"Бледные". Часть седьмая
- Все в порядке. Интерес понятен, - перебил я, неловко теребя горловину свитера. – Травма горла. Старая, с детства.
- А как… в смысле, что случилось?
- Честно? – невесело улыбнулся я. – Толком сам не помню. Обрывки только. Мама всем рассказывает, что я со стула упал и горлом об шкаф ударился.
- А на самом деле?
- Отец меня душил.
- В смысле? – побледнела Вася. – Как это – душил?
- Просто душил. Я как-то мамину вазу разбил. Случайно, конечно. А его будто переклинило. Будто ваза эта для него самой дорогой вещью была, - тихо ответил я. То, о чем всегда говорить было трудно, вдруг полилось из меня, как из рога изобилия. Наверное, наступил тот момент, когда молчать больше не было сил. А может просто хотелось хоть с кем-нибудь этим поделиться. – Он накинулся на меня и душить начал. Помню только, что кричать пытался, а вдруг темнота перед глазами. Когда очнулся, понял, что говорить очень больно. И голос такой странный. Скрипучий, сиплый. Врач в больничке сказал, что травма горла, что-то там со связками. Не знаю, в общем. С тех пор я только тихо говорить могу. Шепчу, практически.
- Прости, Яр. Я не знала.
- Не извиняйся. Ты спросила, я ответил, - улыбнулся я и, вздохнув, поежился. Холод, до этого момента бодрящий и легкий, неожиданно сжал сердце ледяной лапой.
- Отец… ну, до сих пор тебя…
- Нет, - мотнул я головой. – Он умер десять лет назад. Врачи сказали, что сердечный приступ.
- Понятно, - протянула Вася.
- Что понятно?
- А, я так. К слову. Спасибо, что поделился, - она попыталась меня обнять, потом покраснела и неловко рассмеялась. – Прости.
- Все нормально. Немного стало легче. Я об этом никому не рассказывал.
- Даже Славику?
- Особенно Славику, - поправил я. – Эмпатии у него ноль. Вместо сочувствия он тебе лекцию о недопустимости подобного воспитания выдаст и только. Да и зачем? Проще в себе держать.
- Нет, не проще. Это ломает, - неожиданно тихо ответила Вася. – Ломает то, что уже и так сломано. По крайней мере, теперь понятны слова Шакала.
- Какие слова?
- Он тебя, как увидел, сказал, что ты поломанный. Как я. Что мы оба поломанные.
- И что это значит?
- Не знаю, - пожала плечами Вася. – Шакал и объяснения – вещи несовместимые.
- Ну, да, - ехидно улыбнулся я. – Духи не велят, поди.
- Точно, - улыбнулась она в ответ. – Духи не велят. Только не верю я в духов. Если б они были, они бы не позволили, чтобы ты голос потерял. Ну, таким способом. Понимаешь?
- Понимаю, - кивнул я. – Поломанные, как выразился Шакал, в такое точно не верят.
Мы просидели с Васей у тлеющего костра до утра. Пока из своих палаток и спальных мешков не выбрались остальные и, зевая, не начали готовиться к завтраку. Только Макс загадочно улыбнулся, увидев, как мы молча сидим рядом. Улыбнулся, и пошел умываться холодной озерной водой.
Странная то была ночь. Самайн. Канун дня всех святых. Переход от тепла к зиме. В эту ночь было много смеха. Была и боль. От воспоминаний, собственных слов, понимающих глаз Василисы. Но то была боль очищающая. Хоть на короткий миг, но мне стало легче. Шакал сказал, что мы оба поломанные. Не спорю, может так оно и было. Вася не делилась своей историей, а я не настаивал. Радовало только одно. Среди сотен уродливых шрамов внутри моего сердца, один болел не так сильно. А всего-то и надо было, что поделиться этой болью хоть с кем-то, кому не похуй.
Глава пятая. Анданте.
