Мизантроп: Москва Часть 2 Глава 7 КОНЕЦ⁠⁠

Добрейшего вам денёчка, господа и дамы, те немногие, кто ещё следил за мытарствами Влада, могут откупоривать детское шампанское - ваши муки окончены, как кончается сегодня и история калечного невезучего учителя физики.

А для самых упоро... Упорных, да, я хотел сказать упорных! Так вот для них я шёпотом анонсирую "сцену после титров" сиречь эпилог. Приятного чтения.

Самое начало всей истории искать тут Мизантроп: Москва

Капитан Солаев стоял у своего замызганного и измочаленного УАЗика на краю давно рухнувшей Лужнецкой эстакады и пытался перевести дух и осознать всё, что произошло тут за последние три четверти часа. Сначала приезд «специалиста по допросам» со своими людьми, который прямо заявил, что подозревает всех и каждого в измене и устроит показательную порку и пленным и самому Петру за его «неэффективность». По личному мнению Солаева, этого «специалиста» кто-то вовремя не упаковал в дом с жёлтыми стенами и мягкой их обивкой, но его мнение никого уже не интересовало, поскольку начался побег, потом изо всех щелей попёр Рой, БТР со «специалистом» рванул за убегавшими и налетел на какого-то Годзиллу, что одним плевком превратил всю боевую машину в шашлычный мангал, Солаев со своими людьми ввязались в бой с четырьмя химерами, потеряли второй БТР и часть людей из него, пока, наконец, кто-то сострунил последнюю тварь в глаз. Едва они смогли перегруппироваться у покалеченного «козлика», как тот самый Годзилла, бодро топтавший всех выживших вдруг стал надуваться, словно дирижабль и прозорливый капитан скомандовал немедленное отступление, а если точнее дал единственно верную в такой ситуации команду - «Рвём когти!». И не ошибся. Через полминуты окрестности «Лужников» сотряс такой взрыв, что их, вместе с несчастным авто подняло в воздух и вышвырнуло на плиты рухнувшей эстакады, с которой они торжественно и скатились в канаву, пропустив над головой все крупные и мелкие осколки, обломки, ошмётки и горящие куски плоти.

Сейчас, спустя полчаса, его ребята смогли-таки вытащить спасший их вездеход и один из механиков, время от времени поправляющий дрожь в руках посредством браги из личной фляги капитана, давал ему ремонт. Сам капитан, устав торчать на просторе, как зуб в носу, присел на старый пустой баллон из под ацетилена или метана или хрен знает кого — цветом он всё одно был в ржавчину. Он здраво полагал, что если этот кусок металла на рванул до сих пор, при всех местных ужасах, то он уже не рванёт никогда.

Кто-то из солдат подбежал к капитану и передал настоящее сокровище, буквально оторванное от сердца — плотно забитую папироску и поднёс горящую щепочку, чтобы он мог затянуться, когда кучка земли в тридцати шагах от них зашевелилась. Все оставшиеся в живых девять бойцов и капитан вскинули оружие, целясь в зловеще пучащуюся горку. Солаев и двое бойцов мелкими шажками двинулись к ней, не сводя с кучки ни глаз ни стволов. Когда до кучки оставалось лишь восемь шагов из неё вырвалась вверх грязная ободранная скрюченная человеческая рука. Пока десять человек пытались оценить опасность этой части тела, кучка осела и друг разом пропала, ухнув в какую-то круглую дырку в земле, а из неё появилась невозможно грязная и помятая голова человека. Солаев успел ещё дать команду «Не стрелять!» прежде чем под слоем грязи и запёкшейся крови он узнал Хадрина. Лицо учителя было неописуемо, сравнимо разве что, с гримасами покойников или тяжелых инсультников. На лице соседствовали бешеная животная ярость и горькое звериное отчаяние, смешавшиеся в странную маску безразличия, сквозь которую сочились рафинированная боль и злоба. Пётр под бежал и вытянул физика из дыры, на поверку оказавшейся старым колодцем и спросил: «Есть ещё живые?», памятуя о том, сколько людей пустились в бега вместе с ним, и натолкнулся на безжизненное покачивание грязной головой. Солаев пытался расспросить Влада, узнать где остальные, быть может они живы, старательно обходя тему Даниила, чью судьбу он как раз знал. Здоровяк-легионер был выброшен гигантским монстром через них в реку и Пётр видел, как неспособный что-то сделать в переваривавшем его желе, лидер легионеров достал из безразмерного сапога спрятанную гранату и подорвал себя вместе с большой амёбой. Но Хадрин молчал и смотрел мимо людей в серое московское небо, решившее приукрасить картину резни лёгким снежком. Потом его взгляд пал ниже и гримаса на лице изменилась на оскал. Припадая на правую ногу и пошатываясь, как при штормовом ветре, он добрался до того самого баллона, на котором ранее восседал Солаев и медленно потащил его за собой, обратно к дыре. Кто-то из солдат, не очень понимая что происходит, помог ему, подхватив баллон и подтащив его к колодцу.

