Коробочка⁠⁠

Компания вольных философов была что надо. Я, Чика и Коля Витамин. Собирались по будним дням на квартире у Чики и натурально отдыхали по мере возможности. Пиво, водка, муравьиный спирт, брага… Всякое пили, мы же не абы кто, а культурное обчество. Благо у Чики этих книг была целая библиотека. Мы пили и читали вслух умные книги, от того с каждой новой рюмкой наступало удивительное просветление, недоступное обычным бухарикам. И так до полной трансцендентальности.

В один момент возможностей стало не хватать, и тут Витамин где-то раздобыл канистру с «умришкой». Сладкий-пресладкий сироп для лимонадов. Градусов двадцать пять, не больше, но если залудить пару стаканов, идёт всё ж таки неплохо. Чика натрескался этой умришки, и ночью у него случилось видение. Мы в тот раз у него и заночевали. С этого лимонада ноги на раз отнимаются, а он, как проснулся, глаза вытаращил и ну давай кричать, что знает, как поправить наше бедственное финансовое положение. Приснилась ему, кричит, значит, коробочка, и надо её во чтобы то ни стало найти.

Мы видим, у товарища натуральный психоз, и если ему срочно не оказать первую медицинскую помощь, может произойти всякое. Фельдшеры рогатые, тощая баба с косой, а там, глядишь, и ведро компота. А зачем нам компот? Вывернули мы с Витамином карманы, поскребли по сусекам, и побежал Коля быстрее ветра, поскольку только ему одному продавщица в долг верила.

Я же остался следить за другом, пытался его подбодрить и успокоить. А Чика на месте сидеть не желал, буйствовал, искал на антресолях лопату и страстно желал приступить к раскопкам прямо за гаражами нашего дома. Безумец надел свою лучшую тельняшку и треники, в сланцах идти не пожелал, а напялил кроссовки. Он рвался в бой, угрожал лопатой, и мне пришлось сопровождать его до гаражей. Там этот психопат выбрал яму, в которую ещё недавно сварщики сливали карбид, и яростно принялся рыть мокрую землю. Я ходил вокруг ямы и взывал к остаткам его лохматого разума. Я рассказывал ему про Юнга и Шопенгауэра, я заклинал его Гегелем, умоляя прекратить этот бессмысленный физический труд, от которого могут нечаянно лопнуть в голове полезные сосуды, и тогда мы потеряем в его лице верного товарища и собеседника.

Чика не слушал. Копал. Он не остановился, даже когда пришёл Витамин, доставший не только пиво, но ещё и попутно бутылочку беленькой. Похмелившись и посовещавшись, мы приняли решение стукнуть Чику по голове во избежание дальнейшего членовредительства. И тут раздался его громкий крик:

— Нашёл!

Из ямы показалось чумазое лицо нашего друга, и в руках у него была коробочка. Странная такая. Вроде бы из плотного картона, но очень чистая. А Витамин так и вовсе сказал, что коробочка блестит. Мы вернулись в квартиру, Чика поставил находку на стол и объявил нам, что с этого момента вся наша жизнь изменится. Выпили по этому поводу. После второй Чика сказал, что наша жизнь обязательно изменится к лучшему. Выпили и за это. Покурили и тогда я спросил у него:

— А в каком плане изменится? В этой коробочке что-то есть? Она ценная или ценности располагаются непосредственно внутри?

Это был очень философский вопрос, и мы немедленно приступили к дискуссии. Но для того, чтобы наш стихийный диспут прошёл как следует, требовалось дополнительное питание, и тут Чика открыл, что называется, погреба. Оказывается, у него под кроватью была заначка в виде двух четвертей самогона на апельсиновых корочках.

