GolovaKapusta

Апрель в самарской даче пах талой землёй, птичьими сплетнями и надеждой, которую ещё не съели кроты. Григорий, в резиновых сапогах, напоминавших прорву в бюджете, подошёл к сараю. Внутри, под одеялом из паутины, спал «Каскад» — мотоблок 1985 года, похожий на гибрид танка и стиральной машины.

— Просыпайся, монстр, — сказал Григорий, стаскивая с него ржавое ведро, которое когда-то было фарой. — Твоё время пришло.

Мотоблок:
Он был желтым, но не как лимон, а как надежда социализма — выцветшей и облезлой. Руль кривился, будто хотел сбежать, а колёса, покрытые коркой грязи, напоминали пироги из детского сада. На табличке красовалась надпись «Сделано в СССР», но буква «С» затерлась, оставив «делано в СССР» — как приговор.

Отмывание:
Григорий поливал «Каскад» из шланга, но грязь держалась, как чекист на допросе.
— Ты что, цементом завтракал? — ворчал он, скребя вилкой (щётка сломалась в 1993-м).
Марина, выглянув из окна, крикнула:
— Может, ему шампунь? У меня остался «Лошадиная сила»!

Покраска:
Краска из банки «Цвет весенней зелени» оказалась синей.
— Это же метафора! — философствовал Григорий, замазывая ржавые пятна. — Весна внутри, зима снаружи.
Петр Николаич, проходивший мимо с лопатой, заметил:
— Похоже на карту мира. Вот тут — Тихий океан, — ткнул в подтёк.

Масло и свечи:
Григорий сменил масло, которое вытекало гуще, чем теща́ны упрёки.
— Теперь заведётся! — уверял он, дёргая стартер.
«Каскад» фыркал, чихал, но молчал.
— Может, он на дизеле? — спросила Марина, вытряхивая коврик.
— Нет! — закричал Григорий. — Он на вере в светлое будущее!

Спасение:
Петр Николаич вернулся с банкой самогона и свечным проводом.
— Дай-ка я, — сказал он, выкрутив старый провод, который рассыпался, как сухари. — Вот, держи. От моего Запорожца.

«Каскад» взревел с первого раза, выплюнув облако дыма, в котором угадывался профиль Ленина.
— Жив! — засмеялся Григорий.
— Ибо силён! — подхватил Петр Николаич, отпрыгивая от выхлопной трубы.

Финал:
Марина, вытирая пыль с фотографии «Юрия Гагарина в саду», улыбалась. «Каскад» рычал на грядках, перепахивая землю, как старую идеологию. Теща, приехавшая с пирогами, фыркнула:
— Шум-то какой! Лучше бы картошку сажали.

P.S. Петр Николаич теперь ходит с гаечным ключом в кармане — «на всякий случай». А «Каскад» по ночам тихо урчит в сарае, мечтая о полях и звёздах.

Кухня Григория была реликвией эпохи, когда чехословацкая плитка считалась верхом роскоши, а обои с оранжевыми ромбами — признаком тонкого вкуса. Всё здесь скрипело, потрескивало и пахло тмином, застрявшим в щелях ещё при Брежневе. Григорий, вооружившись шпателем и наивностью, решил: «Будет как новенькая!»

Битва с обоями
Обои, пропитанные десятилетиями кухонных испарений, держались как партизаны.
— Отстаньте! — рычал Григорий, отдирая уголок с узором «а-ля советский авангард».
— Они живы, — сказала Марина, наблюдая, как ромбы сливаются в боевые порядки. — Может, оставить как арт-объект?

Григорий вытащил фен, паяльную лампу и молитву из детства. Обои сдались лишь тогда, когда он пообещал назвать их именами: «Леонид» и «Розалия».

Чистка фартука, или Диалог с плиткой
Чехословацкая плитка, некогда белоснежная, теперь напоминала карту загробного мира.
— Чем ты её только мазал? — спросил Петр Николаич, тыча в чёрное пятно.
— Жизнью, — ответил Григорий, выливая на плитку уксус, соду и толику отчаяния.

Плитка фыркала, шипела, но пятна оставались, будто насмехаясь:
— Мы — твоё прошлое. Ты не смоешь.
— А я закрашу! — закричал Григорий, хватаясь за баллончик с краской.
— Не смей! — вступила теща, ворвавшись как инспектор ЖЭКа. — Это теперь исторический памятник!

Сборка гарнитура, или Танго с отверткой
Гарнитур, разобранный на части, лежал на полу, как скелет динозавра. Инструкция потерялась в 1982-м, поэтому Григорий решил собирать его «по наитию».
— Дверца вниз, полка вверх, — командовал Петр Николаич, крутя шуруп в потолок.
— Это же полка для посуды, — усомнилась Марина, — а не люстра!

