Наркоз

Даже не читая комментов ко второй части моего анестезиологического

опуса, можно сразу заметить, что наиболее активное обсуждение идёт в

разделах, посвящённых животрепещущим древним постулатам: Кто виноват?!

и Что делать?! Поэтому я решил свернуть с темы истории своего

профессионального роста на тему импровизированных вопросов и ответов,

из серии: «Ты, чо - анестезиолог!? А какой наркоз лучше?!»

Хочу сразу напомнить, что все, написанные мною тексты отображают мое

субъективное мнение о профессии и профессионалах ее исполняющих. Так

как тексты мои читают и профессионалы врачи, и потенциальные пациенты,

включая филологов, то, к вящему неудовольствию последних, я буду

пользоваться привычным мне сленгом с заимствованиями.

Начнём с элементарного, никаких спецтерминов и сленга:

- НЕТ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ СЛОВА «ОБЕЗБАЛИВАНИЕ», ЕСТЬ – «ОБЕЗБОЛИВАНИЕ»! К сожалению, очень часто приходится слышать просьбу «вколоть обезбАливающее», и на мой ответ, что такого не держим, большая часть эмоционально настроенных и легко ранимых пациентов лезет в драку.

- НЕ СУЩЕСТВУЕТ ОБЩЕГО И МЕСТНОГО НАРКОЗОВ - ЕСТЬ ОБЩАЯ И МЕСТНАЯ

АНЕСТЕЗИЯ (ОБЕЗБОЛИВАНИЕ). ПРИ ЧЕМ - ОБЩАЯ АНЕСТЕЗИЯ И ЕСТЬ НАРКОЗ. ТО

ЕСТЬ, ГОВОРИТЬ НАДО - ЛИБО «НАРКОЗ», ЛИБО – «ОБЩАЯ АНЕСТЕЗИЯ». МЕСТНЫМ

МОЖЕТ БЫТЬ ТОЛЬКО ОБЕЗБОЛИВАНИЕ (АНЕСТЕЗИЯ), НО НЕ НАРКОЗ.

Итак,

1. «Какой наркоз лучше?»

Лучшим будет тот наркоз, которым хорошо владеет выбранный Вами

анестезиолог. Как совершенно правильно, хоть и несколько неприлично

сформулировано в одном известном выражении: «В умелых руках и «хрен» -

отвертка!»

Уточним, кстати, некоторые термины: Наркоз - это ОБЩЕЕ обезболивание!

Практически - это значит обезболивание с утратой сознания.

Не бывает «местных» наркозов! Есть местное обезболивание, когда

специальные препараты - местные анестетики вводятся непосредственно в

место предполагаемой операции, в проекции мелких периферических

нервов.

И еще один вид анестезии (с латинского, примерно как - обесчувствливания) -

Регионарное обезболивание (или регионарная анестезия). Отличается от

местной тем, что позволяет обезболить крупный сегмент (регион)

человеческого тела (например - от пяток до середины живота) гораздо

эффективнее и значительно меньшим объемом местного обезболивающего

средства (местного анестетика). Сразу замечу, что для местной и

регионарный анестезии используются одни и те же препараты, только в

разных концентрациях и объёмах.

Дальше – больше, при проведении местного или регионарного

обезболивания ВСЕГДА СОХРАНЯЕТСЯ ЧУВСТВО ДАВЛЕНИЯ НА ТЕЛО ИЛИ

РАСТЯЖЕНИЯ ЕГО (ТЕЛА) ЧАСТЕЙ! Поэтому, когда анестезиолог проверяет

уровень развития анестезии, он просит ответить, как Вы чувствуете

прикосновение и давление на ткани тела в месте предполагаемого

вмешательства: «тупым» или «острым», и, к великому сожалению, большинство отвечает: «Я всё чувствую!». И некоторые мрачные анестезиологи говорят в ответ избитую фразу про чувства и гильотину, которая способствует утрате оных.

Коротенько обобщим способы анестезии с использованием «замораживающих» средств, т. е местных анестетиков

1. Местная анестезия (МА) Применяется в основном при обработке ран и переломов

2. Проводниковая анестезия (ПА) В основном применяется в хирургии конечностей, в подавляющем большинстве – верхних. Колят обычной иглой либо под мышку, либо в шею. Могут быть неприятные ощущения в виде небольших «прострелов», по ходу выключаемых нервов.