Ух мы тогда гульнули! Ох и наобщались! А наутро я очнулся в собственной кровати в своей однокомнатной квартире в одном только нижнем белье. Такого сраму со мной не случалось уже давненько. Обычно-то что? Пришёл домой и завалился на диван. Пошто раздеваться-то? Зачем под это одеяло-то, тьфу, прости господи, лезть? Я ещё и носки в довесочек снял. А такого я себе не позволял ещё со времён своей свадьбы. Носки я всегда стирал строго в квартал и носил, пока они не стаптывались до самых мозолей. Находясь в состоянии близкого к обмороку недоумения, я прошлёпал в ванную, где задумался над тщетой всего сущего, а заодно над извечной темой: пить или не пить огуречный лосьон, подаренный мне на двадцать третье февраля бывшей моей супругой.

Когда я очнулся от размышлений, то обнаружил у себя во рту зубную щётку. Оказывается, всё это время мой организм не терял времени даром. Он помылся и — самое страшное — побрился! Да, я не шучу. Всё именно так и произошло. А моим любимым лосьоном, он, извиняюсь за грубый слог, омочил щёки. Слышали выражение: «по усам текло, да в рот не попало»? Словами не передать это страшное горе, которое мне пришлось испытать. Я выплюнул зубную щётку и попытался сполоснуть рот остатками огуречного лосьона. И я не смог! Не смог выпить. Быть может, впервые в жизни. Плюясь, будто змея, закусившая скунсом, я выскочил из ванной комнаты и бросился на кухню, где в панике выпил стакан ржавой холодной воды прямо из-под крана. Хотя сами врачи запрещают нам такую воду пить, а я выпил. И не захлебнулся, и не подавился, и не сдох. Да лучше бы я сдох, честное слово!

Потом я сидел на табуретке, монотонно покачиваясь от охватившего всё тело озноба. Я был болен. Я был точно чем-то болен, но природа сей странной и загадочной болезни неким странным образом накладывалась на привычное мне состояние похмелья. Нужно было срочно освежиться, но я был гол! Гол как сокол. Ни денег, ни одежды, ни… Мой взгляд упал на холодильник. Мой старый и верный «Юрюзань».

Я собирался сдать его в пункт приёма цветных и чёрных металлов, но это же всё-таки память, как-никак. Там внутри было так пусто, что даже самые отчаянные тараканы давно не заглядывали в него. Первая покупка и память о безвременно ушедшей от меня супруге. Лишнее напоминание о том, что холодильник просто зря занимает хороший угол и мешает развитию колонии пауков. Его нужно срочно пропить! С этой мыслью я подошёл к холодильнику и попытался сдвинуть. Сдвинулся. Прекрасно. Я уже было хотел повалить его на пол с целью добычи из его внутренностей особо полезных ископаемых, но тут силы оставили меня и сознание моё омрачилось.

Вы когда-нибудь приходили в сознание от лука? Лежали себе, никого не трогали, открыли глаза и… А у вас луковица в руках, нож, рядом картошка — и вы это всё чистите. Это не наводит на мысль, что с вами происходит нечто странное? В первую очередь я подумал, что это мне кара божия за то, что не далее как вчера имел наглость чистить воблу на книге Даниила Андреева «Роза мира». Что бы сказал по этому поводу Кант? А что бы посоветовал по этому поводу сам Ницше? Сверхчеловек не ведает, что творят руки его. Мои явно знали больше положенного. Они уже успели поставить на электроплитку самую чистую и единственную мою кастрюлю.

Моё тело. Моё прекрасное худощавое тело, которое я долгие годы ублажал никотином и алкоголем, оно просто взбунтовалось против своего хозяина и начало существовать само по себе. Я мог только с ужасом наблюдать, как оно самостоятельно приготовило завтрак, и чуть позднее мне стало ясно, откуда взялись продукты. Оно заняло их у соседки. У этой старой п… пожилой и уважаемой женщины Тамары Викторовны. И это после всего, что я для своего тела сделал?