Через два часа гарнитур стоял, но дверцы открывались внутрь, ящики выезжали вбок, а одна ножка гордо торчала вверх, как антенна.
— Это… минимализм, — сказал Григорий.
— Нет, — поправил Петр Николаич. — Это сюрреализм.

Финал
Они пили чай за столом, который качался, как лодка в шторм. Новые обои (в горошек, но криво наклеенные) шелестели на сквозняке, а плитка подмигивала пятнами.
— Уютно, — сказала Марина, пряча ногу в ящик для столовых приборов.
— Да, — кивнул Григорий. — Как в сказке. Где всё хрупко, но живо.

Теща, осмотрев кухню, хмыкнула:
— Раньше тут был хаос. Теперь — хаос с претензией.

P.S. Петр Николаич унёс лишние шурупы «на память». Гарнитур по ночам скрипит азбукой Морзе: «ПОМОГИ…». А Григорий иногда подливает уксуса на плитку — вдруг сдастся.

Вечер в квартире Григория пах корицей, пылью и предчувствием хаоса. На столе, покрытом скатертью с пятнами от чая 1998 года, красовалась коробка «Монополии», купленная на распродаже с надписью «Недостающие фишки — забота игроков!». Теща, облачённая в халат цвета ядерного заката, устроилась в кресле, как королева на троне. Петр Николаич, сосед, в свитере с оленями (один олень держал зонтик), нервно щёлкал фишками. Марина, в фартуке «Кухня — мой полигон», раздавала игровые деньги со взглядом бухгалтера-садиста.

— Правила просты, — начала теща, — кто разорится, тот моет посуду.
— А кто выиграет? — спросил Григорий.
— Получит моё уважение, — ответила теща, — но это миф.

Ход первый.
Григорий купил «Старт», решив, что это стратегия.
— Ты купил точку отправления, — засмеялась Марина. — Теперь плати за выход.
— Как в жизни, — философски заметил Петр Николаич, ставя отель на «Водоканал».

Ход второй.
Теща захватила все железные дороги, объявив: «Теперь я — царица рельсов! Платите за воздух!»
— Воздух? — возмутился Григорий.
— Да! Дышишь? Плати!

Ход третий.
Марина и Григорий обменялись взглядами, как шпионы в плохом фильме.
— Дай мне «Тюрьму», — шепнула она.
— Зачем?
— Чтобы посадить маму.

Они скупили всё, что было синего цвета, включая фишку Петра Николаича, которую он назвал «Душа моя».

Ход четвёртый.
Петр Николаич, проигравший три дома из-за налога на роскошь, ударил кулаком по столу:
— Это не игра! Это реквием по моему кошельку!
— Ты ещё не видел моего «уличного танца», — проворчала теща, выкладывая карту «Шанс» с надписью «Пройдите в тюрьму. Прямо сейчас».

Ход пятый.
Григорий попал на «Свободную парковку», но теща объявила:
— Тут платная зона. 500 рублей.
— Это же свободная!
— Свобода — иллюзия, — ответила она, забирая последние деньги.

Апогей.
Петр Николаич, оставшись без отелей и совести, обвинил тещу в колдовстве:
— Вы гипнотизируете кубики!
— А ты — мошенник! — парировала теща. — Олени на твоём свитере… они подсказывают тебе числа!

Марина попыталась утихомирить всех, но Григорий, захмелев от власти, закричал:
— Я куплю этот стол! И вас всех уволю!

Финал.
Игра закончилась, когда теща швырнула фишку «Топор» в Петра Николаича, а он пригрозил подать в суд за «эмоциональный ущерб». Марина спрятала банкноты в микроволновку, как артефакты апокалипсиса.

Утро.
Григорий и Марина пили кофе, слушая тишину. За окном дождь выстукивал: «Мир-дружба-жвачка».
— Помнишь, как мама хотела обложить налогом воздух? — засмеялась Марина.
— А Петр Николаич… — Григорий вздохнул. — Он теперь, наверное, шьёт свитер с адвокатами.

P.S. Теща прислала счёт за «аренду кресла». Петр Николаич требует компенсацию в виде пирога. А коробка «Монополии» лежит на балконе — вдруг пригодится для воспитания будущих поколений.

Осень в Самаре дышала сыростью через щели в рамах. За окном дождь стучал по карнизам, как будто просил впустить его погреться. Марина уехала к тётке, оставив Григория наедине с холодильником и чувством вины за несъеденный салат «Олвье» с прошлого Нового года.