3. Эпидуральная анестезия (ЭА) Используется очень часто в гинекологии и акушерстве. Имеет ряд преимуществ перед СМА, главным из которых является возможность катетеризации (установки специального, очень тонкого катетера, через который можно вводить раствор анестетика и поддерживать обезболивание несколько часов)

4. Спинномозговая анестезия (СМА) с её главным недостатком – послеоперационной головной болью.

Продолжение следует

Скажу честно – для меня была полной неожиданностью такая активность в отношении моей более чем скромной публикации, посвященной любимой работе! Изначально мною задумывалась тема – «Как я стал анестезиологом», где предполагалось по возможности с шутками и прибаутками, потешив свою графоманию, просто рассказать о моем становлении как врача анестезиолога-реаниматолога. Для вступительной части я выбрал, небольшой пролог, как в случае моей большой публикации про нейрохирургов Новосибирска. Но после такой волны комментариев (для кого то и не волны вовсе, а для меня целый тайфун) я осознал, что моё становление вряд ли кого заинтересует, и если продолжать писать, то в ключе некоего, вступившего на мемуарный путь, инсайдера, сливающего в свой болтовне информацию об анестезиологическом и операционном закулисье.

Прежде, чем продолжить, хочу сразу определить мою позицию в отношении этой темы. Она, по сути, высказана в названии пóста: Я-АНЕСТЕЗИОЛОГ, ОБЪЯСНЯТЬСЯ ЛИШНЕ! Поэтому, если моим братьям-анестезиологам покажется, что по некоторым вопросам я сдаю позиции или анестезиологию-реаниматологию, пусть пишут претензии в комментах. Дискуссии неизбежны, так как я высказываю своё мнение о некоторых аспектах профессии и межличностных отношений между врачами и сёстрами других специальностей. Читателю моих опусов может иногда привидеться, что я детально описываю реально существующих людей, что ж, может и так, только я никогда не допускаю насмешек, оскорблений и других вольностей, которые могут сильно обидеть и, даже, ранить человека.

О печальном и плохом сказано достаточно, поэтому приступаю к изложению своего взгляда на профессию – врач анестезиолог-реаниматолог, в максимально возможной для меня аграфоманской манере.

В те времена, когда деревья были большими и когда я начинал свою специализированную деятельность, наркозным мейнстримом в нашем городе был эфирный наркоз, чаще всего масочным способом - как завещали великие.

Начинающий анестезиолог должен был, по мнению тогдашнего заведующего отделением Владимира Николаевича (ВНА), провести самостоятельно 100 наркозов с применением этилового эфира. К окончанию рабочего дня, ты пропитывался пар’ами этого, мягко сказать, пахучего вещества, от макушки до пяток и все твои биологические жидкости, включая, прошу прощения, содержимое кишечника, всё это источало терпкий химический аромат этилового эфира. В общественном транспорте большинство людей шарахалось, когда к ним приближалось приличное на вид, но очень пахучее существо с просьбой передать за проезд!

Нет, конечно, в это время были нормальные препараты для неингаляционного (невдыхательного, внутривенного) наркоза, но они были в таком мизерном количестве, что наркозы ими закончились, бы, не начавшись. Зато как мы легко ориентировались в классических стадиях эфирного наркоза! Особенно опасались стадии возбуждения у больших людей, которые как тролли могли раскидать облепивших их сотрудников операционной. Но, как ни странно, самые яркие моменты стадии возбуждения демонстрировали поджарые, жилистые малорослики, которые рвали крепкие вязки как бумагу, выпрыгивали с операционного стола, в общем , как у Высоцкого: «… бился в пене параноик, матершинник и крамольник …» Анестезиологу главное было не заболтаться, создавая микроклимат и не пропустить самого начала возбуждения, а там – навалиться на пациента человека в четыре и держать изо всех сил минуту или две! А потом наступала так называемая – хирургическая стадия наркоза и жизнь операционной возвращалась в привычное русло.

