Вечная глупость и вечная тайна. Глава тридцать восьмая⁠⁠

Глава тридцать восьмая. Волнующая встреча.


В Риге было пасмурно, когда я вылез из каунасского автобуса и поволок свой ужасный чемодан по автовокзалу. Все оставшиеся фунты, литы и евро я поменял там на латы и вышло как-то мало. Остальные свои сбережения я менять не стал, но только тогда до меня дошло, что фунт ниже по курсу, чем лат, и латов у меня будет гораздо меньше, чем фунтов, и это меня сильно расстроило. Вместо того, чтобы купить электронный талон и пойти на трамвай, я поехал до дома на такси, не желая больше тащить огромный и тяжеленный чемодан, весивший больше пятидесяти килограмм. У меня в бумажнике долгое время хранился ключ от дома, потому вошел я самостоятельно. Меня встретил отец и предложил поесть омлета с капустой, который он каждый день готовил. Съел я это совсем без аппетита, говорить особенно ничего не хотелось. Я сходил в ближайший магазин и купил себе новую сим-карту, а английскую выбросил, после чего позвонил маме, которая была на работе.

Пока я жил в Англии, умер мой дед, бабушка после этого стала совсем беспомощной, жить одна она уже не могла, даже боялась выходить на улицу. Мама забрала её к нам, а в её квартиру пустила жить своего двоюродного брата, который до этого мыкался по съемным квартирам. Бабушка узнала меня с трудом, ей было за восемьдесят, но деменция сильно прогрессировала. Да и сидение дома у телевизора совсем не шло ей на пользу. Мой отец иногда бывал груб со своей тещей, которая в свое время кричала на него целыми днями, пытаясь заставить его работать. Мне было как-то совсем неприятно слышать от своей бабушки положительные отзывы о Сталине и антисемитские лозунги. Я раздраженно напомнил ей о том, что её отчим и её отец были евреями. У неё началась небольшая истерика, и потом она нажаловалась на меня моей маме, сказала, что она меня плохо воспитала, если я не почитаю генералиссимуса, не согласен с тем, что евреев надо истребить, и не мечтаю уехать в Россию.

Потом я долго говорил с мамой, пытался рассказать ей о том, что пережил в Норвегии и Англии, те детали, о которых я не смог ей написать, чтобы не волновать её зря. Отец плохо скрывал свое недовольство моим возвращением. Он сидел дома, пока мама работала на износ, готовил есть и одним глазом смотрел в телевизор, а другим в компьютер. Часто он еще предъявлял маме претензии относительно того, что она купила не совсем те продукты, которые он просил. Первым делом я пошел искать место, где самый выгодный курс для обмена фунтов на латы, а потом отправился покупать себе новый велосипед. Мне почему-то казалось, что, когда я окажусь в седле, мне сразу станет лучше.

На новом велосипеде я поехал в Текаву, созвонившись с Алишером, прихватив с собой камеру. На природе мы пили пиво, и я записывал его сумасшедшие выступления, чтобы разместить их на своем новом канале в Ю-тюбе. Мой старый канал заблокировали из-за того, что я на нем с целью повышения рейтинга разместил скачанные популярные фильмы. Я рассказал поэту о своем намерении поехать в Прейли и познакомиться там со своим сыном. Он сказал, что Вера воспитала его так, что он может убить меня, и лучше мне туда вообще не ездить. Я промолчал, но мне очень не понравились его параноидальные предположения. Однако и с Верой мне видеться совсем не хотелось, но я понимал, что этого мне не избежать и без скандала тут не обойдется. В тот вечер я сильно перебрал и еле доехал на новом велосипеде до дома.

Потом я съездил в гости к Доктору, уже на трамвае, и мы пили всю ночь. У его сожительницы с опухшим от пьянства лицом, что-то было с ногой, она не могла ходить, так же он ей нечаянно дверью отрубил одну фалангу на среднем пальце, но сам тут же все и зашил. Он одобрил мое возвращение в Латвию, сказал, что в и в Риге можно прекрасно жить и не работать и принялся рассказывать мне о том, как он забирает просроченные продукты из всех магазинов в округе, как поздней весной можно собирать и продавать ландыши, а потом ягоды и грибы до поздней осени. Впрочем, деньги ему нужны были в основном на выпивку и табак, за квартиру платила его мама, и основные продукты питания покупала тоже она. Компьютер у него давно сломался, и он не печалился по этому поводу, зато не надо было платить за интернет. В квартире был кошмарный бардак, там давно никто не убирался и валялось много всяких вещей, которые были явно найдены на свалке.

