Rabo4ev

Как-то утром я торопливо собирался на работу. Рубашка была идеально выглаженной, костюм надет, галстук повязан. Всё шло по плану, пока я не обнаружил, что на рубашке отсутствует одна важная деталь — пуговица. Прямо посередине живота - пустота, вернее пикантный вырез с видом на один из кубиков моего пресса (он у меня в принципе один, если быть честным :)). И все это на том месте, где должна была быть эта самая злополучная пуговица.

Я выругался, понимая, что придётся снова гладить другую рубашку и наверняка опоздать на встречу. Что делать? Вдруг из комнаты выбежал заспанный Фёдор. Он метнулся в прихожую, затем вернулся ко мне с серьёзным выражением лица.

— Папа, смотри!

Протягивая руку, он раскрыл маленький кулачок, в котором лежала старая чёрная пуговица с четырьмя отверстиями. Она была чуть потерта, но всё ещё крепка и блестела. Фёдор нашёл её на улице и спрятал в кармане куртки. Будто предчувствовал, что она когда-нибудь пригодится.

— Держи, папа! — сказал он, вкладывая пуговицу в мою ладонь.

На его лице читалось бесхитростное желание помочь, ведь другому было плохо. Помню, что я наклонился, крепко обнял сына и подумал, что у всякой медали действительно две стороны. Такой искренней теплоте и чуткости нашего Фёдора временами сопутствует и столь же искреннее негодование. Что тут поделаешь… Наверное так оно и должно быть, ведь нельзя же чувствовать только хорошее. Alles oder nichts, как говорил товарищ Ницше.

Но самое удивительное было в том, что он вовсе не чувствовал себя несчастным. Наоборот, жизнь его устраивала. Ему нравилось просыпаться утром под звук будильника, собираться на работу, а вечером возвращаться домой, где его ждала жена, которую он любил, хотя она иногда и ворчала на него за разбросанные носки. Нравилось проводить время с детьми, передавая им свой нехитрый опыт. В общем, всё шло своим чередом, как говорится, «без особых потрясений».

Однажды он решил сменить работу. Да-да, именно так, взял и сменил. Правда, новая работа оказалась такой же скучной, как и старая. Но зато теперь он мог говорить друзьям, что «переживает изменения». А друзья у него были такие же, как и он сам – обычные люди, ничем не примечательные, кроме того, что они существовали и пользовались коммунальными услугами.

Периодически он думал о том, чтобы бросить курить, но потом вспоминал, что без сигарет жизнь станет ещё скучнее. И продолжал курить, стоя возле подъезда, наблюдая за тем, как дети, взрослея, играют в футбол, а старушки все так же обсуждают цены на гречку.

Так и жил он, день за днём, год за годом, тихо и незаметно, как трава растёт весной. Пока однажды, как-то незаметно, не ушёл навсегда. Без фанфар и громких речей, просто закрыл глаза и больше их не открыл. Поставили ему деревянный крест, простой, без изысков, и рядом, как водится, скамейку со столом. Иногда, чаще всего на Пасху, собираются тут его дети и подрастающие внуки. Садятся за этот стол и вспоминают человека, такого обыкновенного, но такого родного, скромно глядящего на них с пожелтевшей фотокарточки.

Обидно? Да, до сих пор чувствую эту горечь. Возможно кинематограф потерял в моем лице одного из величайших сценаристов. И дело даже не в шпаге, а в не реализованном детском порыве, еще одном маленьком шаге во взрослую жизнь.

Теперь, когда у меня свои дети, я стараюсь как можно реже прибегать к запретам. Стараюсь соблюдать тот гигиенический минимум, за которым следуют неминуемые похороны. И наоборот поддерживаю все, даже безумные начинания. Ведь кто знает, может эти маленькие детские мечты со временем превратятся в цель всей их жизни.

Официантка принесла нам ароматный чай с нотами бергамота и чашку кофе с сердечком на белой пенке.