— Свобода! — провозгласил Григогрий, надевая тапки с дыркой на большом пальце, словно они были символом его холостяцкой сущности. — Куплю пива. Посмотрю боевики. Стану… э… культурным отшельником.

В магазине «У дяди Васи» продавец, похожий на высохшую селёдку, выдал ему три бутылки пива и пакет чипсов со словами: «Береги печень. Она у тебя одна. Как и я».

Фильмы.
Первый боевик Григорий смотрел, сидя на диване, который скрипел, словно комментировал сюжет. Ко второй бутылке герои на экране стали напоминать ему соседа Петра Николаича, особенно когда главный злодей закричал: «Я тебя построю!»

К третьей бутылке Григорий заговорил с тараканом, сидевшим на столе.
— Фёдор, — представился таракан, махнув усом. — Ты алкоголик.
— Нет! — возмутился Григорий. — Я… э… исследователь пивных традиций.
— Традиции? — Фёдор прыгнул на бутылку. — Ты уже третью исследуешь. Скоро диссертацию защитишь.

Визит к соседу.
Григорий, шатаясь, пришёл к Петру Николаичу. Тот копался в гараже, где пахло бензином и безнадёгой.
— Я алкоголик? — спросил Григорий.
— Нет, — ответил сосед, закручивая гайку. — Алкоголики не сомневаются. Они уверены.
— А что я?
— Ты… эстет. С пивным вкусом.

Петр Николаич налил ему стакан самогона «для прояснения сознания». Дальше Григорий помнил только, что танцевал с лопатой под луной, крича: «Я — свободный художник!»

Утро.
Воскресенье вломилось в квартиру скрипом замочной скважины. Григорий лежал на полу, прикрыв лицо журналом «Сад и огород», а в голове стучал отбойный молоток.
— Гриш? — Марина стояла в дверях с чемоданом и лицом, на котором читалось: «Опять».

— Это не то, что ты думаешь! — застонал он, пытаясь встать. — Я… изучал взаимодействие пива и линолеума.
— Успешно?
— Очень. Линолеум победил.

P.S. Таракан Фёдор переехал к Петру Николаичу. Говорят, они вместе чинят мотор под рок-н-ролл. А Марина спрятала пиво. В холодильнике теперь живёт сельдерей, который смотрит на Григория с немым укором.

Жара на волжском пляже стояла такая, что песок шипел под ногами, будто змеиный хор, а воздух дрожал, словно испуганный желе. Григорий и Марина расстелили полосатое полотенце, напоминавшее тюремную робу, и уставились на воду, где дети, как перекормленные русалки, визжали, швыряя в волны пластиковые ведёрки.

— Красиво, — сказала Марина, поправляя солнцезащитные очки с линзами размером с блин.
— Очень, — кивнул Григорий, уставившись в её сторону так напряжённо, что у него затрещали виски.

Враг номер один: девушка в красном купальнике, блестевшем, как сигнальная ракета. Она шла по кромке воды, а за ней, словно преданный пёс, плелся солнечный зайчик, игравший на её плече.
— Не смотреть, — приказал себе Григорий, утыкаясь лицом в полотенце.
— Ты чего? — спросила Марина.
— Тренирую… э… дыхание. Подводное.

Враг номер два: блондинка с бубликом-пончиком в руках. Она ела его так медленно, будто это был ритуал вызова древних духов. Сахарная пудра оседала на её губах, как снег на вулкане.
— Не-не-не, — зашептал Григорий, принявшись рыть яму в песке так яростно, что мимо пробежала старушка с криком: «Клады ищешь, голубчик? Я в 45-м уже всё откопала!»

Враг номер три: группа студенток, игравших в волейбол. Их смех звенел, как разбитое стекло, а мяч летал так высоко, что, казалось, целовал облака.
— Слепой, — прошипел Григорий, натягивая на голову футболку, отчего стал похож на бандита-неудачника.
— Ты точно в порядке? — спросила Марина, смазывая плечи кремом, пахнущим кокосом и недоверием.
— Абсолютно! — ответил он голосом, который мог бы расколоть арбуз.

Внутри Григория шла война.
— Посмотри! — орали извилины, тыча в красный купальник.
— Не смей! — рычала совесть, размахивая кочергой из детства, когда он стащил у бабки пряник.

К полудню Григорий превратился в героя аскезы. Он нырял за камушками для Марины («Вот, как твои глаза!»), строил песчаные замки («Это наша будущая дача!») и рассказывал анекдоты про чаек, пока та не захлебнулась смехом.

— Ты сегодня… какой-то особенный, — улыбнулась Марина, когда солнце, устав от своего баловства, начало тонуть в Волге.
— Это я… э… витамины пью, — соврал Григорий, чувствуя, как демоны в голове сдаются под аплодисменты совести.