После этого визита я впал в какое-то оцепенение, я был поражен тем, насколько опустился Доктор, уехавший из Германии от состоятельной жены, не принявший немецкое гражданство со всеми его социальными гарантиями. Он говорил только о том пиве, от которого желудок болит не так сильно, с дотошностью медика, он рассказывал о том, как бороться с похмельем. Его не интересовало ничего, кроме алкоголя и табака, на нем было одето черт знает что и его это совершенно не волновало. Мне стало страшно, что я от тоски по Норвегии тоже сопьюсь, что тоже не смогу уже работать в Латвии.

После визита к Доктору я очень долго лежал завернутый в свой любимый спальный мешок на своем любимом матрасе в углу комнаты. Вставать и куда-то идти совсем не хотелось, и неизвестно, сколько бы я так провалялся, если бы не случилось самое настоящее чудо. В дверь кто-то постучался, открывать пошел отец, какая-то женщина ему что-то говорила, я не мог разобрать что. А потом он дал мне номер телефона инспектора органов опеки и передал мне, что Вера находится на принудительном лечении в психиатрической больнице, а её дети в кризисном центре. Я не вполне себе представлял, что такое кризисный центр, и сколько у неё детей, кроме Павлика.

Я сразу позвонил инспектору и спросил, когда я могу приехать и забрать сына из кризисного центра. Но все оказалось не так просто, мне сказали, что ребенка надо подготовить к встрече со мной, сказали и о том, что Веру скоро выпишут, а Павлика и его сестру уже забрал из кризисного центра её гражданский муж, который вернулся из командировки. Инспектор сказала, что с Верой у неё проблемы уже не в первый раз, что всему виной её шизофрения, и любовь к алкоголю. Я спросил, почему её мама не помогла ей в трудной ситуации, и она мне сказала, что не её маму тоже положиться невозможно, что за порядком в доме более или менее следит её гражданский муж, но и тот иногда злоупотребляет алкоголем и часто в командировках. В конце разговора она меня попросила перезвонить ей через три дня.

Во время второго звонка инспектор назначила мне встречу с Павликом у себя в кабинете, сказала, что Вера уже здорова. Я был огорчен тем, что сына передавать мне пока никто не собирается, что её называют выздоровевшей, и свидание с сыном будет происходить в её присутствии. То, на что я не мог пойти много лет само пошло на меня. Первое свидание, конечно, будет при инспекторе, но как потом, сохранить свое лицо при ребенке, фактически общаясь с алкоголичкой, больной шизофренией? Мне вспомнилась та инспекторша, которая на суде утверждала, что в доме у Веры идеальные условия для жизни ребенка и достаток. Когда я позвонил в первый раз инспекторша долго жаловалась мне на Веру и на её маму, а теперь, она уже была ей как бы довольна.

И снова, после десятилетнего перерыва я сел на автобус Рига – Прейли. Латвия совсем не изменилась за время моего отсутствия, мне даже не интересно было смотреть в окно на хорошо знакомую дорогу. Однако на окраине Прейли все-таки выстроили огромный торговый центр. Покупать заранее подарки для сына я не хотел, но мама положила мне в рюкзак фонарик и большую дорогую шоколадку. Автобус прибыл раньше времени, полчаса надо было где-то болтаться, и я пошел гулять по городу. Руины дворца так и стояли загаженными, никому не хотелось их реставрировать. Правда в речке, в том месте, где она широко разлилась перед плотиной бил фонтан. Парк был такой же дикий, как и прежде. Я вернулся в центр, и принялся искать здание за костелом.

- Сюда иди! – раздался крик где-то у здания за костелом.

Кричал это мужчина, но я сразу понял, что этот приказ относится ко мне, хотя я и был на почтительном расстоянии. Боковым зрением я увидел, что у дверей того здания стоял мужчина с пацаном. Сразу, такое хамское обращение! А что будет дальше? Я просто не смог себя заставить пойти на этот зов. Время до начала встречи еще было, потому я, не поворачивая головы в ту сторону, где стоял мой сын со своим отчимом, направился в магазин, где купил бутылку минеральной воды. А потом уже подошел к зданию так, чтобы они не видели моего приближения, но их уже не было у входа. Я поднялся на второй этаж, постучался в кабинет и вошел внутрь.