После празднования Самайна, Розанов почти сразу включился в работу и начал доставать этим всех, кто был причастен к «Nox Aeterna». Он следил, чтобы репетиции не пропускались, нещадно терроризировал тех, кто фальшивил или сбивался, а еще донимал всех разговорами о своем альбоме. К счастью, в нашей компашке был как минимум один реалист. Макс. И только Макс мог хоть как-то повлиять на разбушевавшегося Славика и поумерить его пыл.
- Слав, ты, конечно, талант, но с коммуникацией у тебя проблемы, - сказал он однажды на репетиции, устав раз за разом гонять по кругу все тот же «Сплин» на стихи Бодлера.
- Песня должна звучать идеально, - насупился Славик.
- Анданте, Розанов. Анданте, - вздохнул я, откладывая в сторону бас-гитару. – Мы третий час играем одно и то же.
- Факт, - кивнул Андрей. – Осатанеть можно.
- Поэтому нам нужны другие песни, а над ними надо работать.
- Ты не забывай, что у многих тут есть еще учеба, а у кого-то работа. К тому же творчество должно приносить удовольствие, - помотал головой Макс. – А иначе мы друг друга поубиваем скорее, чем напишем что-то новое. Плюс, нам для начала нужен не альбом, а демка.
- Демка? – переспросил Славик, массируя нижнюю губу мизинцем. – Зачем?
- Затем. Демка, сингл… называй, как хочешь, попросту необходима.
- Во-первых, мы расширим репертуар. «Сплин», конечно, хорош, но меня он уже порядком подзаебал, - вздохнул Андрей.
- Во-вторых, сингл позволит поэкспериментировать со стилями и найти тот, который подойдет нашему творчеству больше всего, - добавил Макс. Он подошел к дивану, взял свой рюкзак и, порывшись в нем, извлек три тетрадных листа, покрытых изящным почерком. – Вот.
- Что это? – не преминул спросить Розанов.
- Стихи, которые мы с Блодвен написали.
- Они на английском.
- Ну, да, - усмехнулся Макс. – «Сплин» вообще на французском и ничего, никого не смутило. И на английском только два, третий на немецком. С переводом нам Шакал помог, а Блодвен настояла, что текст отчаянно нуждается в немецкой версии.
- Я не знаю ни английский, ни немецкий, - огрызнулся Славик.
- Я тебе переводу, сладенький, - пропела Настя, заставив Розанова покраснеть.
- Почему не на русском? – в лоб спросил он. Макс сначала закурил и только потом ответил.
- Все приличные группы поют на английском. Ну, todeskunst не в счет, хотя для того, чтобы добавить новизны, сгодится.
- К тому же, у Макса почти нет акцента, - добавила Настя. – А этим надо пользоваться. Ну, вы ж хотите раскрутиться?
- Да, нам нужны слушатели.
- Тогда петь надо на английском. Вот отправишь ты потом демку в какую-нибудь контору, а тебе напишут – «Дорогой господин Розанов. Идите нахуй, ибо мы ничего не поняли». А английский сразу даст понять, что вы ориентируетесь не только на отечественную сцену, но и на европейскую.
- Ладно. Истина в твоих словах есть, - согласился Славик, задумчиво нарезая круги по студии. Он взял в руки стихи и повернулся к Максу. – Я могу это взять? Подумать над музыкой.
- Конечно, - улыбнулся тот.
- Ярослав?
- Да, да, - вздохнул я. – Вместе посмотрим потом.
- Хорошо, - кивнул Розанов. – А теперь давайте еще раз сыграем «Сплин». Щукин сбился в первой четверти.
Андрей промолчал. Но посмотрел на Славика настолько хуево, что тот покраснел, пробормотал что-то невразумительное и поплелся на кухню за чаем.
Но на музыке Славик не остановился. Через неделю, на очередной репетиции нас ждал масштабный перфоманс, устроенный Розановым. Войдя в студию, я удивленно посмотрел на стену, которую Славик целиком заклеил какими-то вырезками из музыкальных журналов, собственными заметками и плакатами. Остальные ребята тоже удивились. Не удивился, казалось, только Макс, которому хватило беглого взгляда, чтобы улыбнуться и понимающе кивнуть.
