за стол и собрал все документы для увольнения, поставил штамп в трудовой книжке, отдал пакет с наличностью, но в самом конце, глядя не на Егора, а на его пистолет, не сдержался:

— Ты же понимаешь, что я пойду в ментовку? Это уже дело принципа. Как ты собираешься жить легально? Егор, ты подумай.

— Всё о денежках переживаешь? — Кадышев многозначительно потряс пакетом и усмехнулся. — Эх, не о том ты думаешь, Георгий Палыч. Тебе теперь о себе надо думать и о собственном выживании. А мне что? Я легален. Может, ты и наведёшь ментов, а может, и нет. Мне плевать. А скоро и тебе будет плевать. Вечером я тебя проинструктирую, когда самый наплыв будет.

— Ой, да иди на turtur! — отмахнулся Прукин, желая побыстрее избавиться от психованного работника.

— Ага. И тебе всего доброго. Фартук я за стойкой оставлю.

Как бы там ни было, а психованная мразь была права: Прукину срочно требовался новый работник. Пришлось самому заняться обслуживанием. Официантка недоумённо хлопала глазками, но директор был настроен очень решительно. Большую часть кофе он и сам мог сварить, а вот со всякими там рисунками на пенке было сложнее. Чёрт! Ещё и кофейные аппараты чистить. Да ещё чашки мыть... Грёбаный бариста, не мог в декабре психануть, когда у всех каникулы, и предупредить хотя бы за две недели. Ещё и убираться... Кадышев же за всех работал, а официантка только приносила кофе и закуски. Горе-то какое! Теперь ещё на уборщицу тратиться, на охрану, на...

Именно в таких мыслях и пребывал Прукин, но работу ни в коем случае не бросал, потому что подлый псих оставил его без недельной выручки.

К вечеру в кофейне стало не протолкнуться. То ли какой-то фестиваль в городе, то ли День молодёжи, а одна особо весёлая компания молодых людей в одежде со стропами даже сдвинула несколько круглых столиков. Они сделали очень большой заказ. Светочка когда всё перечислила, Прукин даже вспотел, выполнил наполовину, а когда стаканы кончились, побежал за ними на склад.

Вернувшись, он увидел, что Светочка стоит возле той весёлой компании и подаёт им кофе, но тут выразительно пиликнул айфон, и Прукин отвлёкся. А когда поглядел, кто ему пишет в телеграм, скрипнул от досады зубами. Это был Кадышев.

«Посмотри на ребятишек рядом с официанткой», — написал Кадышев.

«Иди к чёрту! Ты здесь больше не работаешь», — написал в ответ Прукин.

«Прищурься и посмотри, тебе понравится», — настаивал бывший бариста.

«В Бобруйск, животное!!! Иди убейся об стену».

Георгий убрал телефон в карман фартука. Потом сделал, как его попросили. Прищурился и посмотрел. Просто, чтобы убедиться.

За столиками творилось страшное. Светочка висела в воздухе, бестолково дрыгая ногами, а над ней нависло высокое, худое чудовище серого цвета, и первая мысль была, что это гигантский богомол. Богомол крепко держал официантку лапами и что-то делал с её головой. Но через секунду Прукин понял, что никакой головы у Светочки нет. Только часть шеи, в которую вонзилось гибкое пульсирующее щупальце, протянувшееся из пасти богомола.

Прукин ошарашенно перевёл взгляд на соседние столики, но там всё было нормально. Посетители пили кофе, разговаривали, смеялись, некоторые что-то смотрели или читали, уставившись в смартфон. Никто ничего не замечал. Он снова перевёл взгляд на чудовище и понял, что оно было не одно. Богомола окружали четыре безголовых тела в той самой одежде с модными стропами. Из их шей выползали змеевидные отростки длиной в локоть и осторожно ощупывали воздух вокруг себя.

Мама! Что эта тварь делает со Светочкой?

А тварь между тем закончила. Она опустила безголовое тело девушки на пол и та, покачиваясь, медленно побрела назад к барной стойке.

«А где голова?!» — ахнул про себя Прукин и тут увидел на спине твари множество голов, склеенных чем-то липким. Свежая голова Светочки добавилась к другим, чёрным и высохшим. У неё были открыты глаза и рот. Язык вывалился наружу.

Он перевёл взгляд на приближавшееся к нему безголовое тело. Нет, всё нормально. Светочка с головой. Идёт с пустым подносом, улыбается. Мистика! Или это Кадышев ему что-то подсыпал? Стоило только подумать, как пришло новое сообщение от Егора:

«Убедился? Тебе тоже отрежут голову. Я не шутил!»

«Я не понимаю, что я видел», — написал в ответ Прукин.

«Не тупи. Хочешь спастись? Тогда плюй в напитки, которые ты им подашь».

«Ты рехнулся?»

«Конечно. И ты тоже. Мы вместе рехнулись. Делай, что я говорю. Светочка тебя не тронет, пока ты будешь регулярно плевать им в кофе. Более того, сейчас она попросит тебя отпустить её пораньше. Больше она на работу не придёт. Она теперь часть головокрада. Ну же, директор? Чё, тебе впадлу плюнуть в кофе? Ты теперь как я. Твоя слюна будет отпугивать этих тварей. Сделай правильный выбор. Удачи, брат».

«Я никогда не...» — начал набирать сообщение Прукин и тут услышал от официантки:

— Георгий Павлович, можно, я уйду сегодня пораньше? Меня тут ребята пригласили в одно место. Ну пожалуйста, а? А я завтра и послезавтра за это выйду.

Прукин посмотрел на безголовое тело Светочки, потом на экран смартфона. Выбор? Есть ли у него теперь выбор? Да плевать. Если это спасёт его жизнь, плевать он хотел на моральные принципы.

— Хорошо, Светуль, — как можно ласковей произнёс он. — Иди пока заказ у других прими, а я сейчас твоим ребятам ещё кофе сварю. Как у нас принято. Настоящий прукинский... С сюрпризом от самого директора.

Компания вольных философов была что надо. Я, Чика и Коля Витамин. Собирались по будним дням на квартире у Чики и натурально отдыхали по мере возможности. Пиво, водка, муравьиный спирт, брага… Всякое пили, мы же не абы кто, а культурное обчество. Благо у Чики этих книг была целая библиотека. Мы пили и читали вслух умные книги, от того с каждой новой рюмкой наступало удивительное просветление, недоступное обычным бухарикам. И так до полной трансцендентальности.

