Серия «Приют неприкаянных душ»

- Ну как, получше? – Женя снизу вверх заглянула ему в глаза.

- Нормально. Поехали.

Но им пришлось останавливаться еще пару раз из-за новы приступов рвоты у Матвея, и Женя удивлялась, почему эта участь не постигла ее, ведь именно ее тело заняла множащая сущности.

Она привезла Матвея к своему дому, и когда он вошел, то первым делом тяжело упал на диван. Женя поужинала пельменями одна на кухне, предложила Матвею, но он передернул плечами:

- Кабздец! У меня будто самое сильно похмелье, помноженное на десять.

Она потрогала его ледяной лоб, достала тонометр из шкафчика. Но Матвей закатил глаза:

- Жень, отстань. Сядь лучше рядом.

Когда она примостилась на диване, он взял ее руку и зажал меж своих ладоней:

- Но в этом есть и очевидные плюсы.

Женя приподняла брови.

- Ты так обо мне заботишься…

Выражение его лица не сулило ничего хорошего – Женя боялась очередного проявления нежности. И она, прочистив горло, отвела взгляд и сказала:

- Я думаю, нужно еще раз съездить в Заринск, попросить заведующую интерната показать ту комнату, про которую староста говорил… Может, там что-то будет.

Рука ее выскользнула из его ладоней; глаза Матвея поскучнели:

- Давай съездим, да.

Ночью Женя долго не могла уснуть, и, лежа рядом с Матвеем, прислушивалась к его ровному глубокому дыханию и думала. Ей было невероятно страшно. Страшно от того, что она сделала с жизнями других людей. Айгуль, Инга, Матвей, Стас – все они зависели от нее, и всех она подвела. Не смогла помочь матери ребенка с аутизмом, втянула несчастную сестру во что-то ужасное и мистическое, не смогла ответить на чувства Матвея как нормальная женщина… Сердце ее сильно забилось, а на глазах выступили невольные слезы.

***

На следующий день Матвею стало значительно лучше, и он, стоя на Жениной кухне в одних трусах, нажарил кучу блинов на завтрак. И сам же на них набросился, сетуя, что у нее, как обычно, ни черта нет – ни варенья, ни сгущенки.

Женя позвонила в Заринский психоневрологический интернат, но заведующая грубо оборвала ее, сказав, что и так потратила на них много времени, а в той комнате, про которую они говорят, давно склад инвентаря. Пускать их снова она отказалась и, даже не попрощавшись, бросила трубку.

Матвей свернул трубочкой теплый золотистый блин, отправил его в рот, прожевал и сказал расстроенной Жене:

- Ну и ладно. Это всего лишь богадельня с больными детьми, а не форт Байярд.

- И что ты предлагаешь? Ворваться туда с ноги? – вздохнула Женя.

Он пожал плечами.

- Будет день – будет пища. Поехали в Заринск, на месте посмотрим, что можно сделать.

Провинциальный Заринск встретил неприветливо – мерзким мелким дождиком и низко нависшими тучами. В воздухе сильно пахло озоном и свежей листвой; дышалось куда как свободнее, нежели в большом городе. На обочине дороги сидела чему-то улыбающаяся кругленькая старушка и торговала банными вениками; отчего-то на глазах Жени выступила влага, и она плотно сжала губы, чтобы не расплакаться.

- Эй, ты чего? – спросил Матвей, поймав ее взгляд в зеркальце заднего вида.

- Да так. Предчувствие что-то нехорошее.

Она и сама не понимала, откуда пришло это чувство, окутавшее ее тоской, словно пылью.

Попытка прорваться в интернат с треском провалилась – дежурная на входе позвонила заведующей, и та прилетела, раскрасневшись от злости.

- Да сколько можно! У меня работы невпроворот, почему я должна на вас время тратить?! Нужно осмотреть комнату так возвращайтесь с… санкцией прокурора!

Заведующая выпалила, видимо, первое, что ей в голову пришло, и Женя невольно улыбнулась на эту «санкцию прокурора». Матвей потянул ее за руку, пришлось позорно отступить.

Во дворе интерната Женя обернулась, окинув здание взглядом – она пыталась понять, где могли быть окна нужной им комнаты. Матвей снова подтолкнул ее, они вышли за ограду, и он потянул ее в сторону от автомобиля.

- Чего? Куда ты..?

- Пошли-ка… – Матвей увлек ее за собой, двинувшись в сторону небольшого леска и кладбища.

Они дошли до убогих могилок и немного углубились в березняк, откуда был виден тыльный фасад.

- Раз не вышло получить официальное разрешение, попробуем обходные пути, – улыбнулся он. – Как думаешь, у сотрудников интерната достаточно невелики доходы, чтобы они пустили нас на полчасика за некоторую мзду?

Женя закатила глаза, но спорить не стала – ей очень хотелось проникнуть в ту самую комнату. Они сели прямо на землю, в еще невысокую траву, по которой пробегала дрожь от легкого ветерка. Задний фасад выглядел куда как хуже переднего – его почему-то не оштукатурили, и на темно-зеленой краске были видны потеки и пятна; из форточек кое-где торчали неаккуратные узлы вентиляции. Около окон цокольного этажа, ушедших до половину в землю, стояли ржавые тачки и лопаты Женя только сейчас вдруг запоздало осознала, что здание не просто старое, а чертовски старинное, и черт знает что может быть с планировкой и расположением комнат – его наверняка много раз перестраивали и перекраивали.

- Мы постоянно утыкаемся в тупики, – вздохнув, сказала она. – Никакого просвета. Куда могла запропаститься эта Зельдович?! Неужели правда сбежала, когда поняла, что она тут наворотила?

- Не очень-то на нее похоже, исходя из того, что мы о ней узнали, – Матвей пожевал сорванную травинку. – Мне кажется, Амалия билась бы до последнего, чтобы довести свою методику до ума.

С этого ракурса интернат выглядел особенно уныло, а самодельные надгробия маленьких пациентов добавляли пейзажу тоски.

- А эта слепоглухонемая девочка, про которую нянечка рассказывала, как думаешь, могла она стать жертвой Богушова и Амалии?

- У нас есть отличная возможность узнать, – Матвей указал на уже знакомую им пожилую женщину все в том же фиолетовом рабочем халате, которая показалась на заднем дворе.

Они вышли из леска, и Матвей, приблизившись к ограде, знаками позвал женщину выйти к ним. Та несколько секунд сверлила их взглядом, потом кивнула и через несколько минут появилась около кладбища. Матвей, используя все свое обаяние и красноречие, убалтывал тетку, а Женя мучительно краснела, думая о том, что им делать, если нянечка откажет.

- То есть вы хотите посмотреть эту комнату, пока заведки не будет?

- Именно, – кивнул Матвей.

- И чего, зачем эт вам?

Женя, с трудом подбирая слова, объяснила, что они готовят памятную книгу об Амалии Зельдович как о выдающемся педагоге, и им важно погрузиться в атмосферу.

- Дак там и нет ничего. Инвентарь старый сваливают.

- Так это и отлично. В комнате не производился ремонт?

- Нет, это вроде как подсобка теперь, склад.

- Замечательно! – Женя сложила перед собой ладони.

Матвей достал из портмоне заранее приготовленные купюры и сунул нянечке в карман халата:

- Это за содействие. Поверьте, мы ничего противоправного делать не будем, просто осмотрим комнату и уйдем. Займем полчаса времени.

Таисия Федоровна поджала тонкие лиловые губы и скупо обронила:

- Приходите в десять. Сегодня Семеновна дежурит, она к тому времени наберется прилично и уснет. Я вас и пущу.

Время до 10 вечера нужно было как-то убить, и Матвей предложил сходить в Заринский монастырь, чьей достопримечательностью был старец-затворник.

- Правда, он никого не принимает и вообще по слухам умом тронулся, – сказал Матвей. – Но для монастыря он как визитная карточка, из-за него много паломников и пожертвований.

Они зашли в старинный храм с тусклыми фресками 16 века на сводах, побродили в гулкой тишине, густо пахнущей ладаном и чем-то металлическим. Служба кончилась, но в церкви было немало народа, в основном пожилые. Женя постояла около иконы Богоматери, очень странно украшенной – под стеклом, по низу оклада шли несколько протянутых цепочек, на которых висели кольца, парные и непарные сережки, брошки с сияющими камнями и нательные кресты разных размеров.

- Подношения верующих иконе, – пояснил Матвей. – Эта особенно почитается.

- Это очень странно.

- Пойдем, покажу тебе еще нечто более странное.

Матвей провел ее через монастырский двор к небольшому пристрою, где на входе сидел худой парень во всем черном. Из-за ворота рубашки на шею и щеку выползала татуировка в виде ящерицы, в ухе была крупная дырка от тоннеля. На маленьком столике стояло блюдо с купюрами и монетами.

- Вход платный? – спросила Женя и поискала глазами табличку с ценой.

- Нет, но можно сделать подношение, – за парня ответил Матвей, вынул заготовленные деньги и положил на блюдечко.

Парень привстал и поклонился и головой, и корпусом, на японский манер.

- Откуда ты тут все знаешь? – Женя, обернулась к нему, когда они вошли в пристрой.

- Репортаж когда-то делал про Заринский монастырь. Про этого парня тоже, кстати, писал, он бывший наркоман. Живет тут пятый год, братия ему предлагала постриг принять, он отказывается.

- Почему?

- Говорит, недостоин, много дерьма в жизни сделал. А тут на все руки от скуки – и со скотиной занимается, и огородом, и даже сайт им сладил.

В пристрое было очень холодно от работавшего кондиционера, и Женя мгновенно покрылась мурашками. В небольшой комнате с белеными по кирпичу стенами располагались лари с застекленными крышками. Она заглянула в один и подняла брови – в коробе были человеческие останки. Коричневый череп с частично отколотой верхней челюстью покоился на лиловой атласной ткани, и еще Женя опознала лучевую и локтевую кость. В других ящиках так же были неполные комплекты человеческих скелетов, все темные, некоторые практически почернели. А в одном коробе и вовсе лежали кучкой только несколько коренных зубов.

- Это останки монахов, умерших с 15 по 17 век. Старец указал на несколько могил с монастырского кладбища и приказал некоторые кости вынуть. Он утверждал, что именно эти монахи были истинно святыми, и их мощи имеют чудотворную силу. Кстати, интересно, что их имен никто не знает, но среди них нет ни одного настоятеля. Настоятели покоятся в склепах, и их имена выбиты на камне.

- Нет, значит, святых среди начальства? – усмехнулась Женя.

- Еще есть байка, что если попросить у них что-то наедине, то желание сбудется.

Женя фыркнула. Она ходила от короба к коробу и пыталась определить названия и назначения костей – анатомию она когда-то хорошо знала. В пристрое царил полумрак – свет шел только от небольших светильников, направленных на ящики с мощами. Гудел кондиционер, шум монастыря будто отдалился и отодвинулся, и Женя вдруг ощутила странный покой и в то же время волнение. Она смотрела в глазницы черепа человека, умершего много столетий назад, и чувствовала, как на нее опускается тишина.

- Мне выйти? – едва слышно спросил Матвей, и Женя кивнула.

***

Когда она вышла из пристроя, Матвей вопросительно заглянул ей в лицо, и Женя ждала, что он спросит, какое желание она произнесла над мощами. Но Матвей промолчал, и они направились к выходу из монастыря. До десяти вчера оставалось еще три часа, которые они провели в машине, припаркованной недалеко от интерната, и потягивали вкусный, но едва теплый кофе из придорожной кофейни.

В назначенное время Женя и Матвей приблизились к калитке, где их ждала Таисия Федоровна, облаченная в уютный домашний плюшевый костюм.

- Ну, пойдем, – сухо обронила она, с головы до ног оглядывая Женю.

Нянечка провела их мимо дежурной, которая безмятежно дрыхла в своем кресле, издавая носом тихий писк. Они прошли по пустым темным коридорам и попали, очевидно, в ту часть интерната, где не было жилых комнат. Таисия Федоровна остановилась перед помещением с цифрой 5 на притолоке, звякнула связкой ключей и отперла высокую створку. Женя с бьющимся сердцем вошла в комнату, щелкнула выключателем. Здесь действительно устроили склад: прислоненные к стене, стояли листы гипсокартона, деревянные брусья, старые двери, снятые с петель; стопкой были сложены садовые тачки, мешки с цементной смесью, пластиковые ведра. Женя обходила комнату по периметру, под ней тихо скрипел деревянный пол. У дальней от входа стены она остановилась, заглянула под большой кусок дсп и едва удержала радостное восклицание:

- Матвей! Посмотри! Это наверняка оно!

Под листом ДСП оказались несколько фанерных щитов, выкрашенных в красный, белый и черный.

- Это наверняка с аудиовизуального этапа! Я тоже обклеивала стены разноцветными листами!

Матвей убрал ДСП от стены и они осмотрели щиты, но никаких надписей или знаков на них не обнаружили. Женя внимательно изучила остальной хлам, но больше ничего, что могло бы быть связанным с Зельдович, не нашла. Она помотала головой:

- Нет, что-то должно быть еще. Почему здесь? Таисия Федоровна, вы же давно здесь работаете, эта часть интерната так и была для технических надобностей?

Та кивнула:

- Дак да, всегда.

- Подальше от лишних глаз, – пожал плечами Матвей.

- А что ей лишние глаза? Это был ее интернат, вряд ли она здесь кого-то опасалась.

- А это что? – Матвей указал на дверь, частично видневшуюся из-за стопки пластиковых панелей. – Куда ведет?

Нянечка пожала плечами:

- Никуда. В подвал ведет, но им вообще не пользуются – глубокий он слишком, ступеньки больно крутые. Убиться можно.

Матвей подергал дверь – заперто.

- В подвал другой вход есть, это дверь уж сто лет заколочена.

- Проведете нас? – глаза Жени загорелись.

- Да мне што… Пойдемте, проведу. Только пусто там.

Следуя за Таисией Федоровной, они вышли во двор интерната, обогнули здание и приблизились к неприметной дверце на заднем фасаде. Нянечка вытащила свою связку ключей, отомкнула дверь. Она оказалась права – вниз уходили узкие, очень высокие ступеньки, света на лестнице не было, и Матвею пришлось подсвечивать фонариком телефона. Вскоре они спустились в небольшое помещение с бетонным, ничем не отделанным полом и кирпичными стенами. Единственный светильник давал очень мало света и весь зарос пылью; единственное окно в комнате было сильно ниже уровня земли. У дальней стены темнел еще один проход с металлической решеткой, а у боковой – проем с еще одной лестницей, ведшей, очевидно, к бывшему кабинету Зельдович. Комната была абсолютно пуста, если не считать очень старой железной кровати с панцирной продавленной сеткой. Под кроватью валялась бутылочка, похожая на те, в которых продаются медицинские растворы, и Женя нагнулась и подняла ее. Бумажная наклейка покоробилась, название было нечитаемым, но состав содержимого вполне можно было разобрать.

- Что-то медицинское, – хмыкнул Матвей

Женя сжала пыльную бутылочку в пальцах, дыхание ее сбилось.

- Это жировая эмульсия для парентального питания.

- Чего? – сунулась нянечка.

- Раствор для внутривенного кормления. Для кормления людей, которые не могут есть сами через рот.

Женя положила бутылочку на кровать и указала на решетку на дальней стене.

- А там что?

- Да все то же, – с некоторым раздражением ответила Таисия Федоровна. – Подвал. Тут два уровня. Здание старое, черт знает каких катакомб тут настроили.

Матвей потянул на себя решетку, и она сразу подалась, издав тихий металлически стон.

- Там света нет! – ворчливо сказала нянечка.

Женя уже включила фонарик, вошла в темный проем и снова попала на крутую и неудобную лестницу. Одной рукой держа фонарик, а второй опираясь на пыльную стену, она начала спуск, а за ней и Матвей. За спиной вдруг раздался скрип, лязг и громкое бряцанье связки ключей, отозвавшееся в темноте эхом. Матвей бросился назад и ударил ладонями в запертую решетку, и нянька отпрянула.

- Что вы делаете? – крикнула Женя, чувствуя, как ужас заливает живот.

- Надоели, как черти! – бросила нянька. – Ходят тут, вынюхивают! Я ведь сразу поняла, что не отвяжетесь! Тьфу!

Старуха плюнула на пол и с нескрываемой ненавистью прошипела:

- Как дети помирали в интернате, как Амалька над ними галилась – всем насрать было. А сейчас, вон, забегали. Поздно только уже. Наденьку мою…

Голос няньки сорвался.

- Та девочка на кладбище, Наденька, это же ваша внучка? – пораженная догадкой, непослушными губами проговорила Женя.

- Внучка.

- Зачем вы..? – Матвей сжал прутья решетки. – Мы ведь не виноваты в преступлениях Зильберович!

- А я вас и не виновачу. Но и не выпущу. Амалька, чую, долго не протянет, а вы – свежая кровь. Орать бесполезно – тут стены толщиной в метр, а уж телефоны тем более не ловят. Так что, прощевайте!

Таисия Федоровна щелкнула выключателем, и Женя с Матвеем непременно погрузились бы в полнейшую тьму, если бы не скудный луч фонарика.

- Ну что ж, пошли посмотрим, что там. А потом будем думать, как выпутываться, – преувеличенно спокойно сказал Матвей и сжал Женин локоть.

Они, скользя ладонями по неровной стене, покрытой толстым слоем многолетнего праха, спустились по лестнице. Женя, ступив на бетонный неровный пол, направила луч фонарика в комнату и тут же вскрикнула, Матвей тоже не удержал изумленного вздоха.

На широкой кровати с подъемным изголовьем лежал человек: отекшее жабье лицо с лоснящейся сальной кожей, длинные спутанные волосы, колтунами лежащие на несвежей, пожелтевшей подушке; сиротское одеяло в квадратик частично прикрывало безобразное тело с выпирающим животом и тощими ногами и руками с утолщенными суставами. Невозможно было разобрать, женщина это или мужчина. Веки человека были раскрыты и зафиксированы странными устройствами, напоминавшими крошечные капканы – металлические зубья не давали глазам закрыться, а из середины этой устрицы торчал хоботок, прикасавшийся к глазному яблоку, прямо к зрачку. От маленькой железки шел тонкий шланг, который тянулся на середину комнаты, где был расположен большой металлический цилиндр. К цилиндру крепились и другие шланги – когда Матвей пошарил фонариком, стало очевидно, что кроватей в комнате всего четыре, и на каждой располагался человек. У каждого к глазам крепились одинаковые устройства, все узники подвала были мертвенно неподвижны и никак не отреагировали на появление Жени и Матвея.