- После репы надо это убрать, - хмыкнул он, когда все собрались в студии и расселись по своим местам. – Колумб на говно изойдет, что мы тут срач развели.
- Я все уберу, но сами поймете, что это необходимо, - пробормотал Славик, перелистывая тетрадь, которую держал в руках.
- На теорию заговора похоже, - заметил Андрей. – Типа, Тило Вольф на самом деле пришелец и педофил.
- Нет, - Розанов шутки не выкупил и яростно замотал головой. – Это стратегия нашего продвижения. Я над этим неделю думал, собирал материал и понял, куда нам двигаться. Теперь хочу этим поделиться с вами.
- Ну, давай. Внимательно тебя послушаем.
- В общем, у нас есть талантливые музыканты… правда Щукину надо чуть подтянуть игру…
- Я тебе сейчас пизды дам! – рявкнул Андрей, поднимаясь со стула с твердым намерением претворить угрозу в реальность. И быть бы драке, да тут вмешался Макс, который легким тычком усадил Андрея обратно, а на Славика выразительно посмотрел, заставив того смутиться.
- Без оскорблений. К техническим огрехам еще вернемся, - бросил он. – Сейчас обсуждаем не исполнение, а продвижение, так?
- Да, прошу прощения, - виновато шмыгнул носом Славик. – Как уже говорил, в «Nox Aeterna» собрались талантливые музыканты. Более того, у нас есть стихи, есть музыка, но нет стиля. Возьмем, к примеру, Type O Negative. В плане музыки они довольно посредственны, но выезжают за счет харизмы Питера Стила. Оззи Осборн тот же случай. Silver Queen.
- Ну, да, - согласилась Вася. – Играть готик-рок в футболках Сектора газа – это перебор.
- Верно. Ты понимаешь, куда я клоню, - обрадованно кивнул Розанов. – Нам нужен стиль. Нужен пафос. Нужна загадочность. Мы творим темную музыку, пишем философские тексты о добре и зле, жизни и смерти, любви и ненависти. Мы должны соответствовать тому продукту, который выпускаем.
- Ля, как стелет! – восхитилась Настя. – Чисто менеджер по продажам.
- Да, - скромно кивнул Славик. – Я прочитал учебник по маркетингу. Вернее, три учебника. Очень полезные книги…
- Так, не отвлекайся, - вернул его на грешную землю Макс. – Что ты предлагаешь?
- Нам нужна легенда. У каждой популярной группы есть легенда.
- Чо еще за легенда? – нахмурился Андрей.
- Скажем так, это комбинация внешнего вида, стиля и философии группы. Возьмем, к примеру, блэк-метал. Это очень удачный пример. Участники группы пользуются псевдонимами, разрабатывают определенный визуальный стиль и за счет этого стараются выделиться.
- Хуево получается, - заметила Настя. – Похожи друг на друга, как близнецы.
- Не без этого. Но в миру они Расмус, Тим, Джон, а в контексте группы Гаал, Инфернус или Лорд. Гаал может принести в жертву козла прямо на сцене, но в миру он Джон – тихий и примерный семьянин.
- Угу. Звучит, как шизофрения, - усмехнулся Андрей. – То есть, ты клонишь к тому, что нам надо взять себе псевдонимы? Типа я Энди Батарея, а Васька – Гитародрочка?
- Не такие тупорылые, но в целом да. Нужны псевдонимы. И определенный образ. Вот, Ярослав…
- А чего сразу Ярослав? – смутился я, на что Розанов тут же замахал руками.
- Не важно. Это просто пример. Вот Ярослав. Он молчун, почти всегда в тени и не отсвечивает. Такой элемент стиля, как черная клейкая лента, закрывающая рот, сразу выделит его, прибавит веса и загадочности.
- Ну, нет. Рот заклеивать я не буду, - пробормотал я. Славик снова замахал руками, словно пытался взлететь.
- Да, блядь! Пример это! – взвизгнул он. – Простой пример. Общий стиль еще предстоит выработать, сука!