В один момент возможностей стало не хватать, и тут Витамин где-то раздобыл канистру с «умришкой». Сладкий-пресладкий сироп для лимонадов. Градусов двадцать пять, не больше, но если залудить пару стаканов, идёт всё ж таки неплохо. Чика натрескался этой умришки, и ночью у него случилось видение. Мы в тот раз у него и заночевали. С этого лимонада ноги на раз отнимаются, а он, как проснулся, глаза вытаращил и ну давай кричать, что знает, как поправить наше бедственное финансовое положение. Приснилась ему, кричит, значит, коробочка, и надо её во чтобы то ни стало найти.

Мы видим, у товарища натуральный психоз, и если ему срочно не оказать первую медицинскую помощь, может произойти всякое. Фельдшеры рогатые, тощая баба с косой, а там, глядишь, и ведро компота. А зачем нам компот? Вывернули мы с Витамином карманы, поскребли по сусекам, и побежал Коля быстрее ветра, поскольку только ему одному продавщица в долг верила.

Я же остался следить за другом, пытался его подбодрить и успокоить. А Чика на месте сидеть не желал, буйствовал, искал на антресолях лопату и страстно желал приступить к раскопкам прямо за гаражами нашего дома. Безумец надел свою лучшую тельняшку и треники, в сланцах идти не пожелал, а напялил кроссовки. Он рвался в бой, угрожал лопатой, и мне пришлось сопровождать его до гаражей. Там этот психопат выбрал яму, в которую ещё недавно сварщики сливали карбид, и яростно принялся рыть мокрую землю. Я ходил вокруг ямы и взывал к остаткам его лохматого разума. Я рассказывал ему про Юнга и Шопенгауэра, я заклинал его Гегелем, умоляя прекратить этот бессмысленный физический труд, от которого могут нечаянно лопнуть в голове полезные сосуды, и тогда мы потеряем в его лице верного товарища и собеседника.

Чика не слушал. Копал. Он не остановился, даже когда пришёл Витамин, доставший не только пиво, но ещё и попутно бутылочку беленькой. Похмелившись и посовещавшись, мы приняли решение стукнуть Чику по голове во избежание дальнейшего членовредительства. И тут раздался его громкий крик:

— Нашёл!

Из ямы показалось чумазое лицо нашего друга, и в руках у него была коробочка. Странная такая. Вроде бы из плотного картона, но очень чистая. А Витамин так и вовсе сказал, что коробочка блестит. Мы вернулись в квартиру, Чика поставил находку на стол и объявил нам, что с этого момента вся наша жизнь изменится. Выпили по этому поводу. После второй Чика сказал, что наша жизнь обязательно изменится к лучшему. Выпили и за это. Покурили и тогда я спросил у него:

— А в каком плане изменится? В этой коробочке что-то есть? Она ценная или ценности располагаются непосредственно внутри?

Это был очень философский вопрос, и мы немедленно приступили к дискуссии. Но для того, чтобы наш стихийный диспут прошёл как следует, требовалось дополнительное питание, и тут Чика открыл, что называется, погреба. Оказывается, у него под кроватью была заначка в виде двух четвертей самогона на апельсиновых корочках.

Ух мы тогда гульнули! Ох и наобщались! А наутро я очнулся в собственной кровати в своей однокомнатной квартире в одном только нижнем белье. Такого сраму со мной не случалось уже давненько. Обычно-то что? Пришёл домой и завалился на диван. Пошто раздеваться-то? Зачем под это одеяло-то, тьфу, прости господи, лезть? Я ещё и носки в довесочек снял. А такого я себе не позволял ещё со времён своей свадьбы. Носки я всегда стирал строго в квартал и носил, пока они не стаптывались до самых мозолей. Находясь в состоянии близкого к обмороку недоумения, я прошлёпал в ванную, где задумался над тщетой всего сущего, а заодно над извечной темой: пить или не пить огуречный лосьон, подаренный мне на двадцать третье февраля бывшей моей супругой.

Когда я очнулся от размышлений, то обнаружил у себя во рту зубную щётку. Оказывается, всё это время мой организм не терял времени даром. Он помылся и — самое страшное — побрился! Да, я не шучу. Всё именно так и произошло. А моим любимым лосьоном, он, извиняюсь за грубый слог, омочил щёки. Слышали выражение: «по усам текло, да в рот не попало»? Словами не передать это страшное горе, которое мне пришлось испытать. Я выплюнул зубную щётку и попытался сполоснуть рот остатками огуречного лосьона. И я не смог! Не смог выпить. Быть может, впервые в жизни. Плюясь, будто змея, закусившая скунсом, я выскочил из ванной комнаты и бросился на кухню, где в панике выпил стакан ржавой холодной воды прямо из-под крана. Хотя сами врачи запрещают нам такую воду пить, а я выпил. И не захлебнулся, и не подавился, и не сдох. Да лучше бы я сдох, честное слово!

Потом я сидел на табуретке, монотонно покачиваясь от охватившего всё тело озноба. Я был болен. Я был точно чем-то болен, но природа сей странной и загадочной болезни неким странным образом накладывалась на привычное мне состояние похмелья. Нужно было срочно освежиться, но я был гол! Гол как сокол. Ни денег, ни одежды, ни… Мой взгляд упал на холодильник. Мой старый и верный «Юрюзань».

Я собирался сдать его в пункт приёма цветных и чёрных металлов, но это же всё-таки память, как-никак. Там внутри было так пусто, что даже самые отчаянные тараканы давно не заглядывали в него. Первая покупка и память о безвременно ушедшей от меня супруге. Лишнее напоминание о том, что холодильник просто зря занимает хороший угол и мешает развитию колонии пауков. Его нужно срочно пропить! С этой мыслью я подошёл к холодильнику и попытался сдвинуть. Сдвинулся. Прекрасно. Я уже было хотел повалить его на пол с целью добычи из его внутренностей особо полезных ископаемых, но тут силы оставили меня и сознание моё омрачилось.

Вы когда-нибудь приходили в сознание от лука? Лежали себе, никого не трогали, открыли глаза и… А у вас луковица в руках, нож, рядом картошка — и вы это всё чистите. Это не наводит на мысль, что с вами происходит нечто странное? В первую очередь я подумал, что это мне кара божия за то, что не далее как вчера имел наглость чистить воблу на книге Даниила Андреева «Роза мира». Что бы сказал по этому поводу Кант? А что бы посоветовал по этому поводу сам Ницше? Сверхчеловек не ведает, что творят руки его. Мои явно знали больше положенного. Они уже успели поставить на электроплитку самую чистую и единственную мою кастрюлю.

Моё тело. Моё прекрасное худощавое тело, которое я долгие годы ублажал никотином и алкоголем, оно просто взбунтовалось против своего хозяина и начало существовать само по себе. Я мог только с ужасом наблюдать, как оно самостоятельно приготовило завтрак, и чуть позднее мне стало ясно, откуда взялись продукты. Оно заняло их у соседки. У этой старой п… пожилой и уважаемой женщины Тамары Викторовны. И это после всего, что я для своего тела сделал?