У данной анестезии было еще одно, колоссальное преимущество – её могли САМОСТОЯТЕЛЬНО проводить медицинские сёстры- анестезисты. Практически это выглядело так: анестезиолог трепется, с чашкой кофе в руках и тут раздается звонок по местному телефону, его – недоговорившего – зовут к трубке и сообщают, что в таком то отделении, в такой то операционной заявлен масочный наркоз эфиром. Анестезиолог говорит сакраментальную фразу: «Валя (Люба, Надя), начинай, сейчас подойду», кладет трубку, но никуда не идет, пока не договорит намеченного им предложения. Опытные сестры начинали, конечно наркоз без врача, но часто не могли справиться с ситуацией неконтролируемого возбуждения больных. И наши доблестные сестры придумали противодействие этой проклятой стадии: они смачивали марлевый шарик, другим, ограниченным в количестве, как внутривенные пепараты веществом для ингаляционного (вдыхательного) наркоза – фторотаном. И закладывали этот шарик под выступы наркозной маски, тем самым пуская пары более мощного анестетика – фторотана в контур пациента. И зачастую фторотан делал своё босяцкое дело – прекращал стадию возбуждения.

Что же касается наркоза фторотаном (галотаном), то протекал он намного лучше, чем эфирный, с одним только НО: классическая стадийность наркоза у него была невыраженной и поэтому можно было легко впасть в передоз. А это было особенно важно знать и различать, чтобы обеспечить безопасным наркозом всех страждущих комсомольчан, выстраивающихся в очереди в кооперативы по лечению зубов. В них фторотан лился рекой

Начало Как учиться в ПТУ

Продолжение Как падать в шахту лифта с пятого этажа

Ещё продолжение Как лежать в больнице

и следующее продолжение про операцию которое вышло 6 лет назад... И теперь, наверное, пора уже заканчивать с интригой и продолжить историю. Уж простите.

*

Когда мою во многих местах разломанную ногу собрали, прикрутив отломки к титановой пластине и немедленно сообщили, что скоро можно будет ходить на костылях — я чуть не расплакался от счастья! Ничего прекраснее я тогда в своей жизни не слышал. Наконец-то! Неподвижно лежать практически месяц оказалось невыносимым испытанием для психики.

Впрочем, операция закончилась, а ощущения в местах важных органов так и не появились. Уже лёжа на койке, хватая за руку юную рыженькую симпатичную санитарку, которая привезла меня в палату после операции, я спросил:

— Скажите, это уже должно пройти?! Анестезия? Или ещё нет? А то у меня ЭТО… Я не чувствую!

— Что «это»? — лукаво нахмурилась она, поправляя одеяло.

— Ну, онемение? — я глазами стрельнул на свой демографический инструмент.

— Ах, там… Ну, ещё рано. Скоро отпустит и начнёт работать в штатном режиме. А что вы так волнуетесь?..

Я, конечно, мог ей сказать, что ни разу не был с девушкой в свои семнадцать лет, но стеснялся говорить с незнакомкой о таких вещах. Мало ли что она обо мне подумает. Впрочем, по моей тощей физиономии и совершенно несуразной подростковой внешности было заметно, что и в следующие семнадцать лет мне тоже вряд ли повезёт в этом непростом вопросе, если я не займусь собой. Да и дело, собственно, заключалось в другом: мне сильно хотелось пописать. Но я не мог. Инструмент находился в полной отключке. Да я и сам находился на грани вступления в царство сна.

— Очень неудобно. Знаете ли, мне по-маленькому надо… — смущённо произнёс я. — Но, я кажется, не могу.

Целыми днями я пользовался больничной уткой, что совершенно не доставляло мне удовольствия. Это неудобно, не практично, но других вариантов не наблюдалось, несмотря на то, что туалет располагался прямо в палате и до него, буквально, было рукой подать. С несчастной «уткой» мне ловко помогал батька. А тут… Я весь сконфузился.

— О, ну, это нормально, — махнув рукой, сказала санитарка. — Сейчас я всё организую. Никуда не уходи.

Через минуту вернулась с катетером и пустой полторашкой.

— Начнём!

Всё прошло очень неприятно. Не так я представлял свой первый раз, когда меня во всяких интересных местах будет касаться девушка. Никакой романтики.