- Зачем он тебе? Он пустой совсем. - мягко проговорил капитан, понимая, что физик явно не в себе и приметив, наконец, тяжесть его ранений. Тот понимающее оскалился — улыбкой это назвать было нельзя — и уставился на баллон, собираясь просмотреть на нём дырку. В этот раз бойцы поняли всё быстрее Петра — когда на поверхности баллона стали массово испарятся падающие снежинки, они отпрянули назад, оттягивая капитана за собой с шумным выдохом. Капитан с каким-то благоговейным ужасом наблюдал как вокруг баллона образовывается сначала зона без снега, а потом и пятачок сухой земли, как зловеще начинает потрескивать старая сталь и как, в конце концов, тонко и жутко она запела от лёгкого удара ногтем физика. В этот момент он осторожно взялся за край баллона и скинул его в дыру. В фильмах начала прошлого века пилоты самолётов так кидали ручные бомбы за борт самолёта. В дыре ахнуло, из неё поднялся невысокий столб пыли, накопившийся за долгие годы. Бойцы переглянулись, пытаясь понять действия раненного и с тревогой прислушиваясь к отдающемуся эхом «...яммм!!» из тоннеля, а Влад с очень неприятным и недобрым лицом достал зажигалку из уцелевшего кармана брюк и протёр шершавым пальцем кремень. Солаев успел воскликнуть «Не смей!», но было поздно. Металл скрежетнул по камню, слабенькая искорка пала на измятый промасленный фитилёк и этого оказалось достаточно. Тонкий язычок пламени сначала взметнулся вверх крошечным хорьком, потом дёрнулся в сторону, описал дугу вокруг руки Хадрина и лизнул оседающее пылевое облако. В следующую секунду не сопротивляющегося учителя уже волокли от колодца к машине, а за их спинами взметнулся столб огня, с диким рёвом устремляющийся в занятые пылевым облаком катакомбы. Когда УАЗ сорвался с места четверо бойцов висели на дверях и запаске, а слева, справа, позади и спереди их происходила геена огненная. Всполохи огня вырывались из колодцев и трещин в земле, пылающие нямкеры выскакивали из щелей и носились кругами, подпаливая то немногое, что ещё не успело сгореть на поверхности. Несколько амёб с размаху плюхнулись обратно в реку, после того, как в них с разбегу влетела дюжина химер с пылающими шкурами. Солаев вспомнил об аварийном складе боеприпасов где-то на стадионе и рычал в ухо механику-водителю, бледному как снег, «Гони!! Гони, Махмуд! Во всю!!»

Небеса, утомлённые шумом и вонью дрогнули и, не вынеся более, обрушились на бывший спорткомплекс сотрясая землю и расшвыривая последних тварей Роя, как фантики от конфет. «Нахрена ты это сделал!?!» - возопил в праведном гневе Солаев, оборачиваясь на тело лежащее на заднем сиденье меж двух его бойцов и обнаружил, что медик уже некоторое время ставит ему какой-то укол и пытается содрать пришкварившуюся ткань с кожи правого плеча. Сам же физик безмятежно глядел закатившимися глазами в подраный брезентовый потолок. Мелкие снежинки кружась и кувыркаясь падали на него сквозь дыры и застревали в некогда густых ресницах.