Развязка:
По дороге домой Марина купила мороженое.
— Держи, герой, — сказала она, сужая глаза. — Ты сегодня ни разу не посмотрел налево.
— Налево? — Григорий сделал вид, что не понимает. — Там же только ларёк с шашлыком…

P.S. Красный купальник на следующий день оказался на старушке из соседнего подъезда. Григорий, встретив её, снял шляпу. А совесть, довольная, запела в его голове романсы.

Григорий купил шаурму в ларьке «Счастье в лаваше». Ларёк стоял у обочины, покрашенный в цвет надежды, которая давно выцвела. Продавец, мужчина в фартуке, напоминающем карту военных действий, улыбался так, будто знал тайну мироздания, но не собирался ею делиться.

— С острым? — спросил он, заворачивая мясо, которое могло быть чем угодно: курицей, свининой или реликтовым ящером.
— Судьба не спрашивает, — ответил Григорий, принимая свёрток, истекающий соусом.

Шаурма пахла дымом, чесноком и легкомыслием. Григорий съел её за углом, у мусорного бака, где голуби смотрели на него с немым укором.

Через час его живот скрутило так, будто внутри завёлся демон-акробат, решивший поставить рекорд по прыжкам через внутренние органы.
— Марина! — застонал Григорий, ползя к телефону. — Мне нужен… священник. Или врач.

Больница.
Её стены были выкрашены в цвет тоски с примесью зеленки. Коридоры вились, как лабиринт Минотавра, а на стульях в приёмной сидели люди с лицами, словно вылепленными из пластилина усталыми детьми.

— Отравление, — сказал врач, похожий на сову в белом халате. — Что ели?
— Шаурму, — признался Григорий.
— А, — кивнул врач. — Классика.

Его поместили в палату с соседом, который представился инопланетянином.
— Я с Сириуса, — сказал он, поправляя капельницу. — У нас шаурму делают из антиматерии. Вкусно, но опасно.

Медсестра, высокая и прямая, как шпала, читала вслух «Преступление и наказание», вставляя реплики вроде: «Раскольников, возьмите градусник!»

Ночью Григорию снилось, что он — лаваш, а демон-акробат превратился в философа:
— Ты — метафора человечества, — говорил демон. — Хрустишь снаружи, а внутри — хаос.

Утром Григорий проснулся. Живот утих, оставив лишь горькое послевкусие и мысли о бренности бытия.
— Выжили, — констатировала медсестра, ставя последний укол. — Но больше — никакой шаурмы.

Возвращение домой.
Марина встретила его супом, который пахло безопасностью и лавровым листом.
— Гриш, — сказала она, — может, теперь будешь есть домашнее?
— Нет, — ответил он, глядя в окно, где голуби клевали крошки. — Но, может, куплю шаурму… без судьбы.

P.S. Ларёк «Счастье в лаваше» закрылся. На его месте теперь продают валенки. Инопланетянин из палаты пишет Григорию письма. Медсестра цитирует Чехова. А демон-философ иногда шепчет во сне: «Хаос — это тоже форма порядка…».

Вечерний город тонул в тумане, как в чашке остывшего чая. Фонари мерцали сквозь пелену, превращая тени в чудовищ. Григорий шагал по тротуару, шурша опавшими листьями, которые хрустели под ногами, словно кости.

Шаги за спиной. Ровные, настойчивые. Григорий ускорился — шаги ускорились. Он свернул в переулок, где витрины магазинов уже погасли, и стекла отражали его лицо, бледное, как у призрака.

— Кто-то идёт, — прошептал он, хватая зонт, как меч. — Маньяк? Или… сосед?

Он рванул в подворотню, споткнулся о ящик, упал, поднялся. Шаги приближались.
— Всё, — подумал Григорий. — Сейчас он нападёт…

— Гриша? — раздался голос.
Петр Николаич стоял в двух шагах, жуя пирожок.
— Ты чего бежал?
— Я… тренировался, — выдохнул Григорий.
— А я домой шёл, — Петр Николаич протянул пирожок. — Хочешь?

Дома Марина слушала историю, прикрыв рот ладонью, чтобы не рассмеяться слишком громко.
— Ты, оказывается, герой триллера, — сказала она, когда он закончил.
— Нет, — Григорий откусил пирожок. — Просто осень — время для… неожиданных сюжетов.

P.S. Петр Николаич теперь иногда шепчет за спиной Григория: "Я иду за тобой…" — и хохочет, как безумец. А Марина хранит пирожковую бумажку как доказательство "великой погони".