Женя обошла все кровати – у изножья висели таблички с именами «Анвар», «Костя», «Андрей» и «Кристина». Узники подвала выглядели одинаково со своими оплывшими лицами и бессильными руками и ногами-спичками.

- Мы нашли их! – тихо сказала Женя, и слова ее прозвучали особенно ясно и безнадежно в тишине подвала. – Мы нашли тех детей, которых калечил Богушов.

- И Зельдович, – Матвей указал телефоном в дальний левый угол, куда-то к потолку.

Женя невольно прикрыла рот рукой и отшатнулась. На металлических крюках висели старые тюлевые занавески, посеревшие от старости и грязи. Закрученные немыслимыми узлами, они формировали что-то вроде паутины, в которой была подвешена Амалия Зельдович в изломанной позе. Лицо ее сильно похудело, но все-таки несомненно это была она, та самая женщина с фотографий и видео, которые Женя обнаружила в вещах профессора Петраковой. Все то же некрасивое лицо с размашистыми негармоничными чертами, хоть и страшно осунувшееся, с грязными потеками на лбу и щеках. Ногти ее сильно отросли на руках и ногах и закручивались внутрь, и Женя спросила себя, неужели она находится здесь с 1998 года? От глаз Амалии к цилиндру тянулись все те же тонкие шланги.

- Амалия! – крикнула Женя и тронула ее голые грязные ступни.

Матвей приволок прикроватную тумбочку, стоявшую у кровати Анвара, помог Жене взобраться. Она потрясла Зельдович за плечи, похлопала по щеке, но та никак не отреагировала. Женя осторожно потянула за шланг странного устройства, и оно неожиданно легко подалось и отлепилось от лица Амалии. Но Зельдович так и не очнулась, глядя в темноту ничего не выражающими глазами, которые двигались туда-сюда.

Женя спустилась, подошла к кровати Анвара, направила свет на лицо парализованного – глаза его тоже двигались влево-вправо в крошечной амплитуде.

- Нистагм.

Она подошла к другому человеку – то же самое. Женя обошла парализованных, осматривая глаза.

- У всех нистагм.

- Что это?

- Патологические однообразные движения глаз.

- Эти штуки фиксируют движения их глаз?

Женя пожала плечами, хотя Матвей не мог ее видеть – их фонарики были направлены на людей на кроватях. Она подошла к цилиндру, потрогала его тусклый алюминиевый бок. Несколько шлангов с «капканами» для глаз валялись на полу, ни к чему не прикрепленные. Женя подняла одно устройство, потрогала пальцем острые зубчики.

- Жень, даже не думай! – воскликнул Матвей.

Женя села на прохладный пол и направила свет на Матвея:

- Я так долго искала ответы на свои вопросы. Мы возможно, сдохнем тут от обезвоживания и голода. Так может быть, я хотя бы удовлетворю любопытство?

Он сел рядом, положил телефон на пол, отчего луч фонаря осветил потолок, сформировав на нем причудливые гигантские тени.

- Может, смерть от жажды и голода гораздо милосерднее, чем это?

Он кивнул на мини капкан.

- Знаешь, нас с Амалией все же роднит желание добраться до самой сути. Такое сильное, что становится наплевать на мораль и сострадание.

- Ну сравнила. Зельдович калечила детей.

- А я подставила под удар свою сестру. Просто потому, что мне было интересно – сработает или нет.

Женя взяла пару крошечных капканов и повернулась к Матвею:

- Помоги мне.

Он долго молчал и наконец произнес:

- Ладно. Ты же все равно это сделаешь.

Матвей закрепил у стены оба телефона так, чтобы свет падал на Женино лицо. Она задрала подбородок, уперлась ладонями в пол и кивнула:

- Давай.

Он поднес устройства к ее глазам, и зубастые устрицы раскрылись, будто листья хищной росянки, и вдруг, издав тихий щелчок, впились в ее веки. Женя вздрогнула, ожидая сильной боли, но ощутила только небольшое жжение, как от ссадины. В зрачок ей уперся металлический штырек, и только она хотела сказать, что ничего особенного не чувствует, как свет фонариков померк в ее глазах, ее куда-то потащило, сильно швырнуло и глухо ударило обо что-то мягкое.

Приют неприкаянных душ (8) финал и эпилог

Добравшись до нужного им съезда, они увидели, что поворот на Куменки был вовсе не полузаброшенной грунтовкой, а добротно заасфальтированной дорогой. Ею явно активно пользовались. Через четверть часа езды они уперлись в древний металлический шлагбаум, который был закрыт на висячий замок. Матвей вышел из машины, покрутил замок в пальцах:

- Замок не ржавый, недавно смазывали, – сказал он высунувшейся в окно Жене.

Она открыла дверь:

- Ну что, потопали.

Асфальт закончился через пару сотен метров, и они ступили на грунтовую дорогу, пролегавшую через сосновый бор. От одуряющего травяного свежего запаха у Жени легонько закружилась голова и зазвенело в ушах. Широкая тропинка была отсыпана щебнем, и на ее обочинах выделялись следы автомобильных шин.

- Деревенька-то явно посещаема, – сказал Матвей и указал куда-то в гущу соснового бора.

Женя увидела, что на стволы деревьев были нанесены засечки на высоте человеческого роста, и стесанные участки кто-то покрасил ярко-красной краской. Помеченные деревья шли нестройной шеренгой справа и слева от дороги, будто очерчивая какую-то границу.

Вскоре лесок закончился, и они увидели лежащую в низинке явно обитаемую деревеньку – дымились печные трубы, землю пятнали разноцветные квадратики огородов. Матвей взял ее за руку, и она невольно стиснула его пальцы. Когда они подошли к крайнему дому, из-за забора высунулась голова пожилой женщины, низко, до бровей, повязанной платком.

- Здравствуйте, вы не подскажете… – начала Женя, но женщина вдруг крикнула через плечо:

- Семен!

Из дома что-то глухо пробурчали, и она снова крикнула:

- Чужие!

Матвей задвинул Женю за спину, и в этот момент из калитки выскочил седой мужик с двустволкой в руках. Несвежая майка была заправлена в камуфляжные штаны, прицепленные одной подтяжкой, вторая болталась за спиной.

- Какого черта надо? – крикнул он и вскинул двустволку.

- Спокойно, отец, – Матвей примирительно поднял раскрытые ладони. – Человека одного ищем, Хаева…

Договорить он не успел – седой повел ружьем.

- А ну, шагай вперед! И ты тоже, цаца!

Они свернули с узкой боковой улочки и попали на широкий деревенский порядок. Из-за заборов появлялись головы, люди удивленно глазели, перекидывались фразочками.

- Эй, Семен, эт кто такие? – крикнул маленький хлипкий дедок с густыми белыми волосами, собранными в хост.

- А хер их знает! Ошиваются тут! К старосте веду.

Вскоре они дошли до бревенчатой, ничем не отделанной избы, на коньке которой красовался блестящий жестяной флюгер. На стук в калитку вышел пожилой мужчина в джинсах, колени которых были заляпаны землей и травой; подмышки старенькой клетчатой рубашки темнели влажными полукружьями. С крыльца спускалась худая женщина со страшными черными мешками под глазами, на ходу повязывая платок на гладко причесанную голову. Одета она была как монашка – в длинное, до пят, темно-синее глухое платье. Она взглядывала на гостей тревожными черными зрачками и сжимала в нитку и так тонкие сухие губы.

- Вот, Михалсаныч… – Семен опустил ружье. – Шляются тут. Че с ими делать?

- Ну-с, с какой целью пожаловали? Внимательно слушаю, – Михаил Александрович отряхнул колени.

- Мы ищем Хаева Виктора Петровича… – начал Матвей, но его снова прервали.

- Да опусти ты ружье, Семен! А вы… Марш за мной. Обедать пора, Маша уж накрыла, наверное. Поедим и побеседуем.

***

Жена Михаила Александровича, та самая женщина в монашеском строгом платье, действительно накрыла стол в горнице. Сухо, без улыбки, она поставила перед Женей и Матвеем по тарелке супа, сунула плетеную корзиночку с хлебом. Женя хотела сказать, что не голодна, но рот наполнился слюной, да и Матвей без тени сомнения взял ложку и принялся наворачивать густые ароматные щи.

- На машине приехали? – осведомился староста.

- Около шлагбаума оставили, – кивнул Матвей.

Михаил Александрович бросил взгляд на старинные ходики с дверкой для кукушки и пробормотал:

- Поздно уж… обратно сегодня вряд ли успеете.

Женя ела и оглядывала горницу, время в которой, казалось, остановилось. На стене висел бархатный коврик с изображением трех охотников со всем известной картины; в углублении серванта лежала стопка желтых газет, верхняя из которых чернела жирным заголовком «Правда»; с портрета на столе взирал выцветший и поблекший Ленин, а в углу, около жестяных окладов икон тускло светилась лампадка. Староста, закончив есть, закурил прямо в комнате папиросу, откинулся на стуле и спросил:

- Ну-с, что привело в Куменки? И как вы село вообще нашли?

От Жени не укрылось, что обращался он в основном, к Матвею, не удостоив ее взглядом. Матвей сухо, по-деловому, изложил их историю, начав с кассеты Зельдович и закончив Хаевым Виктором Петровичем, который подозрительно часто наведывался в заброшенное село. Когда дело дошло до Инги и эксперимента Жени, староста крякнул и переменил положение на стуле. Матвей закончил, и в комнате на минуту повисла тишина – Михаил Александрович продолжал курить, неряшливо пачкая рубашку пеплом. Вместо пепельницы он использовал блюдце, посеревшее от старости.

- Ну? – нетерпеливо воскликнула Женя. – Вы что-то знаете об Амалии Зельдович и Хаеве Викторе Петровиче?

- А то как же, – невозмутимоответил староста и кивнул в сторону окна. – Виктор Петрович вон он… в соседнем доме живет.

В комнату заглянула Маша, и Жене стало неловко от ее закаменевшего в маске страдания лица. Она тут же исчезла, и староста сказал:

- Не может смириться… Столько лет прошло, мы уж тут все попривыкли, а Маша – нет. Богомольная стала, все грозится в Свято-Вознесенский скит уйти. Есть тут рядом… Ладно, история долгая.

Михаил Александрович встал, вынул из серванта бутылку без этикетки и рюмки. Не слушая протесты Жени, налил всем; Матвей, помедлив секунду, взял рюмку и выпил. Староста снова закурил и начал рассказ:

- Маша забеременела Светой, когда Илюше было всего полтора года. Шел 92 год; конечно, предугадать того хаоса, что ждал страну, мы не могли, но уже тогда было ясно, что все летит к черту. Но об аборте я не смог даже заикнуться: Илюшу мы долго ждали, у Маши слабое здоровье. Получилось далеко не сразу, было два выкидыша и одна замершая. И моя мать за эти три года, что мы пытались, истрепала ей все нервы. Мол, ты не женщина, выносить не можешь, пустоцветка, чего мужику жизнь портишь… Поэтому для жены еще одна здоровая беременность стала подарком, хотя я очень просил ее подумать. Когда родилась Света, с ней сразу было не так как со старшим. Она почти не спала, постоянно ныла, знаете, это даже не здоровый крик ребенка, а беспрерывное фоновое нытье. И взгляд у нее был такой странный, какой-то взрослый. Пугающий, если честно. Диагноза долго не было, поначалу ставили детскую шизофрению, еще что-то. В 96 году нам пришлось совсем туго. Мы с женой были оба инженерами на оборонном предприятии, которое к тому времени тихо загнулось, а к новым реалиям не так-то просто было привыкнуть… А тут еще двое детей, один из которых требует постоянного внимания и присмотра. В садик Света не ходила, в школу, разумеется, тоже, умственная отсталость была глубокой. Она не разговаривала и почти не реагировала на нас. И вдруг нам поступает предложение от нашего психиатра поучаствовать в эксперименте одаренного коррекционного педагога из какого-то захолустного Заринска. Мы, конечно, не особенно обрадовались – что может работница какого-то захолустного интерната из жуткой тьмутаракани? Но психиатр продемонстрировала просто невероятные результаты, показала нам целый фильм о выздоровевших детях. И еще – за это платили и обеспечивали жильем в этом Заринске. Мы сдали Илюшу бабушке и поехали. Таких, как мы, было несколько десятков человек, все с разных концов страны, у всех дети с глубокой умственной отсталостью. Амалия забирала детей по очереди в интернат, и одним из условий была изоляция ребенка от родителей на это время. Мы с Машей никогда бы не согласились на это, потому что попахивало каким-то шарлатанством, но мы уже видели невероятный прогресс детей, которые шли в первой партии. Я сам лично видел, как совершенный идиот, лишенный способности к какому-либо пониманию, вдруг становится осмысленным, живым. Это было действительно чудо. Мы пробыли в Заринске всего пару недель, а Света начала понимать нас, начала говорить! Это было такое чудо – видеть в ее глазах мыслящего человека! Мы думали, что на этом лечение кончено, и собирались обратно в Москву, но Амалия сказала, что нужен последний, четвертый этап. Он самый главный и закрепляет все обретенные ребенком навыки. И… она вдруг пропала. Честно говоря, мы не особенно расстроились с женой, мы были ей благодарны, но все-таки она не была близким нам человеком. И кроме того, в ней всегда чувствовалось что-то… глубоко неприятное. Мы ответили на вопросы милиции и отправились обратно в Москву. Там прошли медкомиссию, с ребенка сняли диагноз, и Света стала готовиться к поступлению в школу. И тут начались первые странности. Маша заметила, что дочь как-то странно растягивает слова, и когда мы прислушались, то поняли, что она просто удваивает звуки.

- Как это? – вырвалось у Жени.

- Каждый звук в слове произносит дважды. Например, нашего кота она называла к-к-оо-т-т. Будто и заикалась на согласных и тянула гласные. Причем сама она ничего особенного не видела в этом и считала, что говорит точно так же, как и мы. А потом стало хуже… Намного хуже.

Михаил Александрович снял очки и потер толстую пористую переносицу.

- Поначалу мы водили ее к логопеду, которая сочла это обычным заиканием… Впрочем, как и мы все. Поначалу был даже какой-то эффект от занятий… А еще Света увлеклась вырезанием лобзиком, и мы успокоились – нам казалось, что тяга к творчеству это хороший признак. Дочь делала кукольные домики из фанеры, и довольно искусно, надо признать. Мы даже продали несколько штук друзьям. Домики становились все более затейливыми – дочка делала и внутреннюю обстановку, и крошечных человечков-жителей.

Однажды ночью я проснулся от жуткой головной боли и тошноты и сперва решил, что подхватил желудочно-кишечную инфекцию. Но тут до меня дошло, что головная боль подпитывается каким-то тихим звуком невероятно отвратительной тональности. Вскоре я понял, что звук шел от окна, и отдернув штору, я увидел домик, сделанный Светой, который стоял на подоконнике возле приоткрытой створки. Стены домика были испещрены дырками разного диаметра, кроме того, к его крыше были приделаны несколько трубок, свернутых из бумаги. Летний ветерок из окна попадал в эти отверстия и производил тот самый кошмарный звук. Я закрыл окно и меня тут же настигли дикие спазмы в желудке, и следующий час я провел в туалете, где блевал, простите, фонтаном. Жена и сын отделались легче – их похожие симптомы настигли только утром и были не настолько бурными. Тогда я не связал нашу болезнь со Светиными поделками. Мы дружно решили, что подхватили какую-то инфекцию. Света продолжала делать свои домики, которые становились все более странными и все более непохожими на детские игрушки. Маша однажды сказала, что эти поделки производят на нее жуткое впечатление. Переломный момент случился, когда сын переломал все ее домики, сказав, что они нашептывают ему жуткие вещи по ночам. Но она сделала новые. Это становилось опасным – Света часто открывала окно и ставила поделки так, чтобы трубки и отверстия издавали звуки, которые тоже стали больше похожими на какие-то жуткие стоны и рычание. Я лишил ее фанеры и расходных материалов для домиков, и на какое-то время она затихла и ничего не мастерила. Но однажды мы снова проснулись ночью от этих завывающих звуков, которые напоминали стоны грешников в аду. Я прошел в комнату к Свете и увидел, что она стоит, прижавшись вплотную к стене, в которой зияли три отверстия. Представьте, она проделала дыры в бетоне! Черт знает, как! В одну дыру она вставила трубку, склеенную из книжных листов, и эти три отверстия и бумажная труба издавали адские звуки. Я хотел вытащить трубку, но как только протянул руку, череп прострелила жуткая боль, и меня вырвало.

После этого мы провалялись с рвотой два дня, и уже не было никаких сомнений, что это действие тех странных акустических систем, которые делала Света.

Притворяться, что ничего не происходит, мы больше не могли. Я позвонил в Заринск, в интернат, где нам сказали, что Амалию так и не нашли. И потом начали обзванивать родителей, чьи дети лечились у Зельдович – там мы познакомились кое с кем. Так, по цепочке, мы собрали почти всех, кто был в этом эксперименте в Заринске.

- И что, у всех были проблемы? – воскликнула Женя.

- У всех, – покивал большой седой головой староста. – Так мы и оказались здесь – почти все из наших детей крайне опасны, и держать их в городских квартирах не было уже никакой возможности. Впрочем, лучше один раз увидеть. Пойдемте.

Следуя за старостой, они вышли со двора и направились по широкому деревенскому порядку. Из-за заборов высовывали носы любопытные жители, провожали глазами чужаков. Вскоре они свернули к небольшому озерцу, посредине которого, прямо из воды, торчала старая колокольня с отломанным шпилем. Михаил Александрович вынул из кармана пригоршню мягких затычек для ушей.

- Вот, возьмите. Суйте в уши, если услышите звук.

Они подошли ближе к воде, и Женя увидела, что стены колокольни сплошь испятнаны дырами, похожими на гнезда ласточек в скалах. В одно из окон высовывался частокол металлических трубок, торчащих под разными углами. Над сломанным шпилем волноваласьстая мелких птичек, медленно меняя очертания.

- Света сама выбрала это место. Она поселилась в затопленной колокольне, и с тех пор мы ее не видели.

- А как же..? – начала Женя.

Михаил Александрович пожал плечами:

- Не знаю. Сначала мы думали, что она просто сбежала, но когда я увидел, что в колокольне появляются эти дыры, понял, что она там. Мы пытались отвозить туда пищу, но она не забирает ее… А еще вот эти птицы – видите? Они всегда там, никогда не садятся.

Птицы то собирались в идеальную сферу, потом изящно рассеивались и формировали что-то вроде знака бесконечности, а потом – мягкую плавную фигуру, похожую на волну. Вдруг они остановились, будто замерли и быстро устремились вверх, словно струя фонтана.

- Сейчас начнется! – крикнул староста и суетливо запихнул беруши.