* * *

Влад плавал в безмятежном холоде и мраке, когда услышал мягкий женский голос «Ох и досталось же ему». Некоторое время он просто флегматично слушал этот голос, как он искажается на все лады и плывёт где-то за границами его понимания. Потом его вдруг пронзила мысль «Света!» и он попытался шевельнуться. Тело не слушалось, оно хотело лежать в покое и прохладе, но также откуда-то появилось мягкое тепло, разгоняющее эту мертвецкую морозь и Хадрин приложил вдвое больше усилий. Наконец, нашёлся один палец, который согласился пошевелиться немного. Потом ещё несколько мышц, затем целая рука, тело, ноги, голова... . Он приходил в себя долго, всплывал с километровой глубины бессознательного существования. Потом услышал этот голос гораздо ближе, как он произнёс «Это всё, чем я могу ему помочь. Остальное уже не исправить», понял, что голос вот-вот уйдёт, попытался протянуть руку, коснуться и со страшным треском в ушах приоткрыл один глаз. Он услышал как голос попрощался за светлой тряпичной занавеской и увидел старинную бутылку из под медицинского спирта с капельницей висящей на гвозде, вбитом в стену прямо над ним. Здесь он вспомнил и понял, что голос принадлежал лишь врачу или сестре и заскулил от боли в груди. На эти звуки из-за тряпичной занавески появился Пётр, осунувшийся и небритый, и какой-то пожилой доктор с так сильно выкатившимися глазами, что старенькие очки стали ему слегка малы. Доктор засуетился и начал светить ему в глазами стукать по рукам и ногам, а Влад тоскливо взглянул на Петра и уставился в потолок.

Восстановление Хадрина заняло почти четыре месяца. Вряд ли с ним бы вообще стали возиться, но Пётр Эдуардович Солаев, надавил всем своим возросшим авторитетом на «товарищей военврачей» и те уступили. Сам Солаев нежданно негаданно очутился героем Лужнецкой битвы, отстоявшим рубежи федеральных войск в условиях скрытного нападения превосходящих сил противник и прочая и прочая. Вместо разноса или расстрела по приезду его ожидали поздравления (от штабных) и майорские погоны. Пораскинув мозгами, свежеиспеченный майор состряпал большущий рапорт в котором описал произошедшие события с весьма определённой стороны и прямо обозначив Владислава Юрьевича Хадрина как «лицо обладающее характерными для некоторых москвичей «мутациями», граждански сознательное и поддерживавшее закон и конституционный порядок на территории Лужнецкого плацдарма наравне с бойцами регулярных войсковых подразделений рискуя здоровьем и жизнью». Как результат Влада берегли как зеницу ока, лечили, штопали и даже вручили какую-то медаль или орден — Хадрину было всё равно. К поступку Солаева, он отнёсся с пониманием и спокойно отвечал на расспросы медиков и прочих умников, часто оперируя научной терминологией и конкретными объективными наблюдениями, что сильно продвинуло федералов в вопросе изучения феномена «легионеров» (или они так ему говорили).

Наконец, одним довольно свежим и крайне ранним утром капитан пришёл к нему в палату (уже не в госпитале, а научной части, где Хадрин пока обретался со всеми своими пожитками в лице старой зажигалки, мятой фляги и разряженного обреза ружья) и велел ему немедленно подниматься и ехать с ним. Поездка заняла всего минут десять и они оказались на тёмной ещё Каланчёвской площади, что больше была известна как Комсомольская, а ещё больше как «площадь трёх бомжей» за титаническое количество бродяг возле трёх основных московских вокзалов.

Хадрин медленно обвёл взглядом площадь, изучая. На площади толпится столько народу, что невольно вспоминаются старые добрые времена — здесь не только люди с оружием, но и мирные жители, чумазые от копоти самодельных буржуек и длительных работ с землей. Стайки редких в этом поломанном и потертом мире детей снуют среди взрослых, не то играя, не то шаря по карманам у взрослых. Почти невидимые ранее кучкуются у стен старики, чтобы не зашибли в толпе. Среди общего шумного говора раздаются вопли какого-то оборотистого гражданина, который прорывается в самые населенные области площади с переносным лотком, откуда божественно вкусно пахнет свежеиспеченным хлебом и этот запах перебивает и вонь немытых тел и гарь костров и резкий запах недавней работы с металлом. Горячие лепешки разлетаются в толпе со скорострельностью пулемета Гатлинга, обменный курс - два патрона за лепешку. Многочисленные военные чины смотрят на все сквозь пальцы, в которых зажата одна из заветных лепёшек.

