Это случилось прошлой весной, когда она внезапно заболела и мать отправила её из школы в медпункт, а оттуда домой. В горле скребли кошки, было больно глотать, а поднявшаяся температура заставила девочку чувствовать себя слабой. Лиза тихо шла по селу, выбрав не центральную дорогу, а тихие проулки, когда в одном из них увидела знакомую машину. Отец помогал сесть в неё красивой, улыбающейся молодой женщине. Лиза быстро сориентировалась и спряталась за большой, подтаявшей кучей грязного снега. Машина промчалась мимо, и вода из-под колес долетела до девочки. Утирая лицо, дочь успела разглядеть смеющегося отца и женщину рядом с ним — незнакомка поправляла рукой шикарные волнистые волосы.

С этого дня для Лизы начался личный ад. Не желая расстраивать маму, она стала наблюдать за отцом и с удивлением замечала, что он совсем не изменился: всё так же проводил с ними много времени, делал подарки и возил на выходных в город. Целое лето девочка следила за домом, возле которого видела весной отца, и выяснила, что и в нём он бывает часто. Приезжает с букетами и даже остается ночевать в то время, когда они с мамой думают, что он на вахте. Однажды, когда она, прячась за забором, наблюдала за домом, её заметил одноклассник, Женька — тот самый, к которому известный физик Александр Степанович Попов ходит в гости.

— Привет! — поздоровался он. — Что ты здесь забыла?

— Гуляю, — ответила ему Лиза, — а что, нельзя?

— Почему нельзя? Можно, просто я тебя здесь постоянно вижу, когда к бабушке прихожу, вот и удивился.

— Я здесь по делам, а ты шагай куда шёл! — рассердилась девочка.

— Ну ладно, не нервничай так, биологичка говорит, что нервные клетки не восстанавливаются!

— Ты уйдешь или нет?

— Да ухожу я, ухожу! Кстати, а там не твой отец? Вон, видишь, у зелёного дома?

— Тебе показалось! — Лиза схватила Женьку за руку и потянула прочь. — Идём к озеру, там наши ребята собрались купаться, а ещё будем печёнки делать, и Колька принесёт гитару, ты же хотел научиться на ней играть?

— И всё-таки там возле дома твой отец стоял, — сказал Женька, пока девочка тянула его за собой, — я часто его здесь вижу, он к Лике приезжает.

В ином селе любое событие мгновенно становится известным, но бывает и так, когда все вокруг знают, но молчат, обсасывая подробности за плотно закрытыми дверями. Целый год Андрею удавалось скрывать от жены отношения на стороне. Он считал, что всё закрутилось случайно, но не знал, что их встреча с Ликой была подстроена. В селе она появилась не просто так: Лика достаточно накуролесила, и родители отправили дочь подальше от города, в Язовку. Опекать её взялась близкая родственница — Тамара Петровна — и в свойственной ей манере стала лезть в чужую жизнь, раздавая советы там, где не спрашивают. Лика устроилась работать в сельский фельдшерско-акушерский пункт медсестрой и очень скоро начала ловко ставить местным жителям уколы и капельницы, вести запись на прием к врачам в районную больницу, следить за графиком диспансеризации. Прозорливая Тамара Петровна поселила её у своих знакомых, чтобы в будущем добиться для девушки казённой квартиры от администрации села.

— Ничего, Лика, пока поживёшь в съёмной. А как отработаешь в ФАПе пять лет, так заедешь в собственную квартиру. Разве плохо? В городе бы пришлось брать ипотеку, платить столько лет, а здесь чуток помучиться — и всё, квартира, можно сказать, у тебя в кармане. Плохо только, что ты одна, часики-то тикают — пора дитё рожать, да только делать это нужно по уму. Ровесники твои — всё пьянь да рвань, ни кола, ни двора, а тебе муж нужен рукастый да головастый, чтобы ты за ним, как под парком жила. Ты пока обживайся в селе, привыкай, а кавалера я тебе присмотрю, — учила она родственницу, соображая, кому можно пристроить девчонку.

Хотелось Тамаре при этом и самой в наваре остаться. Жизнь деревенская такая, что помощь разная никому не помешает. Огород, например, бесплатно вспахать, сено с полей привезти или до города подбросить. Перебрав мысленно более-менее стоящих местных кавалеров, проанализировав плюсы и минусы каждого из них, она наконец определилась и выбрала для Лики будущего жениха. Её не смутил тот факт, что будущий жених женат на коллеге Тамары Петровны, имеет дочь и гораздо старше Лики. Именно он, Андрей, одинаково хорошо владеющий плотничьим, сварочным, строительным мастерством, в одиночку отстроивший новенький дом и имеющий под собой машину, показался ей идеальным кандидатом. Ни мало не сомневаясь, она быстро подготовила для них встречу, создав идеальные условия для знакомства, и довольно потирала руки, наблюдая за тем, как быстро развиваются их отношения.