А потом моё тело совершило акт настоящего паскудства. Оно пошло и устроилось на работу. А после этого — ещё и на вторую по совместительству. Это была явно какая-то непотребная болезнь. У меня путались слова, стоило мне подобрать нужное слово, как оно тут же менялось в моей голове на другое. Сходное по смыслу. Спустя несколько дней трезвости и воздержания я уже не мог внятно произнести, как правильно называется самка собаки, и уж тем более я не мог выговорить общее название женщины с низкой социальной ответственностью. Это просто северный пушной зверь какой-то.

Тело не давало мне отдыхать по вечерам перед телевизором. Каждый вечер я, только вернувшись с работы, занимался домашними делами до поздней ночи. Северный пушной зверь. Я починил всю мебель в квартире, я починил унитаз, я отремонтировал входную дверь и выгнал из квартиры всех тараканов. Я рыдал, когда они от меня уходили. Мои верные усатенькие друзья. Они ушли жить этажом ниже к одноногому Валере, который раньше так здорово умел играть на гармошке. Теперь Валера не играет. Ему тоже некогда. Пытается подружиться с тараканами.

В один из моментов просветления до меня дошло: во всём виноват Чика и его коробочка. Точно! Это они что-то со мной сделали. Я же теперь к Ч… к Александру Ивановичу Чистомарову ни ногой! Чистомаров? Самец винторогого млекопитающего. По вертикали. Пять букв. Вот кто он такой!

И я стал ждать. Терпеливо ждать выходного дня, чтобы тело моё, не обременённое заботами, наконец расслабилось и я смог бы навестить своего товарища и крепко поговорить с ним, используя некоторые предметы домашнего обихода в качестве дополнительной аргументации. Да щас! В выходные тело отдыхать не захотело. Оно захотело позвонить моей бывшей жене и попросить у неё прощения. Тут уже я не выдержал и схватился за ножницы. Целый час перед зеркалом простоял, угрожая отрезать себе язык. Только тогда моё тело немного успокоилось. Угу. Успокоилось и занялось изготовлением газетных шляп. Этот ирод всю субботу складывал из газет шляпы, а в воскресенье побежал продавать их на городской пляж.

Тело у меня, конечно, хорошее, но редкая сво... чрезмерно меркантильное, я хотел сказать. Возвращался с пляжа, и карманы мои были туго набиты деньгами. По стольнику за шляпу! И как я раньше до такого не додумался? Это же сколько водки на эти деньги можно было купить?

Разрешил себе приобрести лимонада. Купил и уселся на лавочке возле дома, где проживал мой хороший друг Александр Иванович. Очень мне его хотелось этим лимонадом по-дружески угостить. Можно и без лимонада, одной лишь пустой бутылкой. Желательно по сусалам. Я сидел и представлял себе узоры и завитки хохломской росписи и то, как прекрасно впишется в эти узоры чело Александра Ивановича.

И тут я увидел Колю Витамина… Какой Коля? Какой Витамин? Николай Сергеевич Василевский собственной персоной в новом, с иголочки, костюме. Чисто побритый, запонки, заколка в галстуке. Я аж привстал от удивления и поклонился ему от избытка сердечных дружеских чувств. Он тоже был очень рад видеть меня и, положив на скамейку завёрнутый в газету гвоздодёр, долго тряс мне руку и справлялся о моём самочувствии.

Я предложил ему составить мне компанию, он горячо поддержал моё предложение, ибо нам было о чём поговорить. Он начал с погоды, и мы беседовали о погоде, периодически поглядывая на балкон квартиры, где проживал наш общий друг Александр Иванович.

— Вы знаете, Геннадий Степанович, а я ведь Инне Валерьевне сделал предложение руки и сердца, и она, представьте себе, ответила взаимностью на мои чувства, — поправляя галстук, поведал Николай.

— Ин… Инна Валерьевна… Сердечно рад за ваш выбор и всячески его одобряю, — закашлялся я, едва не сказав, что знаю данную особу как Инку Фингал и никак иначе.

— А вы, что же, всё бобылём? Не надумали ещё вернуться к своей супруге? — спросил Николай.

— Каждый день… Просто мечтаю… Только чувствую, что искупить вину перед моей любимой и обожаемой Клавдией мне будет не так просто. Поэтому нахожу утешение в домашних делах и хлопотах. Плитку вот буду перекладывать в туалете, дабы в случае благоприятного исхода и замирения с женой доставить ей… удовольствие.

— Каждый день? — уточнил Николай.

— Да.

— А вам не кажется, Геннадий Степанович, что наши изменения к лучшему произошли, так сказать, несколько не так, как мы изначально планировали?

— Испытываю те же самые подозрения, что и вы, Николай Сергеевич. Иногда меня посещает мысль, что за каждодневными заботами я забываю о своих друзьях и однокашниках. И что следует навестить Александра Ивановича и подробно расспросить его о той странной коробочке, которую он выкопал. Я и лимонад с собой взял. «Буратино». Хочу угостить его бутылочкой свеженького. Вы, я гляжу, гвоздодёр прихватили с такими же намерениями?

— Александр Иванович очень давно жаловался на то, что входная дверь у него не в порядке. Вот я и взял с собой инструмент с целью оказания помощи. Вы же знаете о моих слесарных способностях и образовании? — несколько смутившись, ответствовал Николай.

— Очень вас понимаю. Предлагаю немедленно навестить нашего друга, а то, видите ли, какая странность — я испытываю некоторую робость идти к нему в одиночку. Словно бы я в чём-то виноват перед ним. А вдвоём всё ж таки не так боязно.

Николай меня прекрасно понимал. Его тело тоже наотрез отказывалось идти к Александру Ивановичу. Поэтому нам пришлось взяться за руки и, не разжимая их, прошествовать на четвёртый этаж.

Мы звонили в дверной звонок. Мы неоднократно производили вежливые постукивания с целью привлечения внимания хозяина квартиры, но Александр Иванович вовсе и не думал открывать нам дверь или хоть как-то сообщить о себе. Вся эта ситуация выглядела несколько странно. Настолько странно, что проходившая мимо соседка с пустым мусорным ведром громко сообщила нам о своём намерении вызвать полицию. Николай Сергеевич попросил её позвонить незамедлительно, поскольку мы оба очень переживали за состояние нашего друга. А вдруг ему плохо? А не дай бог чего? Нужно немедленно вызывать стражей порядка. Соседка назвала нас сумасшедшими и, презрительно плюнув на грязный пол, удалилась. А я посмотрел на Николая и потребовал, чтобы тот немедленно приступил к ремонту входной двери.