Мы внимательно смотрели друг на друга, пытаясь угадать, кто первым начнет разговор. Она слегка улыбнулась, играя ложечкой в руках.

— Помнишь, как мы познакомились?

Я кивнул:

— Конечно. Это произошло в парке, летом. Ты тогда читала книгу на лужайке, а я шел мимо и случайно запнулся о твою сумку.

Она засмеялась, и ее смех прозвучал легко и мелодично, напоминая звон колокольчиков.

— Верно! Тогда ты извинился и предложил помочь собрать вещи. А затем мы проговорили весь вечер напролет.

— Знаешь, последнее время я часто обращаюсь к воспоминаниям, — сказала она, аккуратно поставив чашку на блюдце. — Они такие… непредсказуемые. Почему-то помню, как однажды в детстве потеряла любимую куклу, а вот имя первого парня, который мне нравился, забыла напрочь. Как так?

Я улыбнулся:

— Наша память, как капризная и необязательная девушка. Она сама выбирает, что ей сохранить, а что выбросить навсегда. Может, та потерянная кукла была символом чего-то большего? А парень… они того не стоят, забудь.

Она задумчиво кивнула, глядя в окно, на заснеженную улицу, а может быть на свое отражение.

— Наверное, ты прав. Порой возникает чувство, что всё значительное ушло безвозвратно, оставив после себя лишь мелкие, несущественные детали. Но неожиданно всплывают такие моменты, яркие, как вспышка шаровой молнии, которые просто возвращают всего тебя в моменты прошлого. Вот, например, как мама учила меня завязывать шнурки…

Мы оба замолчали, каждый погружённый в свои воспоминания. Я вспомнил, как отец впервые взял меня на рыбалку, как пахло рекой и утренней росой, как дрожала леска в руках.

Музыка в нашем кафе была не просто фоном, она становилась частью атмосферы, помогающей забыть о суете внешнего мира. Она увлекала меня своей гармонией и безмятежностью.

— Я должна уехать, — наконец сказала она, опустив глаза и сцепив пальцы рук на столе. Голос её звучал тихо, почти шепотом, но в нём слышалась та твёрдость, к которой я уже давно привык.

Я замер, не находя слов.

— Когда? — спросил я, пытаясь скрыть волнение.

— Завтра утром, — ответила она, подняв на меня глаза. В них читалась смесь грусти и решимости. — Помнишь я тебе говорила о той компании в штатах? Я получила предложение о работе. Не могу отказаться, я так долго к этому шла.

Я молчал, не зная, что сказать. Мысли путались, у меня в голове. Этот разговор я уже прокручивал много раз, но почему-то все заготовленные ответы казались сейчас слишком пошлыми и неуместными. Я попытался шутливо улыбнуться.

— Ну что ж, работа - дело серьезное, судьба зовёт покорять новые горизонты, — сказал я, стараясь придать голосу лёгкости. — Буду ждать открыток с видами на Алькатрас.

Она слабо улыбнулась, но в её глазах я заметил слёзы.

— Прости, — прошептала она.

Я вздохнул, чувствуя, как тяжесть сдавливает грудь и подкатывает к горлу.

— Всё будет хорошо, — ответил я, стараясь говорить уверенно.

Я рассчитался и мы направились к выходу. На улице было холодно, и ветер швырял в лицо колючий снег.

— Пожалуйста, не обижайся, — сказала она, останавливаясь передо мной. — Я не хотела причинять тебе боль.

Я обнял её, чувствуя, как хрупкое тело дрожит от холода и волнения.

— Это уже не важно, теперь все это уже не важно. Прощай.

Она развернулась и ушла.

Теперь я действительно остался один. Мир вокруг внезапно сделался пустым и чужим. Городские огни мерцали тускло, а звуки ночного города казались приглушёнными, словно кто-то убавил громкость. Шаг за шагом, улица за улицей, я удалялся всё дальше от нашего кафе, от тех мест, которые когда-то были нашими, беспощадно стирая из памяти всё, что было связано с ней. Прошло уже двадцать лет с тех пор. Столько всего случилось, что и одной советской энциклопедии может быть мало. А начнешь перебирать в голове, вспоминаешь колючий снег, запах кофе и дрожащее хрупкое тело в своих объятиях.