Надежду Григорьевну она ненавидела с самого первого дня, когда молодые педагоги появились в школе. Дети сразу к ним потянулись, на переменах окружали стол молодого учителя и задавали тысячи вопросов по её предмету. К счастью для Тамары Петровны, Андрей в школе не задержался и всю свою нелюбовь она направила на физичку, как презрительно называла коллегу, вечером жалуясь на неё мужу.

— Эта выскочка рисует им мультфильмы, — говорила она мужу, плюхая перед ним на тарелку кусок мяса к жаренной на сале картошке. — Как будто мультфильмами можно чему-то научить! Что это за педагог? Какие знания она даст детям?

Сама Тамара Петровна с компьютером не дружила, не умела делать самую простую презентацию и перед открытыми уроками просила помочь учеников или коллег, подчиняясь требованиям всеобщей информатизации, коснувшейся, в первую очередь, школы. Ей не под силу было даже скачать нужное из Интернета, она не имела собственной электронной почты и ни за какие коврижки не сумела бы зарегистрироваться на каком-нибудь сайте. Гибкие коллеги, понимающие, что нужно шагать в ногу со временем, сразу обратились к Надежде за помощью, и Надя даже организовала для них своеобразные мини-курсы после уроков, где спокойно и доброжелательно обучала их компьютерным премудростям. Но только не Тамару Петровну. Ей казалось унизительным учиться чему-то у вчерашней студентки, и она продолжала пользоваться услугами учеников, не проверяя даже перед уроками, что они там скачали для неё в Интернете.

Самоуверенность и косность взглядов очень сильно подвели её однажды во время открытого урока. Казалось бы, что могло пойти не так? Скаченная презентация, посвящённая Пушкину, не вызывала подозрения — что там особенного может быть? Всё, как всегда: детство, портреты, отрывки стихов, дуэль с Дантесом.

Тамара Петровна мельком на неё взглянула и с улыбкой начала урок, кивая головой отличнику, переключавшему слайды презентации. Она даже не волновалась — столько лет за этим столом, десятки открытых уроков, есть что показать, да вот хотя бы красивую презентацию, сама же её делала, есть чем похвалиться. Урок проходил спокойно, коллеги, приехавшие со всего округа, и представители управления образованием что-то чиркали в своих тетрадках, перенимая опыт педагога. Занятие спокойно перевалило за вторую половину, когда после очередного переключения слайда по классу пронесся смех.

Недоумённая Тамара Петровна строго посмотрела на учеников, призывая их к порядку. Затем взглянула на размахивающего руками, словно ветряная мельница, завуча и медленно повернулась к экрану за ее спиной. Оттуда всеми цветами радуги подмигивали такие строки:

«С утра садимся мы в телегу;

Мы рады голову сломать

И, презирая лень и негу,

Кричим: пошёл! Ебёна мать!»

Фривольный стихотворный отрывок как будто ввёл её в ступор. Педагог растерялась, замерла, но тут подскочила завуч, с силой дернула шнур, экран погас, урок был безнадежно испорчен — как, впрочем, и репутация Тамары Петровны.

Почему она потом обвинила в своём позоре Надю, одному богу известно. Мол, она как учитель информатики обязана была проверить, что скачивают ученики в её кабинете. Скандал быстро замяли, гостей плотно накормили в школьной столовой и, вручив небольшие подарки, с поклонами проводили домой. А Тамара Петровна затаила с тех пор обиду на Надежду Григорьевну и пестовала её уже несколько лет, пытаясь вставлять молодой коллеге палки в колёса.

Упустить возможность нагадить ей в карман, уводя мужа из семьи, она не могла, поэтому активничала в сводничестве и даже преуспела в нём — Андрей сам не заметил, как влюбился в Лику. Единственное, что удерживало его в семье, это нежелание делить совместно нажитое имущество, поэтому он не торопился с уходом, продумывая все пути отхода, и потихоньку вывозил дорогие инструменты в гараж к Тамаре Петровне.

Многие утверждают, что предчувствуют беду заранее, видят некие знаки и вещие сны, но Надя ни о чем не догадывалась, дочь молчала, правда начала дерзить, но мать всё списала на подростковой возраст и искала к дочери особый подход, стараясь сглаживать острые, конфликтные углы.

В ноябре Андрей уехал на очередную вахту, и с капризами дочери Наде пришлось справляться одной. Слякотный, серый ноябрь уложил в постели многих, вот и их соседка, Антонина Ивановна, не устояла перед непогодой и слегла с температурой. Надежда Григорьевна не могла оставить одинокую старушку без помощи и принялась её выхаживать. Днём на работе, вечером у постели соседки — особенно в первые дни болезни, когда страшенный кашель сотрясал худенькое тельце, в котором едва держалась душа Антонины Ивановны.

Нагрузка на Надю оказалась непомерно высока, и на третий день, сидя у кровати заснувшей соседки, она взглянула в зеркало. Лишь затем, чтобы убедиться, что стала похожа на печёное яблоко из-за навалившихся на неё проблем. В комнате стоял полумрак, верхний свет потушен — он раздражал глаза больной, — и лишь на небольшом столике у кровати сиял маленький светильник в виде звезды. Отблесками его света объяснила потом себе Надя блики, появившееся в старинном зеркале. Они мерцали, передвигались, сплетались между собой, создавая причудливую картину. Надя словно смотрела кино, не понимая — явь это или сон?