Неподалёку от центра площади стоят двое тяжело раненных мужчин в обществе Кузьмича. Один — здоровяк бугрящийся мускулами с левой рукой на перевязи равнодушно оглядывает площадь, с явно оценивающим любопытным взором. Второй, с перемотанной головой, вроде бы повстречавшийся Владу Киевской, поддерживаемый под перемотанную руку благообразным старичком в старенькой шинели и шапке-ушанке сосредоточенно глядит куда-то, куда указывает ему старик. Поодаль от них, возле БТРов федералов, стоит троица колоритных персонажей, тихонько беседующая между собой и жующая свежекупленные лепёшки. Самая колоритная фигура среднего роста в длинном военного кроя плаще с меховым воротником, на поверку оказывающимся распоротой фурсьютной головой волка, и необычного вида фуражке, с аквиллой вместо кокарды и видом, будто эта фуражка прошла в ад и вернулась обратно. За ним мрачно грызёт ломоть хлеба массивный, высокий гуманоид, топлесс, но зато плотно покрытый довольно длинной чёрной шерстью. Под шерстью виднеется мощная мускулатура, на лице поросшем мелкой чёрной щетиной видны несколько глубоких шрамов. Третий участник поглядывает на окружающую действительность исключительно мельком, выглядывая из недр моторного отсека БТРа, и выглядит при этом совершенно как живой труп, с полуразложившейся плотью и отвратительными опухолями покрывающими его лицо, делая его абсолютно отвратительным.

Наконец, начинается какое-то движение со стороны Казанского вокзала, в чудом уцелевшей центральной части здания, той что с часовой башней. В наспех заделанном и оформленном под большую арку проломе показывается небольшой оркестр и выкатывается рояль. Этот пожилой инструмент со множеством боевых ран, царапин, сколов, вмятин, трещин и других следов тяжелой военной жизни бережно выводят из старых кассовых помещений и устанавливают на почетное место посреди зала. Потом оттуда же появляются музыканты и площадь начинает стихать. Пианистка, девушка с приятными правильными чертами лица в которых ощущается нечто восточное, явно нервничая, усаживается на старенький табурет. Несколько легионеров продолжают гоготать над какой-то шуткой и неожиданно получают по увесистому подзатыльнику от стоявшего неподалеку деда. За общим шумом видно как легионеры пробуют вспылить, дед произносит несколько слов, напрочь проглоченных общим сопением, и молодчики скисая, отваливают в уголок и там образцово-показательно молчат.

Оркестр играет несколько произведений и неожиданно для Влада, начинает наигрывать аранжировку старого рока, когда на часовой башне начинает бить колокол. Старый маленький колокол, некогда служивший в местных часах гудел мягким звоном, накрывшим площадь как старым стеганым одеялом. В ответ на этот звон очнулся колокол в часовенке Ярославского вокзала, ныне почти превращенной в кучу щебня. Потом загудели колокола где-то у Каланчевки и, наконец подключился благовест на храме Петра и Павла. Понемногу к звону подключается все больше колоколов в самых разных районах города, приводя в изумление и людей и нямкеров в помойках.

Звон плывет над городом так густо, что почтим видим как легкое теплое марево в воздухе и за эти величавым гулом едва слышен протяжный скрип в глубине здания вокзала. Там, в полутьме видны расчищенные от обломков навесной крыши пути и выезд загороженный колоссальными раздвижными воротами, сваренными и сколоченными из всего металлического, что только могли найти. Сейчас эти ворота постепенно раздвигаются двумя дюжими парнями в черном, отчаянно скрипя самодельными роликами по гнутым временем направляющим. Это выглядит как некий исполинский занавес, открывающий толпе зрителей вид на «сцену».

Сцена представлена видом на пути уходящие на восток, в седое московское утро, которое проявляет в сумерках одни руины, за другими, как на фотографии в тазике с проявителем. Серые угрюмые развалины начинают наливаться багряным и где-то, куда уходят пути, из-за останков высотки вылезает вишнево-кровавое опухшее со сна солнце. Звон затихает также как и начинался — по одному колоколу, пока не остаются лишь протяжные жалостные ноты колокола старых часов.

Люди вокруг стоят и напряженно ждут чего-то. Ждут так напряженно, что площадь кажется уставленной скульптурами. Вот замерли строители, сняв зачем-то каски; майор с перебитой рукой всматривается в рассвет, забыв про потухшую самокрутку; рослый легионер, из тех кто шумел перед концертом, бережно поддерживает того самого деда, стоящего на обломках какого-то ограждения, чтобы лучше видеть, гроздь детей повисла на столбе и замерла там, подавленная колоколами; какой-то человек в форме подполковника стоит в живописной позе на броне БТРа и смотрит на рассвет в бинокль, не опасаясь, видимо, остаться без зрения, стоят изваяния музыкантов с инструментами, замерла на своем табурете пианистка.

