История о дожде
По безмолвной мертвой пустоши медленно шел человек. Из-под его старых саперных довоенных ботинок, подошва которых была оббита тонкими металлическими пластинками, сизыми облачками подымалась пыль. Мелкая пустынная пыль, мельче чем лучшая мука, которую можно купить за деньги во Фриско или Нью-Рено, обволакивала обувь, оседала на ней ровным желтым слоем, как будто мстя человеку, за то, что он ее потревожил. Но путник не обращал внимания ни на пыль, ни на ослепительно белый пульсирующий шар полуденного солнца, висящий в бездонном, ярко-лазурном голубом небе, на котором не было видно ни облачка, лишь далеко на западе, там, где располагался Тихий океан, небо было темно-лилового цвета. Тоненькая полоска грозовых туч на самой границе горизонта. Там должна начаться буря. Буря и дождь. Здесь, в этих пустынных землях, дождя не было лет, наверное, двадцать. Грозовой фронт еще не разу не доходил в эти скорбные места, хотя до океана было не больше восьмидесяти миль, и ожидаемый людьми дождь мог сжалиться над этими землями и освежить растрескавшуюся от жары землю. Но нет. Такого не случиться. Благодатный ливень снова пройдет стороной, ведь Бог уже давно отвернул свой взгляд от этих мест и человечества, которое все-таки смогло сделать, то, что не смог сотворить вечный соперник Бога – Дьявол. Человечество почти погубило себя и Землю, превратив некогда цветущий мир, в который на заре времен вошли Адам и Ева, в мертвую пустыню смерти и вечной жестокости, где каждый готов перегрызть сопернику горло за флягу воды, оставшиеся со старых времен вещи, деньги или шлюху.
Добро пожаловать в ад! Ни один, даже самый сумасшедший бес, которому не сидится в чистилище, не сунется на нынешнюю Землю. Потому что ад беса по сравнению с адом, воцарившимся на Земле, покажется черту раем. Если бы черти существовали и по глупости своей сунулись куда-нибудь в окрестности, например под Нью-Рено, то любой уважающий себя представитель рода человеческого содрал бы с него шкуру и рога в два счета. Просто так. На всякий случай, или для того чтобы загнать сомнительный трофей и купить на вырученные средства порцию Джета или виски, это у кого как фантазия сработает.
Человек смотрел только вперед, на темный горизонт, автоматически перебирая ногами по выжженной солнцем земле. Это был высокий худой и сутулый старик с нелепо длинными руками и ногами, с осунувшимся, пепельно-серым и одновременно каким-то прозрачно-восковым лицом. Лицом с натянутой, тонкой и дубленой тысячами пустынных ветров кожей, сквозь которую выпирали острые скулы. Нос его был сломан в нескольких местах, седая, неровно обрезанная борода неопрятными клочьями торчала во все стороны. Из-под дырявой широкополой соломенной шляпы виднелись седые волосы, собранные в хвост. Сквозь всклоченную бороду проглядывала тонкая линия обкусанных, потрескавшихся от полуденного зноя и недостатка влаги губ. Под высоким морщинистым лбом старика лихорадочно блестели, как слюда, которую находят в горах, к северу отсюда, бледно-голубые, с красными прожилками полопавшихся сосудов, больные глаза. Грязный, поистершийся в коленях и локтях серо-голубой комбинезон и пустой вещмешок с одной оборванной лямкой, который болтался за спиной старика, не оставлял никаких сомнений, что это бродяга, один из многих перекати-поле пустыни, странствующих по всей Калифорнии. За спиной, рядом с вещмешком, у старика висело старое однозарядное охотничье ружье двадцатого столетия. Даже нищие бродяги не осмеливались путешествовать по пустыне без оружия. Пусть оно и было самым паршивым из всего, что можно найти в этом мире. На правой руке, нежно обвивая запястье, золотым блеском сиял тонкий браслет в виде змейки, кусающей собственный хвост. Змейки с изумрудными глазами. Просто удивительно, как какой-то бродяга смог сохранить в этом мире такую реликвию, такой дорогой и красивый образчик старых времен, не пропив и не проиграв его.