Женя взяла мягкий цилиндрик, покатала его между пальцами, помедлила, и тут раздался звук. Он начался гудением из металлических труб и наращивал мощность завываниями с придыханием, дыры в стенах задышали, закричали. Эффект был потрясающий – Женю будто ударили в солнечное сплетение, вышибли весь воздух. Хрипение и вой, скрежет и стоны проникли в ее мозг, ударили по обнаженным нервам, и облако боли накрыло ее. Она едва почувствовала, как Матвей схватил ее голову, а Михаил Александрович больно, царапая кожу, совал затычки ей в уши.

Приглушенный звук потерял свое действие, и Женя, жадно хватая воздух, уперлась ладонями в колени, наклонившись, будто бегун после длинной дистанции.

- Ужас… – прошептала она одними губами.

Староста мотнул головой, призывая их уйти от берега, и Женя, поддерживаемая Матвеем, с облегчением устремилась прочь. Когда они удалились на безопасное расстояние, Михаил Александрович вынул беруши и сказал:

- Хорошо, что звук распространяется очень ограниченно. По всем законам физики его непременно должно быть слышно в деревне, но Свету можно услышать только около берега. И действие снижается, если заткнуть уши или, например, включить музыку.

- Господи, это ужасно! – вскликнула Женя. – Это будто, будто…

- Будто болит везде и сразу, – подсказал староста.

- И сколько их тут, бывших пациентов Зельдович? – спросил Матвей, покусывая травинку.

- Сейчас двадцать шесть. Еще есть Тамара… Но она из наших, из родителей. Слушала Свету дольше, чем положено. Ну и сейчас… В общем, разумом тронулась.

- А еще? Покажите кого-нибудь еще! – с жаром воскликнула Женя. В ней проснулся азарт исследователя.

- Да вот могу вас к Хаеву сопроводить, тому самому, кого вы искали. У него сын тут, Толя.

Хаев, оказавшийся невысоким худым мужичком за шестьдесят, хмуро выслушал старосту, равнодушно пожал одним плечом и посторонился, пропуская их во двор. Он провел их через сени и горницу, остановился перед закрытой дверью.

- С порога смотрите, в комнату не входить, – буркнул он.

Хаев толкнул дверь и на пороге они увидели большую картонную коробку, похожую на те, в которые пакуют домашнюю технику. К торцу ее была приставлена еще одна коробка, к той – еще одна и еще. В довольно большой комнате был построен небольшой лабиринт из коробок, который порой мастерят дети. Вся эта конструкция затряслась, внутри зашуршало и загремело, и скоро из первой коробки, отверстие которой выходило к порогу, показал голову золотоволосый мальчик лет семи. Он с любопытством посмотрел на Женю и Матвея, так и оставшись на четвереньках.

- Поздоровайся, – хмуро приказал Хаев.

Мальчик звонко и тоненько воскликнул:

- Здрасьте!

Староста улыбнулся ему и сказал, обращаясь к Жене:

- Все такой же, как и тридцать лет назад. Не стареет! Вот коридор из коробок построил, вроде, безобидная детская игра, а на самом деле…

Хаев взял с комодика в коридоре фонарик, присел и посветил в коробку. Толик шустро пополз по своему лабиринту, а Женя присела и увидела на картоне полувысохший трупик какого-то небольшого животного; несильно наносило гнилой плотью.

- Что это?

- Собака, – буркнул Хаев. – Давно уж он затащил…Поначалу воняла ужасно. Щас вон заветрилось.

- А почему не выкинете?

Хаев с Михаилом Александровичем переглянулись и одновременно фыркнули.

- Да кто б попробовал!

- Эвона… – Хаев огляделся, вытащил из темного угла коридора непонятного назначения палку, засунул в коробку и ткнул в трупик животного.

Толик наблюдал за ним из-за угла картонного лабиринта, сверкая глазами. Палка сдвинула трупик, и Женя увидела его разорванное брюхо, из которого торчали узкие полоски коричневого картона, точно такого же, из какого были сделаны коробки.  Палка, которой орудовал Гуляев, вдруг прогнулась посередине, будто резиновая, и упала на дно коробки такой же полоской картона. Гуляев вытащил оставшийся кусок деревянной палки, швырнул ее в тот же темный угол.

- Лучше не лезть, в общем, – кротко подытожил он.

Толик же хихикнул и скрылся в своих коробках, которые тряслись и шуршали при каждом его движении.

***

Они вернулись к старосте домой, где он снова вынул бутылку без этикетки, и Женя уже не возражала и первая выпила предложенную рюмку. Они расположились на веранде, куда услужливая Маша притащила пару стульев для гостей. Сама она наотрез отказалась составить им компанию, несмотря на все обаяние и улыбки Матвея.

- Оставьте! – махнул рукой староста, когда жена скрылась в доме. – Бесполезно. Она ни с кем не разговаривает. С коровой и то больше, чем со мной!

- Это из-за дочери? – спросила Женя.

- Да. Она считает, что мы пошли против воли бога, за это нам всем и кара. Совесть ее мучает.

- А вы пытались что-то сделать, найти ответы, что-то с этим сделать? – Женя размашисто повела рукой, имея в виду все Куменки.

- Да что тут сделаешь! – с досадой воскликнул староста. – Зельдович пытались найти, детектива даже нанимали… Все без толку! Какого тут врача пригласить? Тут экзорцист нужен! Шарлатанов полно было! Прежде чем тут все собрались, кого только не приглашали. Экстрасенсы, гадалки, ведьмы, колдуны всех мастей. А толку то… Одна вон полезла к Толе, черт знает, где она сейчас, в какой коробке.

Женя застонала:

- Должен быть какой-то выход! У Зельдович ведь были пациенты, которым она смогла помочь! С ними же все хорошо!

Михаил Александрович пожал плечами:

- У нас не вышло разгадать эту загадку. Мы не знаем, почему это сработало с одними детьми, но не сработало с нашими. Все что мы можем – это защитить других от наших детей. Эта… сила, которую высвободила Амалия, думаю, что она способна на большее, и, если четно, я до смерти боюсь того момента, когда мы все тут перемрем от старости. Выйдут ли они из деревни, когда она опустеет, каков срок их жизни – мы ни черта не знаем.

Женя поникла, глядя на свои коленки, испачканные травой. Последняя ниточка никуда не привела. Все, тупик. Что делать? Привезти сюда Ингу, платить старосте, чтоб приглядывал за ней? Самой тут поселиться? Последняя мысль заставила Женю громко фыркнуть. Господи, какой бред. Но оставлять ее в интернате тоже долго нельзя, теперь Женя была уверена, что этот странный улей, что строит ее сестра, небезопасен.

- Интересно, что все это довольно творческий процесс, – задумчиво протянула она.  – То, как они производят свои сумасшедшие… произведения, похоже на работу художника, музыканта. Довольно странно.

- А что странного? – Матвей протянул руку за ягодой клубники, которой они закусывали. – Пробуждение сознания, развитие интеллекта разве не этим и должно сопровождаться?

Женя задумалась.

- Слишком ярко выраженный творческий процесс, это раз, – загнула она палец. – Он должен был как-то развиваться, с чего-то более простого. И потом, это должно было как-то еще выражаться…Ну, у Амалии должны были остаться рисунки, поделки… Что-то такое. А в ее кабинете мы не нашли ничерта, кроме профессиональной литературы.

- В кабинете? – удивленно переспросил Михаил Александрович. – Вы про кабинет на втором этаже?

Женя кивнула.

- Но в кабинете она максимум принимала посетителей. Все эксперименты с детьми были в комнате на первом этаже, там еще рядом каморка с метлами.

Женя с Матвеем переглянулись.

- Вы уверены?

- Абсолютно. Да и в кабинете просто не было места. Дети ведь оставались там на ночевки, и я точно помню, что в помещении было несколько кроватей и учебные парты с доской.

***

Когда Женя с Матвеем засобирались домой, Михаил Александрович грустно усмехнулся:

- Э, нет, ребятки. Поздно уже, солнце садится. Видели при въезде в село зарубки на деревьях? До этих пометок доходит та, что множит сущности.

- Кто это? – спросил Матвей.

Староста поморщился:

- Скорее всего, сами увидите. Если в селе новые люди, она всегда приходит. Спите спокойно, но если разбужу, не пугайтесь.

Маша отвела их в небольшую комнатку с пыльным старинным диваном; принесла одеяло, подушку, набитую сеном и постельное белье.

- Вот, – обронила она, кладя стопку белья на диван.

- Множащая сущности – кто это? – взглянул на нее внимательно Матвей.

Маша покачала головой и вышла, ничего не ответив.

- Кажется, она из последних сил держится, – вздохнула Женя.

Они устроились на скрипучем диване, при малейшем движении издававшем пружинный стон. Пахло пылью, сеном и тем особым запахом дерева и уюта, какой бывает только в деревенских домах. Шуршала подушка, издавая густой травяной дух. Матвей притянул ее голову к себе, и Женя, утомленная долгим волнительным днем, уснула на его плече.

Проснулась она от того, что кто-то настойчиво тряс ее за плечо. Женя с трудом открыла глаза и увидела старосту, держащего горящую свечу.

- Вставайте! Множащая сущности пришла. Надо торопиться!

И как бы в подтверждение его слов коротко и сильно бахнуло в стену. Они вскочили, и Женя, бывшая в майке и трусиках, потянулась было за одеждой, но Михаил Александрович одернул ее:

- Некогда! Быстрее!

Он провел их в большую горницу и усадил за стол, где уже сидела бледная Маша в темно-синем бархатном халате. Снова застучали в стены – то с одной, то с другой стороны. Потом сильно ударили в дверь, последовал целый залп сильных ударов; Женя слышала, как сильно трясется створка.

Староста сел с ним за стол и широко развел руки, подавая одну ладонь Жене, вторую – жене.

- Возьмитесь за руки! Как будто мы на спиритическом сеансе! Что бы и произошло – рук не размыкаем! Держитесь крепко! Если кто-то захочет выпустить руку, не давайте!

Дверь, скрипнув, отворилась, послышались шаги в сенях и на лестнице. Скоро в комнату вошла женщина и Женя ахнула – это была копия Маши. В таком же синем бархатном халате, с темными волосами, затянутыми в хвост и гладким пробором.

- Не бойся, – прошептала настоящая Маша, та, что сидела за столом. – Пока мы держимся за руки, они не опасны. Не тронут.

Женя хотела спросить кто «они», но комната начала наполняться людьми. Входили двойники ее самой, тоже одетые в майку и трусики; двойники Матвея и Михаила Александровича. В горнице они бесцельно ходили туда-сюда, глядя перед собой пустым, невидящим взглядом; натыкались друг на друга, на мебель. Женя, приоткрыв рот, следила за ними; не менее ошеломленное лицо было и у Матвея, который крепко сжимал ее влажную ладонь. И вдруг ее будто со всего маха ударили под дых, глаза заслезились. Когда Женя отдышалась и проморгалась, то увидела, что она стоит посреди комнаты, и другие двойники задевают ее плечами и локтями. Она пыталась сдвинуться, но любое, самое микроскопическое движение давалось ей невероятно тяжело – будто к спине и ногам привязали многокилограммовые камни. Женя устремила умоляющий взгляд на Матвея и увидела, как она сама за столом отчаянно дергалась, пытаясь вырваться из его рук и рук Михаила Александровича. Та, другая, была почти такая же, если не считать неподвижных и абсолютно пустых глаз. Староста и Матвей крепко держали ее, и скоро Женя снова ощутила сильный удар в живот и очнулась уже за столом. Глаза жгло, будто она резала лук, в солнечном сплетении затухала боль и противно что-то трепетало, словно бьющаяся птица. Михаил Александрович с сочувствуем заглянул ей в глаза:

- Ничего, сейчас пройдет.

Двойники вдруг засуетились, с удвоенной скоростью тыкаясь друг в друга, кое-кто упал. Упавшие, даже не пытаясь встать, поползли в сторону выхода. Туда дерганой вялой походкой направились и остальные. Когда шум шагов стих, староста расцепил руки.

- Что это вообще было? – спросил Матвей, потирая занемевшие от напряжения ладони.

- Множащая сущности, Алевтины нашей дочка. Мы так и не поняли, где она обретается в деревне, но иногда является таким образом, копирует жителей.

- А двери закрыть..? – Женя прислонила ладонь к ноющему животу. – Жуть какая.

- Так они и были закрыты. И сейчас закрыты, – усмехнулся Михаил Александрович. – Не помогает.

- И что будет, если расцепить руки?

- Уведет с собой. Татьяну мы так и потеряли. Поэтому и не ночуем по одиночке, в избе хотя бы два человека должны ночевать. Сразу в двух никогда не вселяется, и стучит перед тем, как войти. Мы уж привыкли.

Остаток ночи прошел тоже неспокойно – в глубине избы были слышны всхлипывания Маши и низкий голос старосты, утешающего ее. Женя же прижалась к Матвею и упала в тревожный, поверхностный сон, в котором ей постоянно чудились темные глаза Инги.

Приют неприкаянных душ (7)

- Че стоите-то, как ослы? Топайте за мной! – крикнула она Жене с Матвеем, обернувшись. – Вот еще принес черт остолопов каких-то!

Злая на весь мир Галя в бирюзовом халате повела их по широким коридорам интерната. Видно было, что заведение хоть и не находилось в запустении, но администрация не особенно старалась выбить деньги из бюджета города. Стены, покрашенные в приятный светло-зеленый цвет, носили тем не менее какую-то печать казенщины и той безликости, которая вообще свойственна подобным заведениям. Масляная краска неровно легла, линолеум кое-где пятнали заплатки, прибитые гвоздиками с большими золотистыми шляпками. На столе в холле немного облез шпон, а кресла около телевизора вытерлись и засалились. Навстречу Жене и Матвею проковыляла с ходунками маленькая старушка с совершенно белыми волосами, на груди ее прямо к халату был приколот какой-то орден. Она одарила пришедших любопытным взглядом и, проходя мимо, все вытягивала и вытягивала шею, как черепаха.

Обозленная Галя наконец толкнула дверь одной из комнат и буркнула:

- Вот ваш драгоценный Андрей Петрович, пажалте!

Развела руками и немного наклонилась, изображая, видимо, что-то лакейское, и удалилась, фыркнув через плечо.

В небольшой комнатенке стояли две кровати и две тумбочки; один из стариков, который сидел, нашаривая босой ногой тапок, с интересом наклонил голову.

- Людочка, это ты? – он приставил ладонь к большому уху, из которого торчал седой пучок волос.

Второй старик, накрытый одеялом, повернул голову и с раздражением произнес:

- Это не Людочка, Иваныч. Очередная комиссия из проверяющих. Щас будут тумбочку твою шмонать, смотреть, не заныкал ли ты булку. Тараканы-то по всей богадельне ведь от твоей булки, да?

Старик с волосатыми ушами суетливо подорвался, подтянул штаны и зашаркал со всей скоростью, на которую был способен, вон из комнаты. Лежащий рассмеялся:

- Ну заходите, чего на пороге стоите. Иваныча я выжил на время, а то не дал бы поговорить. Я Андрей Петрович.

Они зашли в комнатку, и Женя покрутила головой, примериваясь, куда бы сесть.

- Да вон на кровать Иваныча садитесь, он не обидчивый.

Когда они устроились на волнующемся, неустойчивом матрасе, Женя спросила:

- Вы знали Амалию Марковну Зельдович?

- Опа! – Богушов приподнялся на локте. – Давненько я не слышал имя этой старой стервы.

- Вы были в плохих отношениях? – насторожился Матвей.

- Да нет, – Богушов сел в кровати, подложив под спину подушку.– Мы вроде как любовь изображали. Просто это факт – сукой она была первостатейной. А вы с какой надобностью-то пожаловали? Зачем вам Амалька?

Женя выдала старику заранее заготовленную речь о реабилитации детей с умственной отсталостью, умолчав о том, что тестировала методику 38-15. По ее словам выходило, что она была просто коррекционным педагогом, у которой сфера интересов была такая же, как у Зельдович.

- Амалия ведь занималась этим. У меня есть некоторые ее наработки, но, кажется, они неполные…

Богушов фыркнул:

- Да ничего вы уже сейчас не найдете. Сколько лет прошло, как она пропала. Вы ведь знаете, что Амалия пропала еще в девяностые?

Женя кивнула:

- Но вы расскажите, пожалуйста, о ней… Вы ведь работали вместе? Что-то знаете о ее методах работы с детьми?

- Знаю, но очень немного. Амалька была крайне скрытной и мне рассказывала ровно столько, сколько это нужно было для ее дела.

Матвей чуть подался вперед:

- Расскажите с самого начала. Как познакомились, какую роль вы сыграли в ее исследованиях…

- Да рассказать то можно, – протянул Богушов. – Мне, как видите, спешить некуда. По осени шейку бедра сломал, так и не срастается толком нихера. Сдохнуть бы, блядь, и то куда как веселее. Ну да ладно… В общем, с Амалией Зельдович я познакомился в октябре 1997 года. До этого я был довольно неплохим нейрохирургом в Москве, и несмотря на всю эту срань, что в стране творилась, лично у меня дела шли хорошо.Работал в Бурденко, куда деньги государство худо-бедно вкладывало, в отличие от окраинных больничек. Несколько месяцев провел на стажировке в США и к своим 50 годам стал хорошим спецом. Я был одним из первых, кто развивал краниофациальную хирургию, и на подношениях от пациентов имел куда как больше, чем в зарплатном листочке. У меня такие люди оперировались, которые к президенту без стука входили!

Старик почему-то рассердился и ударил кулачком по одеялу.

- Голову несколько вскружило, да. Денег полны карманы, в ночных клубах я – король. Все малолетние бляди – мои. Жена видела все, знала, а молчала. Конечно, подружки ее и родня последний хер без соли доедают, а она тут из новой девяточки вылезает и не знает, куда очередную коробку с обувью пристроить – все шкафы забиты. Ну и ездить мы начали, мир посмотрели. Терять все это ей, с зарплатой преподавателя русской филологии, нахуй тогда никому не нужной, не хотелось. Да и прямо сказать – я особенно не напрягал ее. Шмар домой не водил, приличия всегда соблюдал. В выходные мы то в театр, то в по магазинам, то в кабак, чинно, под ручку. Да, так вот и жили. Неплохо, так мне казалось, получше, чем другие. Дочка в МГИМО поступила.

Однажды позвонила мне бывшая одноклассница, позвала на встречу выпускников нашей школы. Ну а я что, очень рад понтануться – хирург высокого уровня, бабки есть, все в жизни в шоколаде. На эти встречи ведь только за тем и ходят, самолюбие потешить. Встречу назначили в дешевом кафе, я скривился, конечно, но что делать, народ обнищал, спасибо, хоть не около грибочка на детской площадке собрались.