При починке двери мы нечаянно выломали замок. Николай Сергеевич пообещал оплатить ремонт незамедлительно, а я предложил разделить ремонт пополам, поскольку присутствовал и имел неосторожность подавать ему нескромные советы во время работы. Отодвинув дверь в сторону, мы зашли в квартиру, громко оповещая хозяина о себе и называя его исключительно по имени-отчеству. Александр Иванович не отзывался. Морщась от нестерпимой вони, я проверил кухню, признавая, что наш друг вёл достаточно антисанитарный образ жизни. Мне пришлось открыть окна, чтобы проветрить помещения, и тут Николай Сергеевич позвал меня в зал.

Александр Иванович лежал под столом в окружении пустых бутылок, битого стекла и некоторого количества высохших испражнений. Он был мёртв. И, судя по внешнему виду и сильному запаху, он был мёртв уже несколько суток. На столе лежали раскрытая «Роза мира» Андреева, «Этика» Спинозы, Декарт — «Рассуждения о первой философии» и катушечный магнитофон. Коробочки не было. Мы переглянулись, после чего сердобольный Николай Сергеевич предложил скорейшим образом оповестить родственников усопшего и бригаду медицинской помощи.

Но мы не успели этого сделать. В квартиру ворвалась группа неизвестных в чёрных масках, с оружием, и нас повалили на пол, после чего заковали в наручники. Мы лежали на грязном и холодном полу, а незнакомый нам мужчина в штатском расхаживал между нами и требовал отдать коробочку.

— Милостивый государь! Мы пришли навестить нашего друга. У нас траур, а вы позволяете себе высказываться о нас в дурном тоне перед телом покойного. Разве это допустимо? Разве вы не офицер и у вас совсем отсутствует понятие чести? — возмутился Николай, за что был нещадно бит берцами и прикладами.

Мужчина в штатском зашипел похлеще гадюки, что сгноит нас обоих за убийство Александра Ивановича и за умышленное проникновение в его квартиру с корыстными целями, тем более что орудие убийства имеется. И он указал на гвоздодёр честнейшего Николая Сергеевича. Мы ничего ему не могли ответить. Мы сами ничего не знали, а люди в масках обшарили всю квартиру, перерыли библиотеку, заглянули за ковёр, висевший на стене, и тоже ничего не нашли.

Огорчённые не меньше нашего, они поволокли нас в кутузку, где нам обоим предложили написать чистосердечное признание, на что мы ответили дружным и решительным отказом. Мы были невиновны, и наши тела были с нами заодно. Человек в штатском психовал и предлагал договориться. Он обещал нам расстрел. Он обещал нам пожизненное. Он обещал нам по десять тысяч долларов каждому за любую информацию о коробочке. Но мы говорили одно и то же: коробочка была у Александра Ивановича, готовы отвечать за свои слова и, если надо, целовать крест, но мы его не убивали, мы пришли навестить друга после долгого расставания.

— Вы ублюдки! Вы мрази паскудные! — кричал человек в штатском. — Я вас урою! В землю закопаю! Живьём! Где объект?

— Будьте любезны разговаривать с нами вежливо. Вы лаетесь на нас вот уже несколько часов подряд, и мы всерьёз переживаем за ваши голосовые связки. Вам нужно лечиться пиявками: они кровь дурную отсасывают, — отвечали мы.

Он не выдержал и приказал посадить нас в одиночные камеры. Вы знаете, как тяжело находиться в одиночке, когда ваше тело требует работы? Я натурально маялся. Я начал заниматься спортом. Я отжимался и качал пресс. Я приседал. Но скудность питания быстро вынудила меня сократить занятия до самого минимума. Тогда я начал рисовать ложкой картину. Прямо на серой бетонной стене. Заточил край и царапал днями напролёт, а сам думал о том злополучном дне и о загадочной коробочке, навсегда изменившей мою жизнь. Ручаюсь, что Николай развлекался сходным по смыслу творчеством.

Спустя месяц, когда мои чёрточки и линии на стене соединились в некое подобие рисунка и стал понятен общий замысел барельефа, меня снова вызвали на допрос.

Там я встретился с Николаем Сергеевичем, а трое незнакомых нам людей в штатском сидели за столом и спрашивали нас:

— Вы помните, что случилось в тот день?

— Да. Наш общий друг, Александр Иванович, выкопал на пустыре коробочку из плотного картона размером с небольшую посылку. Мы воздали дань Бахусу, после чего разошлись по домам, — отвечал я.

— Вы пожелали у коробочки, чтобы ваши желания исполнились! Вы признаёте свою вину? — грозно спросил один из людей в штатском.

— А какие были у нас желания? — нахмурился я.

— Я помню, что Геннадий Степанович пожелал выпить за то, чтобы у всех мужчин отсутствовали проблемы с потенцией и не было проблем с денежным обращением, — припомнил Николай.

— Не возражаю против такого весьма характерного пожелания, — кивнул я. — Это наказуемо? Вы за половое бессилие?

Люди в штатском закашлялись и начали перешёптываться.

— Вы до сих пор не предъявили нам обвинения. Вы удерживаете нас в заключении, и у нас отсутствует законное право на защиту. Мы требуем адвоката! — продолжал я.

— Прекратите паясничать, сударь! Вы прекрасно понимаете, что вас обвиняют вовсе не в этом! — выкрикнул другой мужчина и тут же испуганно захлопнул рот.

В комнате появились вооружённые до зубов охранники в бронежилетах и одного из троих в штатском увели под руки.

— Это какой-то позор! — возмутился другой мужчина в штатском и погрозил нам кулаком. — Вы два алкаша с помойки! Вы! Как вы только могли додуматься пожелать мир во всём мире и отрешённость тела от духа. Моё тело из-за вас, мерзавцев, бросило прекрасную юную любовницу и вернулось к старой обрюзгшей жене! Мой дух страдает каждую ночь, стоит только моему телу возлечь на брачное ложе.

— А взятки? — возопил другой мужчина. — Мы стали честными! Мы не можем брать взятки и благодарности за оказанные услуги! Вчера я отказался от знаете какого подарка?! Яхта — пятнадцать метров. Сама плыла в руки. И где она теперь? Сидит вместе с хозяином яхты. На пятнадцать лет он себя упёк из-за вашего… у-у-у-у-у… эгоистичного желания!

— Это всё Спиноза. Эм-м-м, кажется, да. Спиноза и Декарт. Мы поспорили из-за Декарта, а Геннадий Степанович в запале стукнул по коробочке кулаком, — припомнил, наморщив лоб, Николай.