— Тогда записку напиши...

— Записку можно. Ладно, пойдем.

Я быстро натянул болоньевую куртку и кеды, схватил с балкона пугач, сунул его в карман, нашёл там камень и бросил его с балкона в стаю перелетных птиц. Вернулся в квартиру, чуть не наступил на Мусю, налил ей молока, захватил кусок хлеба и выскочил во двор.

В ожидании Кольки стоял на детской площадке и разглядывал нашу многоэтажку. Солнце весело играло на окнах.  Весеннее тепло обнимало меня. Мне было хорошо и спокойно. Глубоко вдохнув, я ощутил запах просыпающейся земли и первых цветов. Воздух был наполнен свободой, той самой, что приходит с весной после долгой зимней спячки. Свободой, предвещающей летние каникулы, где каждый день приносит новые приключения.

— Я знаю, куда нам пойти!

Я обернулся. Передо мной стоял Колька. Вид он имел серьезный и веснушчатый.. У него всегда были какие-то очень конкретные планы. Возможно, это влияние его деда-шахматиста, а может матери-главбуха одного из новоиспеченных кооперативов. Но факт оставался фактом: Колька всегда точно знал, чего хочет, и обладал упорством цыгана на вокзале. Чертовская комбинация. Я давно привык к этому и редко спорил, разве что по принципиальным вопросам вроде еды или полетов на луну. Мы хлопнули друг друга по рукам.

– Недалеко отсюда есть гаражи. Две остановки на сорок пятом. Пацаны рассказывали. Знаешь Макса с автовокзала? Он на прошлой неделе там ногу сломал. Не смог с одного гаража на другой перепрыгнуть.

— Тот самый Макс из пятого "Д"? Он же на год нас старше.

— Вот именно! Он старше и не смог, а мы сможем. Понял?

— Понял... но не до конца.

— Я в прошлом году на атлетику ходил пару раз. Мне тренер говорил, что у меня прыгучесть как у австралийского кенгуру. Так что всё будет тип-топ, ты только не бзди.

— Я и не бздю.

— Ну вот и хорошо. Погнали.

Гаражи тянулись ровными рядами, как расчеты на параде, выстроенные в строгом порядке вдоль пыльной дороги. Каждый бокс был своего рода крепостью, защищённой массивными металлическими воротами, которые, несмотря на годы эксплуатации, оставались надёжными стражами сокровищ внутри. Эти сокровища могли быть самыми разными: от обычных столярный верстаков и запорожцев до редких экземпляров москвичей и жигулей. Здесь, среди шума моторов и запаха бензина, кипела своя особая жизнь. Мужики в замасленных комбинезонах и кепках собирались возле открытых капотов, обсуждали последние новости или делились секретами ремонта. Кто-то привозил запчасти, кто-то просто приходил отдохнуть и пообщаться, а кто-то даже и выпить рюмочку чая. Время тут текло медленно, но с особым смыслом и важностью.

По пути к гаражам мы столкнулись с еще двумя ребятами примерно нашего возраста. Один из них был мне незнаком, зато второго я точно где-то видел. Его звали Вектором. Сначала я подумал, что это какая-то кличка, типа робот Вектор, но потом выяснилось, что это старинное советское имя. Такие дела. Оказалось, что именно Вектор рассказал Кольке историю о сломанной ноге, а Колька в свою очередь поделился своими невероятными способностями в прыжках во все стороны, и вот сегодня они решили зафиксировать межрайонный рекорд по прыжкам между гаражами.

— Идёмте за мной, — сказал Вектор. — Те гаражи в глубине, рядом с той берёзой. Видите, у неё скворечник над самой большой веткой висит. Нам туда.