16 октября 1861 года выдалось ясным. Заливавшие до этого землю дожди прекратились, и ясное солнце с утра обосновалось на небосводе. Тринадцатилетняя Акулина, дочь купца Зайцева, покрутилась перед матерью, показывая свой новый наряд. Сегодня, в воскресный, базарный день ей и ещё двенадцати девочкам предстояло пойти на литургию в приходскую церковь. После службы они должны были сопровождать крестный ход по случаю открытия в Далматово первого женского училища. Именно её отец пожертвовал училищу дом, в котором планировал раньше открыть богадельню.

— Маменька, посмотри, как тебе моя мордовка? Она миткалевая, тятя сказывал, что у всех учениц будет единая форма, такая же, как это платье, — сказала Акулина, кружась перед Ефросиньей Петровной — доброй и милой женщиной, любящей своих дочерей пуще собственной жизни.

— Больно маркий миткаль, белый. Твой отец разорится на этих платьях.

— Ну что ж, так тому и быть, но я постараюсь его не расстраивать. Тем более, я думаю, что в училище на уроках письма, чтения и законе божьем, да и на рукоделии особо не испачкаешься!

— Поспешай, дочка, на литургию, опаздывать не стоит. Беги, а я следом за тобой приду! — перекрестила мать Акулину вслед.

Далматово — небольшой купеческий город — прославился ярмарками и мужским монастырем на берегу тихой Исети. История монастыря началась аж в 1644 году, когда пришёл в эти края Далмат. Здесь, у подошвы возвышенного места, называемого Белым Городищем, в овраге с северо-западной стороны выкопал он себе «пещеру» (землянку), с тем, чтобы в ней поселиться. Была с ним на тот момент только котомка и икона Успения Божией Матери, помогавшая в его чаяниях.

Задумал Далмат построить на берегу Исети монастырь. Вскоре из Нижнего Новгорода прибыл к нему старец Иоанн, а вслед за ним по глухим лесным тропам и еле заметным тропинкам стали стекаться в пещеру Далмата странники, бездомная голытьба. Когда в пещере стало тесно, пустынники построили на холме часовню, огородив её деревянным частоколом. Только одного они не учли — земля вокруг принадлежала тюменскому татарину Илигею, которому странники совсем были некстати.

Здешние места были богаты рыбой, птицей, выдрами и бобрами, и терять промысел Илигей не собирался. Бабушка рассказывала Акулине, как подлый татарин не давал покоя Далмату, к которому потянулись люди со всей страны. Несколько раз татары сжигали постройки, возводимые незваными гостями, пока однажды не явилась к Илигею во сне Матерь Божия да не пригрозила карами небесными за препятствия, что он чинил Далмату и его людям. Говорят, поутру он приказал своим людям больше не трогать Далмата, но врагов у монастыря после этого меньше не стало.

Вскоре в округе появились новые поселения. Самое крупное из них — Служилая слобода — как и монастырь была не раз разграблена и сожжена башкирами. Но, несмотря на трудности и превратности судьбы, народ в Далматовскую пустынь всё прибывал и прибывал. Шли к Далмату из разных районов Поморья, Кунгура, Казани, Тобольска и Тюмени. Вместе с людьми рос и ширился монастырь, обрастая церквями и деревянными, а потом и каменными стенами. Служилая слобода стала селом Николаевским, при Далматовском Успенском монастыре, которое, в свою очередь получило статус города 22 ноября 1781 года.

Акулина спешила по тихой улице на литургию в приходскую церковь. День был базарный, и площадь перед монастырём шумела людским многоголосьем:

— Дешевле рублика, два с маком бублика! Берите, милые, да поскорей!

— Тары-бары растабары, есть хорошие товары! Не товар, а сущий клад — разбирайте нарасхват!

— Иголки не ломки, нитки, тесёмки, налетай, разбирай!

— Люди! Подходите! Платки поглядите. Один красный, другой синий, а уж третий-то хорош, покупай-ка на свой грош!

Вообще в Далматово проводилось несколько ярмарок (зимняя Николаевская), торжки (Васильевский, Успенский) и еженедельные базары по субботам, на которых в основном продавали мясо и сало, привозилась рыба: осетрина, стерлядь, нельма. Имелось в продаже и масло, семя конопляное, льняное. Город в то время являлся важнейшим перевалочным центром продовольственного снабжения промышленного Урала, ведь продаваемый здесь товар шёл на заводы и крупные города. Хорошо продавались и изделия местных мастеров: корзины, короба, бочки, верёвки и даже кареты.