Ну, сам вечер и описывать нечего. Один из наших парней в нужное время у кормушки оказался, и когда вся эта катавасия с приватизацией началась, урвал кое-что от медленно подыхающего заводика. Остальные – серая масса, которая себя в новом времени не нашла и найти не могла. Нам всем под полтинник, карьеры, у кого они были, рухнули, как и советский колосс, а остальные и вовсе почти перестали трепыхаться. Красавица класса, Света, превратилась в такое… Я когда ее увидел, то первым делом подумал – а я-то? Неужели же и я так выгляжу? Серая, пришибленная, с жеваным лицом, фиолетовые мешки под глазами. Мааатерь божья… В общем, кое-как досидел я до конца вечера, давился плохим кофе и минералкой. Даже пить не стал. Предложил Свете подвезти ее до дома, она мне в школе нравилась. Да она и была хорошей девчонкой – из-за внешности не выпендривалась, списывать давала. Она и сейчас была такая…Уютная. Только потухшая какая-то. Она согласилась, но когда мы пошли к машине, ее окликнула девушка:

- Мама!

Я оглянулся и увидел… даже не знаю, как назвать. Самого настоящего ангела. Я знаю, это пошло звучит, но других слов тут было не подобрать. Огромные, в пол-лица, глаза, русая толстенная коса, и лицо… Как будто она тебе одним взглядом все сразу обещала – нежность, любовь, верность. Есть такие женщины, знаете ли… От них сияние исходит.

Женя, которой надоела тщеславная болтовня старика, дернулась и открыла рот, чтобы перевести разговор на Зельдович, но Матвей, угадав ее намерение, больно сжал ей ладонь. А Богушов продолжал вещать:

- Света познакомила меня с дочерью, которая пришла вместе со своим парнем встретить мать, чтоб та не ходила поздно ночью одна. Меня этот прыщавый недомерок сразу взбесил… Это ж надо, своими потными ручонками онаниста тянуться к такому алмазу. Я довез их до дома, по дороге узнав, что Оля, так ее звали, работает в каком-то мерзейшем спортивном баре официанткой. На следующий день я приехал в этот бар, сделал щедрый заказ и дал девочке преогромные по тем временам чаевые. Видели б вы ее глаза… Будто ребенок Деда Мороза увидел. Она все подарки так принимала – с наивным восторгом.

Старик мечтательно улыбнулся.

- Я узнал, в каком положении находится их семья. Муж Светы стал инвалидом в довольно молодом возрасте из-за врачебной ошибки – вовремя не распознали инсульт, работать не мог вообще. Еле-еле передвигался по квартире с костылем, сидел целыми днями у телевизора да орал матом на жену и детей. Оля считала, что это были последствия инсульта, ведь папа был таким добрым до всего этого, и продолжала любить отца. Светлая девочка! Еще была старшая сестра, превратившаяся в овощ после укуса клеща. Подцепила в небольшом турпоходе, а сделать прививку и тем более принести клеща на анализ она и не подумала. В общем, все эти немочи висели каменным грузом на шее Оли и ее матери, которые крутились как могли. Им приходилось подгадывать смены, чтобы кто-то из них всегда был дома – за отцом и сестрой требовался постоянный уход. Я бывал у них в квартире… Эту вонь лежачего больного не спутаешь ни с чем. А я-то ведь тоже повидал. Но к этому прилагались еще все элементы полнейшей, абсолютной, безнадежной нищеты.

В общем, Олю я недолго обхаживал, деньги, которые я давал ей на содержание семьи, были им так необходимы, что она поступилась принципами. Хотя я видел, что ей тяжело. А Светка, дура стоеросовая, думала поначалу, что я к ним из-за нее хожу! Это ж надо!

Старик рассмеялся неприятным хриплым смехом.

- Кто б на нее позарился, кобылу потертую. Я показал Оле, что такое человеческая жизнь – приодел, свозил на горнолыжный курорт, да и просто-напросто накормил человеческими продуктами, а не бумажными сосисками и маргарином Рама. Жене я сказал, что развожусь. Все шмары до Оли это было одно, но с ней я так не мог поступить. Дело у нас близилось к свадьбе, я сделал ей красивое предложение в хорошем ресторане, с музыкантом, который сыграл на скрипке, с тысячей и одной розой… У нее было растерянное лицо, когда она сказала «да». Но счастливым женихом я проходил недолго, очень скоро все разладилось. Она вернула мне все дорогие подарки и сказала, что так больше не может продолжаться. Что она меня не любит и никогда не любила, и все произошедшее было страшным недоразумением. Я ответил, что мне все равно, пусть не любит, вполне достаточно, чтобы она была рядом. Но на все равно ушла. Так вот и началась та история с Амалией.

Я начал пить. Пил с размахом, с упоением и жалел себя. Но брать отпуска, отгулы и больничные в клинике больше было невозможно, и я вернулся к работе. Один мой пациент выдал серьезное ухудшение после операции, обширное кровоизлияние на третьи сутки, и благополучно помер. Вины моей не было никакой, вполне стандартное осложнение для такого рода манипуляций на мозге, но ассистент мой учуял запах вчерашнего застолья и не преминул доложить об этом начальству. Так как с завотделением у нас давно были конфликты, он эту историю раскрутил, довел до скандала и вынудил меня написать заявление. Хорошо, хоть без статьи обошлось… Так вот, после увольнения меня ничего не сдерживало, и я пошел куролесить по-крупному, да и деньги у меня еще были. Поначалу я пил коньяки и хорошие вина, потом перешел на водку и что подешевле, а после уж хлестал все, на что хватало моих стремительно таявших накоплений, тем более что развод нехило прошелся по этим самым накоплениям. Вот тут-то меня и нашла Амалия Зельдович.

Она просто приехала ко мне домой и вошла, даже не позвонив – я забыл запереть дверь. В этот день я уже успел набраться до положения риз и был в совершенно, как она потом сказала, невменяемом состоянии. Она привезла нарколога, который поставил капельницу, после чего я отключился и проспал пару суток. Когда проснулся, то увидел Амалию, которая сидела в кресле напротив и листала мой журнал Ланцет на английском языке. Кресло она, кстати, сама перетащила на середину комнаты. В общем, она мне предложила работу, причем работу за очень хорошие деньги. И для этого мне нужно было переехать в этот Зажопинск, то есть Заринск. Я спросил, что это расчудесная работа в таком медвежьем углу, и Амалия сказала, что работать придется с детьми.

Женя внимательно слушала Богушова, сцепив пальцы, и не заметила, как впилась ногтями себе в ладонь.

- Работать требовались с совсем маленькими детьми – самому старшему было 6 лет. И честно сказать, то, что она озвучила, мне показалось крайне интересным. Это была хоть и странная, но очень сложная задача, которая была по плечу только действительно опытному и одаренному нейрохирургу.

- Это были операции на мозге детей с умственной отсталостью? – спросила Женя.

- Что? Умственная отсталость? О, нет. Ну, то есть, может, она у них и была, я не специалист в этом, но это было сложно понять. У таких детей не так просто определить уровень развития.

- У каких? Каких детей? – выдохнула она, подавшись вперед.

- Слепоглухонемых.

- Что? – синхронно воскликнули Матвей и Женя.

- Я оперировал детей с патологиями органов зрения и слуха.

- У нее и в этом направлении были исследования… – удивилась Женя. – Но она же не специалист по физиологии... Почему она вообще сунулась в это дело…

- Амалия собирала по всей России детей, рано потерявших зрение и слух. Желательно, чтобы именно все одновременно – и зрение, и слух. Но, как вы сами понимаете, это не так часто бывает. Поэтому полностью слепых и глухих детей было всего двое. Еще пятеро – глухие, но частично зрячие, и трое были слепыми и имели некоторую степень тугоухости. Тащила их Амалия из интернатов с разных концов страны, обещая занятия по особенной методике с зарубежными специалистами, а стремительно нищавшие ПНИ были рады от них избавиться.

- Она в самом деле привлекала зарубежных сурдологов и тифлопедагогов? – удивилась Амалия.

- Нет, конечно, – криво усмехнулся Богушов. – Никого не было, кроме меня.

-  И вы лечили их оперативным путем?

- Нет, – совершенно спокойно ответил Богушов. – Я их не лечил. Амалия не ставила передо мной такой задачи.

Женя с Матвеем переглянулись.

- Я их не лечил, – повторил старик. – Я их калечил.

- Что?! – выдохнула Женя.

- Калечил, делал совершенно беспомощными инвалидами. Амалии было нужно, чтобы ребенок оставался в живых, но был парализован ниже шеи. И те, у кого еще оставались остатки слуха или зрения, должны были их лишиться.

- Это какое-то безумие, – Женя прижала холодные ладони к пылающим щекам. – Вы хотите сказать, что детей, которые и так не могли в полной мере воспринимать этот мир, вы запирали в полнейшей темноте и безмолвии?

- Именно так. Я должен был максимально снизить сигналы из внешнего мира, поступающие в мозг ребенка. Полностью убрать не только слух и зрение, но и тактильные ощущения, и возможность двигаться.

- И зачем ей была нужна вся эта дичь? – встрял Матвей.

- Не знаю, – развел длинными руками Богушов. – Ей богу, не знаю. Амалия была крайне скрытной во всем, что касалось ее исследований. Мне она давала только ту информацию, которая была необходима для операций, которые я проводил. То есть у меня была только медкарта ребенка и арендованная операционная в местной больнице; всю самую современную аппаратуру Амалия закупила по моему запросу. Тогда это было возможно. Главврачу прикрыли глазки толстыми  пачками купюр, и он резко перестал видеть все нарушения. А мне было интересно, смогу я это сделать или нет. Я всю жизнь учился восстанавливать организм, улучшать его функции. А здесь мне предстояло выполнить намного более ювелирную работу – создать такую травму спинного и головного мозга, чтобы пациент ослеп, оглох, потерял способность двигаться ниже шеи, но при этом не умер и не потерял способность дышать. Это оказалось невероятно сложно, и на первых порах у меня были проколы. Но Амалия в меня верила, и мой первый успех мы отметили в ресторане, а потом как-то так вышло, что мы переместились в койку. Амалия была не особо привлекательной, я бы даже сказал, вполне некрасивой, но в моем тогдашнем состоянии она оказалась спасительным кругом. У нее было похожее прагматично-циничное отношение к людям и жизни, как у меня, и мы в некотором роде ощутили родство душ. Это была очень странная связь. Я ее побаивался, ни капли не любил, немного презирал, но при всем этом испытывал страсть.

- Почему побаивались? – спросил Матвей.

- Из-за этой ее странноватой дружбы с братками. Я случайно узнал, что у какого-то бандюка была больная дочь, которую Амалия пообещала вылечить, думаю, из-за этого она и заручилась его поддержкой, в том числе и финансовой.

- Неужели вы ничего не знаете о судьбе этих несчастных детей? – глухим голосом произнесла Амалия.

- Нет. Я наблюдал пациентов в послеоперационный период, и, когда их состояние стабилизировалось, Амалия забирала детей в свой Заринский интернат.

- Сколько из них выжило?

- Четверо.

- Четверо из десяти?

- Угу, – довольно кивнул Богушов. – Поверьте, это очень хороший результат для такой сложной задачи.

- Но…Неужели вам неинтересно было, зачем она просила вас творить такие ужасные вещи?

- Конечно, интересно. Я был уверен, что это как то связано с лечением умственно-отсталых детей в интернате, она как-то раз оговорилась. Но как были связаны мои пациенты с ее дебилами – не постигаю.

- Вы так спокойно нам об этом рассказываете… Это ведь подсудное дело, – заметил Матвей.

- А то как же, – с готовностью согласился старик. – Конечно, подсудное. Только сроки давности все вышли. Да и машине правосудия я вряд ли буду интересен.

Он снова рассмеялся своим неприятным невеселым смехом.

- Вы сказали, что у вас уже спрашивали про Амалию Зельдович. Кто именно? – спросил Матвей.

- Первый раз – менты, это когда она пропала. Разумеется, я сказал, что ничего не знаю – тогда я был уверен, что дружки из братвы ее и прирезали, и мне не хотелось бы, чтоб прирезали еще и меня. Через несколько месяцев после ее исчезновения еще приходил какие-то люди, говорили, что они родители ее пациентов. Что их дети стали странно себя вести, и очень просили поделиться любой информацией о ней, умоляли, можно сказать. Их я тем более послал нахрен и сказал, что у нас с Амалией был просто безудержный трах.

Женя даже привстала с неудобного волнующегося матраса:

- Родители детей, которых она лечила?!

Старик пожал плечами:

- Ну, они так представились. А как уж там было на самом деле, не знаю.

- А кто, кто приходил? Может, вы помните имена, хоть какие-то данные…

- Да ни черта я не помню, – скривился Богушов. – Оно мне зачем?

- А вы сами… - Матвей потер подбородок пальцем. – Вы сами что думаете про ее исчезновение?

Старик задумался на пару секунд.

- Сначала я, как и все, думал, что все дело в братках. Что она слишком много на себя взяла, пообещав вылечить ту девчонку, дочку этого нового русского. Но потом до меня дошли слухи, что этот авторитет, чья дочка болела, сам помогает в поисках. Да и вроде как девчонка та выздоровела… Но это, что называется, радио обс – одна баба сказала. И сейчас я думаю, что наворотила она таких дел с этим всем, что… Что-то произошло, чего она сама не ожидала. Последнее время перед исчезновением она была какая-то странная, сама не своя. Растерянная, задумчивая. Что-то все писала в блокноте, прикидывала, размышляла.

- Понятно… – Женя хотела поблагодарить за информацию, но не смогла.

У нее не было ни одного доброго слова для этого престарелого упыря.

- Послушайте… – начала она и запнулась. – Как вы вообще смогли..? Чудовищно, бесчеловечно. Это же настоящий ад – быть запертым в полнейшем безмолвии без единой весточки из внешнего мира. Так ведь еще и дети… Дети, которым вдвойне не повезло. Не повезло стать ненужными, не повезло ослепнуть и оглохнуть.

Богушов усмехнулся, обнажив пластиковые зубы.

- Со мной жизнь тоже не особенно-то хорошо обошлась, дамочка. Я должен кого-то жалеть? А меня кто пожалеет?

Женя сжала челюсти и выбежала из комнатки, опасаясь, что не выдержит и ударит немощного, неходячего человека. Около входа на скамеечке сидел давешний старик с пучками волос из ушей, и он проследил за ними подозрительным долгим взглядом.

Матвей догнал Женю на улице, которая от злости перешла на скорый широкий шаг.

- Да погоди ты, куда несешься-то! – рассмеялся он.

- Какая же он сволочь! – она от бессилия сжала кулачки. – И еще так говорит, будто опыты над мушками дрозофиллами проводил, а не детей калечил! Его посадить надо до конца его дней и ключ от камеры выкинуть!

- Он и так достаточно наказан, тебе не кажется? Одинокий, больной, никому не нужный старик. Он и нам-то это все рассказал от дикой скуки и тоски…

Матвей тренькнул брелоком машины, и Женя открыла дверцу с пассажирской стороны.

- Ну, так-то да…

Она сидела, задыхаясь от волнения и злости, и вдруг смутное чувство тронуло ее, родив неясную, плохо оформленную мысль. Женя даже поерзала от нетерпения, пытаясь уловить мысль за кончик.

- Подожди-ка… – пробормотала она. – Слепые и глухие дети!

Она, бешено покопавшись в сумочке, вытащила телефон и ткнула в кнопку вызова.

- Нестор! – без приветствия прокричала она. – Я вас очень прошу, выньте из брошюрки Амалии рекламный буклет! Там ванная типа джакузи! Что написано на ее боку? Что? А, да-да, я отослала методику в академию РАН! Они сказали, рассмотрят, это не быстро! Как? Как вы сказали? Discharged mind? Отлично, спасибо!

Пальцы Жени забегали по экрану телефона. Вдруг лицо ее просияло, и она подпрыгнула на месте.

- Вот! Discharged mind! Это не джакузи, это камера сенсорной депривации!

Матвей заглянул в телефон:

- И это значит..?

- Амалия сначала пыталась убрать все внешние раздражители с помощью такой камеры! В камерах сенсорной депривации отличная звукоизоляция, защита от запахов и полная темнота.Человек будто парит в невесомости, находясь в соленой, подогретой до 36,6 градусов воде.

- Но у нее ничего не вышло, и она начала калечить детей?

- Очевидно, так, – Женя кинула телефон в сумочку. – Эти несчастные дети наверняка были связаны с ее методикой 38-15, нам только нужно выяснить, каким образом.

- Давай уложим наши знания в коробочки, как ты любишь.

Женя уложила руки на бедрах, подобралась.

- Итак, было две группы детей. Первая – это дети с умственной отсталостью, которых Зельдович пыталась вылечить. Вторая – слепоглухонемые дети, которые после манипуляций Богушова погружались в совершенную пустоту и тьму. Они как-то связаны. Пока это все.

- Нам нужно найти кого-то из родителей, которые приходили к Богушову.

- И как же? Мы не знаем ни одного имени!

***

Они пытались вызнать что-то у заведующей Заринского интерната, которая второй раз встретила их менее любезно и отказалась что-либо обсуждать:

- Прошло почти тридцать лет, чего вы от меня хотите? – вспылила она.

Женя позвонила Елене, которая сказала, что ничего не знает о второй группе детей, лечение которых пошло не по плану.

- Ладно, попробую по своим каналам… – пробурчал Матвей.

Он обратился к однокурснику, чей отец занимал когда-то довольно высокое положение в МВД, и попросил о помощи. Через несколько дней тот прислал коротенькое письмо, в котором обозначил все, что удалось найти.

- Заявление о пропаже Амалии Зельдович подавал ее муж, – сообщил Матвей Жене по телефону. – Но потом заявление было подано спустя пару месяцев в другом городе неким Хаевым Виктором Петровичем, который не являлся пропавшей родственником. Попытки установить местонахождение Виктора Петровича оказались не то чтобы сильно успешными – по московской прописке живет его дальний родственник, который знать не знает где Виктор Петрович обретается. Сказал, что живет где-то в области, а где и какой, черт его ведает. Он ежемесячно переводит Хаеву арендную плату, которая сильно ниже рыночной, и на этом все.

- Вот блин… – расстроено пробормотала Женя.

- Но это еще не все. Хаев Виктор Петрович регулярно собирает штрафы за нарушение ПДД и получает он их чаще всего, совершая выезд с одной второстепенной дороги на трассу, который спроектировал не самый умный дорожный инженер. В общем, дорога та с трассы ведет в Куменки – деревню, которая лет тридцать как числится заброшенной. Такая вот петрушка.