Мы приблизились к двум гаражам, стоящим на значительном удалении друг от друга. Первый гараж был относительно новым, возведён из серых бетонных плит с прогудроненной крышей. Он возвышался над окружающим пространством, словно бункер, готовый противостоять любым капризам времени. Высотой он был не меньше четырех метров, точно с каким нибудь чердаком или антресолью. Второй гараж, напротив, был старым, собранным из ржавого железа с жестяной скатной крышей. Крыша слегка провисала посередине, как старая шляпа, утратившая форму. Её покрывал слой грязи и мха, свидетельствующий о многолетних битвах с непогодой. Единственное, что связывало его с современностью, это кусок пластмассовой канистры, надежно защищавший амбарный замок на воротах.

— Колька, это же Гранд-Каньон, тут ногу сломать — ещё легко отделался.

— Ничего, прорвёмся. Полезли на верх.

Стоя на бетонной крыше, этот каньон казался Марианской впадиной. А строительный мусор внизу — кирпичи, доски с гвоздями, арматурины и прочие непотребства — недвусмысленно намекали, что второго шанса может и не быть, прыгать надо наверняка, со всей ответственностью.

— Ну, Дим, давай, ты первый, не подведи, — глядя куда-то вдаль произнёс Колька.

— Какое первый?! Я тут с тобой за компанию пришёл, я вообще не собирался прыгать, я ещё пожить хочу. Тебе надо — ты и прыгай. Только вон снег смахни, а то ещё поскользнёшься, обидно будет.

— Вот такой ты друг получается, ясно понятно. Ладно, держи мою куртку.

Колька сбил остатки снега, насухо вытер подошвы о чёрный гудрон, посмотрел по сторонам, проверил направление ветра, покрутил руками, нагнулся взад-вперед, пару раз присел, прошёлся по кругу, взял максимальный разбег с противоположного края крыши и замер. Все замерли, не только Колька, момент был поистине волнительный.

— Ну, — прошептал я, — Давай, ты сможешь!

— Давай, Колян, не тяни резину, — крикнул снизу Вектор, — Или расход.

— Засекайте рекорд, пацаны.

С этими словами и криком «аааа» Колька взял старт. Он понёсся, как заправский сайгак, с каждым шагом разгоняясь словно пуля по нарезному стволу трёхлинейки. Его руки, как дышло паровоза, задавали темп всему телу. А лицо было спокойным и уверенным, как у рабочего Мухиной. Правая стопа легла чётко на край бетонного отвеса и мощной пружиной вытолкнула Кольку вперёд, навстречу ветру и возможному рекорду. Полёт шёл нормально. В тот момент я искренне восхищался Колькой, как красиво он всё это провернул. Строительный мусор остался позади, настало время стыковки. Колька выставил вперёд обе ноги, начал приземляться и…  исчез. В прямом смысле слова исчез. Я даже моргнул на всякий случай, не причудилось ли мне это. Только спустя несколько мгновений, как гром после вспышки молнии, раздался оглушительный грохот с металлическим скрежетом и пронзительное Колькино «Спаситепамагите!».

В старой жестяной крыше зияла дыра, напоминающая гигантский лунный кратер. Это Колька, как комета, пронзил её, неся за собой смерть и разрушение. Отголоски его падения, словно круги по воде, разошлись по округе и уже успели раствориться в воздухе, а мы, потрясённые этим событием, всё стояли в оцепенении.

Тишина окутала нас, нарушаемая лишь редкими скрипами и лаем собак где-то вдалеке. И вдруг, как гром среди ясного неба, раздалось раздражённое:

— Вы чо там, уснули что ли?

Этот голос мгновенно вырвал нас из транса, и мы бросились на помощь.

— Надо лезть туда, — решительно заявил Вектор. — Вот есть старая бочка, так будет удобней.