Ярмарки и торжки давали хорошие обороты, но Акулина слыхала, как бранился отец на то, что некоторые местные крестьяне, да и жители города, участвующие в них в качестве продавцов, оставляли после себя свалки, состоящие из требухи, обрези и гнилых кусков мяса. Он боялся, что они, разлагаясь, могут заразить домашний скот. Отец даже предложил настоятелю монастыря перенести Николаевскую ярмарку в другое, более просторное место и добился своего, чем безмерно гордился. Он вообще любил этот городишко, больше напоминающий большое село, хотя на тот момент в нем уже было шестнадцать кабаков, харчевен и портерных, и жили здесь мировой судья, судебный следователь, становой пристав, волостной старшина, писарь, сельский староста и урядник с сотскими. В другой раз девочка обязательно бы поглазела на товар, но волнение перед тем, что должно было произойти, гнало её вперёд. После литургии ей предстояло принять участие в крестном ходе, а народа по случаю базарного дня вокруг было очень много, а это значит, что и зевак будет не меньше — такое событие в городе грех пропустить.

Мало кто учил девочек в те времена. Участь их была определена с детства: быть матерью, хорошей послушной хозяйкой сначала в хозяйстве родителей, затем в семье мужа. Поэтому уже в пять лет девочку старались приучить к веретену; вначале доверяли только «сучить», с шести лет сажали за прялку. К десяти годам она уже умела шить и жать, водилась с младшими братьями и сёстрами, домовничала во время страды. К четырнадцати годам будущая мать уже ткала на кроснах, проворно жала и косила, умела вышивать, вымачивать холсты, шить рубахи. Она доила коров, ухаживала за скотом.

К семнадцати-восемнадцати годам девушка становилась полноправной работницей в доме, выполняла все работы на поле, знала все сорта холста, шитьё одежды. Но примечательно, что готовить её особо не учили — особливо, варить и печь в своем доме, — ведь она не должна нести традиции своей семьи в дом мужа, а получить их от будущей свекрови. И конечно, ни о каком обучении в школе не могло и быть речи.

Но Акулине повезло, ведь о судьбе крестьянских девочек задумалась Павла Асафовна Черемухина, которая открыла в Далматово женское училище и стала в нём первой учительницей. Она была женой священника Николаевской церкви, уговорив мужа стать в нём законоучителем. Павла Асафовна долго искала подходящее помещение, пока отец Акулины не отдал на благое дело пустовавший без дела дом. Он очень любил свою умненькую дочь, которая помогала ему в торговых делах. Понимая, что за образованием будущее, он не колеблясь отправил её учиться. Перед этим он долго и дотошно выспрашивал у учительницы, чем же конкретно они будут заниматься в училище, и успокоился, узнав, что в нём помимо чтения, письма, закона Божьего, священной истории, катехизиса будет ещё и рукоделие: шитьё крестом, вязание чулок и кружев, плетение кружев и вышивание по канве.

Сегодня, оставив лавку на помощника, отец быстро смахнул слезу с бородатой щеки и посмотрел на девочек: выстроившись по две в ряд, они шагали к училищному дому. Жена, стоящая рядом с ним, незаметно пожала ему руку и улыбнулась раскрасневшейся Акулине. Многие в городе осудили стремление её мужа начать обучение дочери. Мальчиков учили абы как, многие пропускали занятия, а тут девчонки — им бы замуж да деток побольше родить, а не это вот всё. Если бы не муж, лично она никогда бы не разрешила дочери учиться, ведь считала учёбу пустой тратой времени.

— Идём, Фрося, молебен сейчас начнётся, — отвлек её от мыслей муж, прокладывая им дорогу в толпе зевак.

Продолжение следует

Грибы ( опята) кладу в кастрюлю, заливаю водой и отвариваю. Как закипят, кладу соль, так, чтобы она хорошо чувствовалась. Кипят на медленном огне минут 35-40 ( нежные грибы делаю 20 мин), снимаю, промываю холодной водой.

Варю маринад:

На 1 литр воды, 8 столовых ложек 9 % уксуса,  1.5- 2 столовых ложки ( с верхом) сахара, 1 столовая ложка ( с верхом) соли, 1 лавровый лист, 4 горошины душистого перца, 4 горошины горького перца, 3 гвоздички( обязательно, но не больше).

Как маринад закипит, добавляю  в кастрюлю промытые (обязательно ) грибы, оставляю кипеть на 15-20 минут. Разливаю грибы  в стерилизованные банки прямо горячие, кипящие,  вместе с маринадом. Закатываю крышками.

Очень вкусные маринованные грибы получаются. Сколько бы не делала каждый год, все мало) А зимой, да с картошечкой, да с рюмочкой водочки- премилое дело ( насчет последнего шучу)

Всем традиционно привет от Сани (муж) и хороших выходных!

Надежда Григорьевна устало потёрла глаза, от долгого сидения за компьютером они начали слезиться. Подготовка к урокам занимала много времени. Чтобы заработать побольше, пришлось нахватать часов, взять смежные предметы, потому что педагогов в школе не хватало. Помимо любимой физики и информатики приходилось вести уроки химии, отвечать за школьный электронный журнал и сайт и выполнять кучу других обязанностей, далёких от того, чему её учили в институте. Дочь Лиза спала в своей комнате, муж смотрел какой-то фильм — в наушниках, чтобы не мешать ей думать. Время перевалило за полночь, и спать хотелось неимоверно, поэтому женщина решительно щёлкнула мышкой, выключая компьютер.