— Теперь отдыхай, — сказала она, ловко забрав у меня подушку.

— А как же спать без подушки?.. — заскулил я.

— Тебе она сегодня ни к чему. Спи строго в горизонтальном положении, голову высоко не поднимай, а то проснёшься — будет болеть. Отдыхай.

В последние недели я спал исключительно на спине. Это было невыносимо, ведь ещё с детства я привык спать в позе эмбриона или на животе. Ещё активно при этом вертеться. Здесь же подушкой я плотно накрывал голову, потому что сосед по палате во сне катался на мотоцикле. Многие называют это храпом, но сосед был иного мнения. Наверное потому, что серьёзно увлекался моторалли во сне, выбирая для этого огромные мотоциклы без глушителя.

Ладно, подумал я, всё равно это скоро закончится. Можно ещё немного потерпеть. Закрыл глаза. Приятно было осознавать, что в обозримом будущем я смогу снова спать на боку, на животе, да вообще, как угодно! А что ещё прекраснее, так это ХОДИТЬ! Посещать туалет, умывальник, внутренний двор, а ещё курить! Да-а!

Особенно мне хотелось закурить после того, как я очнулся в больнице и осознал, что рухнул с пятого этажа в шахту лифта, остался при этом жив и ещё легко отделался, сломав ногу. Просто второй день рождения, после которого я стал совершенно другим человеком: жизнерадостным, исполненным оптимизма и чётко понимающим ценность человеческой жизни. Свободное падение, пять этажей и гравитация основательно меняют подход к жизни.

Ведь жизнь, по моему прежнему представлению, заканчивалась смертью абстрактной, такой, которая имеет место в мыслях, которую можно осознать, пережить и прочувствовать. Понимание смерти заключалось в глупых и наивных представлениях о том, что будет потом, как пройдут мои похороны и кто на них придёт.

Но будучи в шаге от смерти, я убедился, что глубоко ошибался. Смерть не является событием жизни, её не переживают и не осознают. Она не имеет памяти, и я с ужасом понял, что после смерти ничего не будет. Ведь если бы я разбился насмерть и не очнулся, то так бы и не понял, что умер, так же, как и не вспомнил бы о том, что вообще жил. Ничего бы не было…

Не было бы меня — однажды родившегося, хрупкого, сморщенного и орущего на свет малыша. Комнаты, где меня ждала кроватка и бережно собранные детские вещи. Не было бы слёз моей мамы, качающей меня среди ночи на руках, целующей мои крохотные руки и не понимающей, почему я кричу. Вот она следит за каждым мои движением, проверяет, удобно ли я лежу в кроватке; слушает каждый мой вздох, проверяя, дышу ли я, такой крохотный и беззащитный. Не было бы её радости от моих первых шагов и слов. Не было бы того дня, когда она купила мне дорогой красивый рюкзак и новый костюм в школу… Вся её жизнь была наполнена мной, КАЖДЫЙ день её жизни! Она экономила на себе, много работала и делала всё, чтобы у меня было что покушать, где спать и что надеть. Сколько её сил, времени и средств было потрачено на то, чтобы я вырос здоровым человеком. Но всё это могло закончится раз и НАВСЕГДА, а я бы этого даже не понял. И всё было бы зря. Все эти бессонные ночи, слёзы и переживания.

Пока живы наши родители, наша жизнь принадлежит только им.

В ноге что-то «тянуло», но я не хотел просыпаться. Я совсем не отдохнул. Дайте поспать. Утро в больнице начинается весьма рано. Как раз тогда, когда моторалли «Горбольница — Дакар» финиширует. Но тяжесть в ноге становилась невыносимой, и я с трудом открыл глаза.

А там было на что посмотреть. Помимо надоевшего потолка, на плитках которого я запомнил каждую впадинку, тумбочки с личными вещами, урчащим холодильником с недоступной едой и соседом-мотогонщиком, — у моей койки сосредоточилась санитарка, разглядывающая мою полутитановую конечность.

Оказалось, что у меня в ноге чуть выше щиколотки вырезано отверстие, а оттуда торчит эластичная трубка из которой сочится всякое напоминающее кровь.