- Тише, тише, - миролюбиво улыбнулся Макс. – Спокойнее, брат, а то кондратий хватит.
- Простите, - Розанов взъерошил и без того взъерошенные волосы, после чего подскочил к плакату LAM. – Вот! London After Midnight. Отличный пример. У них есть стиль, у них есть загадочность, готика в них буквально кричит.
- О, со стилем вам мама Валя поможет, - хмыкнула Настя и пояснила, увидев вопросительный взгляд Славика. – Знакомая моя. Трудилась гримером в театре. Мировая женщина.
- Допустим. Допустим, - перебил ее Розанов, тыкая пальцем в плакат. – Такое вот нужно нам.
- Типа качественные фотки при марафете, - буркнул Андрей.
- Типа того, - вздохнул Славик. – И псевдонимы. Например, я могу быть Мастером Импровизацией.
- Звучит, как колдун-извращенец из хуевого фэнтези, который ебет импровизированно эльфийских детей, - заметила Настя. Розанов побагровел от гнева и скрежетнул зубами. – Расслабься, радость моя. Ну, хочется тебе такое педофильское имя, так пожалуйста.
- Теперь не хочется, - надулся Славик. Шутки в свой адрес он категорически не понимал.
- С псевдонимами согласен, - неожиданно поддержал его Макс. – Главное, чтобы не дебильные. Нас же свои засмеют, вовек потом не отмоешься.
- Надо что-то красивое, - согласилась Вася. – Чтобы стилю соответствовали.
- А если это? – подал голос Андрей, держа в руках книгу с серой обложкой, на которой было написано «Лемегетон». Один из друзей Колумба, с которым тот играл в группе, увлекался оккультными практиками, и студия была завалена разномастной литературой по черной магии. – Может, имена демонов себе возьмем?
- Мы ж не блэк играть будем, а готику, - помотал головой Макс, но было видно, что идея ему понравилась. – К тому же половина наших с похожими погонялами гоняет. Асгарот, Пурсон, Флегий. Слава прав. Тут что-то уникальное надо.
- Тогда не имена, а титулы, - тихо ответил я.
- Что? – переспросил он. Вздохнув, я повторил погромче, пусть это и вызвало очередную боль в горле.
- Титулы. У демонов Лемегетона были титулы. Герцоги, графы, короли Ада.
- С пафосностью перегнем, - поморщился Славик.
- Ну, конечно. А Мастер Импровизация – это охуенный вариант, - заржал Андрей. – Чо ты постоянно выебываешься, принц, блядь, датский?
- Точно принц, - кивнула Настя. – Капризный, малость безумный, с бесами в малафье. Темное дитя инцеста и антисанитарии. Ну-ка, Ярик, глянь в книжке. Есть там принцы?
- Есть. Принц Сеир, например, - ответил я, листая книгу.
- Вот, - поднял вверх указательный палец Макс. – Чуете? Вот оно, то, что мы ищем. Принц, клавишные. Звучит же?
- Чур я Графом буду, - усмехнулся Андрей.
- Граф, ударные, - пробормотал Славик, зачем-то загибая пальцы.
- Угу. Граф Отодракула. Переебал всех девственниц Валахии и окрестных земель, - фыркнула Настя. Андрей в ответ показал ей средний палец, вызвав всеобщий смех. – Ну, хоть Ваське мудрить не придется. Маркиза, как есть.
- Маркиза? – улыбнулась та. – А мне нравится.
- Еще бы. Ладно, - вздохнув, Настя поднялась с дивана. – Двое остались. Один молчун, второй темный бог.
- Пусть Яр герцогом будет, - улыбнулся Макс. – Герцоги обычно молчаливы, загадочны, чужими руками дела вершат.
- Первый раз о таком слышу, - отметился Розанов, но отметку в своей тетрадке все-таки оставил. – Ну, если Ярослав не против, то можно.
- Не против, - кивнул я. – Хоть медным тазиком зовите. Без разницы. Остался Макс.
- А чо Макс? – перебила меня Настя. – Пусть королем будет.