А потом моё тело совершило акт настоящего паскудства. Оно пошло и устроилось на работу. А после этого — ещё и на вторую по совместительству. Это была явно какая-то непотребная болезнь. У меня путались слова, стоило мне подобрать нужное слово, как оно тут же менялось в моей голове на другое. Сходное по смыслу. Спустя несколько дней трезвости и воздержания я уже не мог внятно произнести, как правильно называется самка собаки, и уж тем более я не мог выговорить общее название женщины с низкой социальной ответственностью. Это просто северный пушной зверь какой-то.

Тело не давало мне отдыхать по вечерам перед телевизором. Каждый вечер я, только вернувшись с работы, занимался домашними делами до поздней ночи. Северный пушной зверь. Я починил всю мебель в квартире, я починил унитаз, я отремонтировал входную дверь и выгнал из квартиры всех тараканов. Я рыдал, когда они от меня уходили. Мои верные усатенькие друзья. Они ушли жить этажом ниже к одноногому Валере, который раньше так здорово умел играть на гармошке. Теперь Валера не играет. Ему тоже некогда. Пытается подружиться с тараканами.

В один из моментов просветления до меня дошло: во всём виноват Чика и его коробочка. Точно! Это они что-то со мной сделали. Я же теперь к Ч… к Александру Ивановичу Чистомарову ни ногой! Чистомаров? Самец винторогого млекопитающего. По вертикали. Пять букв. Вот кто он такой!

И я стал ждать. Терпеливо ждать выходного дня, чтобы тело моё, не обременённое заботами, наконец расслабилось и я смог бы навестить своего товарища и крепко поговорить с ним, используя некоторые предметы домашнего обихода в качестве дополнительной аргументации. Да щас! В выходные тело отдыхать не захотело. Оно захотело позвонить моей бывшей жене и попросить у неё прощения. Тут уже я не выдержал и схватился за ножницы. Целый час перед зеркалом простоял, угрожая отрезать себе язык. Только тогда моё тело немного успокоилось. Угу. Успокоилось и занялось изготовлением газетных шляп. Этот ирод всю субботу складывал из газет шляпы, а в воскресенье побежал продавать их на городской пляж.

Тело у меня, конечно, хорошее, но редкая сво... чрезмерно меркантильное, я хотел сказать. Возвращался с пляжа, и карманы мои были туго набиты деньгами. По стольнику за шляпу! И как я раньше до такого не додумался? Это же сколько водки на эти деньги можно было купить?

Разрешил себе приобрести лимонада. Купил и уселся на лавочке возле дома, где проживал мой хороший друг Александр Иванович. Очень мне его хотелось этим лимонадом по-дружески угостить. Можно и без лимонада, одной лишь пустой бутылкой. Желательно по сусалам. Я сидел и представлял себе узоры и завитки хохломской росписи и то, как прекрасно впишется в эти узоры чело Александра Ивановича.

И тут я увидел Колю Витамина… Какой Коля? Какой Витамин? Николай Сергеевич Василевский собственной персоной в новом, с иголочки, костюме. Чисто побритый, запонки, заколка в галстуке. Я аж привстал от удивления и поклонился ему от избытка сердечных дружеских чувств. Он тоже был очень рад видеть меня и, положив на скамейку завёрнутый в газету гвоздодёр, долго тряс мне руку и справлялся о моём самочувствии.

Я предложил ему составить мне компанию, он горячо поддержал моё предложение, ибо нам было о чём поговорить. Он начал с погоды, и мы беседовали о погоде, периодически поглядывая на балкон квартиры, где проживал наш общий друг Александр Иванович.

— Вы знаете, Геннадий Степанович, а я ведь Инне Валерьевне сделал предложение руки и сердца, и она, представьте себе, ответила взаимностью на мои чувства, — поправляя галстук, поведал Николай.

— Ин… Инна Валерьевна… Сердечно рад за ваш выбор и всячески его одобряю, — закашлялся я, едва не сказав, что знаю данную особу как Инку Фингал и никак иначе.