- Мы едем в Куменки, – решительно сказал Женя и тут же смутилась. «Мы»? Матвей ведь не обязан ее возить и участвовать в ее делах.

Но он легко согласился.

- Едем.

Приют неприкаянных душ (6)

- Жень, ответь честно – она правда похожа на нормального человека?

- Абсолютно, – отрезала Женя. – Она вспомнила даже свое детство там, на острове, в общине. У нее память просыпается как-то толчками. Раз, и всплывают в голове последние десять лет в интернате. Раз – и она уже рассказывает мне, как ее родной, биологический отец заставлял шестилетнего брата свежевать кролика. Она многое рассказала об общине, такие жуткие вещи… Лучше бы не вспоминала.

Распрощавшись с Матвеем, Женя поехала в интернат. В первый день «пробуждения» Инги она порывалась сделать простые тесты на интеллект, но эмоции захлестывали, и в дневнике наблюдений она тогда не сделала ни единой записи.

Женю смущало, что в этом непривычном, заново открывшемся для нее мире, Инга выбрала ее своим ориентиром. Только с ней она делилась с ней впечатлениями по поводу прочитанных книг, воспоминаниями о жизни в секте, только ее ждала и каждый раз, когда Женя приходила, бросалась к ней с объятиями. Инга беспомощно цеплялась за нее, и ей порой становилось жутковато, что именно она поставила сестру в такое зависимое положение.

Директриса разрешила им гулять в пределах небольшого парка на территории интерната, и Женя позвала Ингу пройтись среди деревьев, сбрызнутых молодой зеленой листвой. Сестра крепко ухватила ее за руку и принялась рассказывать о том, что давали на завтрак:

- Сегодня была манная каша и кусок хлеба с маслом. А еще коричневое питье с молоком.

- Какао, – машинально сказала Женя.

- Да, точно! Это что-то вроде кофе. Но кофе мне нравится больше, и там нет противной пенки сверху.  А ты что любишь – кофе или какао?

- Кофе, – Женя посмотрела на сестру сбоку и едва заметно улыбнулась.

Инга была довольно хорошенькая, и Женя удивлялась, почему она раньше этого не замечала. На голову ниже ее, черноволосая, кудрявая, с жаркими карими глазами, сестра производила приятное впечатление. Женя принесла ей цивильную одежду – джинсы и толстовку с принтом кота, и Инга носилась с ней весь вечер, так и сяк разглядывая себя в зеркале.

- О, а вот еще вспомнила! – Инга подпрыгнула на ходу. – У нас была еще сестра, кроме тех пяти девочек, которых вывезли с острова.

- Как это? – Женя остановилась. – На острове было всего 9 детей вместе с тобой – 5 девочек и 4 мальчика. Был десятый?

- Ага. Еще одна девочка.

- Где же она?

- Папа закопал. – Инга называла папой и биологического отца, и приемного, не выказывая особенной неприязни ни к тому, ни к другому. – Год был какой-то плохой, в июне снег пошел. В лесу почти ничего не было, ни ягод, ни грибов. И мама не смогла ее кормить, сказала, младенец ее всю вытянет, а ей силы для нас нужны. Папа сверточек на крыльце оставил на ночь, а потом закопал. Кажется, ее даже не назвали никак. Не было имени. По моему, это так странно, когда нет имени. Я бы не хотела умереть без имени…

Она задумалась, нахмурив лоб.

Женя не нашлась, что сказать, в очередной раз поразившись, как легко, наивно и беззлобно Инга рассказывала все те страшные вещи, что творились с ней и ее братьями и сестрами на острове.

Когда Женя собралась уезжать, Инга по-детски сжала ее ладонь и прислонилась щекой к плечу:

- Ты ведь заберешь меня отсюда? Я хочу жить с тобой. Мне не нравится, что ты постоянно уходишь.

Она задумалась и медленно кивнула. Разумеется, со временем нужно будет забрать ее из интерната, который был хоть и хорошим заведением, но совершенно не подходил для молодой женщины с сохранным интеллектом. Женя вежливо отмахнулась от уютной болтовни пришедшей нянечки, которая принесла ужин, и поспешила к машине.

Поздно вечером она позвонила Матвею, чтобы посоветоваться, стоит ли ей позвонить в полицию, ведь останки ребенка на острове, вероятно, следует найти и захоронить. Он долго не брал трубку, а когда ответил, Женя услышала на заднем фоне женский смех.

- О… Я в другое время позвоню.

Матвей легко согласился и отсоединился, а Женя села на диван, сжимая в потной ладони телефон, и ей вдруг стало очень грустно.

***

Из принесенных книг Инга прочитала «Приключения Тома Сойера», тоненький сборник Лермонтова и рассказы Шукшина. К Жениному удивлению, решительно отвергла «Гарри Поттера», скривив рожицу:

- Скучная книга.

Женя принесла сестре летний сарафан и шорты с майкой, от которых Инга впала в детский щенячий восторг. Платье она надела, несмотря на то, что в интернате было совсем не жарко, и отказалась снимать:

- Знаешь, я сама себе в нем нравлюсь. Это странно, наверное.

- Почему странно?

- Разве любоваться собой – это не ненормально?

- Вовсе нет, это как раз хорошо и правильно. Правильно себя любить и считать красивой, – уверенно сказала Женя.

- Папа говорил, это тщеславный грех. Нужно иметь ненависть и отвращение к себе, потому что человек всегда грешен и омерзителен, – нейтральным тоном сказала Инга.

- Твой папа был совершенно не прав, – Женя постаралась ответить спокойно. – Если человек любит себя, он сможет любить и других. А если ненавидит, то будет излучать только ненависть.

Инга пожала плечами и снова повернулась к зеркалу.

Женя поняла, что тянуть больше не стоит. Она сказала директрисе, что заберет сестру самое большее через неделю, хотя та убеждала не спешить. Но Женя понимала, что Алле Сергеевне просто жаль лишиться беспроблемного постояльца, за которого в бюджет интерната поступала круглая сумма.

Пролистав несколько мебельных каталогов, она заказала раскладной диванчик для Инги. Примерилась, как расположить его в гостиной, купила красивое постельное белье, подушку и одеяло. Мысли ее путались, когда она попыталась представить себе будущее сестры. Нужно ли определить ее в школу? Сможет ли она приготовить себе поесть, включить плиту, использовать пылесос, посудомойку и стиральную машину? Женя решила, что жизнь сама расставит все на свои места, но ей было необыкновенно страшно.

Она, наконец, решилась позвонить Стасу и рассказать, что их сестра вдруг вылечилась и обрела разум. Брат мгновенно взбесился и сказал, чтобы Женя оставила попытки затащить его в интернат:

- Я и так делаю много больше, чем имею желание. Та сумма, что я вношу за эту богадельню, мне вообще не лишняя.

Женя, которая находилась в это время в комнате у Инги, протянула телефон сестре:

- Поздоровайся со Стасом.

Та послушно и несколько наивно произнесла в трубку:

- Привет. Я твоя приемная сестра Инга. Ты меня по-прежнему не очень любишь?

Женя услышала, как на том конце провода воцарилась тишина, и она забрала телефон у сестры:

- Ну что, приедешь?

- Ладно, – буркнул Стас.

И он действительно приехал в этот же день и поначалу общался только с Женей, будто Инги в комнате вообще не было. Поначалу Женя очень оскорбилась за сестру, но потом поняла, что Стас это делает больше по привычке, нежели из вредности. Он никак не мог поверить, что Инга стала нормальной. В конце концов он обратился к ней:

- А ты помнишь, как жила с нами?

- Да, – кивнула та, будто послушная ученица. – Меня поселили в твою комнату, и ты очень обиделся и разозлился. И потом называл меня «эта чокнутая».

Стас покраснел и сжал переплетенные пальцы так, что костяшки побелели. Но Инга простодушно добавила:

- Я не обижаюсь.

Он не знал о чем говорить с Ингой, не знал, куда деть глаза, и, в конце концов, позвал Женю в коридор, где прямо спросил ее:

- Ты что, правда хочешь забрать ее домой?

- А что с ней делать?

- Ну… Оставить ее тут.

- А ты бы смог жить в интернате, где основной контингент – полоумные бабки с альцгеймером?

- Мне незачем, я нормальный! – разозлился Стас.

- Ну и она нормальная! Она уже не овощ, а полноценная личность. Я не могу запереть ее тут!

- Вообще-то можешь, ты – ее официальный опекун.

- Ты понял, о чем я.

- Тебе придется строить ее жизнь с нуля, ты подумала об этом? Дать ей… блин, ну хоть какое-то образование! И как финансово, ты так и будешь содержать ее? Она, кстати, симпатичная девка, а если с мужиками загуляет?

Женя опустила лицо – она и сама понимала, что взваливает на себя огромную ответственность.

- Я не могу оставить ее тут, Стас. Все люди, все, кто окружал ее, относились к ней как к пустому месту. Мама ведь совсем не любила ее, она была просто объектом ее эксперимента. Поэтому и взяла с нас обещание, что мы ее не бросим – из-за чувства вины. Она никому никогда не была нужна… Ты понимаешь, это будет просто жестоко, если я оставлю ее, молодую красивую женщину со вполне ясным умом, гнить в этой богадельне?

Стас пожевал нижнюю губу и протяжно вздохнул.

- Ну, не знаю. Но думаю, ты еще пожалеешь.

- Посмотрим, – легкомысленно пожала плечами Женя. – Ты поможешь перевезти ее вещи?

Стас подумал с минуту и медленно кивнул. Его участие было вовсе не обязательным, вещей у Инги было не так много, но ей хотелось, чтобы он тоже участвовал. Все-таки они семья.

Женя вернулась в палату, раскрыла привезенный чемодан на колесиках и принялась паковать вещи Инги. Первым делом она сложила новую, купленную ею одежду и задумчиво уставилась на горку вырезанных из раскрасок фигурок.

- Это я не возьму, – сказала Инга, заметив ее взгляд. – Можно выкинуть.

Женя кивнула и принялась засовывать в пакет тапочки и складывать модные рваные джинсы. Инга забрала из ванной гигиенические принадлежности и новое полотенце с вышивкой пухлощекого  кота. Глядя, как Женя, присев, уминает вещи в чемодане, сказала:

- Можно выкинуть.

- Что? – Женя посмотрела на нее снизу вверх.

- Картинки из раскрасок. Можно выкинуть.

Женя на секунду замерла.

- Ты уже это говорила.

Инга пожала плечами, скрылась в ванной и через минуту высунулась оттуда:

- Можно выкинуть.

Женя застегнула чемодан, еле волоча ноги, приблизилась к дверному проему. Инга, как ни в чем не бывало, снимала с полочки прокладки и, заслышав ее шаги, обернулась и улыбнулась ей.

***

Стас приехал, как и обещал, на следующий день. Отнес в машину небольшой телевизор, который покупала Женя, взялся за ручки большого баула с книгами. Инга улыбалась, следя за суетой в палате. Пришли две нянечки, расцеловали и обняли ее, в дверном проеме встала директриса с напряженной неприятной улыбкой. Женя вытащила складную ручку чемодана, сказала:

- Ну что ж… В новую жизнь?

И в этом момент случилось то, что показалось ей плохим, горячечным сном. Инга с таким же спокойным безмятежным лицом взяла с полочки, где все так же лежали груды вырезанных картинок, маленькие ножнички, как-то очень быстро повернулась к Стасу и, поднявшись на цыпочки, ударила его в глаз. Его спасла мгновенная реакция – голова дернулась вбок – и то, что ножницы были слегка закруглены на концах. Острие ударило чуть в сторону от уголка глаза, тут же как-то слишком обильно, как показалось Жене, полилась кровь. Нянечки обе закричали синхронно, но с некоторым отставанием – Инга успела снова положить ножницы на полочку и тоже взяться маленькой изящной рукой за ручку чемодана.

- Можно выкинуть, – повторила она вчерашнюю фразу и невинно посмотрела на Женю.

Кому-то звонила директриса в гулком коридоре, что-то кричали, бестолково суетились нянечки. Стас зажимал лицо ладонью, и между пальцев просачивался алый ручеек. Женя отстраненно подумала, что надо бы обработать рану, и как бы не осталось шрама. В палату ворвались два крепких санитара, схватили и потащили Ингу, которая очень удивилась и закричала, когда они поволокли ее из палаты:

- Женя..! Сестра!

И от этого крика она вдруг очнулась, бросилась к Стасу.

- О господи! Глаз, глаз задет?

Тот отнял руки от лица:

- Нет, вроде… Черт!

Директриса прислала медсестру, которая быстро осмотрела рану и выдохнула:

- Ничего серьезного, слава богу. Пойдемте, я обработаю и наложу повязку.

Когда в комнате осталась одна Женя, директриса плотно прикрыла дверь и, сжав губы, красноречиво посмотрела на нее.

- Даже не знаю, стоит ли говорить…

- Да, вы же говорили, да. Куда вы ее..?

- В изолятор, туда, где место буйным. Софочка сейчас снимет возбуждение, там посмотрим. Надеюсь, обойдемся без вязок.

Софочка была местным психиатром, а вязки – ремнями, которыми привязывали к кровати буйных постояльцев. Женя, не глядя на директрису, пробормотала:

- Простите…

- Да что уж теперь. Ладно, иди. Я позвоню после консультации Софочки.

- Да… – промямлила она и поплелась в медпункт.

Стас вышел от медсестры уже заштопанным – нос и часть щеки закрывала толстенькая марлевая подушечка. Женя виновато взглянула на него, и он больно взял ее руку, как клещами, и потащил по коридору прочь из интерната. Рывком открыл дверь машины и почти втолкнул внутрь. Сел на водительское место, посидел, сжимая кулаки.

- Ну что, сестрица… Может, достаточно вот этого всего?

- Стас, я… – Женя осеклась, не зная, что сказать. Оправданий у нее не было.

- Ты не господь Бог. Ты не можешь создать человеку новые мозги. Пора бы это признать, тебе не кажется?

- Да,– упавшим голосом сказала Женя. Ей хотелось провалиться сквозь землю.

- В общем так. Я продолжу вносить свою долю в интернат за содержание этой… Этой женщины. Я обещал маме. Но больше я не хочу слышать о ней ничего, ни единого слова.

Женя кивнула, и Стас завел машину.

Вечером позвонила директриса и сказала, что состояние Инги ухудшилось. Она совершенно не помнила нападение и не могла понять, что произошло. Потом начала кричать бессвязные фразы и сделалась совершенно буйной. Кидалась на персонал, кусала себя за плечи, и в конце концов пришлось использовать вязки; Софочка нашпиговала ее нейролептиками. Женя промямлила «спасибо» и с облегчением отсоединилась. Это был несмываемый позор.

***

Весь следующий день Женя посвятила тщательному изучению брошюрки. Она медленно скользила глазами по строчкам, много раз читанным и сто раз изученным строчкам. В параграфах не было ничего туманного, не было информации, которую можно было бы истолковать двояко и невольно сделать ошибку.

К сестре ее не пускали, но через несколько дней Алла Ивановна позвонила и сообщила, что Инга вышла из состояния крайнего возбуждения, хотя и перестала вообще как-либо реагировать на происходящее. Она просто сидела на кровати, обняв себя руками, и послушно открывала рот, когда санитарка кормила ее обедом.

- Может, Софочка переборщила, конечно, – сказала директриса. – Понаблюдаем.

Ингу вскоре перевели обратно в ее палату, где она пыталась вернуться к прежнему занятию – вырезанию картинок из альбомов с раскрасками. Но ножницы ей больше не девали, и она просто вырывала неровные клочки из страниц пальцами. Способность к речи к ней так и не вернулась.

Женя умирала от стыда и раскаяния, и ей казалось, что самое ужасное в произошедшем то, что она дала Инге надежду. Вырвала из мрака, больше похожего на небытие, и тут же лишила ее ясного сознания и самой возможности нормальной жизни. У Жени опускались руки – она совершенно не знала, что ей делать. Если бы это были привычные методики коррекции, она нашла бы выход, но это… В такие минуты ей так страстно хотелось поговорить с Амалией, что Женя стонала от отчаяния.

А потом позвонила директриса пансионата:

- Приезжай. Тут опять кое-что.

Алла Ивановна ждала ее около двери палаты, и никогда Женя не видела ее такой растерянной.

- Это что-то невероятное, – промямлила она и открыла дверь.

Женя вошла первая и увидела Ингу, стоящую около стены к ней спиной. На стене, покрашенной светло-бежевой краской, лепилось странное бугристое пятно грязно-серого цвета. Инга оторвала кусок от листа раскраски, которые стопками копились в ее комнате, сунула в рот, пожевала и приладила влажный комок на стену, формируя невероятную фигуру из этого странного подобия папье-маше. Фигура представляла собой спираль, и ее витки приподнимались над поверхностью на несколько сантиметров, в диаметре же она была около метра.

- Вот… Это она за ночь сделала. Все жует и жует, лепит и лепит с утра, – произнесла директриса.

- Инга… – Женя и приблизилась к сестре.

Она заглянула ей в лицо и увидела, что глаза Инги совершенно пусты и неподвижны; она даже не моргала.

- Инга… – потрясенно прошептала Женя.

Сестра открыла рот, в котором влажно поблескивал комок жеваной бумаги, и вдруг до Жени донесся слабый гул. Она прислушалась и поняла, что гул шел от спирали. Женя приблизила ухо к ее центру, и услышала звук, похожий на тот, который издает осиное гнездо или улей с пчелами.

- Ты тоже слышишь? – почему-то шепотом произнесла директриса.

Женя повернулась к ней:

- Никогда такого не видела…

- Женечка, ты извини, но меня это… пугает.

Женя и сама видела, что директриса находилась в крайнем волнении – она до белых костяшек сжимала руки, пышная грудь ее бурно вздымалась.

- Алла Ивановна! – Женя сделала к ней стремительный шаг. – Я вас очень прошу – не выгоняйте Ингу. По крайней мере, какое-то время… Я решу эту… Проблему. И за ремонт стены заплачу.

- Да я и не думала, – пробормотала директриса, отводя глаза, и Женя поняла, что именно об этом она и думала.

- Хотя бы неделю.

- Хорошо.

***

Дома Женя посидела несколько минут на краешке дивана, будто ее каждую минуту кто-то мог прогнать; лицо горело. Набрала Матвея, и, когда он ответил, долго мялась и выспрашивала, как у него дела, завела совершенно бессмысленный разговор про погоду. Тот наконец рявкнул:

- Жень, ты чего мне голову морочишь? Что случилось?!

Она сглотнула и, задыхаясь от волнения, рассказала все, что произошло нынешним утром. Матвей присвистнул:

- Ничего себе… А вроде так хорошо все шло. И что могло случиться, по-твоему, почему вдруг Инга дала такой откат?