- В группе главней музыканты, а не вокалист, - буркнул Славик.
- Не спорю, - миролюбиво поднял руки Макс. – Но Блодвен не это имела ввиду.
- Выбора особо нет, - ответил я, листая книжку. – Или король, или губернатор.
- Тогда король, - улыбнулся Макс. – Для губернатора у меня стать не та, и положение в разы провинциальнее.
- Еще нам нужен визуал. Ну, визуальный стиль. Так уж получилось, что я проанализировал готическую сцену и без соответствующего стиля успех нам не светит.
- И умный, и талантливый. А то, что ростом не вышел, так не беда. Маленький хуек в пизде королек, - пропела Настя, заставив Розанова поперхнуться от неожиданности. Он смущенно отошел в уголок, откуда с минуту странно посматривал на Настю, после чего вернулся к своим записям.
- Если твоя знакомая нам в этом поможет, то одной проблемой меньше, - пробормотал он, яростно листая довольно потрепанную тетрадку. – Но я все же накидаю свои варианты, ориентируясь на свой анализ.
- Ни в чем себе не отказывай, - с улыбкой заверил его Макс и, посмотрев на часы, добавил. – Так, если на сегодня все, то я помчал. У меня смена через три часа, надо еще домой забежать.
- А как же репетиция? – искренне удивился Славик, однако ответил ему Андрей.
- Сегодня без репетиций. Вот когда ты с Яром чего нового сочинишь, тогда и помузицируем.
- Я уже работаю над этим, - надул губу Розанов, но Андрей лишь рукой махнул.
- Вот и заебись. Ладно, я тогда тоже помчу. Делишки нарисовались на вечер.
- И не забудьте, что завтра собираемся у Энжи в восемь вечера, - напомнил Макс, вставая с дивана. – Все будут?
Молчаливый синхронный кивок был ему ответом.
В нашей компашке работали только двое – Макс и Андрей. Макс трудился на двух работах, но, судя по его вечной улыбке, его это ни капли не напрягало. Он каким-то образом умудрялся успевать все: и работать, и вписки посещать, и репетиции не прогуливал. Порой я думал, что у Макса в задницу вшит какой-то телепорт или что-то вроде этого. Не может нормальный человек успевать делать то, что делал он.
Работал Макс продавцом у Гоблинса в «Черном солнце» - единственном музыкальном магазине для неформалов нашего города. Отчасти этим объяснялось его знание музыки и знакомство со всей неформальной тусовкой города. Две ночи в неделю он работал кладовщиком у армян на оптовой базе и, порой, сразу после смен бежал на репетицию. «Два часа сна и как огурчик», любил повторять Макс, но правда была другой. Макс был любителем всякой запрещенки, как и Шакал. Сложно было не замечать особый, инфернальный блеск в его глазах или огромные зрачки. Так он и жил – быстро, безумно, хаотично. И его это полностью устраивало.
Андрей был старше меня на три года и уже давно закончил школу. Он учился в одном окурковском ПТУ на сварщика и попутно подрабатывал в автосервисе, которым владел его двоюродный брат, известный криминальному миру города под погонялом Тихий. Машины были настоящей страстью Андрея. Третьей после бухла и женщин. Музыка в этом списке стояла на четвертом месте, но мне казалось, что на счет четвертого места он лукавил. Его глаза тоже загорались особым огнем, когда он садился за установку и брал в руки палочки. Этот огонь не имел ничего общего с дурманом, который плескался в глазах Макса. Это был огонь настоящей любви к тому, что делаешь.
Василиса же, как и мы со Славиком, пока заканчивала школу. Жила она на Речке, во вполне обычной семье. Отец Васи был металлургом на заводе, а мама работала библиотекарем в школе, где училась дочь. Пожалуй, именно об ее жизни мы знали меньше всего. Словно Вася не хотела никого в нее впускать. Она отмалчивалась, если Настя вдруг задавалась заковыристым вопросом, или просто улыбалась и мотала головой, будто ответ не так уж и важен. Вот только я так и не смог забыть ее слова, сказанные в ночь Самайна, когда мы сидели у тлеющего костра, прижавшись друг к другу. «Мы оба поломанные. Ты и я».