Солнце продолжает лениво выползать из-за горизонта, становясь все более малиновым, а тем временем к звуку колокола присоединяется странный посторонний звук, будто кто-то бьет по металлу почти в унисон с колоколом. Неожиданно кто-то в толпе издает сдавленный вздох и секрет открывается как по мановению руки открывается потайная картинка со спрятавшимся львом. Из тусклого сияния утреннего солнца вылепливается яркая вишневая искра. Эта искра будто вытягивает все сонное солнце из-за зданий и расцвечивает утренним светом изодранный войнами город. Удары по металлу становятся громче и четче и в них можно узнать болезненно знакомый перестук. Перестук колес поезда на стыках старых ржавых рельс. Искра становится все крупнее, ярче пока не становится ясно, что это головной вагон самого странного поезда, из тех что приходилось видеть.

Сейчас уже видно, что это девяти вагонный состав, разлапистый, идущий по двум параллельным колеям сразу — промежуточные столбы были заботливо убраны заранее. Каждый вагон напоминает закрытую бронекапсулу без окон и дверей. На крыше каждого вагона стоит непонятного назначения куполообразная нашлепка, из нее по покатым бокам вагона прямо на полотно льется какая-то ярко сияющая лиловым субстанция. До полотна она тем не менее не долетает и как будто бы тает прямо в воздухе с легким мерзким шипением. Сами вагоны по каким-то причинам светятся чуть видным вишневым накалом. Лобовой же вагон, кроме того, обладает подозрительной конусообразной носовой надстройкой, как у скоростного поезда. Если предположить что каждое чернеющее отверстие в этой надстройке является орудием, хотя никаких иных признаков этого нет, то оно сконструировано специально для постройки подушечек для иголок из бронетехники.

За спинами охнули — из-за обломков забора за поездом выскочила группа из пяти химер и быстро нагнав его, качавшегося на стыках сваренных вокзальных стрелок, стали прыгать ему на крышу. Раздалось шипение, как если бы на раскаленную сковородку налили воды. Химеры лопнули. Как шарик. В толпе раздались радостные возгласы и крики ужаса вперемешку, поскольку на полотно вслед за химерами вывалился, громоздко перебирая шестью ногами, единорог. Он начал догонять поезд, прямо по полотну, сминая рельсы и ломая шпалы, когда в хвостовом вагоне что-то, ярко вспыхнуло, раздался жуткий треск электроразрядов, мгновением позже мощный рог чудовища звонко раскололся и невероятная сила отдачи отшвырнула окровавленные ошметки, только что бывшие живым танком, прочь с полотна, с насыпи, в отводную канаву.

Площадь потонула в вопле ликования, и под этот аккомпанемент поезд торжественно вкатывается в здание вокзала, выключая свои странные купола. Где-то под остатками потолка неожиданно захрипел динамик и сквозь треск помех раздался немного дрожащий женский голос, объявивший, подражая оповещениям вокзала мирного времени:

- На первый и второй пути прибывает электропоезд номер один «Красная стрела» сообщением Калуга — Москва.

На площади начинается давка — люди начинают давить на тройное кольцо оцепления, выстроенно возле входа на платформы. Когда обшивка вагонов перестаёт шипеть и светиться, открываются тяжёлые двери и из вагонов начинают выходить люди в костюмах РХБЗ ярко жёлтого цвета. Они планомерно выгружают из поезда ящики, которые принимают пара дюжих парней в чёрном.

Внезапно, одному юркому низенькому человечку удалось проскочить между ногами у стоящих в оцеплении, и он опрометью кинулся в открытый люк поезда. Но не успел он и шагнуть внутрь, как схватился за горло, начал хрипеть и рухнул в дверях корчась и синея на глазах. Люди в костюмах оперативно выволокли его на платформу, где его принял врач с кислородной подушкой. Через несколько минут пациент стал розоветь и постепенно пришёл в себя. Давешний старичок, в шинели и ушанке кивнул кому-то в глубине перрона и по громкоговорителю объявили:

- Граждане Москвы, к глубочайшему сожалению вы не можете попасть на борт поезда. Атмосфера внешнего мира непригодна более для вашего дыхания. Пожалуйста, не препятствуйте разгрузке состава. Желающие могут свободно получить газеты из Внешнего мира на стойках у оцепления.