- Не знаю… Не я ведь эту методику разрабатывала! Это же вообще черт знает что такое, магия, а не наука! Я ни хрена не знаю, не понимаю механизм ее действия!

- Ну, тихо, тихо… Ты же умная девочка, нужно просто хорошо подумать. Давай вместе подумаем?

Матвей сказал, что сейчас приедет, не слушая вялые Женины протесты.

***

Он долго листал распечатанную брошюрку, внимательно вчитывался в некоторые абзацы и быстро пробегал глазами другие. Посмотрел поверх книжицы на Женю:

- И ты реально ездила ночью хрен знает куда и хрен знает с кем?

Она кивнула.

- Дорогая, это пиздец. Могла бы и меня привлечь.

«У тебя там смеющиеся девушки в активе» – мысленно съязвила Женя, но промолчала, напомнив себе, что личная жизнь Матвея ее не касается.

Наконец он отложил брошюрку, поболтал кусочком льда в сангрии:

- Что мы имеем. Детям из экспериментальной группы Зельдович лечение помогло, хотя с одной оговоркой – мы реально знакомы только с одним случаем, это девушка Елена с синдромом Дауна.

Женя кивнула и тут же отрицательно помотала головой:

- Случай с Еленой не показателен, у нее может быть просто мозаичная форма, при которой интеллект сохранен.

- Дальше. Мы можем сделать несколько заключений. Первый – методика Зельдович не работает вообще, и брошюрка – ее горячечный бред. Второй – методика Зельдович работает, но не в ста процентах случаев. И третий – методика Зельдович работает, но ты ее применила неверно, сделав какие-то ошибки. Какой вариант тебе нравится больше?

Женя ощутила, как она успокаивается, как спадает тревога. В сфере линейной логики и холодных рассуждений она чувствовала себя намного лучше. Как Матвей ее все-таки хорошо знает!

- Первый вариант я отметаю. Есть, конечно, крошечный шанс, что разум Инги пробудился сам собой, но это, если честно, настолько маловероятно, что… – она развела руками. – Два других вывода примерно равнозначны. Тогда возникают еще вопросы – на каких пациентов методика Зельдович не действует? И еще – какую я сделала ошибку?

- Вот что, – Матвей раскрыл методичку на последней странице. – Тут есть четвертый этап, он называется Завершение.

- Там ничего нет, – пожала плечами Женя. – Скорее всего, имеется в виду подведение итогов, оформление результатов эксперимента в таблицы, дневники наблюдения и статьи.

- Возможно. А может, и нет.

- Ты хочешь сказать, что был еще некий четвертый этап? Но почему Амалия не написала о нем?

- Потому что не хотела, чтобы кто-то прочел об этом этапе.

- Боже, что там могло там быть такого невероятного после всех этих ламп и мышей!

Матвей пожал плечами:

- Значит, могло.

Хм… – Женя покусала нижнюю губу, сложила подушечки пальцев. – Может, ты и прав. Я думаю, можно попробовать узнать насчет четвертого этапа у пациентов и их родителей. Елена почти ничего не помнит, но возможно, вспомнят другие..?

- Как вариант.

На следующий день она позвонила Елене и попросила ее свести с другими подопытными Амалии Зельдович. Ей эта просьба не особенно понравилась, но после долгих уговоров, она сказала, что попробует узнать. Елена перезвонила ей через пару дней и сообщила, что никто из пяти ее знакомых, бывшими пациентами Зельдович, практически ничего не помнят о терапии и общаться с Женей лично не хотят. Она разочарованно выдохнула, чувствуя, как накатывает отчаяние, и в этот момент Елена сказала:

- Может, вам спросить у Андрея Богушова? Это мама посоветовала.

- А кто это?

- Ассистент Амалии. Поговаривали даже, что они были любовниками. Он приехал откуда-то из столицы... Вообще, он хирург, и если честно, не могу представить, какие у них могли быть общие дела. Потом, когда Амалия пропала, Андрей почему-то так и остался в Заринске.

Елена продиктовала адрес, и когда Женя ввела его в поисковик на карте, тот показал, что это дом престарелых. Она позвонила Матвею, рассказала про свои несложные изыскания.

- Ну что, милый городишко Заринск не отпускает нас из своих объятий.

Женя была невольно счастлива услышать это «нас».

Приют неприкаянных душ (5)

- Херня полная. Методика 38-15 больше похожа на пособие по черной магии, чем на методы коррекционной педагогики. Я все-таки надеялась, что за всей этой мистической мутью будет что-то конструктивное…

- Ммм, а что там, окромя дохлых мышей? – оторвался от телефона Матвей.

- Ну, в первых главах еще прослеживается какая-то логика, хотя тоже довольно сомнительная: Амалия предлагает воздействовать на сознание пациента через смену визуальных и звуковых образов. Картинки разноцветные, короче, развешивать, включать определенные звуки на проигрывателе. Ну, допустим… Хотя вся эта ерунда вряд ли как-то может серьезно повлиять даже на здорового человека, а уж на глубокую умственную отсталость... Но вот это… На, посмотри, параграф 2,5.

Женя протянула ему свой смартфон. Матвей полистал фотографии, брови его приподнялись.

- Мда уж… Зельдович твоя, может, и достигла каких-то результатов в этой вашей коррекционной педагогике, но потом явно свихнулась.

Женя глубоко вздохнула и беспомощно сложила руки на бедрах ладонями вверх.

- Вот только никто из знавших Амалию не говорил, что она была похожа на сумасшедшую. Все – и заведующая, и нянька из интерната, и Елена – все говорят, что она была человеком дела. Жесткая, целеустремленная и уж точно не сумасшедшая. И даже имела какие-то взаимовыгодные сношения с бандитами.

- Ну и что ты будешь делать? Ловить и коптить мышей вот для этого?

Матвей потряс телефоном.

- Мыши, кстати, возможно и не понадобятся. Там написано, что трупики нужны, если не получилось с пунктом 2,8.

- Жень, это полная шизофрения. Ты же спец по душевному здоровью, должна знать, что подобные товарищи порой выдают такой замысловатый, сложно сконструированный бред, впору хоть в Голливуд посылай.

- Ладно, – Женя тряхнула головой, будто отгоняя плохие мысли, и забрала у него телефон.

Матвей потянул ее за руку, увлекая на диван. Прижал к себе, запустил ладонь под майку.

- Слушай, напомни, почему мы расстались?

- Я помешанная на науке старая дева, синий чулок, – улыбнулась она.

- А, точно, – и он, упреждая ее движение назад, положил Жене ладонь на затылок и поцеловал.

***

Следующие пару дней Женя вновь и вновь перечитывала брошюрку, снова убеждаясь, что методику создал совершенно сумасшедший человек. Она, ища следы обмана, еще раз пересмотрела кассету с «объектами», как Зельдович называла детей. Но вновь понимала, что пациенты в начале эксперимента и в конце были те же самые. Вон мальчик с бровями домиком, с азиатским разрезом глаз – вероятно, якут, у него одна ручка короче другой и неестественно короткие, словно обрубленные, пальцы. Бессмысленный взгляд в никуда, отвисшая толстая губа, мелкие зацикленные движения ладонями. И вот он же в конце – ясные, понятливые глаза, четкая внятная речь, и все те же обрубленные пальцы и руки разной длины. Это был, несомненно, он. Мог ли шестилетний пацан притвориться, сыграть умалишенного? Да, разумеется, если его кто-то научил этому. Но на пленке Зельдович было десять объектов, десять детей. Всех подговорили? Да, и это возможно, понимала Женя. Но кому это нужно, кто будет собирать детей, уговаривать, платить родителям, чтоб их отпрыски сваляли дурака? Амалия могла бы это сделать, если ей нужно было убедить кого-то в эффективности методики. Убеждала какого-то бандита вложиться в исследования, чтобы потом грести деньги лопатой с родителей несчастных детей? И когда обман вскрылся, ее устранили, как это нередко бывало в 90-е? Да, может быть, хотя совсем не похоже на Зельдович, одержимую наукой. Но люди меняются, может, Амалия разочаровалась в профессии, как и сама Женя, и повернула курс на материальные ценности.

- Да, возможно, – бормотала себе под нос Женя. – Черт, все равно не сходится!

Зачем тогда она написала эту невозможную чепуху в брошюре? Тогда ей тем более нужно было придать методике хоть какую-то тень наукообразности! Кто будет вкладывать деньги в дело, где нужно привязывать дохлых мышей к глазам детей?

Отпуск ее продолжался, и Женя пыталась отдыхать так, как должны были отдыхать в отпуске люди, по ее мнению. Она ходила в кино, в кафе, сидела на лавочках в парке, благо, весна была в разгаре, и дни стояли совсем теплые и погожие. Однажды в парке она решила покормить уток и приложила карту к автомату с какой-то птичьей едой. Почему-то ей казалось, что автомат должен выдать запечатанный кулек или стаканчик, но в окошко выдачи просто высыпалась пригоршня серых сухих кусочков, более всего напоминавших спрессованные отруби. Женя, чертыхаясь, сгребла субстанцию в ладони и пошла к берегу. Она покидала кусочки уткам, жадно накинувшимся на угощение. Рядом обнималась юная парочка, и парень уговаривал девушку на что-то. Она отнекивалась и крутила головой, хохоча, а он пытался поцеловать ее в прыщавую щеку.

- Ну, Наташ, не поймешь же, пока не попробуешь! – гнусаво тянул он.

- Да уж, Наташа, – прошептала Женя. – Пока не попробуешь, нихрена не поймешь!

Она отряхнула ладони от крошек и отправилась домой.

Женя выписала на листочке все необходимые материалы для того, чтобы выполнить все задания методички, и принялась со свойственной ей скрупулезностью закидывать нужные вещи в корзину на маркетплейсе.

С директрисой пансионата, в котором жила Инга, Аллой Ивановной, было несложно договориться. Женя давно знала ее и пересекалась на конференциях и семинарах, и она на предложение позаниматься с Ингой по новой методике, пожала плечами.

- Женечка, делай, как знаешь. Только ты же, наверное, понимаешь, что шансы хоть на какое-то улучшение равны нулю? Повзрослевшие дети Маугли – это безнадежно.

- Алла Ивановна, я все понимаю и мало на что надеюсь. Но попытка не пытка ведь, тем более я в отпуске от скуки не знаю, чем себя занять. Мне бы только самую малость – койко-место в комнате Инги и питание. Сможете? – Женя фальшиво-очаровательно улыбнулась и тут же спохватилась. – Я заплачу, само собой.

Директриса махнула рукой.

- Сочтемся.

В комнату Инги Женя притащила колонку, кипы бумаг и плакатов, а сотрудники интерната принесли ей тахту. Местный психиатр поговорила с ней для проформы, полностью доверяя ее опыту. Да и Женя просто-напросто соврала, сказав, что методика состоит в прослушивании расслабляющих аудио вроде аффирмаций и шума моря. Не говорить же про дохлых мышей, ей-богу.

Сама Инга никак не реагировала на суету вокруг нее, продолжая ножничками вырезать картинки из детских раскрасок и газет, и лишь изредка косилась на сестру, снующую туда-сюда по палате. Женя поставила камеру, собираясь фиксировать все этапы их занятий, купила толстую тетрадь для ведения дневника наблюдений.

В первый день эксперимента Женя, следуя инструкциям из методички Зельдович, повесила на стены картонные щиты, выкрашенные в черный цвет. Через сутки сняла и поменяла их на красные, еще через сутки – на белые. Она тщательно фиксировала все камерой и вела записи в дневнике, хотя никаких изменений в поведении Инги не прослеживалось – она все так же вырезала свои картинки, прерываясь на прием пищи. Женя кормила ее с ложечки сама, сказав нянечке, что та своим присутствием нарушит чистоту эксперимента.

Потом пришел черед аудиозаписей, и Женя воткнула в колонку флешку с заранее записанной и зацикленной фразой «Достаньте из-под кровати бумажки. Грязные бумажки. Достаньте бумажки…» К концу дня ей самой нестерпимо хотелось заглянуть под кровать и посмотреть, не валяются ли там грязные бумажки. Но Инга не реагировала, и Женя почувствовала подступающее уныние.

Матвею она не рассказала о том, что начала эксперимент – Женя была уверена, что его скепсис подорвет ее и так невеликую веру в методику Зельдович. Иногда она ужасалась безумию происходящего и краснела при мысли, что бы сказала Людмила Сергеевна, хозяйка коррекционного центра, в котором она работала, если бы узнала.

Близилось время самых странных этапов методики Амалии Зельдович. Для первой фазы Женя выставила на подоконнике пять керосиновых ламп, заранее купленных на сетевой барахолке, окно завесила плотными черными шторами. Заправила лампы керосином из небольшой бутылочки; зажгла первую, задернула шторы, подождала пять минут, зажгла вторую. Она зажигала их по очереди, выжидая пять минут, и когда все керосиновые лампы были зажжены, переставила их, как было велено в инструкции – поменяла местами первую и пятую, третью убрала, а во второй сильно прикрутила фитиль. Снова задернула шторы и принялась ждать – на этот раз нужно было выждать ровно час. Мирно сопела во сне Инга, и как-то было ощутимо, почти всей кожей чувствовалось, что во всем здании стоит мертвая тишина. Не зевала медсестричка на посту, не щелкала мышкой ноутбука, на котором обычно смотрела сериал по ночам; никто не хлопал дверьми, не слышно было тока воды в трубах. Женя начала клевать носом, когда будильник деликатно прожужжал, оповещая, что час прошел. Она раздвинула черные шторы: по ухоженному, хорошо освещенному дворику шел, пошатываясь, человек. Когда он приблизился, то Женя увидела, что это худая высокая женщина в старинном платье, похожем на одежду крестьянок 19 века. Волосы ее были неаккуратно зачесаны назад, а на глаза повязана полоса посеревшей нечистой ткани. Женщина шла, спотыкаясь, делала неверные шаги, иногда отступая назад. Такой странной походкой она доковыляла до окна, и Женя невольно сделала крошечный шажок вглубь комнаты. С такой позиции она видела только макушку странной женщины, но вскоре в окне появилось ее бледное худое лицо с тонким длинным носом и бескровными губами. Комната Инги хоть и была на первом этаже, но располагалась высоковато относительно человеческого роста, и женщине, очевидно, пришлось встать на бордюрчик, шедший по стене под окном. Она протянула руки к свету ламп, не обращая никакого внимания на Женю. Женщина не делала никакой попытки разбить окно, просто жадно елозила руками по стеклу и прижималась бледным ртом, оставляя следы слюны. Ногти с траурной каймой грязи скребли по окну, ладони собирались лодочкой, будто она пыталась собрать свет ламп в пригоршни. Женщина едва слышно застонала, будто от отчаяния и досады. Тут же Женя увидела еще одного человека, бредущего по двору, потом еще одного, и еще. Эти странные люди были одеты, как попало, будто их одевал сумасшедший костюмер. На одном пожилом мужчине с седым ежиком волос и короткой бородкой был только пуховик без штанов и белья; на полной девочке с отвисшим зобом – длинная, до пят, старомодная ночная рубашка; на молодой девушке с распущенными волосами – вообще пакет с эмблемой известной сети супермаркета, надетый, как майка, и вместо юбки у нее красовался такой же пакет. Все эти люди были с повязками на глазах, и шли медленно, осторожно, щупая воздух перед собой. В окно стукнули еще ладони, распластались, заелозили по стеклу с тошным скрипучим звуком. Потом показалось бледное лицо, жадно раскрылись губы, в котором влажно поблескивало с пяток гнилых зубов, и посетитель будто начал пить свет, широко открыв рот. Женя едва не взвизгнула, увидев чью-то голову в верхней части окна – невероятно, как туда кто-то смог забраться. Но человек словно и не делал никаких усилий, чтобы удержаться, сжимая и разжимая вялые ладони в попытках ухватить что-то невидимое. Скоро все окно было закрыто ищущими, жадными руками и ртами, которые в отчаянной попытке тянулись к источнику слабого света от керосиновых ламп. Женя кинула взгляд на таймер и задернула шторы, как и было велено в инструкции, и еще пару часов слушала эти тихие отчаянные стоны, шарканье и скрип ладоней по стеклу.

Когда она раскрыла шторы, то в свете первого слабого рассвета видела, что на карнизе кто-то оставил полоску серой грязной ткани, завязанной в кольцо.

На следующий день Женя закрепила повязку на глазах Инги, которая, к ее удивлению, почти не протестовала. В первую минуту она вскрикнула и попыталась ее сорвать, но почти сразу успокоилась и села на кушетку, где весь следующий день раскачивалась и издавала странные птичьи звуки. Следующие пару суток Жене пришлось кормить ее с ложки, водить в туалет и умывать, осторожно контролируя перемещение сестры по комнате. Она заперла дверь, смертельно опасаясь, что какая-нибудь безмозглая нянька, несмотря на запреты, ворвется, чтобы принести чистые полотенца, и увидит, что Женя тут устроила. И тогда… ей не хотелось даже думать, что тогда будет.

В интернате Женя еще раз просмотрела пленку, на которую Зельдович записала результаты своего исследования. Но теперь она всматривалась не в детей, а в саму Амалию. Коренастая, невысокая, со странной квадратной головой, маленькими, глубоко посаженными глазами, она производила отталкивающее впечатление. Зельдович сутулилась и всегда была одета именно в ту одежду, которая смотрелась на ней чужеродно – кондовые юбки до середины голени, блузки с пышными сборчатыми воротниками, платья с крупным пошловатым узором. Но при всем этом было в ее жестком и цепком взгляде что-то мрачно-притягательное. В уверенных и властных интонациях Амалии было столько силы и воли, что Женя понимала, почему родители больных детей так легко доверились ей.

Женя позвонила еще раз старушке Дарье Петровне и осторожно выспросила про Зельдович.

- Вы сказали, что человек она была так себе. Почему?

- Да бог знает… – Дарья Петровна протяжно вздохнула. – В чем-то конкретном я Амалию обвинить  не могу, но ее не любили в университете. Уважали, ценили за ум и регалии, но не любили. Когда она входила в деканат, сразу как-то тяжело становилось, душно. При ней ни рецептами не делились, разговоры про детей-внуков сворачивали. Она подавляла. Впрочем, наверное, это вполне логично с таким прошлым.

- А какое у нее было прошлое?