Инспектор представила меня Павлику, который смотрел на меня как-то испугано, отчим строго сказал ему, что при знакомстве надо подавать руку. И тут мне как-то стало неприятно, что мальчику этот невоспитанный человек навязывает свои правила. Руку не подать при знакомстве – это не прилично, а кричать незнакомому человеку чтобы он шел к ноге, как собаке, это прилично? Я спокойно сказал, что если он не хочет, то пусть лучше не подает мне руку, это вполне нормально. Павел все-таки встал и подал мне руку, и тут только я заметил, насколько он похож на свою мать внешне, только глаза были совсем другие. В отличии от неё он смотрел на мир доброжелательно и спокойно. И тут инспектор начала расспрашивать Виталия, где же его Вера, и он сказал, что их дочка приболела, и она с ней осталась дома. После переброски несколькими ничего не значащими фразами, инспектор попросила Виталия и Павлика выйти и подождать меня снаружи.

Наедине она спросила меня, собираюсь ли я уезжать обратно в Англию. Я ответил, что намерен далее жить в Риге и еще раз сказал о своей готовности забрать сына себе. Она признала, что в столице, конечно, у ребенка будет больше возможностей, но перед тем, как взять его себе, я должен установить с ним контакт, чтобы в первую очередь Павел захотел переселиться ко мне. И снова она начала говорить о том, как с Верой тяжело работать, а потом пожелала мне удачи в установлении контакта с ребенком.

У входа Виталий подал мне руку, сказал, что общаться с сыном мне будет лучше в парке на скамейке, а он пока побудет на почтительном расстоянии, чтобы Павлик не боялся. И пошли мы в парк, мне был трудно говорить о погоде и всякой ерунде, пока мы дошли до скамейки. Я нервничал так же, как перед прямым эфиром на радио, лихорадочно думал, о чем мне говорить с сыном, чтобы ему не стало скучно, о чем его спрашивать стоит, а о чем нет, как ответить на его возможные вопросы корректнее. Нервозность прошла, когда мы остались наедине, и я запел, словно тетерев на току о своих приключениях и путешествиях, стараясь говорить с юмором о своих неудачах.

Потом я подарил ему фонарик и шоколадку, но он не очень обрадовался подаркам. И тут я принялся осторожно расспрашивать его о том, какие игрушки ему больше нравятся. Оказалось, что он, как и я любил конструкторы, только в отличии от меня он играет только в конструкторы от Лего. Мне осталось только похвалить его за принципиальность и дать денег на новый конструктор. Оказалось, что у него есть свой телефон, и мы обменялись номерами. Я сказал, что примчусь сразу, как только он меня позовет и сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.

О том, что с ним произошло ранее я его спрашивать не стал, но он сам начал рассказывать о том, что в кризисном центре, когда он там был, было много детей и жить там ему вполне понравилось. Из-за этих его слов мне стало очень больно, насколько же ему дома было плохо, если в кризисном центре стало хорошо! А потом еще он начал рассказывать о различной социальной помощи для малоимущих. Он знал, даже сколько киловатт полагается малоимущим бесплатно. Потом он сказал, что бывал в Риге у своей тёти, конечно, я тут же пригласил его к себе в гости, упомянул, что живу я не очень далеко от моря. Он сказал, что не очень любит море, я признался ему, что тоже не люблю купаться в море из-за песка, который всюду липнет, и еще там мелко и ветрено. Когда я достал свою трубку и попытался её закурить, Павел попросил меня этого не делать, потому что он очень не любит, табачный дым. Я, конечно, сразу спрятал трубку в карман и обещал никогда не курить в его присутствии.

Беседа шла легко и непринужденно, и доставляла мне большое удовольствие, в тот момент я был счастлив и мог смеяться над всем тем, плохим, что я пережил ранее. В будущее тогда я тоже смотрел с оптимизмом, мне казалось, что для того, чтобы увидеть на лице сына радостную улыбку, я многое смогу перенести с легкостью. Я сказал ему, что уезжать из Латвии больше никуда не буду, чтобы быть рядом с ним, что найду какую-нибудь работу и буду приезжать в Прейли каждые выходные, если он, конечно, этого захочет, и к моей радости, он сказал, что будет меня ждать на следующих выходных. Как-то незаметно пролетели четыре часа моего пребывания в Прейли, надо было идти на вечерний автобус до Риги.