В толпе наступила гробовая тишина, постепенно сменяемая горькими вздохами и плачем. Где-то в глубине толпы раздались крики и прогремел одиночный выстрел. Какого-то мужчину с окровавленными виском понесли из толпы в сторону палатки медиков. Люди покрепче потянулись к большой стойке сваренной из какого-то хлама, на которую выкладывали тучные стопки бумажных листов. Влад привычно проскользнул в толпе и ухватил пухлое издание.

Газета — «Ведомости», отпечатана в г. Новосибирске, особый бумажный выпуск, для жителей г. Москва — пестрела заголовками.

«Эксалация напряжённости между ФСА и Мексикой!», «ООН предостерегает руководство двух стран от повторения конфликта пятилетней давности!», «Корпорация Airplatform представила новую линейку сверхтяжелых апов: Амфицеллия и Мастодонт! Теперь до 8000 тонн грузоподъёмности!», «Военные эксперты Африканского блока считают, что воздушный крейсер «Инкуйен» не может противостоять SUHAD!”, “Виктор Афанасьев: ИРОД — это чума 21 века! Репортаж с ежегодного отчётного заседания руководства фонда «Свеча и колокол».

На последней странице Хадрин обнаружил небольшую заметку.

«Красная стрела».

«Сегодня совершает свой первый рейс поезд особого назначения «Красная стрела» по маршруту Екатеринбург-Казань-Калуга-зона поражения Москва». Состав привезёт пострадавшим около 60 тонн гуманитарных грузов, среди которых медикаменты, питание, амуниция для служб охраны, одежда и станки. Глава фонда «Свеча и Колокол», финансировавшего постройку поезда, Виктор Афанасьев заявил на собрании фонда, что надеется, что состав сможет совершать до двенадцати рейсов в год. Тем не менее федеральные власти в лице второго помощника министра финансов, отмечают экономическую нецелесообразность государственного финансирования проекта и высказывают сомнение в том, что проект просуществует больше двух лет.»

В его ухе что громко пискнуло и площадь утонула в тишине. Влад медленно моргнул. «Экономическая нецелесообразность». Его сердце грохнуло в рёбра и провалилось куда-то в подземный переход под площадью. Не больше двух лет. Все их жизни, смерти, страдания и желание спастись оценили и признали слишком обременительными.

- Ну, что пап, ты дотянул до этого момента. Надеюсь ты счастлив? - произнёс знакомый до кровавых слёз высокий голос Макара в его левом ухе. Влад передумал открывать глаза и лишь пытался проталкивать в лёгкие ледяной воздух пропахший мазутом, смазкой и хлебом пополам с порохом.

- Да, дорогой, ты у меня молодец, всех переборол, всех пережил. Теперь-то ты спасся, ты же всегда мечтал как нас найдут и спасут, помнишь, котик? - нежный ласковый голос жены сейчас звучал для него резче и болезненнее разрыва мины.

Влад не открыл глаз. Он был достаточно умён и самокритичен, чтобы понять, что произошло. Старательно не обращая на голоса родных, говорящие с ним, он ощупкой достал флягу. Там он подцепил малозаметный выступ и вынул из специально смонтированной выемки ружейный патрон. Эту флягу с патроном ему когда-то сделал Марат, и Влад немедленно положил туда первый патрон из того патронташа, что ему дал Даниил, да так его и держал там, на всякий случай. За это время крышка запачкалась и затёрлась, так что заметить её можно было, лишь зная о её существовании. Пётр, отвлёкшийся на газету и дивясь мировым переменам слишком поздно заметил, как Влад автоматическим движением правой руки раскрыл механизм двустволки и вставил патрон (у большинства людей оружие на входе изымали, но на свою беду Солаев сам избавил Хадрина от этой процедуры, поскольку был уверен, что патронов у него нет). Майор рванулся к учителю сквозь толпу, путаясь в ногах, руках и людях, но не успел. Влад приложил холодную сталь к правому виску, уронил чуть обуглившуюся по краям газету на раскрошившийся в щебёнку асфальт и бетон площади, глубоко вздохнул и ответил на фразу Светланы в правом ухе: «Да кого ты пугаешь. Ты ж столько раз дрейфил и сейчас обгадишься», потянув оба спусковых крючка.

КОНЕЦ.