Если бы рядом вдруг оказался человек заглянувший старику в глаза, то он понял бы, что старик умирает. Нет, он не был ранен, и его не кусали скорпионы, которые во множестве водились в этой местности, бродяга был слишком опытен и осторожен, он просто умирал, потому что пришло его время. Однажды, поняв, что миг, когда он покинет этот мир, уже близко, что это время не за горами, бродяга закинул себе на плечо свой видавший лучшие дни вещмешок и просто пошел. Куда идти, было не важно. Он, как слоны, эти древние и, наверное, уже вымершие животные, шел умирать подальше от людских глаз в пустошь. О подступающей смерти человека говорили и шаркающая шатающаяся походка, и больные поблекшие тускло-голубые глаза, безразлично разглядывающие грозовой, кажущийся таким далеким, горизонт и тяжелое дыхание, со свистом вырывающееся из легких, как будто это были кузнечные меха, которые качает уставший после целого рабочего дня кузнец. Но на сотни миль в округе не было никого кроме пустынных крыс, тоскливо выводящие свои писклявые трели среди желтой травы. Никто из людей не мог видеть умирающего старика. Их просто здесь не было.
Ноги человека в саперных ботинках методично поднимали пыль с мертвой, спекшейся от солнечного жара, твердой бледно-желтой, местами потрескавшейся от ужасающих ран прошлого земли, на которой еще кое-где росли чахлые полузасохшие деревца и серая трава, вцепившаяся мертвой хваткой в почву, пытающаяся в безуспешной попытке выжать из многострадальной земли хоть немного влаги. По правую руку от человека, яростно сверкая металлическим блеском на солнце и слепя его глаза, с запада на восток, протянулись железнодорожные рельсы еще того, довоенного мира. Железные рельсы кое-где были покрыты пылью, шпалы почти полностью занесены песком и даже местами рассохлись от нескончаемого бега времени, но это был кусочек, того, недостижимого, а поэтому щемяще-горького и прекрасного времени, когда дожди шли ежегодно, а мертвой земли, изъеденной язвами радиации и людским безумием атомной бомбы, еще не было и в помине. Рельсы, словно пара блестящих железных костей, которые вырвались из тела умирающей земли, насмешливо и молча наблюдали за идущим человеком.
Силы наконец оставили старика, он споткнулся и упал в пыль, больно ударившись правой рукой о твердую металлическую поверхность железнодорожного полотна. Ружье нелепой палкой осталось лежать в пыли рядом с ним. Старик обессилено повернулся на спину и стал наблюдать за грозовым, таким далеким горизонтом. Темно-лиловая, кое-где иссиня-черная полоса, разрослась по всей линии горизонта, набухла как переполненный бурдюк с водой и кажется, немного приблизилась.
Старик наблюдал за надвигающимися на него тучами. Гроза. Гроза и дождь. Как обидно, что дождь не приходит на эту сухую землю, тучи как будто заговоренные останавливаются на границе с пустыней, и проливают свою драгоценную влагу в соленую гладь могучего океана.
Дождь. В груди старика защемило от необъяснимой тоски. Боль, которая казалось, навсегда спряталась у него глубоко под сердцем, боль, которая поднималась иногда наружу из глубины его Я, мучая лишь темными звездными ночами, когда у него не хватало денег чтобы напиться, снова вернулась, расцвела тускло-серым цветком и, достигнув своего апогея, разбудила в старике то, чего он так сильно страшился этими безмолвными ночами одиночества. Боль разбудила память. Сквозь сухие ветры времени, ветры, дующие над мертвыми пустошами, кое-где еще сияющими призрачным светом облученных развалин мертвых городов, немилосердно просыпалась память.....
Дождь. Сколько лет он не видел этого чуда? Много очень много....
Маленький поселок к востоку от Брокен-Хилла. Беднота, грязь, голод. Он, десятилетний мальчишка вместе с такой же ватагой полуголодных немытых детей, играющих в «Крыс и рэйдеров» на старом аэродроме между ржавых остовов военных самолетов, которые так и не успели подняться в небо, когда началось последняя война, которая тяжеленным ядерным молотом отбросила человечество назад, почти уничтожив. Именно тогда, десятилетним мальчонкой он впервые увидел дождь. Быстрее.........