— Андрей, идём спать, — тихо, чтобы не разбудить дочь, позвала она мужа. — Встану пораньше утром и всё доделаю, голова уже ничего не соображает! — пожаловалась она, расстилая постельное бельё на диване.

Их небольшая двухкомнатная квартира с крошечной кухней находилась на втором этаже типичной хрущёвки, каких понастроили немерено по всей стране и даже в сёлах. Село Язовка, куда они приехали работать сразу после института, расположилось вокруг большого озера и имело все атрибуты современной деревни: большую среднюю школу, детский сад, новенький Дом культуры, почту, отделение зелёного банка, несколько магазинов и асфальт по главной улице. Как ни странно, но работы здесь тоже хватало, и Андрей, помучавшись в школе год, ушёл, как говорится, на вольные хлеба — зарабатывать деньги на вахтах. Вскоре супруги переманили в Язовку своих родственников, перевезли мать и начали потихоньку строить свой дом на берегу озера. Дочь радовала хорошими оценками, мать Надежды, купившая для себя в селе отдельный домик, с нравоучениями не лезла, и жизнь их текла неспешно, то взбуривая, как горная река на камнях, то тихо шелестя озёрной спокойной волной, как жизни тысячи простых, обычных людей.

Утром Андрей, не завтракая, убежал по делам. Надежда Григорьевна, спешно собираясь в школу, чертыхалась про себя — в общем учительском чате с раннего утра уже шла бурная переписка.

— Мам, — позвала её двенадцатилетняя дочь, — ты меня сегодня не жди, я после уроков сразу в клуб, на танцы.

В свободное от учёбы время девочка активно занималась в кружках при местном Доме культуры.

— Это даже хорошо. После седьмого урока педсовет, и одному богу известно, сколько он продлится. Если Тамара Петровна опять начнёт задавать директору нелепые вопросы, то мы просидим не один час, — ответила ей мать, спешно бросая в свою сумку флешку и ученические тетради. — Если придёшь раньше меня, в холодильнике плов, не ешь его холодным, обязательно разогрей! И покорми папу, ты же знаешь, он вечно ничего не может найти в холодильнике!

— Похоже, кто-то его разбаловал, — ответила матери Лиза. — Но, если что, поем у бабушки, мы ещё вчера договорились, что я к ней зайду.

— Отлично! Ты со мной?

— Нет, меня Алина ждёт, мы в школу с ней пойдём.

— Ну всё, я побежала, не опаздывай, там увидимся!

Надежда Григорьевна махнула дочери рукой и выскочила в пахнущий кошками подъезд.

«Скорее бы переехать в свой дом», — подумала она, толкнув тяжёлую подъездную дверь. Сентябрь в этом году был хорош: сухой, тёплый, с яркими листьями и всё ещё цветущими цветами, тонкими паутинками, покрытыми росой, и трелями птиц поутру.

— Доброе утро, — поздоровалась она с соседкой — маленькой, высохшей от старости, бывшей учительницей, одиноко живущей на первом этаже. Каждое утро она неизменно, шаркая немощными, больными ногами, шагала к колхозной конторе, чтобы купить литр свежего молока. Его продавали очень рано и привозили совсем немного, поэтому людям приходилось заранее занимать очередь.

— И тебе доброе утро, Наденька. На работу? — задала она традиционный вопрос, прижимая к груди банку с молоком.

— Как вы себя чувствуете сегодня, Антонина Ивановна? — спросила Надежда Григорьевна, игнорируя вопрос соседки.

— Как восьмидесяти пятилетняя старуха, Надюша, то тут болит, то там стрельнёт. Всё к единому идёт — возраст, что с него взять?

— Ну-ну, — ободряюще улыбнулась Надежда Григорьевна. — Вы у нас ещё бодрячком. Я забегу к вам после работы, если педсовет не затянется. Может, вам что-нибудь купить нужно?

— Всего полно, деточка, а ты беги, не смею задерживать, тебя дети ждут! — попрощалась с ней старушка и долго смотрела ей вслед, пока Надежда Григорьевна не скрылась за церковью, стоящей в центре села.

«Почему так получается? — думала про себя Надежда Григорьевна, спеша на работу. — Человек всего себя отдавал школе, дневал здесь и ночевал, любил детей и свой предмет, учил светлому, доброму, вечному, а в старости стал никому не нужен. Своих детей у неё нет, иные бывшие ученики даже не здороваются, а коллеги, занятые круговоротом собственных дел, и не вспоминают вовсе. Так, для приличия пригласят раз в год в школу, на День учителя, да открытку в лучшем случае отправят на 8 марта. А ведь женщина жила школой, заботами о других, и в итоге осталась не удел! Может, и не стоит так убиваться с чужими детьми? Давать потихоньку знания тем, кому это надо, а остальным рисовать троечку, да и дело с концом?»