— А вы, что же, всё бобылём? Не надумали ещё вернуться к своей супруге? — спросил Николай.

— Каждый день… Просто мечтаю… Только чувствую, что искупить вину перед моей любимой и обожаемой Клавдией мне будет не так просто. Поэтому нахожу утешение в домашних делах и хлопотах. Плитку вот буду перекладывать в туалете, дабы в случае благоприятного исхода и замирения с женой доставить ей… удовольствие.

— Каждый день? — уточнил Николай.

— Да.

— А вам не кажется, Геннадий Степанович, что наши изменения к лучшему произошли, так сказать, несколько не так, как мы изначально планировали?

— Испытываю те же самые подозрения, что и вы, Николай Сергеевич. Иногда меня посещает мысль, что за каждодневными заботами я забываю о своих друзьях и однокашниках. И что следует навестить Александра Ивановича и подробно расспросить его о той странной коробочке, которую он выкопал. Я и лимонад с собой взял. «Буратино». Хочу угостить его бутылочкой свеженького. Вы, я гляжу, гвоздодёр прихватили с такими же намерениями?

— Александр Иванович очень давно жаловался на то, что входная дверь у него не в порядке. Вот я и взял с собой инструмент с целью оказания помощи. Вы же знаете о моих слесарных способностях и образовании? — несколько смутившись, ответствовал Николай.

— Очень вас понимаю. Предлагаю немедленно навестить нашего друга, а то, видите ли, какая странность — я испытываю некоторую робость идти к нему в одиночку. Словно бы я в чём-то виноват перед ним. А вдвоём всё ж таки не так боязно.

Николай меня прекрасно понимал. Его тело тоже наотрез отказывалось идти к Александру Ивановичу. Поэтому нам пришлось взяться за руки и, не разжимая их, прошествовать на четвёртый этаж.

Мы звонили в дверной звонок. Мы неоднократно производили вежливые постукивания с целью привлечения внимания хозяина квартиры, но Александр Иванович вовсе и не думал открывать нам дверь или хоть как-то сообщить о себе. Вся эта ситуация выглядела несколько странно. Настолько странно, что проходившая мимо соседка с пустым мусорным ведром громко сообщила нам о своём намерении вызвать полицию. Николай Сергеевич попросил её позвонить незамедлительно, поскольку мы оба очень переживали за состояние нашего друга. А вдруг ему плохо? А не дай бог чего? Нужно немедленно вызывать стражей порядка. Соседка назвала нас сумасшедшими и, презрительно плюнув на грязный пол, удалилась. А я посмотрел на Николая и потребовал, чтобы тот немедленно приступил к ремонту входной двери.

При починке двери мы нечаянно выломали замок. Николай Сергеевич пообещал оплатить ремонт незамедлительно, а я предложил разделить ремонт пополам, поскольку присутствовал и имел неосторожность подавать ему нескромные советы во время работы. Отодвинув дверь в сторону, мы зашли в квартиру, громко оповещая хозяина о себе и называя его исключительно по имени-отчеству. Александр Иванович не отзывался. Морщась от нестерпимой вони, я проверил кухню, признавая, что наш друг вёл достаточно антисанитарный образ жизни. Мне пришлось открыть окна, чтобы проветрить помещения, и тут Николай Сергеевич позвал меня в зал.

Александр Иванович лежал под столом в окружении пустых бутылок, битого стекла и некоторого количества высохших испражнений. Он был мёртв. И, судя по внешнему виду и сильному запаху, он был мёртв уже несколько суток. На столе лежали раскрытая «Роза мира» Андреева, «Этика» Спинозы, Декарт — «Рассуждения о первой философии» и катушечный магнитофон. Коробочки не было. Мы переглянулись, после чего сердобольный Николай Сергеевич предложил скорейшим образом оповестить родственников усопшего и бригаду медицинской помощи.