Я вспомнил, что примерно так берёзовый сок в деревне добывают, а из меня тут натурально кровь добывали. Я возмутился. В моих неокрепших подростковых мыслях затуманилось. Кровушка моя медленно утекала, как берёзовый сок, из которого мама делала квас, а батька вкусную брагу…

Я отчётливо понял, что этим утром случится кровопролитие. Голова закружилась. А вокруг кружилась внеземной красоты рыжеволосая санитарка с красными ногтями и алой помадой на сочных губах. Мы вроде как в последние дни находились с ней в весьма близких отношениях. После того, что она видела, ухаживая за мной, я был обязан, как минимум, на ней жениться. Но… что-то рано она решила пить мою кровушку.

— Простите, барышня, — решил я разобраться в наших непростых отношениях и приподнялся на локти. — Вы зачем мою кровь… СОБИРАЕТЕ? — Хотелось пить, высохшие губы слиплись. — У вас тут что, кружок вурдалаков? Уголок кровопийц? Я крайне возмущён. Употребляете кровь девственников чтобы… чтобы оставаться такой дьявольски привлекательной? — Я рухнул на спину от бессилия. — А, впрочем, неважно. Просто поцелуйте меня и забирайте всё…

Санитарка хихикнула. Я же находился в полусне-полуобмороке.

Послышались шаги. Приподняв голову, сквозь полузакрытые веки я заметил, что к нашей трансильванской вечеринке присоединились хмурые упыри в белах халатах. Вот сволочи, сейчас сами целоваться полезут. Но они что-то задумчиво промямлили на своём вурдалакском, ритуально обступили и неожиданно начали ДАВИТЬ на мою ногу, нажимая с боков. Из швов, которые тянулись от щиколотки и практически до самого колена, полезла кровь. Я взвыл от боли и смял пальцами простынь. Казалось, что в мою опухшую ногу заливают кипяток. В медицинской страховке про пытки ничего не написано.

Я промычал что-то невнятное и обмяк. Голова закружилась ещё сильнее, и я начинал вспоминать, кого звать на помощь в таких ситуациях. Наверное, Блэйда. Да, точно, старину Уэсли Снайпса, обтянутого кожаным плащом и вооружённого заточенными нунчаками. Ведь тут точно нужен специалист с образованием. Но он же пошинкует всех в паштет без разбора, а у меня тут романтика…

— Рыженькая мне поцелуй обещала, — решил я продиктовать условия сдачи в плен.

Но в ответ услышал лишь зловещий смех, снова ощутил давление и через мгновение беспомощно вырубился.

© Иль Канесс

Все части повести, а также другие смешные истории я собрал в книгу свою "Оформитель слов", которую легко найти в интернет-магазинах.

https://vk.com/club159788762

Автор: Павел Завгородний.

16 октября 1846 года в Бостоне произошло знаменательное событие. В главном госпитале штата Массачусетс Уильям Томас Грин Мортон провел демонстрацию эфирного наркоза во время операции по удалению сосудистой опухоли шеи. Весть об этом событии быстро облетела весь мир, и вскоре хирурги по всему свету стали применять диэтиловый эфир для обезболивания при самых разных операциях. С этого момента боль перестала висеть дамокловым мечом над пациентом, которому предстояло лечь на операционный стол.

Однако Мортон отнюдь не был первым, кому в голову пришла мысль о том, чтобы унять боль во время операции. Не он также был и первооткрывателем диэтилового эфира и его анестетических свойств. Тем не менее, именно Уильям Томас Мортон почитается всем мировым медицинским сообществом как основоположник анестезиологии и изобретатель эфирного наркоза.

Как же так произошло? Попробуем разобраться.

С самого зарождения хирургии на заре человечества боль неотступно сопровождала ее, следуя шаг за шагом. Хирургические инструменты внушали потенциальному пациенту едва ли не больший страх, чем его собственная болезнь, однако у хирургов древности отношение к боли было несколько иным. Древние греки, согласно Аристотелю, считали боль «эмоцией, исходящей из сердца», а потому ее необходимо было стойко и мужественно претерпевать. В трактате о хирургии, написанном Гиппократом, сострадание к пациенту и внимание к его боли также не находилось в центре внимания, — наоборот, больному предписывалось «помогать оперирующему... и сохранять положение тела и оперируемого участка... стараться не падать, не дергаться и не отворачиваться».