Она кивала головой, отвечая на приветствия спешащих учеников, и какое-то неприятное чувство тревоги прочно угнездилось в ней, мешая радоваться яркому солнечному утру.

Педагогический совет и впрямь подзатянулся. Сначала долго и нудно вещала директриса, демонстрируя в презентации бесконечные таблицы и цифры, потом к ней присоединилась завуч, метая громы и молнии на головы уставших педагогов, а после на сцене появилась неугомонная Тамара Петровна, учитель русского языка и литературы, решившая немедленно, прямо тут, выяснить вопрос о том, куда исчезают школьные лыжи.

«Боже, ну какие лыжи в сентябре?» — простонала про себя Надя, чувствуя, как расползается по ней головная боль, прозванивает больные точки организма: заныла шея, пудовой тяжестью налились руки, закололо в боку.

— Так вот,  — напористо говорила Тамара Петровна, — мне очень интересно, почему лыж в нашей школе становится всё меньше и меньше? Куда они исчезают? А?

Педагоги молчали, опустив головы, старались не сталкиваться взглядами с неуправляемой коллегой, присевшей на любимого конька — обличать почём зря всех и вся. Лишь молодой, работающий второй год учитель физкультуры пытался ей робко возражать, объясняя, что лыжи имеют свойство ломаться, тем более, что им исполнилось уже сто лет в обед.

— Правильный вопрос задаёте, Тамара Петровна, — поддержала её директор. — Это к той теме, что вы, коллеги, совсем не бережёте школьное имущество! А ведь каждый из вас является заведующим кабинетом и обязан следить за его сохранностью!

Ободрённая поддержкой начальства, Тамара Петровна раздулась от гордости и хотела было добавить к речи директора ещё что-то, но не выдержал всегда спокойный историк, Павел Александрович:

— Вы бы, Тамара Петровна, за своим кабинетным имуществом лучше смотрели, чем чужие лыжи считать! Между прочим, наши дети Пушкину, вернее, его портрету над доской, мобильный пририсовали и надели на него бандану. Чехову набили тату, а на носу Маяковского появилась огромная бородавка! Цветаева у вас с усами, а Шевченко в скафандре, между прочим!

Кто-то из коллег не выдержал и хихикнул, Тамара Петровна, оглядев ряды коллег, раздула ноздри, готовясь к ответному удару, но директриса ловко прекратила прения и распустила всех по домам.

— Здорово вы её, Павел Александрович, приложили! — восхищенно сказала Надя, переобуваясь в учительской раздевалке. — А не то сидеть бы нам всем тут ещё несколько часов!

— Не люблю терять время, — ответил ей историк, надевая на себя ветровку. — Что толку переливать из пустого в порожнее? Лыжи от старости прямо в руках разваливаются, а крайним решили сделать физрука — несправедливо! До завтра, Надежда Григорьевна, — попрощался он.

— До завтра, — ответила она и поспешила вслед за ним из школы.

Поначалу она пробежалась по магазинам, придумав по дороге домой, что приготовит на ужин. Не удержалась и купила для соседки двести граммов её любимых шоколадных конфет, не забыла и про дочь — маленькая шоколадка спряталась в бездонной сумке Надежды Григорьевны. Перед тем, как пойти домой, забежала к матери — та ещё утром жаловалась на своё здоровье.

— Мам, ты как? — спросила она сразу у порога, скидывая туфли.

— Твоими молитвами, — мать снова была не в настроении. В Язовке у неё не было друзей. Переехав из родной, опустевшей деревни, она так и не смогла здесь прижиться. Надя пыталась ей помочь, приглашала на концерты в клуб, записала в сельскую библиотеку, но замкнутая Лариса Сергеевна не находила здесь места.

— И всё-таки я спрошу ещё раз, как ты себя чувствуешь? — спросила Надя, выгружая на стол покупки из магазина.

— Голова болит, — нехотя призналась мать.

— Ты знаешь, у меня тоже! И многие коллеги сегодня тоже жаловались на головную боль! Говорят, что это из-за магнитных бурь, нынче солнечная активность бьёт все рекорды!

— Ах, оставь эти разъяснения своим ученикам, я не верю, что солнце способно так сильно влиять на человека! Просто мне нужно к врачу!

— Мам, мы были у терапевта на прошлой неделе, он сказал, что тебя хоть сейчас в космос отправляй!

— Да что он может знать, этот терапевт? Мне нужно к узким специалистам, запиши там меня куда-нибудь!

— Хорошо, — согласилась Надя. — Лиза заходила?

— Была, притащила какого-то котёнка, они с ребятами нашли его за клубом.

— Ясно, значит дома меня ждёт ещё и котёнок, — вздохнула Надежда Григорьевна, внезапно почувствовав, как ослабли от усталости ноги.

— Да щас, — фыркнула мать, — разве вам можно доверить ребёнка? Вон он в коробке спит, налопался и дрыхнет, блохастик.