Но мы не успели этого сделать. В квартиру ворвалась группа неизвестных в чёрных масках, с оружием, и нас повалили на пол, после чего заковали в наручники. Мы лежали на грязном и холодном полу, а незнакомый нам мужчина в штатском расхаживал между нами и требовал отдать коробочку.

— Милостивый государь! Мы пришли навестить нашего друга. У нас траур, а вы позволяете себе высказываться о нас в дурном тоне перед телом покойного. Разве это допустимо? Разве вы не офицер и у вас совсем отсутствует понятие чести? — возмутился Николай, за что был нещадно бит берцами и прикладами.

Мужчина в штатском зашипел похлеще гадюки, что сгноит нас обоих за убийство Александра Ивановича и за умышленное проникновение в его квартиру с корыстными целями, тем более что орудие убийства имеется. И он указал на гвоздодёр честнейшего Николая Сергеевича. Мы ничего ему не могли ответить. Мы сами ничего не знали, а люди в масках обшарили всю квартиру, перерыли библиотеку, заглянули за ковёр, висевший на стене, и тоже ничего не нашли.

Огорчённые не меньше нашего, они поволокли нас в кутузку, где нам обоим предложили написать чистосердечное признание, на что мы ответили дружным и решительным отказом. Мы были невиновны, и наши тела были с нами заодно. Человек в штатском психовал и предлагал договориться. Он обещал нам расстрел. Он обещал нам пожизненное. Он обещал нам по десять тысяч долларов каждому за любую информацию о коробочке. Но мы говорили одно и то же: коробочка была у Александра Ивановича, готовы отвечать за свои слова и, если надо, целовать крест, но мы его не убивали, мы пришли навестить друга после долгого расставания.

— Вы ублюдки! Вы мрази паскудные! — кричал человек в штатском. — Я вас урою! В землю закопаю! Живьём! Где объект?

— Будьте любезны разговаривать с нами вежливо. Вы лаетесь на нас вот уже несколько часов подряд, и мы всерьёз переживаем за ваши голосовые связки. Вам нужно лечиться пиявками: они кровь дурную отсасывают, — отвечали мы.

Он не выдержал и приказал посадить нас в одиночные камеры. Вы знаете, как тяжело находиться в одиночке, когда ваше тело требует работы? Я натурально маялся. Я начал заниматься спортом. Я отжимался и качал пресс. Я приседал. Но скудность питания быстро вынудила меня сократить занятия до самого минимума. Тогда я начал рисовать ложкой картину. Прямо на серой бетонной стене. Заточил край и царапал днями напролёт, а сам думал о том злополучном дне и о загадочной коробочке, навсегда изменившей мою жизнь. Ручаюсь, что Николай развлекался сходным по смыслу творчеством.

Спустя месяц, когда мои чёрточки и линии на стене соединились в некое подобие рисунка и стал понятен общий замысел барельефа, меня снова вызвали на допрос.

Там я встретился с Николаем Сергеевичем, а трое незнакомых нам людей в штатском сидели за столом и спрашивали нас:

— Вы помните, что случилось в тот день?

— Да. Наш общий друг, Александр Иванович, выкопал на пустыре коробочку из плотного картона размером с небольшую посылку. Мы воздали дань Бахусу, после чего разошлись по домам, — отвечал я.

— Вы пожелали у коробочки, чтобы ваши желания исполнились! Вы признаёте свою вину? — грозно спросил один из людей в штатском.

— А какие были у нас желания? — нахмурился я.

— Я помню, что Геннадий Степанович пожелал выпить за то, чтобы у всех мужчин отсутствовали проблемы с потенцией и не было проблем с денежным обращением, — припомнил Николай.

— Не возражаю против такого весьма характерного пожелания, — кивнул я. — Это наказуемо? Вы за половое бессилие?

Люди в штатском закашлялись и начали перешёптываться.

— Вы до сих пор не предъявили нам обвинения. Вы удерживаете нас в заключении, и у нас отсутствует законное право на защиту. Мы требуем адвоката! — продолжал я.

