Некого спасать⁠⁠

Солнце неторопливо подползало к полудню, тускло просвечивая сквозь желтое марево. Иван уже забыл, когда видел настоящий цвет неба в последний раз. Когда пил воду сразу из колодца, а озера пахли по-другому. Последнюю выловленную рыбу он помнил хорошо. Ее перламутровая чешуя вспыхивала на солнце, приводя маленького Лешу в восторг. Он помогал снимать ее с крючка, внимательно слушая наставления, высунув от усердия язык, а Иван то и дело задерживал дыхание, думая, что брат вот-вот насадит на крючок палец вместо рыбы. Лешка был его единственной слабостью. Только из-за него замирало сердце, испарялось хладнокровие. Но Леша этого не знал. И не поверил бы. Его брат был неуязвим и бесстрашен, всегда спокоен. Однажды мальчик убедился в этом и с тех пор не забывал.

Иван снова поднял глаза к солнцу. Из-за окружавшей его мути, ему даже не приходилось щуриться. Нужно вернуться до темноты. До того, как и этот недосвет уйдет. Никто в здравом уме не захотел бы переходить болота, перемежающиеся с небольшими, но богатыми рыбой озерами в темноте. Особенно эти.

После долгих дождей сухие дорожки превратились в узкие тропки, и Ивану нужно было проявить всю свою осторожность, чтобы не шагнуть в болото. К ним. К тем, кто не знал, что рыбу есть было нельзя.

Иван рыбу не любил. Только ловить, чистить и жарить. Да и то нечасто. И теперь временами жалел об этом.

Он аккуратно ступал, выбирая сухие места. Обходя любую подозрительную кочку. Походный мешок с припасами значительно полегчал с тех пор, как он отправился в путь. Иван старался смотреть только под ноги, а взгляд то и дело соскальзывал в воду. Выцеплял зеленоватые лица с открытыми ртами и белыми глазами, бессмысленно и зловеще уставившиеся в небо.

Рыбу есть было нельзя. Ни бабушке, ни Алешке. Но в рыбацком поселке ее едят почти все, как ни крути. Озера ей кишели. Рыбу жарили, варили, коптили, сушили, продавали. И жили так годами. Поэтому все случившееся было просто неизбежно. Он не знал, что попало в воду и отравило всех ее обитателей. Никто не знал, и скорее всего, уже не узнает. Но ядовитой вода была наверняка. От нее пахло странно. Иван не припоминал ни одного похожего запаха, существующего в природе.

Он шел. Узнавал лица под стеклом воды. Можно было легко представить их экспонатами в музее, чтобы хоть как-то отстраниться. Чтобы не болело сердце. Несмотря на то, что однажды они едва не утащили его к себе, Иван не мог их ненавидеть. Это были его друзья и соседи, не чудовища, не злодеи. С некоторыми из них он вырос, некоторые старели, видя, как он растет. Которых он в каком-то смысле опекал. И в один момент все стали чужими. Как дядя Женя, в чей дом Иван пришел, забеспокоившись, что пару дней не видел пожилого соседа во дворе. Тот сидел за столом и ел рыбу из железного таза. Взял двух окуней в обе руки и откусывал от них по очереди. На лицо налипла чешуя, поблёскивая в такт заторможенно жующих челюстей. Рыбья требуха свисала с бороды, падала на стол.

— Дядь Жень, — тихо позвал Иван, сглотнув ком в горле.
***
Нога соскользнула с кочки. Иван засмотрелся на детское лицо совсем рядом с тропой и потерял осторожность. Людочку он помнил еще квакающим свертком, который принесли из роддома. Он водил Алешу на ее дни рождения. Теперь шестилетняя девчушка застыла в толще воды, и казалось, смотрела не в небо, а на него. И он провалился по пояс в болото. К Людочке.
***
— Дядь Жень…

Мужчина перевел на него отупевший взгляд и поднялся из-за стола. И Иван попятился. Дядя Женя, шаркая, подошел к нему, поглядел, не моргая, прямо и насквозь. Потянулся, схватил Ивана за шею и попытался засунуть полусъеденного вместе с костями окуня ему в рот, размазывая дурно пахнущую кашицу по его щекам, царапая губы рыбьим хребтом. Иван вырвался, отплевываясь.

— Вы чего, дядь Жень?!

Но дядя Женя молчал. Молчал, жевал и снова шаркал к нему. Иван выбежал, захлопнув дверь, вытирая рукавами рот. По дороге за калиткой шла баба Валя, у которой всегда была с собой ириска для Алешки, и тоже шаркала. Изо рта торчал рыбий хвост.