Обратно я ехал счастливый, каким давно не был. То, что так долго мучило меня, наконец начало постепенно уходить. Мне повезло в том плане, что я ничего от сына не ждал, не требовал, не хотел, я просто с легкостью принимал его таким, какой он есть. Конечно, мне очень захотелось купить ему какую-нибудь приличную одежду, а то одет он был явно в магазине ношеной одежды и не по размеру, хотелось накормить его деликатесами, но я понимал, что все это может ему просто не понравится и мне следует в первую очередь учитывать его вкусы и желания.

Надо было срочно куда-то устроиться на работу, но к решению этой задачи я подошел очень легкомысленно. Подруга моей мамы дала ей номер телефона заведующей небольшого супермаркета «Максима» у нас, на Красной Двине, где требовался грузчик, причем срочно. Мама сказала, что у этой подруги знакомые работают в Максиме и каждый день носят домой бесплатные продукты, питаются на работе бесплатно, неплохо получают и особо не напрягаются. Я даже не просматривал никаких объявлений о работе в интернете, не ходил в государственное агентство занятости, а срочно позвонил этой заведующей и через полчаса уже беседовал с ней в её кабинете.

Работать меня взяли не совсем грузчиком, я должен был помогать грузчику, а сам работал в отделе пива, напитков, чипсов орехов с сухофруктами и сушеной рыбы. Был май месяц, становилось тепло, и людей часто мучила жажда, потому товары в моем отделе исчезали с полок гораздо быстрее, чем в других отделах. Работать я должен был по восемь часов в день пять дней в неделю. Выходные у меня были в четверг и в воскресенье. Заведующая сказала, что рабочий день у меня считается законченным только тогда, когда старшая смены убедится, что полки в моем отделе максимально заполнены. Товары надо было не просто ставить на полки, надо было, чтобы сначала стояли более старые товары, чтобы в первую очередь покупатели брали то, у чего был наименьший срок годности. Разумеется, надо было следить, чтобы не полке не было товаров, у которых срок годности кончился. А потом, когда я начал более или менее справляться, мне велели еще и мыть полки, на которых особенно от напитков в металлических банках оставались серые следы.

Наконец настало воскресенье, и я, как на крыльях, помчался в Прейли, где уже встретился с Павликом один на один, и мы целый день гуляли по городу, и рассказывали друг другу о своей жизни. Я завел его в магазин и купил ему конструктор, который он выбрал. Я боялся, что он попросит какой-то дорогой, но он выбрал один из самых дешевых. В выборе напитков он был так же скромен, но привередлив, не хотел пить что попало. За обедом в кафе он заказал сосиски с макаронами и совсем не притронулся к салату, который тоже лежал в тарелке, он вообще не любил фрукты и овощи.

Прозвучал и тот вопрос, которого я ждал со страхом, вопрос о том, почему я не приехал к нему раньше. Я не мог не ответить, не мог что-то соврать, перевести разговор на другую тему. Я ответил, что мы с его мамой часто ссорились и дрались, и потому я не мог больше с ней видеться. Он молча это выслушал и рассказал мне о том, что обо мне думает его бабушка. Она ему сказала, что отец, который только пятьдесят лат в месяц платит, это никакой не отец. Тут я тоже признался ему в том, что были моменты, когда у меня и этих пятидесяти лат в месяц не находилось, и тогда их выплачивала моя мама.

И снова началась трудная рабочая неделя, мимо меня на работе мелькали знакомые лица, некоторые из них узнавали меня, здоровались, удивлялись тому, как я докатился до работы грузчика в магазине. Мой одноклассник Лёха предложил мне выпить пива вечерком. Он собирался уехать к сестре в Ирландию, которая работает там супервайзером на пищевой фабрике и обещала устроить и его, и его жену. Правда, у Лёхи был паспорт негражданина, и латышский он учить, чтобы сдать экзамен на гражданство, он не собирался. Я, как мог, рассказал ему о трудностях жизни в Англии, с которыми я столкнулся, рассказал ему и о том, как сам съездил в Ирландию к сестре. Я признался ему в том, что, вероятно, до конца жизни буду тосковать по Норвегии, и в ближайшие лет десять точно не смогу туда вернуться. Он не особенно понял, что значит десть лет не видеть сына, а потом познакомиться с ним и постепенно начать узнавать о его нелегкой жизни. Он вообще не понял, зачем я вернулся в Латвию. Мне как-то стало скучно с ним, и я, сославшись на то, что мне завтра рано на работу, я пошел домой.