— Прекратите паясничать, сударь! Вы прекрасно понимаете, что вас обвиняют вовсе не в этом! — выкрикнул другой мужчина и тут же испуганно захлопнул рот.

В комнате появились вооружённые до зубов охранники в бронежилетах и одного из троих в штатском увели под руки.

— Это какой-то позор! — возмутился другой мужчина в штатском и погрозил нам кулаком. — Вы два алкаша с помойки! Вы! Как вы только могли додуматься пожелать мир во всём мире и отрешённость тела от духа. Моё тело из-за вас, мерзавцев, бросило прекрасную юную любовницу и вернулось к старой обрюзгшей жене! Мой дух страдает каждую ночь, стоит только моему телу возлечь на брачное ложе.

— А взятки? — возопил другой мужчина. — Мы стали честными! Мы не можем брать взятки и благодарности за оказанные услуги! Вчера я отказался от знаете какого подарка?! Яхта — пятнадцать метров. Сама плыла в руки. И где она теперь? Сидит вместе с хозяином яхты. На пятнадцать лет он себя упёк из-за вашего… у-у-у-у-у… эгоистичного желания!

— Это всё Спиноза. Эм-м-м, кажется, да. Спиноза и Декарт. Мы поспорили из-за Декарта, а Геннадий Степанович в запале стукнул по коробочке кулаком, — припомнил, наморщив лоб, Николай.

— А что же я тогда попросил? — ужаснулся я.

— Честность и нравственность должны победить коррупцию, а Александр Иванович высказывался за то, что материальные блага — ничто по сравнению с величием духа. А вы, мой дорогой друг, тогда ответили, что вертели его теорию на детородном органе. Сдаётся мне, коробочка-то была волшебная… М-да. Хм-м-м, — проворчал задумчиво Николай.

— Уведите их! — заверещали мужчины в штатском. — Уведите! Расстрелять сукиных чертей! Выдать им адвоката! Улучшить питание!

Меня снова поместили в одиночную камеру. Но спустя всего пару дней мне поменяли постельное бельё и кровать на новую, с ортопедическим матрасом, и предложили переселиться в камеру почище-с. На что я вежливо возразил, что у меня тут неоконченный барельеф и желательно бы выдать мне инструменты. Охранник, необычайно вежливый, — да, да, я заметил, как он изменился, — пообещал посодействовать или в крайнем случае выдать мне пластилин для развития мелкой моторики. Кроме того, мне перестали давать привычную баланду, где я с трудом мог найти соль, не то что несчастное мясо. Вместо этого меня стали кормить первым, вторым и даже давали компот. Питание стало неожиданно четырёхразовое. А спустя ещё один день мне сменили санузел и вместо него поставили японский агрегат с функцией подмывания.

Охрана сообщила, что разрешили писать письма на волю, и моё тело тут же состряпало письмецо бывшей жене. В нём моё тело уведомляло Клавдию, что находится в тюрьме и более не нуждается в квартире и что следует нашу квартиру сдавать. Кроме того, моё тело призналось жене в своих чувствах и ошибках, чем просто жестоко подставило мой мятущийся дух. Я не успел разорвать письмо, поскольку тело моё, закончив с первым, тут же начало сочинять новое, для Николая. И тут, признаться, я испытал горькое чувство стыда. Мне было тяжело признать факт того, что презренная плоть проявляет заботу о товарище и справляется о его здоровье, а дух мой за всё это время даже не почесался. Отчего сами идеи превалирования духовного начала над физическим были подвергнуты скорейшей ревизии.