В тот день Иван запер в доме окна и двери и замер. Взял время подумать.
А к вечеру у бабушки тоже остекленели глаза. И, глядя на Лешу, Иван с замиранием сердца почувствовал, что думать уже поздно.
***
Детские руки схватили за штанины и потащили вниз. Иван соскользнул, вырвав пучок травы, и хлебнул ядовитой воды. Сердце пропустило удар. Замерло на короткие секунды, за которые он успел увидеть собственное лицо среди многих других в подводной усыпальнице. Промокший мешок потяжелел, облегчая Людочке работу. Иван задергал ногами, хватаясь за куски земли, пытаясь подтащить себя к близкому и надежному берегу. Но девочка вцепилась крепко, постепенно взбираясь по штанам, топила его своим весом, лезла на спину. Очередная кочка раскрошилась в пальцах. Иван снова хлебнул воды.
***
— Вань. Что с бабулей, Вань? — спрашивал Лёшка, сжавшись комочком на кровати, положив голову брату на колени. Иван гладил его, уставившись в пустоту и молчал. Бабушка сидела без движения в своем любимом углу за столом, и он понимал, что она уже не поднимется. Из безвольно открытого рта капала слюна, глаза смотрели сквозь внуков. Что-то зеленоватое и плотное скапливалось между морщинами и складками, словно густой пот. Лешу это пугало до икоты. Только под сердцем у Ивана он чувствовал себя спокойнее. Брат защитит. Брат что-нибудь придумает. Так всегда было. Когда поваленное бурей дерево перегородило дорогу, Иван без разговоров пошел его пилить и пилил дольше всех. Когда рядом с поселком заметили медведя, он молча взял ружье и пошел в лес. И когда горел дом бабы Вали, Иван первый побежал спасать из огня ее дочь. Алеша навсегда запомнил, как он вышел из клубящейся черной завесы с девушкой на руках, пока остальные тушили. Мокрая рубашка дымилась на высокой фигуре, а на лице не было страха. С тех пор Иван стал для Лёши таким же супергероем, как тот же Железный Человек или Капитан Америка из любимых фильмов. Только настоящий. Он выяснит, что с бабушкой, сделает что-нибудь и она станет прежней.

— Заболела, Леш, — проводя широкой ладонью по худенькой спине, отвечал Иван, стараясь не выдать свою растерянность.
***
Маленькие твердые пальцы больно впивались в кожу под штанами. Иван никогда так остро не ощущал свое одиночество, как во время этой безмолвной борьбы в тишине мертвых болот и озер, нарушаемой только плеском воды. В окружении лесов, молчаливых, почерневших, впитавших отраву забродившей земли, из которых исчез птичий щебет и треск веток под лисьими лапами. Среди еще незатопленных полей с гниющими тушами коров и лошадей. Застывших, словно умерли прямо на ходу, как каркасы восковых фигур. Зеленое полужидкое мясо стекло с них в траву, оголив зубастые рогатые черепа. Даже мухи брезговали кормить этим своих личинок. Впрочем, их и не было. Даже мух.Только трупы. Только безмолвие. Только статуи с разинутыми ртами под водой. Не живые. Не мертвые. Ждущие. Возможно, его. Последнего человека, ходящего по земле. Может, именно его им не хватало для завершения какого-то плана.

Людочка тянула. Карабкалась. Висла на одежде, которая тоже тянула вниз, в водяную могилу. Но у Ивана получалось продвигаться к берегу. Пусть по сантиметру, пусть на дрожащих от напряжения руках, но ближе и ближе. И по злой иронии руки отказались тащить, стоило им добраться до твердой земли. Иван погрузился с головой, чувствуя, как Людочка уцепилась за мешок и повисла на нем. Вода хлынула в нос. Небо задрожало сквозь водную рябь.
***
Поселок опустел одним днем. Иван увидел в окно шаркающую толпу, медленно и целеустремленно идущую в сторону болот. Безмолвную, загипнотизированную. Единственной, кто не шел, была Людочка. Она громко отчаянно плакала, вырывала худенькую руку из сильной папиной ладони. Падала и волоклась по земле, обдирая колени.

Иван выскочил из дома и бросился к ней. Ударил ее отца в затылок, повалив на землю, схватил Людочку поперек туловища и потащил, но никак не мог вырвать маленькое запястье из отцовской руки. Он держал намертво, словно пальцы сковало окоченение, а к Ивану уже тянулись десятки рук. Не люди больше, а настоящие зомби окружили кольцом его и кричащую, бьющуюся Людочку, пытались ухватиться за одежду, лицо, бороду, словно собирались снять с него кожу. Он отбивался одной рукой, взяв девочку под мышку, по-прежнему пытаясь забрать ее у отца. Зомби падали, но не отпускали. А потом Иван увидел Лешку, спускающегося с крыльца. Он медленно волочил ноги, приближаясь к толпе. И Иван обмяк. Людочку вырвали из рук. Кажется, она звала его по имени, а он только и мог, что смотреть на брата, вперившего в Ивана невидящий взгляд.