Мы залезли на верх, используя эту чудо-технику. Гараж скрипел, стонал и дрожал, как старый дед, которого подняли с постели раньше времени. Мы медленно приблизились к дыре и заглянули внутрь. Там, как подвешенная кукла на невидимых нитках, болтался Колька. Он висел вверх тормашками, зацепившись брючиной за кусок железа, который мог рухнуть вместе с ним в любой момент. Колька отчаянно махал руками, пытаясь схватиться за что-нибудь, но всё было тщетно — гараж оказался абсолютно пустым.

— Повезло тебе, что тут машины нет, — философски заметил Вектор. — А то, знаешь, головой бы о крышу — и того.

Мы стояли, молча созерцая эту картину. Что нам было делать? Ни лестниц, ни верёвок поблизости не оказалось, все доски были слишком короткими, дотянуться до Кольки не получалось, а крыша грозила в любой момент вновь провалиться под нашими ногами.

— Штаны снимай, Колька. Потом разберёмся, — предложил я.

— Ты что, сдурел? Без штанов я отсюда не выйду! Это же ниже всякого человеческого достоинства!

— Ну, тогда виси, пока голова не треснет…

Колька, собрав остатки сил, согнулся пополам, расшнуровал кеды и начал извиваться, как индийская змея, вытискиваясь из брючин. Штаны остались висеть, словно трофей в зале славы, намертво слившись с ржавым металлом. Вот что значит советское качество. Мы попытались их снять, но гараж начал угрожающе раскачиваться, и эта идея была оставлена. Колька продолжал ругаться и нервно расхаживал по гаражу, мы старались сохранять спокойствие, подбадривали его как могли, а солнце тем временем уже начинало прятаться за горизонтом.

Вечерний сумрак постепенно окутывал гаражи и прилегающие улицы, принося с собой холодный ветер, который пронизывал нас до костей. Я замерз так, что зуб на зуб не попадал и даже в какой-то мере завидовал Кольке. С определенной долей условности, можно было сказать, что ему повезло больше, чем нам: у него были стены, защищавшие от ветра, пусть и без штанов, но он нашел старую ватную фуфайку и древний кирзовый шлемофон времён Отечественной войны, даже матрас у него имелся — пружинный, правда, но вполне пригодный для создания импровизированного кресла, а самое главное он здесь был только по своей вине, в отличие от нас, сидящих на холодном коньке крыши и мерзнувших который час под апрельским небом.

— Не всё же нам сидеть тут, как курицам на насесте, — сказал я, пытаясь сдерживать стук зубов. — Надо либо что-то делать, либо по домам расходиться, а завтра на свежую голову что-нибудь придумать.

— Нет, я тут один не останусь, — заныл Колька. — Я темноты боюсь, у меня это... как её... клаустрофобия.

— Ну а нам что делать? Помирать тут из-за твоей клаустро... кластро... классафобии что ли?

Тут слово взял Вектор:

— Короче, пацаны, я знаю хозяина гаража. Надо сходить к нему и попросить, чтобы открыл. Но я сам не пойду.

— Почему это?

— Потому что это мой дядька, по маминой линии. Узнает обо всём, потом с меня три шкуры сдерёт. Пусть кто-то незнакомый идёт.

— Ладно, я схожу, — вызвался приятель Вектора. — Говори адрес.

Прошло ещё минут тридцать. Во дворах стали зажигаться фонари, один за другим, как часовые на Кремлёвском параде. Один такой фонарь загорелся и в нашем районе. Горел он тускло и периодически мигал. Я достал из кармана прихваченный утром кусок хлеба, поделил его на три части и съел с ребятами. А пугач, повертев в руках, отдал Кольке: мало ли что.

На дороге появились два чёрных силуэта. Один крупный, в широком пальто нараспашку, шёл уверенной походкой, слегка вразвалочку и сигаретой в зубах. «Это потому что он на флоте семь лет служил», — пояснил Вектор. Другой силуэт был маленький, семенящие ноги и звонкий голос:

— Вот, дядя Лёня, я тут пробегал, а она пищит. Всю душу наружу, как пищит.