Письмо от супруги пришло спустя неделю, а с Николаем мы переписывались почти каждый день. Моя разлюбезная Клавдия была весьма рада, что меня наконец-то посадили в тюрьму, что бог не Тимошка — видит немножко, и выражала надежду, что тюрьма меня исправит и я выйду на свободу совершенно другим человеком. В конце письма тон её поменялся с холодного на более чувственный, и она обещала ждать меня и хлопотать о моём скорейшем освобождении. Николаю же, вот была новость так новость, разрешили не только читать местные газеты, но сочетаться законным браком с его невестой Инной Валерьевной. Церемония была скромной и без свидетелей, о чём он очень сожалел и переживал, ибо хотел видеть меня в качестве своего свидетеля.

«…Наши мучители и сатрапы сейчас пребывают в полнейшей растерянности, — писал Николай. — Если бы они могли, то уже давно бы казнили нас, но не могут, поскольку должны следовать букве закона. Представьте себе, меня уже навещал адвокат и показывал моё дело, а там нет ни слова о коробочке, из-за которой мы с вами сидим. Скоро адвокат явится и к вам, просто его пока не пускают, используя различные бюрократические проволочки. Нам предъявят проникновение в квартиру Александра Ивановича, но и не более. Слуги закона, которые нас поймали, не могут выступать свидетелями, не показав своих лиц, а они не станут их показывать вследствие того, что может быть разглашена государственная тайна. Видите, что получается: нет свидетелей. А нет свидетелей, нет и проникновения. Гвоздодёр тоже не является орудием преступления, поскольку следствие установило, что Александр Иванович, пусть земля ему будет пухом, скончался от естественных причин язвы и сильнейшего цирроза печени».

Узнав об этом, я испытал глубочайшее облегчение и практически полностью погрузился в работу. Я уже знал, каким выйдет барельеф. Он изображал последний день нашего общения с Александром Ивановичем. У меня должен был получиться стол, где с одной стороны сижу я, с другой — Николай Сергеевич, а по центру стола — сам Александр Иванович, и мы втроём держим эту коробочку. Духовное начало, физическое начало и… человек разумный как синтез, объединяющий в себе эти два понятия.

Понемногу охранники начали выдавать мне инструменты. А когда в камеру мою пришёл адвокат, то я и вовсе не обратил на это внимания. Он с жаром рассказывал о моих попранных правах честного гражданина и налогоплательщика, говорил, что он этого так не оставит и мне стоит только мигнуть, как он обеспечит мне более надлежащие условия. Трёхкомнатную камеру с видом на пруд, в ней имеется телевизор, беговая дорожка и доступ к интернет-ресурсам. Вы гибнете тут, в застенке, Геннадий Степанович! Не губите себя. Подумайте о своих близких!

Я ему пространно ответил, что нашёл нужное дело и истинное призвание. Я обрёл смысл и не желаю менять свою камеру на иную золотую клетку. Воля есть воля, и её не спрячешь за железной дверью и не закроешь на пудовый замок. Я сказал, что буду смиренно ждать решения суда и готов принять любое положенное мне наказание. Он ушёл от меня, утирая слёзы и приговаривая: «Святой человек. Боже, какой святой человек! Это немыслимо».

А мне выдали набор для вязания и предложили любую пряжу на выбор. Я выбрал мохер и даже не удивился тому, с какой прытью моё тело приступило к работе. Стук спиц так успокаивал, а первый же свитер моё тело отправило посылкой моей жене. Ещё я связал шарф, варежки и задумывался об оригинальном женском платье, но, к сожалению, имелись проблемы со схемами для вязания. И я побаивался вязать на глазок. Однако же другой свитер с капюшоном у меня вышел отменно, и я подарил его Николаю. Он был так рад, но в письмах своих тревожился за моё самочувствие и особенно переживал за барельеф.

«…Не стоило бы вам и начинать это дело, Геннадий Степанович, — писал он в каждом письме. — Мой душа трепещет от одной только мысли, что кто-то ещё может увидеть ту злополучную коробочку. Вы ведь не хуже меня знаете, что сильные мира сего не любят, когда появляется что-то, способное превзойти их волю. А существование коробочки, пусть даже в виде изображения, может пагубно сказаться на самом мироустройстве, которое и так погрузилось в хаос».