- Есть дети, как говорится, из хороших семей, а Амалия вот была из нехорошей. Она и не скрывала, в общем-то. Мать ее проводницей работала, пила много, как из рейса возвращалась. Дочка мешала, она и отправила ее к прадеду. Старику за восемьдесят было, жил он в деревне, в которой человека три всего и осталось. Поначалу деньги какие-то привозила, продукты, а потом и вовсе на это дело плюнула. А у старика уж деменция, очевидно, начала развиваться, ножи в порог втыкал, все боялся кого-то, от сглаза защищался. Он и выставил десятилетнюю девчонку за порог – иди, мол, к матери, а я тебя кормить не намерен. Она и пошла. Пошла к станции, села на электричку, доехала до какого-то городка, где слонялась по улицам, там ее милиция обнаружила и в пдн сдала. Мать родительских прав лишили, да и спилась она к тому времени окончательно. Амалия несколько лет в детдоме жила, а потом тетка какая-то двоюродная отыскалась, она детей иметь не могла. Она Амалию и взяла под опеку. Но там тоже ничего хорошего не было… Не нужна им была девчонка, так, взяли, вот, мол, у нас и ребенок есть, не хуже других мы, прямо семья. Ездили на ней как хотели – она и на даче вкалывала, и по дому все делала. Что за жизнь для ребенка. В общем, намыкалась Амалия… А такие вещи знаешь, Женя, просто так не проходят.

- Понятно… – протянула Женя.

Амалия стала ей чуточку понятнее. С юных лет вынужденная выживать, без единого близкого и любящего человека рядом, она не могла бы стать другой.

***

На пятый день эксперимента Женя достала из большой сумки три телефонных аппарата, купленных на сетевой барахолке. Три советских телефона, громоздких, кондовых, с пластиковыми тяжелыми дисками; один из аппаратов был с гербом СССР, вклеенным в центр номеронабирателя. Сетевых шнуров у них не было, только у одного из телефонов торчал обрывок провода. Это был второй из этапов раздела «психофизиологическая коррекция», больше похожий на эпизод из дешевого мистического романа, нежели на научный метод. Женя поставила телефоны в ряд на широком подоконнике, как велела инструкция из брошюрки, и завела будильник в своем смартфоне на час ночи. Именно в это время полагалось начинать этап. Женя невольно перекрестилась, глядя на ухоженный двор интерната.

Проснувшись на своей низенькой тахте от гудения будильника, она тихо встала, опустила ноги в тапочки, стараясь не разбудить сестру. Этот этап ее участия не предполагал. Женя набрала на первом телефоне номер, указанный в методичке – 25517. И чуть не подпрыгнула, когда в до этого молчавшей трубке вдруг раздался механический женский голос:

- Запрос принят. Ждите.

Женя положила трубку на рычажки, чувствуя, как бешено колотится сердце. Через пару минут раздалась хриплая трель второго телефона, и она схватила трубку.

- Объект номер один. Улица Иванова. Подтвердите.

- Улица Иванова, – произнесла непослушными губами Женя.

- Принято.

Не прошло и минуты, как зазвонил третий неподключенный телефон, и оттуда послышался детский картавый голосок:

- Дом 15, квартира 8. Такси ожидает.

Женя схватила смартфон и ввела полученный адрес, который оказался жилой пятиэтажкой на другом конце города. Она натянула джинсы, толстовку и на цыпочках вышла из палаты. Объясняться с охранником Жене не пришлось – мужик залихватски храпел, уронив голову на руки. Она нажала на пуговку выхода и невольно приподняла плечи, опасаясь, что охранник проснется от оглушительного, как ей показалось, писка кнопки.

Поежилась от свежего воздуха – ночи еще были довольно прохладными –  и отправилась к воротам. Ее ждала машина из прошлого: желтая Волга с шашечками на боку и на крыше, какие Женя видела только в старых советских фильмах. Она подергала переднюю дверь, но та не поддалась, а водитель, мужчина в глухом капюшоне, еле заметно мотнул головой назад. Женя села на заднее сиденье; такси тронулось.

Город спал; привычные места выглядели странно и тревожно без людей. Сердце Жени колотилось, руки стали влажными. Она попыталась рассмотреть таксиста, но капюшон был надвинут низко на лоб, а руки обтягивали черные перчатки. От вида перчаток, то ли кожаных, то ли латексных, во рту мгновенно пересохло.

«Твою мать, что я делаю. А если он меня прирежет!» – пронеслось в Жениной голове.

Она попыталась поймать отражение его лица в зеркале, но из-под капюшона был виден только кончик носа и тонкие бесцветные губы. Взгляд ее скользнул по иконкам на приборной панели, и Женя вздрогнула – вместо привычных ликов Богородицы, Иисуса и святых на пластиковых квадратиках скалились какие-то свиноподобные кривоглазые создания, очень похожие на творения нейросети. Водитель так и не сказал ей ни слова, спокойно и уверенно ведя машину по ночным улицам. Женя взглянула на стрелку спидометра, и сердце ее ухнуло куда-то глубоко в живот – не было никакого спидометра. Она только сейчас заметила, что все циферблаты и табло были просто наклейками, как в игрушечном автомобильчике для малышей. Женя проглотила вопросы, которые крутились на языке, и уставилась в боковое окно.

Вскоре водитель притормозил у кирпичной пятиэтажки, на фасаде которого не горело ни одного окна. Женя вышла, сверилась с картой в телефоне; это был нужный ей дом на улице Иванова. Она двинулась к подъезду и на ходу оглянулась – таксист в своей невозможной машине сидел, неподвижно глядя перед собой. На лавочке около подъезда ссутулился мужчина со стеклянным взглядом – он был сильно пьян, и Женя поспешила войти в подъезд.

Поднялась на второй этаж, пару секунд постояла около двери с цифрой 8 и решительно толкнула створку. Она увидела самую обычную прихожую, оклеенную клеенкой с рисунком кирпичной кладки, которую осветил свет из подъезда; в самой прихожей было темно. Женя хотела щелкнуть выключателем, но тут же увидела неверный мерцающий свет из комнаты направо. Она медленно двинулась и заглянула в проем. Около дальней стены на полу лежал кто-то, она не разобрала, кажется, парень. Около него сидели мужчина и женщина средних лет с завязанными глазами, вокруг были расставлены свечи; каждая свеча стояла на бумажке с неизвестными ей символами. Женя вошла, и женщина тяжело, с присвистом задышала и произнесла:

- Приветствуем тебя.

Женя бросила взгляд на лежащего парня, оказавшимся совсем юным – лет 17, не больше. Худой, как щепка, с лысой головой, покрытой едва заметным пушком. Глубокие страшные виски с черными тенями, заострившийся нос; около его ключицы белела какая-то выпуклость, в которой Женя, присмотревшись, узнала порт-систему для внутривенного вливания. Глаза парня были закрыты, и грудь его тоже судорожно поднялась, когда Женя приблизилась. Мужчина начал раскачиваться туда-сюда, что-то запел на непонятном языке, но смолк, когда женщина, не открывая глаз, прервала его:

- Возьми то, за чем пришла, забери то, что не нужно.

Женщина протянула ей на раскрытой ладони что-то темное, и когда Женя взяла предмет в руки, то увидела, что это был зачерствевший кусок черного хлеба. Женя сунула его в сумку и вышла из квартиры, напоследок бросив взгляд на худого, бледного пацана.

Она вылетела из подъезда и устремилась к машине, когда со скамейки поднялся давешний пьяница, оказавшийся очень высоким и крупным, быкообразным. Он заорал Жене:

- Ах ты ж, моя то красота! А куда это мы так спешим, рыжая?

Встал и пошел на нее, раскинув руки. Женя попятилась, но он с неожиданной прытью настиг ее и облапал, обдав тошнотворным запахом алкоголя и курева. Одна рука его легла Жене на задницу, а вторая больно ухватила грудь, и она замычала от отвращения и уперлась руками ему в плечи. Но хватка урода оказалась на удивление сильной, и он обслюнявил ей шею, приговаривая:

- А че ты нос-то воротишь? Че, не нравлюсь что ли?

Женя, выставив пальцы, как кошка, оцарапала колючую щеку, что алкаша только разозлило, но никак не сподвигло разжать хватку. Глаза его потемнели от гнева, и он, ощерившись, просипел:

- Ах ты, мразь!

И тут же руки его разжались, а по лбу потекла струйка крови. Давешний таксист, так и не снявший капюшон, отбросил половинку расколовшейся бутылки и пошел в машину, не проронив ни слова.

***

Хлеб Женя размочила в теплой воде и скормила Инге, которая охотно съела любимое с детства лакомство. Женя вглядывалась в лицо сестры, ожидая хоть каких-то перемен. Но Инга была все так же тиха и безразлична к происходящему, ее взгляд было все так же сложно поймать, и она по-прежнему сидела за столом, вырезая бесконечные картинки из газет и брошюрок-раскрасок.

Так прошло два дня, и Женя начала собирать и упаковывать разноцветные листы бумаги, керосиновые лампы и телефоны. Кажется, у нее ничего не вышло. Несмотря на то, что произошло много странного и даже мистического, когда она следовала методике Зельдович, очевидно, что это никак не повлияло на Ингу. Может, она сделала что-то неправильно или методика изначально не работала, в любом случае, Женя испытала жестокое разочарование. Несмотря на абсолютную ненаучность всего, что было написано в методичке, в глубине души она жарко надеялась на успех.

Женя уныло объявила директрисе, что, кажется, ничего не получилось, прочла на ее лице невысказанное «я же говорила» и ушла в палату к сестре. Она сунула в сумку гигиенические принадлежности, чмокнула Ингу в макушку, которая не обратила на это ни малейшего внимания, и вышла из палаты.

Дома она с наслаждением приняла душ, устав хоть и от комфортной, но все-таки казенной и безликой обстановки интерната. Позвонила Матвею, рассказала о тестировании методики и призналась в провале, на что он отпустил колкую шуточку насчет мышей, но тут же посочувствовал.

- Неужели ты надеялась?

- Глупо, наверное, но да, – глубоко вздохнув, сказала Женя.

Про неподключенные телефоны и инфернального таксиста она рассказывать не стала, уверенная, что Матвей ей ни капли не поверит. Да она и сама уже не была уверена, что все случившееся было правдой. Может, оклейка стен цветными плакатами и странные аудио больше повлияли на нее, нежели на сестру, и она словила необыкновенно реалистичные галлюцинации.

«Нет никаких волшебных методик и пилюль, пора становиться нормальной» – сказала она сама себе и твердо решила отныне не пытаться прыгнуть выше головы. Есть проверенные способы помочь больным детям, хоть немного улучшить их жизнь, и на этом все. Этим она и будет заниматься.

И когда через несколько дней ей позвонила директриса интерната, Женя встревожено подумала, что забыла в палате что-то ее компрометирующее. Но Алла Ивановна сказала:

- Приезжай. Произошло что-то невероятное.

И отказалась хоть что-то объяснять. Женя летела по городу на машине, еле сдерживаясь, чтобы не заорать на медлительные светофоры, пешеходов, передвигающихся, как улитки, и машины в своем ряду, желающих поставить рекорд по самой низкой скорости. Когда она вбежала в палату к Инге, то сестра резко повернула голову, вскочила и с размаху обняла ее. Женя растерянно погладила ее по спине, а нянечка, бывшая в этот момент в комнате, ошарашено покачала головой:

- Вот ведь..! Это как чудо господне, иначе и не скажешь! Встала с утра и заговорила! И все говорит – «где сестра, где моя сестра»?

Инга отняла голову от ее груди и снизу посмотрела на нее сияющими, совершенно осмысленными глазами.

- О господи… выдохнула Женя. – Ты... Ты меня узнаешь?!

- Женечка… – всхлипнула Инга и снова зарылась лицом в ее шарф.

Приют неприкаянных душ (4)

- А потом? Куда потом делась Зельдович?

- Насколько я знаю, она уехала в небольшой городишко, где устроилась заведующей психоневрологическим интернатом для детей. Поле для наблюдений, конечно, хорошее, но…

- Но..?

- Но после этого она не написала ни одной статьи, ни одной монографии. Вообще пропала с радаров научного сообщества, что было очень странно. Раньше она была крайне плодотворной.

- А куда, в какой город она уехала?

- Хмм… Дай Бог памяти… – старушка задумалась.– Кажется, в Заринск. Да, точно Заринск. Там еще монастырь большой.

Женя поблагодарила Дарья Петровну и положила трубку. Заринск… Ехать полдня. Можно было, конечно, просто позвонить в интернат, сайт которого она нашла в сети, но ей не терпелось увидеть его собственными глазами. Если на пленке запечатлены реальные результаты работы Зельдович, то, возможно, ей посчастливиться увидеть и ее саму, и ее «подопытных»! Женя очень надеялась, что они существовали.

Она начала собирать небольшую спортивную сумочку на случай, если придется заночевать в городишке. Обильно полила цветы, отыскала термос на одну кружку, взяла диктофон. Вытащила дорогой дорожный костюм из трикотажа, который ни разу не надевала – пусть думают, что из большого города приехала состоятельная эксцентричная дама. Женя отпаривала свой драгоценный костюм, висящей на кромке двери, когда зазвонил телефон, и на дисплее высветилось «Матвей».

С Матвеем они встречались некоторое время, и он начал поговаривать о том, чтобы съехаться. Но Женя переводила серьезный разговор на какую-то ерунду, и каждый раз, когда он поднимал вопрос об их будущем, отшучивалась. Он довольно долго терпел. Терпел, когда она приглашала его в гости, но весь вечер и часть ночи сидела над очередной статьей; терпел, когда Женя в ресторане читала учебник по психиатрии и рассеянно отвечала ему; терпел, когда она забывала про их встречи, назначив прием очередного ребенка вне графика. Чаша терпения переполнилась, когда он не дождался ее в аэропорту, откуда они должны были улететь к морю и солнцу, и Женя потом оправдывалась, что не заметила, как подошло время, увлеченная новым сложным пациентом. Она даже не сразу поняла, что их отношения закончены, потому что не было серьезного разговора, не было скандалов и объяснений. Просто увидела его с другой девушкой, и хотя в сердце и кольнуло, но одновременно с этим она испытала что-то вроде облегчения. Матвей звонил Жене время от времени, порывался то привезти ей кабачки с маминой дачи, то разобраться со сбоящим ноутбуком, и она каждый раз неловко отнекивалась. Отношения, любовь – это не для нее, давным-давно поняла Женя. С ней что-то не так.

Она скорчила унылую рожицу, но нажала на кнопку приема. Матвей, запинаясь, предложил ей поездку на дачу:

- Я знаю, ты не очень любишь. Но тебя там никто не припашет, посидишь, воздухом подышишь. А мы там это… шашлыки сделаем. Или ты опять вся в работе?

Жене пришлось признаться, что ее выгнали в отпуск, и Матвей обрадовался:

- Так тем более! А то знаю я тебя – засядешь дома, книгами обложишься…

- И покроюсь плесенью, да, – вздохнула Женя. – Только с дачей ничего не получится, я уезжаю.

- Куда? – напряженным тоном спросил Матвей.

Женя коротко рассказала про кассеты и Амалию Зельдович, и он вздохнул:

- Понятно, и в отпуске опять работа. Кстати, в Заринске есть что посмотреть, старинный город. И монастырский комплекс там красивый… Слушай, давай я с тобой поеду? Ты ведь водишь не очень.

Это была правда – на дальние расстояния Женя водила плохо, плелась черепашьим шагом и шарахалась от каждой фуры.

- Сделаем тебе отпуск, Жень. А то так и зачахнешь над своими книжками!

- Ладно, уболтал, – улыбнулась она.

***

Матвей был прав – Заринск оказался очаровательно-провинциальным, сонным, тихим городишком с дореволюционной застройкой. Местная администрация, очевидно, старательно поддерживала ретро дух, и на центральных улочках все магазины были сплошь в вывесках со старинными ятями. Матвей остановил свой внедорожник около кафе с летней верандой, и они заказали обильный завтрак – оба были голодны, ибо утром перехватили только по чашке кофе.

Апрель распогодился – жарко пригревало солнце, березы покрылись прозрачной зеленой дымкой. В кафе сидели дорого одетые женщины и холеные мужчины – Заринск привлекал небедных туристов, решивших вкусить духа русской глубинки. Здешние гостиницы, расположенные в старинных купеческих домах, стоили баснословных денег.

- Ну, классно же, скажи, – Матвей отложил барную карту.

- Угу, – промычала Женя.

- В Заринском монастыре живет старец офигенно святой, к нему со всей России паломники ехали. А потом сошел с ума на религиозной почве, мерещились ему везде бесы что ли. Надо туда непременно сходить.

- Да ну. Паломничества по святыням мне только не хватало, – фыркнула Женя. – Такая фигня.

- А эти записи на кассетах – не фигня? Я к медицине отношения не имею, конечно, но даже я понимаю, что это невозможно. Синдром Дауна не лечат нигде в мире, а какая-то провинциальная тетка из интерната смогла?

- Не знаю, – пожала плечами Женя. – Дарья Петровна сказала, что Зельдович была одержима наукой. Не думаю, что она занялась бы какой-то нелепой фальсификацией. Зачем ей это нужно?

- Ради денег, например. И ты не забывай, это девяностые. Задрипанный интернат на задворках страны с больными детьми; эта твоя Амалия наверняка была бедна, как церковная мышь, а родители безнадежных детей последнюю рубаху бы отдали ради их здоровья. Вот она и смонтировала этот ролик как потрясающий пиар ход.

Женя нахмурилась:

- Вполне возможно. Тогда я буду выглядеть полной дурой, Матвей.

- Нет, – он протянул руку к ее лицу и стер кофейную пенку с верхней губы. – Не полная дура, а прелесть, какая дурочка.

- Ты же знаешь, на меня вся эта романтика не действует. – Женя отвела его ладонь.

- Знаю, – вздохнул он. – Ладно, поехали в этот твой интернат.

На выходе у них произошла короткая перепалка, потому что она настаивала, что заплатит за себя сама.

***

Интернат располагался на окраине, в таких дебрях, что за ним начинался реденький лесок. Большое старинное здание с колоннами, когда-то, очевидно, бывшее помещичьей усадьбой, забор из крашеной сетки-рабицы, лебеди и клумбы из старых покрышек. Вахтерша на входе не особенно вслушалась в рассказ Жени и, махнув рукой, рассказала, как найти кабинет заведующей.

Женя приуныла, когда увидела на табличке имя – Зельдович на ее посту, оказывается, сменили. Заведующая, полная невысокая женщина с круглыми толстыми щеками, приняла их довольно любезно, когда узнала, что они никакие не журналисты и не имеют отношения к проверяющим организациям. Хотя поначалу зачем-то пыталась убедить Матвея, что в интернате отличное питание, решив, что он в их паре главный.

- У нас все нормы соблюдаются. Белки-жиры, как положено, мясо регулярно.