Сама же компашка готов была очень разношерстной. Готы редко выбирались куда-либо, предпочитая шумным сборищам тихие и культурные тусовки у своих. На этих тусовках рекой лилось вино, читались стихи Артюра Рембо и Бодлера – настоящих икон в готической субкультуре, велись беседы о жизни после смерти, и то и дело вспыхивала любовь. Любовь спонтанная, резкая, бурная, как горная речка, она заканчивалась так же быстро, как и начиналась. Многие готы проповедовали полиаморию, свободные отношения. Я часто видел, как парочки, которые весь вечер мило обжимались где-нибудь в уголке, уходили в спальни с другими партнерами. Так поступал Макс, так поступала и Настя Блодвен.
Поначалу это казалось диким, но со временем я перестал обращать на это внимание. В самом деле, это их выбор. Кто я такой, чтобы осуждать? Тем не менее, какое-никакое удивление все же случилось. Когда я узнал, что Макс, Лаки и Настя – эдакий своеобразный треугольник, живущий по принципу свободных отношений. Лаки всегда казалась мне существом из другого мира. Холодная, умная, красивая – она могла заполучить себе любого, но почему-то выбрала Макса и более того, без проблем делила его с Настей. Порой я набирался смелости, чтобы задать вопрос, но постоянно тушевался, стоило наткнуться на задумчивый взгляд Лаки. Позднее я понял, что такие, как она, всегда сами по себе. Им плевать на чужое мнение, нормы, правила и догматы. Они всегда поступают так, как сочтут нужным, не парясь о том, что подумают другие.
Пожалуй, только Макс и Лаки были настоящими готами. Все остальные были позерами. Даже я. Мы шли в готику за утешением, искали спасение и лекарство для своих поломанных душ, следовали за модой, а Макс и Лаки жили готикой. Они были ее сутью. И для этого не нужны были черные шмотки, тонны украшений из серебра и прогулки под луной по кладбищу. Пока остальные пили томатный сок, делая вид, что это кровь, резали вены, вдохновляясь черной меланхолией Tiamat, и увлекались оккультизмом, Лаки просто жила свою жизнь. Изучала Ренессанс и французскую поэзию восемнадцатого века, вдохновлялась готической архитектурой и минорным арт-хаусом, коллекционировала поломанные души. А таких среди готов большинство.
Не знаю, почему, но Лаки всегда тянуло к поломанным. Таким, как я, или Стефан. Стефан пришел в нашу компашку гораздо позже, в нулевых, когда готика, как субкультура постепенно отмирала. Он вызывал у всех улыбки. У всех, кроме Лаки. Она единственная, кто видел в нем чистую и незамутненную боль, скрыть которую не мог ни нелепый наряд, ни покрытые белилами лицо и руки. Лаки поняла, что скрывает этот нелепый пацан. И дала ему то, что он потерял. Семью. Семью таких же, как он, калек.
- Лакрима, - усмехнулся Шакал, провожая Лаки взглядом. Он единственный, кто игнорировал сокращенную форму ее ночного имени, предпочитая полное. Тогда я стоял на балконе, наслаждаясь прохладным воздухом, а Шакал присоединился ко мне, чтобы покурить. – Она другая, брат.
- В каком смысле? – тихо спросил я. Почему-то от слов Шакала по спине побежали мурашки.
- Темная. Обреченная.
- Обреченная?
- Ага. Обреченная на одиночество. Потому что больше нет таких, как она. Смерть следует за всеми нами, Яр. Я это знаю. Ты это знаешь. А за ней она идет, почтительно склонив голову. Удивительно, да? – спросил он и сам себе ответил. – Конечно, удивительно. Где еще встретишь такую темную душу, внутри которой горит ослепительный свет. Она хочет спасти всех. Обнять и спасти. Но не может. Ей остается только наблюдать…
- Откуда ты это знаешь? – вздрогнув, спросил я. Шакал хрипло рассмеялся в ответ и повернулся ко мне. Его голубые глаза тронул морозец.