А на работе я начал задерживаться все дольше и дольше. Дело было в том, что товаров для моего отдела заведующая стала заказывать все больше и больше. Из машины контейнеры с товарами надо было закатывать прямо в торговый зал, потому что складских помещений в магазине было очень мало, и они были переполнены. Товар надо было разгружать сразу на полки, и лишь то, что на них не влезало, я должен был складывать где-то в подсобке или проходах. Заведующая придумала еще и увеличить ассортимент, это значило, что на тех же полках надо было разместить по планограмме больше видов товаров, следовательно товаров каждого вида меньше помещалось на полке. В связи с этим мне приходилось чаще выставлять на полки товары, больше беготни, больше возни, больше нервотрепки.

Времени, чтобы выйти покурить у меня практически не было, как и практически некогда было съесть бесплатный обед, который почему-то готовили уборщицы. А после того, как я увидел из чего готовится этот обед, есть его я больше не хотел, туда шли просроченные продукты, подгнившие овощи и фрукты и много-много всяких приправ. Охранники умудрялись съедать по две порции этой адской баланды. Некоторые молодые продавщицы спрашивали у меня, неужели я собираюсь долго работать в этом магазине. Грузчик в одной смене, как-то после работы предложил выпить по пиву в забегаловке неподалеку, расспрашивал про Англию, предупредил, что больших денег заведующая мне не заплатит, что перерабатываю я бесплатно и получу где-то сто восемьдесят лат на руки. Мужик он был зловредный, иногда мог загулять, но отчаянно подлизывался к заведующей, и она ему все это прощала. Я тогда совершенно не понял, зачем ему было предупреждать меня о том, что меня кинут на деньги.

Когда у меня был выходной в четверг, заведующая позвонила мне после обеда и попросила зайти на работу. Когда я пришел, она молча указала мне на пустые полки, и я, как какой-то раб пошел переодеваться и работать. В то воскресенье я не поехал в Прейли, а провалялся целый день дома, только позвонил Павлику и обещал приехать на следующей неделе. А в понедельник мне сказали, что я обязан помочь грузчику в других отделах. Грузчик помогал продавцам во всех отделах, кроме моего, самого трудного, а тут еще выяснилось, что я должен помогать ему. Меня даже заперли в морозильнике и не выпускали, пока я не разложил там все по полкам. Замерз я тогда основательно, но в отместку объелся творожных сырков.

Вскоре на меня очень сильно публично наорала начальница склада. В воскресенье куда-то исчез ящик чипсов из подсобки, мне велели его срочно найти. Я потратил около часа драгоценного времени на поиск, но найти эти чипсы я не смог. После того, как эта полная женщина поорала на меня матом минут десять, я отправился работать, а чипсы были благополучно списаны и на этом инцидент был исчерпан. А через неделю, когда я помогал грузчику на складе, где лежали товары из других отделов, я нашел этот ящик чипсов. Кто его туда унес и зачем задвинул другими ящиками я понятия не имел. И снова на меня минут десять вопила заслуженная работница торговли, поработавшая еще при советской власти. В итоге чипсы эти разобрали по домам те, кто был на хорошем счету у заведующей.

Работа была не особенно физически тяжелой, но постоянные покрикивания и ощущение постоянного опоздания жутко нервировали меня и выматывали. По утрам у меня жутко болели ноги, а ладони вообще опухли и пальцы стали плохо действовать, но я и не думал сдаваться и писать заявление об увольнении. Я надеялся на то, что со временем меня перестанут прессовать, но заведующая придумывала для меня все новые и новые задания и обязанности, и постоянно упрекала в нерасторопности. Одна молодая продавщица, работавшая с овощами и фруктами, как-то между прочим сказала мне, что на моем месте большинство дольше недели не держится, просто исчезают и все. Она иногда заговаривала со мной и угощала каким-то фруктом. Только после этого я как-то начал сомневаться в том, что у меня получится зацепиться в том магазине.