Иван рванулся, вывернулся из куртки, сбросив ее вместе с нападавшими, кулаками разорвал кольцо и побежал к Леше. Схватил брата под мышки и занес домой, заперев дверь. Мимо бабушки, покрывшейся слизью, теряющей человеческий облик, похожей на плавящуюся свечу. В единственную комнату, где чувствовал себя в безопасности.
***
Иван захлебывался. Тонкие ручки обвили шею. Небо заволакивало чернотой.

“Давай. Давай, ползи! Ради Лешки!” — прозвучал в голове собственный рык, и тут же Иван почувствовал, что коснулся ногами дна.

Он схватил за запястья холодные руки и вывернул. Хруст маленьких косточек прошел сквозь ладони. Он оттолкнулся от дна изо всех сил и упал грудью на берег. Пополз вперед, боясь, что снова вцепятся, снова потащат. Выкашливая воду до рвоты. Когда горло вытолкнуло последний “холостой” спазм, Иван упал лицом в пыль и бессильно ударил кулаком по земле.

— Люда, Людочка, прости. Прости, — шептал он.
***
Иван поил Алешу кипяченой водой из колодца, надеясь, что хоть раз мальчик ее проглотит. Но вода вытекала из открытого рта. Челюсть не жевала ни хлеб, ни колбасу, ни любимые ириски. Иван купал его в шампуне по три раза в день, смывая выступавшую на коже слизь. Тер детские щеки, которые он так часто целовал, и Лешка брыкался и хохотал из-за щекочущей его бороды. Пытался вернуть им румянец, но под бледной кожей все четче проступали зеленоватые сосуды. В первый день заточения Иван не закрывал в комнате окна, чтобы выветрить вонь от бесформенной кучи мяса и слизи, в которую превратилась бабушка. Подслеповатый глаз, сползший по плывущей плоти к полу, бросил на него последний взгляд, когда Иван пришел с лопатой для снега и, содрогаясь, собрал разваливающиеся куски в мешок. Он закопал ее во дворе, но горевать не мог: все его мысли занимал онемевший Лешка, запертый в комнате, пока Иван уходил в поселок. Обходил дома, некоторые – по два раза, когда ему казалось, что в первый визит он мог что-то пропустить. Вдруг кто-то остался и нуждается в помощи. Спустился в погреб, например, а выйти не может, или боится. Мальчик все так же порывался уйти. Присоединиться к остальным в мелких озерцах, между зловонными топями. На суше он умирал. Плавился. Гораздо медленнее, чем бабушка, видимо, потому что был моложе и крепче. Русые волосы, так похожие на мамины, слипались потемневшими прядями и сползали с черепа. Он оставлял за собой склизкие лужицы, когда бесцельно бродил по комнате. И все же Иван обнимал его. Прижимался ухом к впалой груди, надеясь, что внутри стукнет сердце. Но внутри Алеши царила тишина. Тишина была везде.
***
Около вечера Иван достиг поселка. Дом встретил его распахнутой дверью. Больше не было смысла ее запирать.

Он сбросил мокрый мешок на пол в кухне и повалился на стул. Его мутило. Он так устал, обходя ближайшие деревни, стуча в двери, заглядывая во дворы. Безлюдные, тихие, словно никто никогда там не жил. Такие же, как и его поселок. То же хлопанье незапертых дверей. Те же “растаявшие” козы и овцы. Мир без людей. Он никому не был нужен. Он был бесполезен. Что толку от супергероя, которому некого спасать. И казалось, не дверные петли жалобно скулят на ветру, а у него внутри ноет и плачет. От безмолвия кругом, от пустоты, от вида высохших на половицах зеленых луж.

В такой же луже Иван увидел однажды Алешу. Худенькие ножки влипли в дощатый пол, превратившись в мутное зеленоватое желе. Слизь сожрала его до острых коленок. Он повернулся к Ивану. Кожа свисала с него, будто лицо срезали с кого-то другого и надели на Лешу. В заплывших гноем глазах мелькнула жизнь. Он поднял руку, вялую, как у глубокого старика, и протянул к брату.
***
Иван поднялся, держась за стол. Снял с плиты ведро с кипяченой водой и медленно пошел к ванной. Такое тяжелое, что поднять его на бортик он смог только двумя руками. Наклонил медленно, аккуратно, пока вода не полилась из трясущегося ведра, разбавляя ту, что частично испарилась, пока его не было. Со дна на него смотрел Лешка, покрывшийся зеленоватой рябью. Ивану хотелось думать, что на него. Кожаная маска парила над лицом, двигалась вместе с водой, и иногда поворачивалась так, что в ней можно было рассмотреть родные черты.

Иван склонился над водой, чтобы поймать этот момент. Снова увидеть Лешку. Маленького, любимого. Своего. Как хотелось коснуться. Как хотелось прижать.

Сквозь горячую пелену слез Лешка протянул к нему руки. Такие ласковые. Такие сильные...

Автор: Анна Елькова
Оригинальная публикация ВК