Со временем представления о боли менялись. Так, в работах Галена, несмотря на общее несовершенство его физиологической теории, была верно отмечена связь между возникновением боли и работой головного мозга. Вместе с тем, стали предприниматься попытки противостоять боли во время операции. Например, Педаний Диоскорид, врач и хирург греческого происхождения, странствовавший вместе с римскими легионами в эпоху императора Нерона, во время операций применял мандрагору и вино для осуществления анестезии, что было описано им в фундаментальном труде «Materia Medica». В нем же встречается описание «Мемфисского камня», который, для обезболивания, надлежало втирать в места предполагаемых разрезов и прижиганий.

От Отца Медицины никуда не деться

Педаний Диоскорид

Средневековая хирургия также не страдала избытком милосердия к пациенту — многие операции, доступные в то время, по-прежнему выполнялись наживую, а боль воспринималась как наказание за грехи или же форма страдания за веру. Тем не менее, все больше хирургов ратовали за обезболивание во время операций. В качестве анестетика применялись пары этилового спирта и, так называемые, снотворные губки. Описание таковой было найдено в документах, датированных IX веком в бенедиктинском монастыре близ Салерно:

«Гипнотическое средство или снотворное годится тем, кому предстоит лечение хирургическим путем: они спят и не чувствуют боли от разреза. Пропись: половина унции опиума, восемь унций сока из листьев мандрагоры, сок свежего болиголова, три унции сока белены перемешать с достаточным количеством воды. Полученную жидкость впитать свежей сухой губкой и тщательно ее высушить. Когда же пользуешься этой губкой, то опусти ее в теплую воду, затем положи ее на нос пациента и заставь его глубоко дышать до тех пор, пока он не заснет. А когда станешь будить его, приложи к его носу другую губку, хорошо пропитанную уксусом, и прекратишь сон»

Бенедиктинский монах и врач XIII века Теодорик из Червиа в своей практике применял такую же губку, что и монахи из Салерно, что и отразил в своей книге «Chirurgia»

Однако, в его арсенале были и другие методы

Последовавшая за Средневековьем Эпоха Возрождения была богата на открытия и изобретения, однако в корне ситуацию с обезболиванием не изменила. Прослывший весьма неоднозначной фигурой, человек и пароход врач и алхимик, Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм, известный также как Парацельс, уже был знаком с усыпляющим и обезболивающим действием диэтилового эфира, но, поскольку он был врачом, а не хирургом, эти идеи не получили развития.

К концу XVIII — началу XIX века «спрос» на обезболивание в хирургии по-прежнему был невысоким — хирурги предпочитали соревноваться в скорости и оперативной технике, подчас забывая о страданиях пациентов. Однако необходимость обезболивания быстро осознали стоматологи того времени: болезни зубов проще поддавались лечению, потребность в услугах зубных врачей росла, увеличивалось количество и разнообразие вмешательств, усложнялась техника. Параллельно с этим, по мере развития химии усиливался интерес к различным газам как в медицинских, так и в увеселительных целях. По всей Европе и Америке проводились демонстрации психотропного действия закиси азота, открытой Джозефом Пристли и Джозефом Блэком. Под действием этого газа люди, в присутствии многочисленной публики, вытворяли на потеху толпе различные непотребства и много, много смеялись! За это свойство закись азота получила иное свое название — веселящий газ.

Во время одной из таких демонстраций, имевших место в 1844 году, в Хартфорде, штат Коннектикут, американский стоматолог Хорас Уэллс отметил, что одному из героев такого представления было нанесено сильное повреждение ноги, однако тот не испытал боли. Познакомившись с профессором Колтоном, автором данной демонстрации, Уэллс попросил у него немного закиси азота и немедля применил в своей практике. После нескольких удачных попыток удаления зубов, Хорас Уэллс решил продемонстрировать свое изобретение широкой публике — осознавая потенциал своего открытия, он использовал все свои связи в Бостоне для того, чтобы иметь возможность провести безболезненную операцию на медицинском факультете Гарвардского Университета.