- Вижу, брат. Вижу начало и вижу конец. Каждого из вас.
- Ну тебя, - вздохнул я. – Жути, блядь, нагнал.
- Не без этого. Иной мир иным не бывает, Яр, - улыбнулся Шакал. – О чем-то я могу сказать, а что-то мне запрещено рассказывать. Темные боги суровы к тем, кто нарушает их запреты. И легкое касание Смерти запросто может превратиться в бездонный, прощальный поцелуй.
А вот Шакал был для меня загадкой. Нет, он выглядел, как гот, вел себя, как гот, но все-таки готом не был. Он стоял ровно посередине и, как любил повторять, «стерег границу этого мира и мира иного». Макс рассказывал, что Смерть касалась Шакала, но решила пощадить. Касание вышло слабым и о нем напоминало только поврежденное в ходе перестрелки колено, да прилагающаяся к нему хромота. Ну и сдвиг в голове тоже можно приплести, потому как Шакал после того случая серьезно так двинулся на тематике смерти и потустороннего.
Мне он всегда напоминал тень. Но тень не бледную и не дрожащую, а плотную, черную. Шакал скользил между живых людей с вечной ухмылкой на бледном лице, смотря на мир холодными голубыми глазами. Тем не менее, как и говорил Андрей, человеком он был неплохим. Всегда готов подставить плечо, попиздеть по душам или просто молча выпить, когда никаких слов не требовалось. Шакал одновременно и был в нашей тусовке, и не был. Тусовался где-то на окраинах темного мира, скрытого за пеленой извращенных галлюцинаций от горсти сомнительных колес.
Девяносто девятый начался с хорошего такого мороза, который сковал улицы нашего города и наши сердца. Город все еще отходил от последствий дефолта и порой это ощущалось слишком уж сильно. По улицам носились стайки предприимчивых пацанов, которые срывали с прохожих цепочки, серьги и меховые шапки. Все это потом загонялось по дешевке в ближайших ломбардах, где сотрудников явно не смущало сомнительное происхождение вещей. Посходили с ума и торчки, которые запросто могли тормознуть школьника на улице и потребовать от него денег. Ну, а если денег у того при себе не было, могли и ножом секануть. В подъездах частенько можно было наткнуться на вмазанных, лежащих рядом с использованным шприцом, в собственном говне, обоссанных и грязных.
В плане музыки нам пришлось сделать паузу, а виной всему учеба. На меня и Розанова насели родители, требуя все свободное время посвящать урокам и подготовке к экзаменам, Васю тоже редко куда-то отпускали, а если и отпускали, то она приходила на тусовки донельзя задумчивой, бледной и грустной.
Впрочем, лишить Славика музыки – дело гиблое еще на этапе идеи. С уроками он, конечно, не халявил, но и музыку забрасывать не стал. Более того, к маю он худо-бедно определился с аранжировками трех песен для нашей группы. Осталась шлифовка и вот шлифовкой мы как раз и занялись.
- Погоди, - нахмурился я, когда Славик наиграл мне мелодию одной из песен. – Ты Rammstein вдохновлялся, что ли?
- Немного, - нервно улыбнулся тот. – У меня Rammstein нонстопом последние пару месяцев играет. Видимо, отголоски перебрались и сюда.
- Отголоски? Да тут основная линия – это их песня «Rammstein» с первого альбома.
- Пусть будет омаж, - отмахнулся Славик. – Отсылка, аллюзия, плевать. Может, стихи немецкие виноваты или еще чего, не знаю. «Du und ich», как мне кажется, в ином ключе не сыграешь. Текст очень рубленный, грубый… Мне Максим оригинал показывал. Музыка тоже нужна соответствующая. Грубая, рваная, не традиционная готика. А вообще, я с десяток вариантов забраковал. Диссонанс. Зато стоило малость грубости добавить, как пошло-поехало.