А потом случился еще один скандал. Я вовремя заметил, что у нескольких упаковок с орехами закончился срок годности и принес их заведующей, а она поздравила меня с удачной покупкой этих орехов по розничной стоимости без всяких скидок. Я твердо сказал, что не намерен платить за эти орехи потому, что сделал все правильно, как она мне сказала. И тут она прочла мне лекцию о том, что надо делать, если видишь, что срок годности у товара скоро кончится, а вероятности его покупки нет. Оказалось, что нужно было такие товары вносить в список и с этим списком ходить к ней или начальнице склада и просить, чтобы они их уценили и они были вовремя проданы. Я спокойно сказал, что слышу об этом впервые, и потому если у меня из зарплаты вычтут за это деньги, то я напишу заявление об увольнении и пожалуюсь в трудовую инспекцию. Это её как-то успокоило, дело было замято, орехи несколько дней валялись у неё на столе, а потом были отданы поставщику.

Во время очередного визита в Прейли, Павел долго приглашал меня зайти к нему домой, я спокойно и твердо отказывался. Мы сидели на скамейке в его дворе, и он опять спросил меня, почему я так долго не приезжал к нему, и снова я сказал, что не в состоянии общаться с его мамой, и долгое время думал, что он меня ненавидит так же, как и она. И тут он сказал, что это совсем не так, что он совсем не такой, как его мама. После этого мы очень крепко обнялись и долго не хотели отпускать друг друга. Мне надо было бежать на автобус, я надвинул пониже козырек кепки на лицо, по котором лились слезы. Павел тоже сидел и плакал на скамейке, потом мне позвонила Вера и сказала, что я чем-то испортил ему настроение, что он весь вечер после общения со мной был какой-то грустный, а иногда у него на глазах были слезы.

После этого разговора я понял, что контакт с сыном мне установить удалось, но что делать дальше я не знал, захочет ли он переезжать ко мне, да и куда он мог переехать, когда в квартире и так совсем не было свободного места. Как-то раз, когда я с Павликом переписывался по Скайпу, и я его начал приглашать к себе в гости, вдруг на меня посыпались разные оскорбления и ругать, через пару минут я понял, что со мной от имени сына переписывается Вера и она или сильно не в себе, или очень пьяна. Как я и предполагал, знать, что сын меня любит и жить с ним на расстоянии было очень болезненно. Я жил в постоянном страхе, что Вера с ним сделает что-то плохое, а я ничем не смогу ему помочь. В то же время злость на Веру прошла после того, как я услышал о том, что ей официально диагностировали шизофрению, я не знал тогда, толком что это такое, но понимал, что эта болезнь, что из-за этой болезни она ведет себя неадекватно и винить её в этом бесполезно, как бесполезно винить безногого в том, что у него нет ног.

А на работе меня загружали все больше и больше, я почти каждый день работал с раннего утра и до закрытия магазина, и от меня требовали, чтобы я выходил не только в четверг, но и в воскресенье. За месяц я наработал больше двухсот пятидесяти часов и наивно полагал, что все переработки мне оплатят. Приближался праздник Лиго, люди покупали все больше пива, и работы у меня было невпроворот. Мама была недовольна тем, как я выгляжу, её подруга сказала, что я должен как-то подлизаться к заведующей и тогда все наладится и начну я приносить домой каждый день сумки с бесплатными продуктами и работать, не напрягаясь. Вскоре я нашел на стенде просроченную сушеную рыбу, но решил ничего никому об этом не говорить, а просто съел её в туалете. С тех пор, как я начал оставаться, я много чего начал есть в туалете, зная, как легко и без проблем списываются недостающие товары и где расположены камеры наблюдения, так же, когда охранников нет на месте.

Когда до Лиго оставалась неделя, я просто не смог подняться рано поутру. Мне позвонила заведующая, и я сказал, что очень плохо себя чувствую, и скорее всего пойду к врачу и открою больничный. Она начала вопить какие-то оскорбления в мой адрес, сказала, что больничный мне оплачивать ни в коем случае не будет и я буду уволен за прогул, без выплаты зарплаты, если немедленно не явлюсь на работу. Мне показалось, что это она не в серьез, что это пустые угрозы, что она так сделать просто не может, потому что это не по закону. Однако, решил немедленно пойти к врачу и открыть больничный, хоть и встать мне было и очень тяжело, хоть руки были занемевшими и опухшими, а ноги болели и подкашивались. Мне удалось пробиться семейному врачу без предварительной записи, прождав в коридоре около часа. Особенно долго она меня не расспрашивала, просто посмотрела на распухшие ладони, выглядел я совсем не очень хорошо. Я получил несколько направлений на разные обследования, диагноз мне тогда еще не поставили.