«Жертвой» был избран молодой студент, давший свое согласие на удаление зуба мудрости. Однако Уэллса ждал провал — неясно, что именно пошло не так: либо доза закиси азота была недостаточной, либо операция была начата слишком рано, но во время операции он стонал и извивался, а после нее признался, что чувствовал боль. После этой демонстрации Уэллс больше никогда не возвращался к своим опытам и впал в глубокую депрессию, во время которой увлекся хлороформом, но уже как потребитель. Позднее Хорас Уэллс покончит с собой в тюрьме, куда попадет после своих приключений под хлороформом — полицейские арестовали Уэллса, за то, что тот обливал проституток кислотой.

Хорас Уэллс, знавший толк не только в стоматологии, но и в развлечениях.

Вскоре на сцену выходит наш герой — Уильям Томас Грин Мортон. Также как и Уэллс, Мортон был стоматологом — в течение некоторого времени они даже были партнерами, но их сотрудничество прервалось по личным мотивам. Видя неудачную демонстрацию Уэллса, Мортон долго думал о более подходящем средстве для обезболивания, которое могло бы продвинуть вперед его дело. Изобретенный им новый способ протезирования зубов, несмотря на прекрасный результат, был чрезвычайно болезненным, а потому Мортон отчаянно нуждался в действенном обезболивающем средстве. Во время своей непродолжительной учебы на медицинском факультете Гарварда, Мортон познакомился с профессором химии Чарльзом Джексоном. Именно Джексон впоследствии порекомендует Мортону использовать эфир в качестве обезболивающего и на основании этого будет оспаривать первенство в открытии анестезии. Используя эфир на себе и своих домашних животных, а затем и в частной практике, Уильям Томас Мортон привлек внимание молодого и перспективного хирурга Генри Джейкоба Бигелоу. Впечатлившись успехами Мортона, Бигелоу договорился о демонстрации эфира в главной больнице штата Массачусетс.

День «Икс» настал 16 октября 1846 года. Сказать, что в этот день сошлись звезды — не сказать ничего, поскольку в этот день Мортону повезло во всем. Ему предстояло дать наркоз пациенту по имени Эдвард Гилберт Эббот, у которого была внушительных размеров сосудистая опухоль на шее, которую должен был удалить старший хирург Джон Коллинс Уоррен. Современный анестезиолог, видя такого пациента и зная объем предстоящей операции, неизбежно задумался бы о возможных трудностях при обеспечении проходимости дыхательных путей, о сосудистом доступе, об угнетении сердечно-сосудистой системы и о многих других проблемах, которые могут подстерегать его во время проведения анестезии. Но Мортон был первым и не знал о возможных проблемах, у него был примитивный ингалятор, эфир и он сам. Насколько рискованной была эта демонстрация и чем мог бы обернуться для современной медицины ее провал, можно только гадать, и сохранение чувствительности во время операции было бы самым меньшим из возможных зол. Но, по счастью, с выбранным агентом Мортону тоже очень повезло — диэтиловый эфир на стадии глубокого наркоза оказывает незначительное влияние на сердечно-сосудистую систему и в небольшой степени угнетает самостоятельное дыхание, но об этом тогда тоже не было известно.

В назначенный час все участники и весь свет медицинского сословия Новой Англии собрались в демонстрационной операционной Массачусетского госпиталя, Мортон дал пациенту вдыхать эфир, после чего тот через непродолжительное время уснул. Уильям Томас Грин Мортон сказал хирургу прошедшую сквозь века фразу: «Ваш пациент готов!», которая и ознаменовала начало операции. Удаление опухоли прошло успешно, по окончании операции пациент проснулся и заявил, что ничего не почувствовал. Это был ошеломительный успех! «По горячим следам» было произведено еще несколько успешных операций с использованием эфирного наркоза. Мортон, казалось бы, был на высоте. Однако, не все так просто.

Рисунок, сделанный Х.Х. Холлом, иллюстрирует первую публичную демонстрацию эфирного наркоза в главной больнице штата Массачусетс 16 октября 1846 г., вместе со всеми ее участниками

Уильям Томас Грин Мортон, помимо всего прочего, был бизнесменом, и стоматология была для него, прежде всего, способом заработка денег. Но видя новые возможности, Мортон решил до поры никому не раскрывать формулу используемого им вещества, маскируя сильный запах эфира маслом с апельсиновым ароматом. После успешной демонстрации Мортон решил запатентовать эфир под названием «Летеон». Однако ему это не удалось, по той причине, что хирурги Новой Англии наотрез отказались применять «Летеон», не ознакомившись с его истинной природой.