- Ну, в целом, мне нравится, - кивнул я. – Если Макс еще петь будет низко, то точно Rammstein получится.
- Я вижу здесь нетрадиционный вокал, - почесал нос Розанов. – Возможно надо будет добавить эффектов. Или исказить… Ну-ка, наиграй басовую линию!
- Так у тебя ж бас-гитары нет, - удивился я. Вместо ответа Славик сунул мне в руки свою старенькую акустику.
- Плевать. Просто играй, - скомандовал он. Вздохнув, я подвинул к себе партитуру, дождался, когда Славик проиграет вступление на пианино, после чего подключил гитару. В процессе Славик отпускал комментарии, порой прерывался, чтобы внести правки, но выглядел в целом повеселее, чем раньше. – Неплохо. Гипнотизм чувствуешь?
- Да.
- В этом и смысл, - он поднял вверх палец и улыбнулся. – Максим сказал одну здравую вещь.
- Интересно, какую? – ехидно поддел я Славика, но тот сарказм в моих словах не выкупил.
- Эксперимент со стилями пойдет группе на пользу. Так мы скорее найдем собственное уникальное звучание…
- Слава, иди кушать! – раздался с кухни голос матери Славика. Тот поморщился, будто лизнул соленый лимон.
- Я занят! – рявкнул он. – Не отвлекайте меня, пожалуйста.
- Слава!
- Нет! – повторил он, хлопнув крышкой пианино так громко, что аж в ушах зазвенело.
- Я, пожалуй, пойду, - тихо сказал я, но наткнулся на бешеный взгляд Розанова.
- Пока не закончим, никуда ты не пойдешь, - прошипел он и повысил голос. – Мама, я буду есть через два часа.
- Остынет все.
- Пусть остынет. Мне некритично, - заявил тот, возвращаясь к партитурам. – Так, вторая песня. Посмотри и скажи, что думаешь?
И в этом весь Славик. Музыка для него была больше, чем жизнь. И только идиот мог этого не заметить. Из-за музыки Розанов мог поругаться с родителями, лишиться прогулок, получить ремня, но даже это не могло его остановить. Было в его демоническом взгляде что-то от Бетховена, чей портрет висел у Славика в комнате вместо традиционных героев боевиков, голых баб или музыкальных групп. И перед этим взглядом пасовали не только родители Славика, но и немногочисленные друзья.
Розанов отпустил меня домой в восемь вечера. Когда сам осатанел и от музыки, и от споров, и от голода. Я же тактично отказался от приглашения поужинать и помчался домой, надеясь, что мама не будет сильно злиться. Впрочем, добраться до дома без происшествий мне все же не удалось. А виной всему наши дворовые пацаны, собравшиеся в моем подъезде.
- О, Шептун! – пробасил Чук, высокий, похожий на полинявшего злого медведя. – Ты чо пацанов тревожишь?
- Домой иду, - тихо ответил я, медленно поднимаясь по ступеням. Пацаны сидели на площадке между этажами. На заботливо расстеленной газетке стояли две бутылки водки, три бутылки пива и нехитрая закусь в виде вареной картошки, подгнившего лука и обкусанного со всех сторон плавленного сырка. В воздухе пахло не только перегаром, но и жженной пластмассой, а еще плохо скрываемой злобой.
- Бля, думал, соседи ментов вызвали, а тут чушка всего лишь, - хохотнул второй, мой сосед по подъезду, откликающийся на погоняло Шуруп. – Чо, Ярик, пиздит тебя мамка еще?
- Нет, - покраснел я и вздрогнул, когда Шуруп вытянул вперед руку, приказывая мне задержаться.
- Куда несешься, лось? – неприятно улыбнулся он. – Чо, с пацанами потрещать западло?
- Нет. Просто уже дома должен быть, - я поморщился, услышав общий смех. Злой, унизительный.
- Да ты не торопись, - мотнул головой Чук. – Выпей лучше.
- Не, спасибо.
- Чо, западло?
- Не, мама потом голову отвернет, - честно ответил я. И снова унизительный смех, от которого хочется провалиться сквозь землю.