— А что же я тогда попросил? — ужаснулся я.

— Честность и нравственность должны победить коррупцию, а Александр Иванович высказывался за то, что материальные блага — ничто по сравнению с величием духа. А вы, мой дорогой друг, тогда ответили, что вертели его теорию на детородном органе. Сдаётся мне, коробочка-то была волшебная… М-да. Хм-м-м, — проворчал задумчиво Николай.

— Уведите их! — заверещали мужчины в штатском. — Уведите! Расстрелять сукиных чертей! Выдать им адвоката! Улучшить питание!

Меня снова поместили в одиночную камеру. Но спустя всего пару дней мне поменяли постельное бельё и кровать на новую, с ортопедическим матрасом, и предложили переселиться в камеру почище-с. На что я вежливо возразил, что у меня тут неоконченный барельеф и желательно бы выдать мне инструменты. Охранник, необычайно вежливый, — да, да, я заметил, как он изменился, — пообещал посодействовать или в крайнем случае выдать мне пластилин для развития мелкой моторики. Кроме того, мне перестали давать привычную баланду, где я с трудом мог найти соль, не то что несчастное мясо. Вместо этого меня стали кормить первым, вторым и даже давали компот. Питание стало неожиданно четырёхразовое. А спустя ещё один день мне сменили санузел и вместо него поставили японский агрегат с функцией подмывания.

Охрана сообщила, что разрешили писать письма на волю, и моё тело тут же состряпало письмецо бывшей жене. В нём моё тело уведомляло Клавдию, что находится в тюрьме и более не нуждается в квартире и что следует нашу квартиру сдавать. Кроме того, моё тело призналось жене в своих чувствах и ошибках, чем просто жестоко подставило мой мятущийся дух. Я не успел разорвать письмо, поскольку тело моё, закончив с первым, тут же начало сочинять новое, для Николая. И тут, признаться, я испытал горькое чувство стыда. Мне было тяжело признать факт того, что презренная плоть проявляет заботу о товарище и справляется о его здоровье, а дух мой за всё это время даже не почесался. Отчего сами идеи превалирования духовного начала над физическим были подвергнуты скорейшей ревизии.

Письмо от супруги пришло спустя неделю, а с Николаем мы переписывались почти каждый день. Моя разлюбезная Клавдия была весьма рада, что меня наконец-то посадили в тюрьму, что бог не Тимошка — видит немножко, и выражала надежду, что тюрьма меня исправит и я выйду на свободу совершенно другим человеком. В конце письма тон её поменялся с холодного на более чувственный, и она обещала ждать меня и хлопотать о моём скорейшем освобождении. Николаю же, вот была новость так новость, разрешили не только читать местные газеты, но сочетаться законным браком с его невестой Инной Валерьевной. Церемония была скромной и без свидетелей, о чём он очень сожалел и переживал, ибо хотел видеть меня в качестве своего свидетеля.

«…Наши мучители и сатрапы сейчас пребывают в полнейшей растерянности, — писал Николай. — Если бы они могли, то уже давно бы казнили нас, но не могут, поскольку должны следовать букве закона. Представьте себе, меня уже навещал адвокат и показывал моё дело, а там нет ни слова о коробочке, из-за которой мы с вами сидим. Скоро адвокат явится и к вам, просто его пока не пускают, используя различные бюрократические проволочки. Нам предъявят проникновение в квартиру Александра Ивановича, но и не более. Слуги закона, которые нас поймали, не могут выступать свидетелями, не показав своих лиц, а они не станут их показывать вследствие того, что может быть разглашена государственная тайна. Видите, что получается: нет свидетелей. А нет свидетелей, нет и проникновения. Гвоздодёр тоже не является орудием преступления, поскольку следствие установило, что Александр Иванович, пусть земля ему будет пухом, скончался от естественных причин язвы и сильнейшего цирроза печени».

Узнав об этом, я испытал глубочайшее облегчение и практически полностью погрузился в работу. Я уже знал, каким выйдет барельеф. Он изображал последний день нашего общения с Александром Ивановичем. У меня должен был получиться стол, где с одной стороны сижу я, с другой — Николай Сергеевич, а по центру стола — сам Александр Иванович, и мы втроём держим эту коробочку. Духовное начало, физическое начало и… человек разумный как синтез, объединяющий в себе эти два понятия.

Понемногу охранники начали выдавать мне инструменты. А когда в камеру мою пришёл адвокат, то я и вовсе не обратил на это внимания. Он с жаром рассказывал о моих попранных правах честного гражданина и налогоплательщика, говорил, что он этого так не оставит и мне стоит только мигнуть, как он обеспечит мне более надлежащие условия. Трёхкомнатную камеру с видом на пруд, в ней имеется телевизор, беговая дорожка и доступ к интернет-ресурсам. Вы гибнете тут, в застенке, Геннадий Степанович! Не губите себя. Подумайте о своих близких!

Я ему пространно ответил, что нашёл нужное дело и истинное призвание. Я обрёл смысл и не желаю менять свою камеру на иную золотую клетку. Воля есть воля, и её не спрячешь за железной дверью и не закроешь на пудовый замок. Я сказал, что буду смиренно ждать решения суда и готов принять любое положенное мне наказание. Он ушёл от меня, утирая слёзы и приговаривая: «Святой человек. Боже, какой святой человек! Это немыслимо».

А мне выдали набор для вязания и предложили любую пряжу на выбор. Я выбрал мохер и даже не удивился тому, с какой прытью моё тело приступило к работе. Стук спиц так успокаивал, а первый же свитер моё тело отправило посылкой моей жене. Ещё я связал шарф, варежки и задумывался об оригинальном женском платье, но, к сожалению, имелись проблемы со схемами для вязания. И я побаивался вязать на глазок. Однако же другой свитер с капюшоном у меня вышел отменно, и я подарил его Николаю. Он был так рад, но в письмах своих тревожился за моё самочувствие и особенно переживал за барельеф.

«…Не стоило бы вам и начинать это дело, Геннадий Степанович, — писал он в каждом письме. — Мой душа трепещет от одной только мысли, что кто-то ещё может увидеть ту злополучную коробочку. Вы ведь не хуже меня знаете, что сильные мира сего не любят, когда появляется что-то, способное превзойти их волю. А существование коробочки, пусть даже в виде изображения, может пагубно сказаться на самом мироустройстве, которое и так погрузилось в хаос».

«Не усердствуйте, вы становитесь похожим на дикаря-фанатика, только-только узнавшего про ислам, но уже запрещающего всем и каждому рисовать истинный образ пророка. Это смешно, Николай Сергеевич, и по-детски наивно — посягать на моё право увековечить память о нашем дорогом Александре Ивановиче, — отвечал ему я. — Искусство — это прежде всего форма общественного сознания. Я придаю форму сознанию и буду продолжать так до тех пор, пока не сочту своё творение окончательным».