— Как назвала? — облегчённо выдохнула дочь. Похоже, у матери появится друг.

— Муркой будет. Судя по всему, это кошка.

— Ну раз у тебя всё хорошо я, пожалуй, пойду, — Надежда враз засобиралась домой, не забывая, что обещала после работы зайти ещё и к соседке.

Антонина Ивановна уютно расположилась в большом и мягком кресле, с увлечением следя за действиями приглашённых гостей одного скандального шоу на федеральном канале. Дверь в её квартиру никогда не закрывалась — воров старушка не боялась, говорила, что брать у неё нечего, а просто так, как говорится, поболтать, к ней иногда заходили, вот она и ждала.

К приходу Нади она приготовилась, на плите стоял горячий чайник, в маленьком заварничке настаивался хороший чёрный чай, который очень любила пить гостья, особенно без сахара, но с молоком. Собственно, ради гостьи и ходила Антонина Ивановна рано утром в местную столовую, где продавали молоко крестьянского хозяйства — не сомневалась, что соседка обязательно забежит к ней в гости после работы.

— Знаю, что непотребство, — начала оправдываться хозяйка за своё увлечение передачей, — но смотрю, оторваться не могу! Это как же нужно себя не любить, чтобы трясти грязным бельём на всю страну? — всплескивала она маленькими ручками, спешно выключая телевизор.

— Так им за участие деньги платят, — устало отвечала Надя, сразу проходя на маленькую кухоньку, чтобы выложить покупки.

Изо дня в день они проводили один и тот же ритуал: гостья усаживалась у стола, Антонина Ивановна наливала ей и себе чай, добавляла молоко, и они молча пили, каждая думая о своём. Крошечная квартира старушки состояла из комнаты и кухни. Особых вещей не было, не накопила за свою жизнь, — кровать, кресло, шкаф в углу у окна, разлапистый фикус и телевизор — вот и все её богатства. Но имелось у старушки совершенно особенное, старинное, большое зеркало прямоугольной формы в тяжёлой деревянной раме, украшенной завитушками, розами и вензелями. Такому место в богатом купеческом доме или, скажем даже, в царском дворце, но никак не в маленькой хрущёвке, где оно занимало собой целый простенок и нелепо смотрелось среди обычных вещей. Зеркало манило, притягивало, завлекало. Рассматривая в нём себя, Надя видела не уставшую женщину, а красивую, привлекательную девушку, улыбающуюся двумя симпатичными ямочками на розовых щёчках.

— Откуда оно у вас? — спросила она как-то у хозяйки, но Антонина, загадочно улыбаясь, так ничего и не ответила, лишь обмолвилась, что всему своё время.

Дома, на кухне, возле стола, недовольный Андрей жевал огурец, щедро сдобренный солью, и заедал его хлебом. Надя, бросив сумку с тетрадями на стул, засуетилась, доставая из холодильника плов и быстро сооружая бутерброды, которые так любила дочь.

— Полный холодильник еды, а кусочничаешь, — попеняла она мужу, споро накрывая на стол.

— Надоела твоя работа — одна школа на уме, ты на часы-то глянь! Другие дома давно уже, а ты всё, как блудная корова, шляешься. Опять у этой полоумной соседки сидела?

— Андрей, прошу тебя, не начинай!

— А что не начинай сразу? Уходи ты со своей школы, есть же нормальная работа с нормированным графиком, отпуском и отдыхом в праздничные дни, когда тебя не выдернут в поход или на слёт, или на митинг, на который явятся только учителя! Вон рядом, в соседнем селе, например, на добывающее предприятие тебя с радостью примут. На работу привозят и увозят, обеды бесплатные, не то что в школе этой вашей — пять минут на еду, да и то на ходу. Нет же, вцепилась в педагогику, как собака в мясо, тоже мне Макаренко новый выискался! Опять на педсовете допоздна сидели? А завтра что? Родительское собрание? Школьный вечер? Олимпиада? Я тебя практически не вижу! То ты к урокам готовишься, то какие-то опросы и анкеты заполняешь, то родителям учеников до полуночи отвечаешь!

— Андрей, ну что ты на ровном месте завёлся? Садись ешь уже, всё готово! А где Лиза, не знаешь?

— Не знаю, — бункнул муж, поворачиваясь к столу. — Мне не докладывают.

Надя вздохнула — каждый вечер одно и тоже. Вот уже долгое время он уговаривает её уйти из школы. Сам он, поработав в ней всего год, никакой тоски не испытывал, нашёл себя на новом месте и был счастлив, но она вот уже одиннадцать лет не мыслила себя без своей профессии. Как не любить, когда сегодня семиклассник Женька на её вопрос о том, кого из учёных физиков он знает, показал на портрет Попова и сказал: «Этого, он к папке в гараж приходил!»