- Очень хорошо, отлично. У вас так чисто тут, опрятно, –  на всякий случай подлизалась Женя. – Так вот насчет Зельдович…

- Я ее не застала, но была наслышана. Амалия очень много сделала для интерната, –  заведующая откинулась в заскрипевшем кожаном кресле. – Это ведь 90-е, тогда многие социальные заведения страшно бедствовали. А она как-то смогла найти спонсоров, меценатов… Это и сейчас трудно – люди готовы жертвовать обычным детдомам, а нашим подопечным, которые еще и выглядят специфично, не очень. А тогда это был целый подвиг. Не представляю, как она провернула это все. Перестроила душевые, сделала специальные ванны с подъемниками для неходячих, отдельный пристрой возвела с бассейном с подогревом, накупила кучу развивающих материалов, библиотеку обновила… Мы и сейчас всем этим пользуемся.

Женя принялась вдохновенно врать:

- Мой научный руководитель, Анна Сергеевна Петракова, рассказывала, что Зельдович была невероятно талантливым специалистом в области коррекционной педагогики. Она написала несколько трудов с описанием методики, которая просто творила чудеса. Якобы дети с глубочайшей умственной отсталостью начинали говорить и производить сложные математические действия… И это все было здесь,в стенах вашего интерната.

Заведующая рассмеялась:

- Ой, простите… Это такие глупости! Вы бы видели наших подопечных! Ну какие сложные математические действия, большинство из них не способны в туалет без посторонней помощи сходить! Амалия, конечно, была прекрасным управленцем и специалистом своего дела, но методику отращивания новых мозгов она еще не придумала!

- И вы никогда не слышали о новой методике Зельдович?

- Нет, никогда.

- А… – Женя потерла переносицу. – Как ее найти? Она вообще жива?

- О, нет. А вы не знаете? – заведующая посмотрела на них глазами-кнопками, в которых заплясали лукавые огоньки, обещавшие сплетню. – Она пропала. Просто исчезла в один день. Ее искали с милицией, весь интернат перешерстили. Каких только версий не понастроили – и что муж ее убил, и что доигралась она со своими благотворителями из этих новых русских, и что детей в аренду сдавала извращенцам всяким…

- А вы к какой версии склоняетесь? – подал голос Матвей.

- Я не верю ни в одну. Муж у нее тюфяк был, ей ноги мыл и воду пил, обожал ее безмерно. А благотворители... чего ей делить-то с ними было? Какой профит с больных детей? Да и насчет неадекватов с наклонностями… Кто на наш контингент польститься-то, господи. Я думаю, надоело ей просто все. Заринск этот паршивый, запах говна и манной каши… Некоторые так делают. Просто закрывают за собой дверь.

«Ну конечно», – мысленно съязвила Женя. Вслух же сказала:

- После нее остались какие-то… Вещи, документы?

- Что-то забрали люди из милиции, когда она пропала. И часть вещей взял муж.

- А здесь, в самом интернате что-то осталось после нее? Какие-то методологические, дидактические материалы?

Заведующая пожала пухлыми плечами:

- Весь отдел методической литературы обновлялся еще в конце нулевых. Думаю, если что и было, мы просто выкинули.

- Вы позволите взглянуть?

Заведующая подумала несколько секунд и с явной неохотой кивнула. Она проводила их в небольшой кабинет на втором этаже, расположенный недалеко от своего собственного. Кабинет был хорошо отделан – светло серые стены, широкие молдинги по потолку, отреставрированный старинный паркет. На стене красовался портрет Амалии Зельдович, в не лишенных изящества деревянных шкафах стояли шеренги книг. Женя пробежалась глазами по корешкам – ничего особенного, справочники, монографии по психиатрии, учебники; отдельно были сложены брошюрки с приказами и инструкциями. Женя полистала одну, положила обратно на полку.

- У Амалии не было своего личного архива..? Может быть…

Но заведующая тут же покачала головой и коротко ответила:

- Нет.

Она скрестила руки на груди, и Жене стало ясно, что ничего более от нее не добиться.

Они с Матвеем вышли на улицу и оба синхронно глубоко вдохнули – в интернате, несмотря на всю вылизанность и чистоту, царил тот казенный затхлый запах, присущий всем богадельням. Из леска наносило густым одуряющим запахом молодой листвы, небо совершенно очистилось от облаков, сияя чистой синевой. К входу в здание шла пожилая плотная женщина с совершенно белыми волосами, с которых косынка сползла на шею. Она остановилась и беззастенчиво уставилась на Матвея.

- Нездешние?

- А вы как догадались? – улыбнулся он.

- Лощеные больно, – бабка пошарила кармане своего синего рабочего халата. – Из города? К Ирке ходили?

- Ирка это…

- Заведка. Дура дурой, простигосподи. До Амалии ей как до неба.

- Амалии Зельдович? – насторожилась Женя. – Вы знали ее?

- А то как же, я тут сколько нянечкой тружусь. При ней порядок был, во какая баба была, кремень! – старушка потрясла кулаком перед своим лицом. – Умная, жесткая. И детей как след лечили, а не как щас – валяется овощем в памперсах, да и ладно!

- Лечили? Успешно? – Женя сделала стойку.

- А то ж. Кому-то и диагноз сняли и отправили в обычный детдом.

Женя с Матвеем переглянулись.

- Вы знали ее мужа? Он в Заринске живет? – спросил Матвей.

- Да кто ж его не знает, местного дурачка! После того, как Амалька пропала, совсем свихнулся. Носится все со своим памятником… Хочет ей памятник в городе поставить!

Матвей выспросил у словоохотливой нянечки,где живет муж Зельдович, и они отправились к машине, стоящей за забором сбоку от фасада здания. Он уже взялся за ручку двери, когда Женя посмотрела поверх его головы и произнесла:

- Там кладбище, кажется.

Матвей обернулся:

- Пошли посмотрим!

Прямо за интернатом, метрах в десяти, были натыканы куцые бедные могилки. С другой стороны к ним подступал жидкий весенний лесок. Женя насчитала всего пятнадцать могил. Памятники вызывали жгучую жалость и тоску – некоторые были кустарно сделаны из подручных материалов. Один памятник неизвестный умелец сварил из кривоватых металлических емкостей, очевидно, какого-то промышленного назначения, второй сколотили из ящиков и сверху прикрепили крест из проволоки. Только на двух могилках Женя увидела фотографии, обе ужасного качества –  выцветшие, с размытыми очертаниями. На одном она увидела ребенка с крупной деформированной головой, смятой, словно горшок у плохого гончара. Маленькие косые глазки, редкие волосенки на крупном черепе. На пирамидке памятника трепыхалась от теплого ветра выгоревшая до серого цвета гвоздика из ткани.

- «Наденька Сонцева», – прочитала она на табличке. – «Прости нас, ангел».

- Бабушка табличку прикрутила, – послышался голос сзади, и Женя едва не подпрыгнула.

Около них стояла давешняя нянечка.

- Родители ее алкаши были. Да и вся семья там такая. Она слепая и глухая родилась, как потом выяснилось. Мать от нее в роддоме сразу отказалась, даже диагноза не дождалась. Сюда вот попала, совсем отсталая была. Амалия ею много занималась, учила разговаривать.

- Разговаривать? – удивился Матвей. – А как же..?

- Есть методики и для таких детей, – кивнула Женя. – У нее получилось?

- Получииилось, – с нажимом протянула старушка. – Амалька умная была, к ней таких деток везли со всей России. Разговаривают они правда жутковато, как из живота звук идет. Но вы б видели, как родители радовались, когда слышали первое слово своего глухонемого ребенка! Они ж как чудо это считали. Надю Солнцеву она сама взяла, из другого города привезла. Она ласковая такая была, ко всем липла. И то понятно – она ведь только через руки этот мир и понимала. Амалька с ней долго возилась, слепоглухонемые ведь, если не заниматься ими, все отсталые. Вот вытащила ее, даже книжки читать научила, которые со шрифтом брайля. Только у девчонки диагнозов куча была, все равно померла она. Скоропостижно. А потом бабушка ее приехала, разыскала ведь! Очень плакала, каялась перед внучкой. Побоялась сразу забрать ее из роддома, испугалась, что не справится. Дочка-то ее с зятем непутевые, их бы досмотреть. Это она фото сделала, у нас с утренника фото сохранилось, она увеличила и вот прикрутила. Я за могилками-то присматриваю, траву дергаю.

Старушка подперла щеку кулаком и грустно уставилась на могилку, а они распрощались со словоохотливой нянькой и поехали к мужу Амалии.

***

Нестор Зельдович жил в желтой линялой трехэтажке, во дворе которой громоздились дощатые разваливающиеся сараи. В подъезде пахло сухим деревом и тем особенным запахом, который бывает в домах, где живет много пожилых людей. Нестор оказался высоким худым стариком с бритой головой и сизым подбородком. Он очень обрадовался, когда Женя объяснила, что они пришли поговорить о его почившей жене.

- Ах ты ж, господи, радость-то какая! Я знал, знал, что вклад Малечки в науку оценят! Наконец-то оценят!

В квартире его царил страшенный бардак – прямо на полу стояла тарелка с засохшей едой, валялись какие-то бумаги, кучей была свалена одежда, на которой спала маленькая лысая собачонка.

- Сохранились ли какие-то работы Амалии? Монографии, методички.?

- Да, да! Я ходил в Заринский ПНИ, где Малечка работала, писал в министерство образования, это ведь ценнейшие наработки! Но меня никто не слушает, представьте!

Нестор всплеснул руками.

- Вы можете… – горло Жени мгновенно пересохло, и она сглотнула. – Можете нам показать?

- Конечно, конечно! – Зельдович суетливо вскочил с кресла, открыл ящик старого советского серванта, откуда мгновенно посыпался всякий хлам.

- Вот, – он протянул ей две небольшие брошюрки машинной печати, прошитые вручную.

На обложке одной из брошюрок чернели крупные цифры «38-15» и ниже был напечатан мелко текст.

Женя жадно открыла в середине, наугад, пробежалась глазами, и брови ее поползли вверх.

«п 1-8. Запись на аудиокассете с зацикленной фразой «Бумажки. Под кроватью грязные бумажки». Включать минимум на 10 часов, лучше больше, на сон пациента – не более 5 часов»

п.1-9. Не кормить. Только вода.

п. 1-1. Не кормить. Без воды.

п. 8-3. Цветовая коррекция. Реквизит – дохлые мыши, давность трупа не менее пяти дней. Подойдут кроты и крысы. Повязки прикрепляются на глаза пациента, не менее двух дней. Попытки снять повязку пресекать.»

- Господи… – пробормотала Женя.

Не удивительно, что методику, которую рассылал муж Амалии в министерство образования и в интернаты, восприняли бредом сумасшедшего. Может, дама тронулась умом в процессе своих изысканий? Но ведь она видела запись на кассете. Женя посмотрела на обложку: «Методика коррекции когнитивных способностей у пациентов с глубокой умственной отсталостью. 38-15».

- Вы можете дать нам эти брошюры? – подняла она глаза на Зельдовича.

Тот в испуге заломил руки:

- Нет, что вы! Нет! Они в единственном экземпляре!

- А сфотографировать разрешите?

Нестор с сомнением посмотрел на Женю:

- Зачем вам?

- Я – коррекционный педагог. У меня есть связи в университетах и ПНИ. Возможно, я смогу поспособствовать распространению методики Амалии Марковны.

- О, это было бы великолепно, великолепно! Конечно, фотографируйте.

Они с Матвеем сели за стол и принялись фотографировать каждую страничку брошюрок, благо, книжицы были тонкие. Вторая брошюрка содержала описание устаревшей методики, по которой работали с глухими и слепыми детьми, но Женя отфоткала и ее. Переворачивая очередной лист, она едва не упустила скользкий рекламный буклет, изображающий толстостенную ванну-джакузи с замысловатой пластиковой крышкой у изголовья и английской надписью на белом глянце. Нынешняя заведующая интернатом, очевидно, была права – Амалия озаботилась хорошим оснащением для детей. Когда закончили, Матвей пожал руку Нестору:

- Спасибо.

И протянул ему две сложенные пополам купюры. Старик смущенно опустил глаза, суетливо поправил штаны, но деньги взял.

- Я сейчас номер дам! – спохватился он. – Вы мне позвоните, позвоните, как решится с методикой Малечки!

Он нацарапал бледным карандашом на клочке бумаги короткий телефонный номер, и Женя только сейчас увидела на журнальном столике старый телефонный аппарат с трубкой и витым шнуром.

- Знаете, жена ведь многим помогла, многим больным деткам. Это такое чудо, видеть, как у твоего безнадежно больного ребенка вдруг просыпается разум. Я ведь это сам наблюдал.

- А вы знаете, кому именно помогла Амалия? – спросила Женя. – Имена, адреса?

- Конечно! – почти возмущенно откликнулся старик.

- И… расскажете?

- Разумеется!

Он взял новый клочок бумаги и нацарапал адрес:

- Вот. Это те, которых я помню, Леночка Малышева. Остальные были в бумагах Амалии, но их забрали, когда жену искали. И не отдали! Я ходил потом, требовал! Не отдали!

***

На бумажке было всего одно имя, и Женя почувствовала, что надежды ее тают.

- Кажется, что у Амалии просто поехала крыша, – произнесла она, открывая дверь внедорожника. – Вообразила себя великим новатором, заказала фейковый ролик.

- Скорее всего. Эти дохлые мыши на глазах… Надеюсь, это просто ее горячечные фантазии и она не издевалась над детьми.

Заринск был небольшим городишком, и ехать пришлось всего около пяти минут. Нужная им квартира располагалась в трехэтажном желтом домишке, коими был застроен весь город. Во дворе крутился мальчишка на металлической облезлой карусельке, на протянутых веревках сушилось постельное белье. Они поднялись на второй этаж, и на звонок открыл молодой мужчина в заляпанной спереди майке. На руках он держал годовалую девочку. Мужчина вопросительно уставился на них, а девочка загулила, улыбнулась.

- Мы хотели бы увидеть Елену Малышеву, понимаете, у меня к ней…

Но мужчина не дослушал и крикнул вглубь квартиры:

- Лен, это к тебе!

Выглянула невысокая светловолосая девушка с лицом, типичным для людей с синдромом Дауна. Она приветливо улыбнулась:

- Да? Я Елена.

Девушка, услышав имя Амалии Зельдович, пригласила их в квартиру и провела в крошечную комнатку без окон, все пространство которой занимали кровать и стул с кучей одежды.

- Вы извините, что так. Но дети поговорить не дадут.

Как бы в подтверждение ее слов в комнатку заглянул мальчик лет пяти и лукаво и любопытно уставился на гостей.

- Толечка, иди, зайка, к папе, – Елена плотно прикрыла дверь.

Женя, тщательно подбирая слова, сказала, что ищет информацию о методике Амалии Зельдович, которая, по ее сведениям, была крайне эффективна для людей с глубокими ментальными расстройствами. Она не стала говорить «умственная отсталость», чтобы не разозлить и не оттолкнуть Елену.

- Вы же были участницей экспериментальной методики?

- Да, – охотно кивнула она. – Я плохо помню, если честно. Но мама рассказывала, что она меня привела к Амалии, когда мне было 10 лет.

- Как выглядели ваши с ней занятия?

- Я не помню, – пожала плечами Елена. – Я себя помню только с десятилетнего возраста. Мама рассказывала, что я до 10 лет не говорила и вообще… Слабо понимала окружающую действительность. Первые мои воспоминания– как Амалия давала мне цветовые тесты. На столе были разноцветные карточки, и она просила выбрать то один, то другой цвет.

- Извините, а у вас какой диагноз? – задала осторожный вопрос Женя.

- Видно же! – рассмеялась Елена и помахала ладонью возле лица. – У меня синдром Дауна.

- Мозаичная форма?

- Нет. Самая что ни на есть обычная. Если бы не Амалия, я бы так и прожила отсталой всю жизнь. А так и школу закончила, хорошо, кстати, училась, и замуж вышла. Дети вот… Умственную отсталость потом убрали из диагноза, но сам диагноз никуда не делся. Я сдавала анализ, перед тем как беременеть.

- А ваши дети? – сунулся Матвей.

- Все нормально, мы делали амниоцетоз с каждым малышом. Диагноза ни у кого нет, как и носительства.

- А кем вы работаете? – спросила ошарашенная Женя.

- В соцзащите, инспектором. С головой у меня все нормально, если вы об этом, – Елена снова легко рассмеялась.

- Хоть что-нибудь вы помните из занятий с Зельдович?

- У меня в памяти сохранились только два занятия. Видимо, они и были последними. Амалия в основном давала мне задания – я учила стихи и рисовала картинки по памяти. Я тогда еще увидела других ее пациентов – один был вообще овощ, уж простите за такое определение. Его в лежачей коляске родители привезли, он просто смотрел на потолок и ни на что не реагировал.

- А вы не общались с Зельдович после лечения?

- Нет, никогда. Мама отсылала ей какое-то время отчеты – мы дома выполняли некоторые занятия на проверку интеллекта, и результаты она докладывала ей. Но потом это все прекратилось, когда я пошла в школу. Нормальную общеобразовательную школу. Я знаю, что она пропала, маму тягали в милицию тогда… Я не очень удивлена, что это произошло.

- Почему? – подалась вперед Женя.

Елена вздохнула и закинула назад льняную челку.

- Она сомнительные дела водила с сомнительными личностями. С новыми русскими, с бандитами, так говорили. Интернат Заринский ведь не то заведение, куда серьезные люди захотят деньги вкладывать, а они ей давали денег. Да и человек она была…

- Какой..?

- Знаете… Девушка задумалась на несколько секунд. – Я хоть и плохо ее помню, по ощущениям в основном, но впечатление такое было… Жесткая она была, жестокая. Мне сейчас кажется, ей наплевать на детей было, главное – эту методику свою протестировать. Она бы и по головам пошла.

***

- Чем дальше, тем страньше и страньше, – процитировал Матвей Льюиса Кэролла, когда они сели в машину.

- Я ничего не понимаю! - Женя всплеснула руками. – Успешная в науке женщина бросает все в городе миллионнике, бросает научную карьеру и уезжает в задрипанный Заринск, чтобы устроиться в богом забытый интернат!

- Но гораздо безопаснее ставить эксперименты на детях в провинции, – Матвей повернул ключ зажигания.

- Что там может быть опасного? Это же не операции!

- А мыши на глазах?

Женя отмахнулась:

- Я думаю, что Зельдович действительно разработала какую-то действенную методику, но совершенно уверена, что она не была волшебной. У Елены наверняка мозаичная форма синдрома Дауна, при которой интеллект совершенно сохранен. Новый мозг еще никому не удалось отрастить. Наверняка у Амалии к этому времени протекла крыша, и исчезновение с этим и связано.

Матвей вывел машину на дорогу, и они отправились домой.

Приют неприкаянных душ (3)