Ко мне приходили разные люди: представители власти, судьи, скульпторы-консультанты, блогеры и журналисты. Поначалу я не сильно обращал на них внимание, и они отвечали мне взаимностью. Их гнал сюда мой барельеф. Они обсуждали и хвалили его. Я видел, как их тела выполняют привычную механическую работу, но при этом я узрел главное: их глаза блестели от возбуждения. Они жаждали прикоснуться к моему труду. Их души знали, что работа не окончена, что это всего лишь серый пупырчатый бетон, но они не могли с этим смириться. Это было хуже, чем потерять знание о самом Боге. Знание, что ты всего лишь песчинка под пятой бесконечной вселенной. Что ты никто и ничто. Что ты пустота, требующая постоянного наполнения. Мой барельеф раскрывал их блестевшие от страсти глаза и заставлял ощущать себя частью великого замысла. Он показывал им, что истинное чудо возможно. Такие чувства, наверное, испытывал сам Рафаэль, впервые демонстрируя «Тайную вечерю».

Освободили меня внезапно. Я даже не ожидал. Спустя три месяца после моего заселения в одиночку ко мне в камеру зашли Николай Сергеевич и сияющий, будто золотой рубль, адвокат.

— Собирайтесь, Геннадий Степанович, пора на волю! — торжественно сообщили мне.

Я, признаться, несколько растерялся и с тоской поглядел на неоконченное своё творение. А Николай подошёл к барельефу, потрогал его, повернулся, и на глазах у него заблестели слёзы.

— Как живой, Александр Иванович. Как живой. Вы просто гений, мой дорогой друг. Жаль только, что сию поделку нельзя перенести в иное, более подходящее для любования, место.

Мы с ним обнялись, а адвокат прыгал вокруг нас и щебетал, что тут обязательно организуют если не музей, то уж на худой конец просто кунсткамеру.

Мы покинули тюремное обиталище, и я заметил, что оно несколько преобразилось. Пожалуй, что нынче только я один имел право щеголять серыми стенами. Помещения просто сияли от чистоты и свежего косметического ремонта. И я говорю не про стандартный узбекский ремонт, где стоит только прикоснуться к стене, как она рушится. Когда они только успели? Зачем? Тюрьма должна выглядеть как тюрьма и угнетать тело и душу. Однако повсюду сменили тяжёлые двери и решётки на нечто лёгкое и изящное, и ни один из узников не спешил нарушать тюремный покой. Все охранники имели при себе аптечки на случай неотложной помощи. Форма выглажена, всё подогнано тютелька в тютельку… И тут до меня начало доходить, что изменения, происходившие со мной с момента изъявления наших желаний, коснулись и окружающих.

«Господи! Неужели и Клавдия тоже?» — ужаснулся я про себя. Она так любила закусывать по вечерам, отчего её объёмы могли дать фору любой доброй свинье, поставленной на задние лапы.

На улице меня ждала супруга, которая умудрилась полностью преобразиться за эти несколько месяцев. Ей удалось удивительнейшим образом похудеть, но только в нужных местах, от чего у моего тела непроизвольно отвисла нижняя челюсть, а мой дух не мог не отметить цветастое платье-колокол в стиле шестидесятых, туфли на шпильках и летние воздушные перчаточки до локтя.

продолжение в комментарии

Умер банально. Поскользнулся на куске мыла в ванной и хряпнулся затылком о раковину. Всего-то хотел полочку прикрутить. Зачем жене именно в тот момент захотелось бельё постирать, ума не приложу. А теперь и некуда. Сама же орала: «Просверли, просверли!»… А сама стирать начала. И где мне там в ванной с ней было развернуться? Ванна-то маленькая. Полка эта… дюбеля… дрель! В удлинителе ногами запутался…

Зато на похоронах так ревела, так убивалась по мне, что я не выдержал и остался. Ну надо же полочку повесить, чем не повод? Я так ангелам, которые за мной явились, и сказал:

— Не могу, граждане мои дорогие, права не имею. Дело у меня незаконченное на Земле осталось.

Почесали ангелы рога, покрутили хвостами. А куда деваться? Если дело незаконченное — это же как карточный долг: ужом вертись, а сделай! Вот я и остался. Тем более что и время свободное появилось, опять же. На работу ходить не надо. Сверли да сверли.

Только вот проблемка: вернулся я в свою квартиру, а тела-то нет! Тело-то в гробу, в земле, стало быть, а сам я дух бесплотный.

Пробовал по-всякому подобраться к инструменту. Пытался ухватить тем, что осталось. Всё время мимо. Руки вроде бы есть, но они прозрачные, и ухватить ничего не получается. Насквозь всё проходит. Прям беда. А пока я полочку на её законное место не присобачу, меня не заберут. И что делать, если в квартире меня никто не видит, кроме кошки? А кошка, когда меня видит, орёт и за обоями пытается спрятаться.

Я в раздумьях начал слоняться по дому, а дом у нас очень приличный — девять этажей и магазинов ещё на первом целая куча. Гуляю, значит, гуляю и вижу, что один дед мохнатый за тумбочкой притаился и так пристально на меня смотрит. И не орёт, главное.

Ну я его ради интереса цап за бороду, а он мне лаптем прям по… Раньше-то сказал бы по яйцам, но тела-то нет, однако ударил больно. Я прям почувствовал.

Так и познакомились. Я извинился, он тоже что-то буркнул. Водки мне добыл из холодильника. Налил в два стакана. Выпил при мне, а моя рука только зазря воздух цапнула. Подружились. Ну я и стал его просить, чтобы меня научил так же. Я же вижу, что он тоже не совсем материальный. Сквозь стены ходит, по потолку бегает, и никто его не видит, кроме меня. Борода у него до пола — значит, дядька в годах и опытный.

Он покобенился малёхо, но я ему про жену свою рассказал и про своё горе, вот он и сжалился. Стал учить. Поначалу я тренировался в подвалах и на чердаке. Дед притащил мне коловорот, а я учился им пользоваться. Как в руках держать, сколько усилий требуется, как сверло зарядить — всё заново прошёл, будто с пелёнок. А вот электроинструмент дед почему-то не уважал. Я было пытался ему продемонстрировать, когда пообвыкся, но он боялся. Да ещё эта статика. Я посверлю, бывает, дрелью, а дед, если рядом постоит, потом весь наэлектризованный и борода дыбом. И пылесоса он очень шугается.