Пару дней я просто валялся, не поднимаясь, потом пошел делать назначенные мне обследования. Рентгенолог с видом знатока, сказала мне, что у меня очень серьезные проблемы с ладонями и ступнями, когда отдавала мне снимки. Я сильно перепугался, пошел со снимками к хирургу, но тот был очень старым, еле дышал, смотрел на снимки сквозь две пары очков, и ничего не мог разглядеть, судя по его невнятным возгласам. В итоге он порекомендовал мне где-то найти мазь, которой мажут суставы лошадям, где её найти он сам не знал. Пришлось идти в другую поликлинику к другому хирургу, который отправил меня к невропатологу и ревматологу. К врачам этим надо было записываться заранее и долго ждать, да и стоили эти приемы не дешево, а сказать, что со мной толком никто не мог. Ладони и ступни были уже не такими опухшими через две недели спустя, но боли и онемение никуда не ушли.

Через четырнадцать дней после того, как я открыл больничный, мне надо было отнести его работодателю, чтобы он мне его оплатил, и далее я переходил уже на больничный, который мне оплачивало государство. Я принес желтый бланк своего больничного в магазин, заведующей на месте не оказалось и мне пришлось его отдать начальнице склада, как самой старшей по званию после заведующей. Она выразила мне свое недовольство моим поведением, но я слушать её не стал, сказал, что плохо себя чувствую и ушел.

Через пару дней после того, как я занес свой желтый больничный в магазин, я получил странный конверт с логотипом Максимы, в котором лежала моя налоговая книжка и мое заявление об увольнении без моей подписи. Уже давно мне должны были перечислить зарплату, но её не было. Для меня это было просто шоком, идти в магазин и говорить с этой склочной бабой обличенной властью я не хотел. Первым делом я пошел к семейному врачу, чтобы взять справку о том, что она выдавала мне желтый больничный, заодно я взял и синий не закрытый больничный и с этими документами пошел к юристу. Мама порекомендовала мне неплохую юридическую контору, услугами которой она уже пользовалась.

В юридической конторе не оказалось того юриста, который занимался трудовыми вопросами. Однако, лучший адвокат в этой конторе спросила у меня, что случилось, увидев вероятно мой потерянный вид. Я вкратце рассказал ей о том, что произошло. Она сказала, что дело совсем простое, посмотрела, какой номер телефона у Максимы и позвонила в главный офис. Говорила она буквально несколько минут, после чего сказала, что вопрос решен, что меня завтра восстановят на работе, а если этого не произойдет, то мне нужно зайти к ней еще раз. С меня она ничего не взяла, сказала, что в Максиме слишком мало платят для того, чтобы её работники могли обращаться к юристам. И уже на следующий день на телефон пришло сообщение о том, что на мой счет перечислена сначала зарплата за прошедший месяц, а потом и больничный. А потом пришло и письмо о том, что на работе я восстановлен.

Наконец настал тот день, когда я поехал в Прейли за Павликом, чтобы привезти его погостить в Ригу. У него были летние каникулы, а у меня много свободного времени и самочувствие у меня стало более или менее удовлетворительным. Когда я приезжал к нему, он один раз выехал кататься на велосипеде, который был явно маловат для него. Я тогда сказал, что, когда он приедет в Ригу, мы пойдем искать новый велосипед для него. И нам повезло, на Латгальском рынке или барахолке, как это место называли в народе, продавался серьезный агрегат в хорошем состоянии и всего за сто лат. И мы катались по Риге, катались по лесопарку у озера, съездили на Восточное взморье. Пока я был с сыном, я забывал о своем плохом самочувствии, особенно, когда он был всем доволен. Меня поражало то, что он никогда даже не пытался проказничать, и мне совсем не в чем было его упрекнуть. Хотя огорчало то, что Павел совсем не хотел читать книжки и ходить в музеи, но это мне было легко пережить. Зато уже тогда в компьютере сын разбирался лучше, чем я.

(Продолжение в комментарии)