— Кто?

— Белка, я же говорю. Залезла в гараж и пищит. Может, вылезти не может, а у неё дома семья-дети. Я вот сразу к вам?

— А адрес откуда?

— Ну, пацаны сказали.

— Какие пацаны?

— Ну, тут сидели какие-то. Сказали: «Иди к дяде Лёне, вот адрес, он человек хороший, в беде не оставит». А сейчас уж нет их, пацанов этих, по домам разошлись, наверное.

— Ну ладно, давай посмотрим, что тут с твоей белкой, — сказал дядя Лёня, подходя к воротам гаража. — Что-то и не пищит никто.

Пи-пи. Раздался звук из гаража. Пиии. Это Колька, решил взять инициативу в свои руки. Мы спрятались в кустах, напротив.

Дядя Лёня повернул ключ, снял амбарный замок и приоткрыл дверь гаража. Где-то вдалеке мерцал фонарь.

— Ну, где тут твоя белка? Покажи-ка давай.

В этот момент с криком «Слава КПСС!» и смачным выстрелом из пугача вылетела фуфайка, из-под которой торчали кеды с белыми шнурками. Облако серного дыма окутало всё вокруг до рези в глазах. Дядя Лёня от неожиданности попятился назад, запнулся о валявшуюся старую покрышку и так и сел в неё, как в клумбу. Колька, не теряя времени, огляделся и бросился наутёк. Мы все последовали его примеру.

— Медузу мне в печень, что это было, — только и смог сказать дядя Лёня, вслед убегающей фуфайке на коротких голых ножках.

Мы дворами и быстрыми перебежками добрались с Колькой до нашего дома. Луна уже огромным жёлтым блюдом висела над нами.

— Батя убьёт, эти брюки он мне из командировки привёз, штучный товар.

— Зато у тебя теперь есть шлемофон. Просто скажи, что обменялся с фарцовщиком на барахолке. Могут в принципе поверить, я думаю.

— Ладно, придумаю что-нибудь. Бывай.

Мы расстались. Я проводил уходящего Кольку взглядом. А ведь так и не скажешь, что в этой нелепой фуфайке идёт рекордсмен. Настоящая гордость района, — подумал я, а потом бросился к своему подъезду. Безумно хотелось есть. Но ещё больше — залезть в горячую ванну и хорошенько отогреться.

Вот так и закончилась эта неожиданная история моего детства, если не считать, конечно, ремней, которые достались Кольке, и мне заодно, ведь записку маме я так и не оставил. С прыжками в длину, кстати, с тех пор мы решили завязать, раз и навсегда. Возможно, оно и к лучшему.

Тогда я решил, что единственный способ справиться с этим страхом — это посмотреть внутрь шкафа. Я встал с дивана, на дрожащих ногах подошёл к двери и осторожно открыл её. Внутри было темно и тихо. Ничего не двигалось, не издавало звуков. Только запах старых вещей и пыли.

И вдруг, когда я уже начал успокаиваться, из глубины шкафа что-то выпрыгнуло прямо мне на голову, сбивая меня с ног. Я закричал от ужаса и попытался защититься, ударяя руками и ногами.

На крик прибежала бабушка и включила свет. Оказалось это вовсе не чудовище, а старая меховая шапка, которая случайно упала с верхней полки. Она была такой огромной и мягкой, что на мгновение представилась мне настоящим монстром.

Я сел на пол, тяжело дыша, и рассмеялся. Смех был громким и нервным, но он помогал мне успокоиться. Страх ушёл, уступив место облегчению и пониманию, что большая часть наших страхов — это лишь плод воображения.

Теперь, когда я вспоминаю эту историю, я невольно улыбаюсь. Ведь детские страхи — это часть взросления, часть того опыта, который делает нас теми, кто мы есть сейчас. И хотя они могут казаться огромными и всепожирающим, в конце концов, они уходят, оставляя нам только воспоминания и уроки, которые мы из них извлекаем.