Ну месяца два-три прошло, и у меня стало получаться. Любой инструмент стал поднимать — молоток, дрель, отбойник, а по вечерам — стакан с дедом, это всегда пожалуйста. Захотелось мне продемонстрировать живой супруге своё искусство, дабы поминала она меня потом добрым словом. Явился домой и вижу, что она на кухне с моим закадычным друганом Федькой шашни крутит. Причём на столе холодец, бутылка водки, котлеты, колбаса различная, а моя, значит, хихикает и рассказывает Федьке, что я дома при жизни гвоздя забить не мог. И так это меня покоробило, дорогие товарищи! Так меня обидело до глубины души такое к себе отношение! Я, значит, ради неё на Земле остался. Свой однокомнатный котёл с паровым отоплением на неё, шалашовку помойную, променял, а она вот как, значит? И Федька ещё поддакивает… Тоже мне друг!

Сильно я тогда на них обиделся. Я — и гвоздя забить не могу? Да после таких слов ничего бы не пожалел! Сам себя из могилы выкопал бы, а вернулся и забил бы гвозди во все места и Федьке, и жене своей. Обоим, короче. Но, поскольку я был мёртв, а мёртвые, как говорится, сраму не имут, решил я восстановить историческую справедливость. Полочку присверлить. Только так, чтобы они на всю жизнь запомнили. И начал я сверлить. Коловоротом. По заветам мохнатого дедушки. Как он меня учил, так и делал, а свёрла выбирал самые тупые. Те, которые с завода притащил, советские, с победитовой напайкой. И днём сверлил, и ночью. Мне-то чё? У меня времени вагон. Отпуск сплошной. Могу себе позволить, как говорится.

Ох они меня проклинали! Вернее не меня, а того поганого дятла. Соседи особенно. Они-то думали на Федьку, который поселился в моей квартире вместо меня, а значит, нёс, сука, за всё ответственность. А он думал, просто так будет мою жену иметь и спать на моей постели? Тем более они не расписывались. И руки у него золотые. Не как у меня. А я честно, когда к нему приходили, сверлить прекращал, слушал. Напрасно Федька кричал, что это не он и сверлят в совершенно другом месте. Я, когда надо, и улики подбрасывал: мусор строительный, куски бетона, плинтус и гвозди. А чтобы соседи кричали громче, я по ночам делал отпечатки Федькиной обуви на лестнице, на стенах, на ковриках соседей. Ну, чтобы уж совсем подтвердить их опасения, что он, подлец, по ночам строительный мусор выбрасывает.

Зато как меня соседи хвалили! Как Федьке меня в пример ставили! Ведь при мне такого говна не было, как при Федьке. Тишина и спокойствие при мне были. Красота, одним словом!

Мой бывший кореш не продержался и месяца. Слабак. Он съехал, и жена моя решила квартиру сдавать. Ага, щас! Я не для того столько сверлил, чтобы в моей квартире какие-то посторонние хмыри жили. У меня полочка в ванной не прикручена для кого?

Первые жильцы съехали через две недели, вторые не продержались и пяти дней. А потом моей жене пришла в голову идея сдать квартиру глухонемым, и я поначалу немного растерялся. Даже сверлить перестал. Но противоядие нашёл очень быстро. С запахами-то у них нормалёк. И я начал активно вонять. Ну не сам, конечно, а при помощи различного вспомогательного оборудования. Засорял канализацию по всему подъезду, забивал кухонную раковину. Мазал рыбьим жиром обои. Заставлял всех окрестных собак и кошек ходить под дверь. Привёл из соседнего барака стадо тараканов и прописал их на своей законной жилплощади.

В конце концов и глухонемые не выдержали. Жене моей они на пальцах рассказали, что в квартире «фу и жить невозможно», а сами в спешном порядке слиняли.

Жена моя поревела-поревела, да и оставила квартиру пустой. Вывезла всю мебель, ободрала обои, отключила газ. Уехала. Остался я в квартире наедине со своей полочкой. Даже тараканы и те меня бросили. Скучно стало до смерти. А когда умер, да ещё и скучно, так в сто крат хуже. Совсем было я упал духом, если бы не мохнатый дед. Пришёл ко мне в квартиру, обвёл глазами обстановочку, да и объяснил, что всё это соответствует моей жизни и сущности. Жил для себя — сам всё профукал и теперь, значит, пожинаю всё что сам же и посадил. Вон они, плоды моих трудов: разруха, скука и одиночество. Дали дураку шанс проявить себя после смерти, а дурак-то и не понял своего дурацкого счастья. Хотя шанс представился выдающийся, не каждому такую возможность дают. Выходит я всё просрал.

Стыдно мне тогда стало. Правильно он мне всё сказал, напрямик. Ну я посидел, подумал и решил сделать всё как было. Соседям написал записки, что я новый жилец и, извините-пожалуйста, по утрам и вечерам буду ремонт делать, но только в удобное для вас время. Они сначала оху… ох как удивились! Ведь никого нет. Квартира пустая. А я как начал делать ремонт! Только свист стоит! Но если к квартире подойти, прислушаться — так тишина. У меня порядок. И по ночам я не шумел, только в строго отведённое время. В общем, старался потише.

Большую часть материалов я, конечно, стыбзил. Нет, а кто мне плитку, скажем, продаст? А гипсокартон? Понемногу и воровал. Оно если где валяется и никому не принадлежит, так почему бы не взять? Нет, насчёт закона я согласен: поймал меня за руку — веди в тюрьму. Но ведь никто и не поймал, даже когда я ванну из особняка одного судьи утащил. Ни одна собака не гавкнула.

Евроремонт сделал полный. Проводку переделал. Пробки на автоматы сам поменял. Искру на язык проверил. Полы, стены, потолки выровнял гладенько, любо-дорого посмотреть. Меблировку организовал, за неё мебельному центру на соседней улице большое спасибо. В ванной плитка новёха, в туалет зайти и то страшно, там унитаз последней модели, японский. Как зайдёшь, сразу здоровается и уточняет цель визита. Вот до чего техника дошла!

А уж кухню я соорудил какую! Не только моей жене — самой королеве английской будет пирожки стряпать не стыдно, окажись она сей момент на кухне. Всё имеется, всё под рукой есть. Одного только нету. Домашнего уюта. А как мне жену обратно в квартиру зазвать? Она, с одной стороны, изменщица, но, с другой стороны, я же умер. Квиты, получается. Да и Федька уже не при делах.

Подглядел я у одного соседа замануху. Сайт знакомств. Оказывается, можно любую фотокарточку туда воткнуть и крутить амуры, соблазняя любую бабу по переписке. Ну мне-то не любую надо было, а только свою. Жаль, что она у меня компьютер только по телевизору видела. Пришлось подарить. Украл… в смысле купил ей ноутбук, стоявший на витрине магазина электроники.