«Не усердствуйте, вы становитесь похожим на дикаря-фанатика, только-только узнавшего про ислам, но уже запрещающего всем и каждому рисовать истинный образ пророка. Это смешно, Николай Сергеевич, и по-детски наивно — посягать на моё право увековечить память о нашем дорогом Александре Ивановиче, — отвечал ему я. — Искусство — это прежде всего форма общественного сознания. Я придаю форму сознанию и буду продолжать так до тех пор, пока не сочту своё творение окончательным».

Ко мне приходили разные люди: представители власти, судьи, скульпторы-консультанты, блогеры и журналисты. Поначалу я не сильно обращал на них внимание, и они отвечали мне взаимностью. Их гнал сюда мой барельеф. Они обсуждали и хвалили его. Я видел, как их тела выполняют привычную механическую работу, но при этом я узрел главное: их глаза блестели от возбуждения. Они жаждали прикоснуться к моему труду. Их души знали, что работа не окончена, что это всего лишь серый пупырчатый бетон, но они не могли с этим смириться. Это было хуже, чем потерять знание о самом Боге. Знание, что ты всего лишь песчинка под пятой бесконечной вселенной. Что ты никто и ничто. Что ты пустота, требующая постоянного наполнения. Мой барельеф раскрывал их блестевшие от страсти глаза и заставлял ощущать себя частью великого замысла. Он показывал им, что истинное чудо возможно. Такие чувства, наверное, испытывал сам Рафаэль, впервые демонстрируя «Тайную вечерю».

Освободили меня внезапно. Я даже не ожидал. Спустя три месяца после моего заселения в одиночку ко мне в камеру зашли Николай Сергеевич и сияющий, будто золотой рубль, адвокат.

— Собирайтесь, Геннадий Степанович, пора на волю! — торжественно сообщили мне.

Я, признаться, несколько растерялся и с тоской поглядел на неоконченное своё творение. А Николай подошёл к барельефу, потрогал его, повернулся, и на глазах у него заблестели слёзы.

— Как живой, Александр Иванович. Как живой. Вы просто гений, мой дорогой друг. Жаль только, что сию поделку нельзя перенести в иное, более подходящее для любования, место.

Мы с ним обнялись, а адвокат прыгал вокруг нас и щебетал, что тут обязательно организуют если не музей, то уж на худой конец просто кунсткамеру.

Мы покинули тюремное обиталище, и я заметил, что оно несколько преобразилось. Пожалуй, что нынче только я один имел право щеголять серыми стенами. Помещения просто сияли от чистоты и свежего косметического ремонта. И я говорю не про стандартный узбекский ремонт, где стоит только прикоснуться к стене, как она рушится. Когда они только успели? Зачем? Тюрьма должна выглядеть как тюрьма и угнетать тело и душу. Однако повсюду сменили тяжёлые двери и решётки на нечто лёгкое и изящное, и ни один из узников не спешил нарушать тюремный покой. Все охранники имели при себе аптечки на случай неотложной помощи. Форма выглажена, всё подогнано тютелька в тютельку… И тут до меня начало доходить, что изменения, происходившие со мной с момента изъявления наших желаний, коснулись и окружающих.

«Господи! Неужели и Клавдия тоже?» — ужаснулся я про себя. Она так любила закусывать по вечерам, отчего её объёмы могли дать фору любой доброй свинье, поставленной на задние лапы.

На улице меня ждала супруга, которая умудрилась полностью преобразиться за эти несколько месяцев. Ей удалось удивительнейшим образом похудеть, но только в нужных местах, от чего у моего тела непроизвольно отвисла нижняя челюсть, а мой дух не мог не отметить цветастое платье-колокол в стиле шестидесятых, туфли на шпильках и летние воздушные перчаточки до локтя.

продолжение в комментарии