Она оставила мужа на кухне и ушла в комнату, есть совершенно не хотелось. Прилегла на диван, чтобы чуточку отдохнуть, но и этого не удалось сделать — дочь вернулась домой. Чем-то долго шуршала в прихожей, не проходя к себе, пока нетерпеливая мать не вышла к ней в коридор. Щелкнув выключателем, чтобы рассмотреть, что происходит, Надежда невольно охнула и прижала ладонь ко рту — голова дочери переливалась всеми цветами радуги.

— Лиза, что это? — спросила она и крикнула в кухонный проём: — Андрей, иди сюда!

Отец, жуя, появился в коридоре и громко присвистнул:

— Ничего себе! Ты в краске купалась сегодня?

— Мам, пап, вы ничего не понимаете! — отчаянно выкрикнула дочь. — Это сейчас модно! Называется тайное окрашивание!

— Какое же оно тайное, если твоя голова похожа на радугу? — спросил Андрей.

— Это всё Светка, я ей говорила, как красить нужно, а она перепутала! — Лиза разрыдалась, склонившись и уткнувшись в плечо матери — ростом она её догоняла и даже чуточку переросла.

— А ты, стало быть, у нас парикмахер? — не унимался отец. — И откуда же у тебя столь обширные познания в покраске волос?

— В Интернете посмотрела, — глухо ответила Лиза, всё ещё лицом прижимаясь к маме.

— Вот! Вот твоё воспитание! Полюбуйся! — сказал Андрей жене и, развернувшись, ушёл доедать свой плов.

— Мам, как я завтра в школу пойду? Морковка меня поедом съест! — простонала Лиза.

Морковкой меж собой звали ученики Тамару Петровну, красившую свои жидкие волосы в огненный морковный цвет.

— Не Морковка, — поправила дочь Надя, — а Тамара Петровна, я с ней с утра поговорю. А тебе придётся терпеть до выходных, там поедем в город, мой мастер что-нибудь придумает. Идём в комнату, расскажешь, что заставило тебя столь радикально изменить свой имидж.

Всё на самом деле оказалось до смешного просто: Лиза влюбилась и хотела поразить любимого красивым, необычным цветом волос. Улыбаясь, Надя засыпала рядом с мужем, думая о том, как быстро повзрослела её девочка, но в то же время оставалась ещё ребёнком, верящим, что причёской можно привлечь противоположный пол.

После первого урока, на перемене, в учительской разразился скандал — Тамара Петровна, увидев голову Лизы, не выдержала и выгнала девочку из кабинета. Зашедшей за журналом Надежде Григорьевне она язвительно заметила, что школа — это учебное заведение, а не слёт неформалов. Наде стоило немалых усилий, чтобы сдержаться и не ответить коллеге грубо. Глядя на её тонкие, выкрашенные красной помадой, размазавшейся по уголкам, губы, она сказала:

— Не понимаю Тамара Петровна, разве в нашей школе разрешили удалять учеников с урока? Насколько я помню, локальным актом это строжайше запрещено! Интересно, директор и завуч в курсе, что моя дочь, отличница, между прочим, провела целый урок в коридоре только потому, что педагогу не понравился цвет её волос?

— Уж будьте уверены, я сама поставлю их в известность! У нас школа, а не притон, и вам как педагогу об этом должно быть доподлинно известно! — брызжа слюной, громко говорила Тамара Петровна.

— А вы знали, что древние греки, например, думали, что после смерти рыжие люди перерождаются, причём чаще всего в вампиров? Египтяне считали рыжих невезучими и предпочитали приносить их в жертву Амону-Ра в надежде на прекращение полосы неудач. А на Руси про них говорили: «С чёрным баню не топи, с рыжим дружбу не води», — подключился к разговору Павел Александрович, сидевший за столом. Огненно-красная Тамара Петровна вспыхнула лицом, сравнявшись с цветом своих волос, и фурией вылетела из учительской, громко хлопнув дверью так, что висевший на стене портрет Сухомлинского скособочился набок.

— Спасибо, Паша! Второй раз меня выручаешь, — поблагодарила его Надя. — Как бы боком тебе не вышло — Тамара Петровна злопамятна, ты же знаешь.

— Ерунда, волков бояться — в лес не ходить! Ты мне лучше скажи, с чего вдруг тихая и послушная Лиза начала вдруг бунтовать? Ты же понимаешь, что волосы — это только начало?

— Обычная детская шалость, с подружкой неправильно развели краску, вот и получили это серо-буро-малиновое безобразие.

— Думаешь? Тогда почему твоя дочь одна с такой головой? Подружка не захотела подкраситься? Не смогла? Не разрешили? Ты подумай. Нет, Лиза у тебя замечательная, но почему именно сейчас она решилась на перемены?

— Паш, ты отличный педагог, друг, коллега, но давай со своей дочерью я сама разберусь, хорошо? — рассердилась Надежда.

— Как скажешь, — Павел Александрович примирительно поднял вверх руки. — Не заводись только, тебе сейчас на урок идти. Всё, я молчу!

Он встал из-за стола и, прихватив с собой атласы, вышел из учительской. Немного постояв и подумав, Надежда отправилась следом за ним.

Продолжение следует...