Нашёл, где она живёт, поставил под дверь, позвонил, а к ноутбуку приложил открытку. В открытке написал, что я очень застенчивый воздыхатель, влюбился в неё без памяти и жить без неё не могу. Готов общаться тайно через ноутбук. Сначала она ни в какую. А я ей снова записочки под дверь и цветы. А потом ещё два мешка картошки. Тут-то она и поплыла. Начали общаться. Фотографию я, конечно, чужую взял. Не с надгробия же брать, неудобно. Жалел её, развлекал, обещал всякое. Ну как в молодости. И сам как-то незаметно воспрял духом. Легче стало. Серьёзно легче. После смерти только и понимаешь, сколько всего ты не ценил в любимом человеке такого, за что ценить следовало. Но врал. Врал, а как же иначе? Мужик бабе не соврёт, так ни дня не проживёт. За то нас и любят.

Враньё враньём, а всё-таки подвёл я её к вопросу о брошенной квартире. Как говорится, нос к носу. Жить-то говорю, где-то надо нормально, а там хоть две комнаты, а свои. Приезжай, говорю, там и встретимся, а я тебе её ремонтировать помогу. Наврал ей с три короба, заболтал, убедил. Поверила.

Ну я сам тоже обрадовался. Всё-таки родной человек. Набрал, накупил в магазинах всякого. Холодильник набил. Прибрался. Наготовил. Жена же придёт. И только перед её приходом опомнился: тела-то нет!

Побежал я быстрой ногой на кладбище. Отобрал у первого попавшегося могильщика лопату и давай себя обратно откапывать. И ведь не думалось дураку. На азарте всё. Крышку открыл — и всё. Понял, что опоздал. Причём опоздал надолго. Хоть и в костюмчике, а износилось моё тело непутёвое. Время никого не бережёт. Вздохнул, чем вздохнулось. Пожелал червям и гадам земным приятного аппетита и закопал сам себя обратно.

Только работу закончил, а мне в спину уже ангелы доброго здоровьица желают. Кланяются и говорят, что меня там заждались уже. Я согласно киваю, меня берут под призрачны рученьки, и только тут я вспоминаю: «Тьфу ты! Я же полочку так и не прикрутил!»

— Здравствуйте, брат Дементиус.

— И вам не хворать, брат Иван Иванович.

— А чего таким грустным голосом?

— Да хотелось бы узнать причину задержания. А то прискакали ни свет ни заря, в мешок засунули, палками избили и в казематы. А ведь я между прочим, свой брат - бюджетник. Как-никак из одной государевой поилки водичку пьём.

— Так-то оно так, но только у всех по-разному. Кто-то пьёт, а кто-то нагло прихлёбывает. Вот вас Господь в нашем лице и покарал, не велите гневаться.

— В смысле, покарал? Брат, Иван Иванович, вы вообще в курсе, что я один лекарь на восемь участков? У меня одних больных больше тыщи...У меня скорая помощь, мне нельзя тут сидеть, я клятву Гиппократу давал.

— Очень хорошо, что вы сами признались. Сейчас писарь придёт и вы в присутствии нас, двух свидетелей, чётко и подробно расскажете, что это за демон Гиппократ и при каких обстоятельствах вы стали клятвопреступником.

— Иван Иванович, у вас опять сезонное обострение? Я же вас со всех сторон знаю, да что там вас, я - вашу мать...

— Прекратить, провокационные разговоры! Мы тут на службе, а будете упорствовать, попадёте на пыточный стол. Там почти тоже самое, что у вас, в вашей больничке, только у нас ещё и без анестезии.

— Вообще-то, у меня тоже. Вы у меня в прошлом месяце, последние запасы спорыньи выгребли, ни стыда ни совести.

— Серьёзно? Это вы мне ещё и жалуетесь? У нас план по бесноватым не выполняется, а все стратегические запасы у вас - лекари позорные. Всё под себя загребли: на каждом заборе реклама вашей панацеи и безоара. Приведи двух козлов и выиграй камень в почках, это кто написал? Или вот эта надпись...Я её лично оторвал от забора вместе с доской - "Всегда есть чё" Узнаёшь адрес, брат? Так, чё там у тебя чё? Cегодня же тебя вскроем и посмотрим, я тебе обещаю, ну так чё?

— Брат инквизитор, давай не под запись...

— Слушаю.

— Я так понимаю, вы очень хотите в долю.

— Я не один, я с товарищами.

— Ох. Ну допустим. Тогда, вы сами должны понимать, что добрые дела просто так не делаются, нужно участвовать.

— Очень внимательно слушаю.

— От каждого по возможности - каждому по чуть-чуть.

— Ближе к сути брат Дементиус.

— Если хотите в долю нужно рекомендовать мою панацею, понимаете? Рекомендовать. От всего. От людоедства, от порчи, от сглаза, от бесовщины и от хвори падучей.

— Которая не помогает, а просто вода и мел?

— Замечу, не под запись: святая вода и освящённый толчёный мел. А вот если где-то неосвящённый, ну вы поняли, я говорю про других, кто на рынке приторговывает, тех карать как прислужников Сатаны. Если порошками и травами буду торговать только я, ваша, а значит и общая доля, станет чуть-чуть побольше.

— Хм. Слушай, а занятно придумал. Захватить рынок и всю страну... Только у меня ещё лучше идея. Давай, чтобы доля была побольше, установим на святость ограничения?

— Это как?

— На каждой бутылочке с панацеей вы будете писать дату освящения и говорить, что она действительна, скажем год. А то ведь так накупят лекарств, а потом чего?

— Любопытно. Надо обдумать ваше предложение. Так вы меня поэтому вызывали? За торговлю?

— Нет. Указание сверху пришло. Сократить вдвое лошадиные силы. У тебя повозка скорой помощи, вот и приказано - отобрать. Ну а чтобы ты посговорчивее был, мы тебя немножко намешочили, но сам пойми, это служба, обошлись по-братски.

— А как же я без повозки? Как больных возить?

— Да зачем тебе к ним ездить, захотят - сами приползут, а поскольку лошадей...

— Кобыл. У меня две кобылы.

— Отлично. Запишем, что провели успешную медицинскую реформу и заменили старые повозки и кареты на молодых кобыл. Теперь у нас медицина, не гужевая, а на коне.

— На кобылах.

— Новые, инновационные, освящённые - кобылы скорой помощи! А повозки в утиль сдадим, а денежки прогуляем. Ну что, аминь брат?

— Угу, спасибо.

— Ну что ты обижаешься, это же наша работа.