По факту проведенных под эфирным наркозом операций Генри Джейкоб Бигелоу написал статью, которую опубликовал в 18 ноября того же года в Boston Medical and Surgical Journal (впоследствии известный как New England Journal of Medicine. Издание существует по сей день и является одним из самых авторитетных медицинских журналов в мире). В этой статье Бигелоу описал опыт применения эфира и предложил название «анестезия» (греч. ἀναισθησία — без чувства) для описания состояния, возникавшего при применении данного вещества — временная потеря человеком чувствительности по отношению к внешним раздражителям. После выхода этой статьи знание об эфирном наркозе разлетелось по всему миру.

Через 63 дня после демонстрации Мортона эфирный наркоз уже был применен в Англии, а вскоре и во всей остальной Европе. В Российской империи диэтиловый эфир впервые применил Федор Иванович Иноземцев, проведя 7 февраля 1847 в Риге успешную операцию под общей анестезией. Вслед за ним «заклятый друг» Иноземцева, великий русский хирург Николай Иванович Пирогов, также стал использовать эфир в своей практике — именно Пирогов, несмотря на первенство Иноземцева, стал популяризатором анестезии в России и успешно применял ее не только в больницах, но и на поле боя, что позволяет смело назвать Николая Пирогова первым русским анестезиологом.

Федор Иванович Иноземцев, пионер анестезии в России

Николай Иванович Пирогов

Однако, несмотря на такое широкое распространение анестезии по всему свету, ни один из ее «изобретателей» не был удовлетворен результатами этого открытия. Джексон и Уэллс до конца своих дней оспаривали первенство Мортона в открытии анестезии. Покончив с собой в 1848 году, Хорас Уэллс так и не узнал, что в этом же году Французская академия наук именно его назвала первооткрывателем наркоза. Мортон, в свою очередь, не получил ни желанных наград, ни денежных премий — все его попытки получить прибыль от эфира или вознаграждение от правительства США провалились. Умер Уильям Томас Грин Мортон в возрасте 49 лет, отчаявшимся и сломленным.

Несмотря на непростую судьбу этого открытия, именно демонстрация Мортона стала переломным моментом, в корне изменившим хирургическую практику. Подобно Рождеству Христову, ставшему началом нового летоисчисления, 16 октября 1846 разделило хирургию на «до» и «после», ознаменовав собой начало новой эры в медицине — эры контроля над болью, эры анестезии. Искусство анестезии продолжало развиваться, встречая на своем пути новые проблемы и открытия — появлялись новые, более безопасные и эффективные препараты, развивались концепции внутривенной и местной анестезии. Врачи стали задумываться не только об обезболивании, но и об общем состоянии пациента во время хирургического вмешательства, появились стандарты периоперационного мониторинга и различные системы контроля состояния почти всех жизненно важных параметров организма человека. Применение разных вариантов анестезии сделало возможным выполнение все более сложных операций. Такое множество аспектов породило новую специальность в медицине — анестезиологию, ставшую, наряду с реанимацией и интенсивной терапией, основой медицины критических состояний. В дань уважения к этому событию и его героям, 16 октября во всем мире отмечается как день Эфира, или же, что более привычно нашему уху, день Анестезиолога.

XIX век стал веком великих открытий в медицине — «Ледяная анатомия» Пирогова, анестезия Мортона и правила асептики и антисептики, предложенные Игнацем Земмельвейсом и Джозефом Листером, сформировали облик современной хирургии. Эти люди, и многие другие с ними, вывели хирургию из кровавого хаоса и сотворили из нее безопасную и неотъемлемую сегодня отрасль медицины.

Автор: Павел Завгородний.

Оригинал: https://vk.com/wall-162479647_338004

Пост с навигацией по Коту

А ещё вы можете поддержать нас рублём, за что мы будем вам благодарны.

Яндекс-Юmoney (410016237363870) или Сбер: 4274 3200 5285 2137.

При переводе делайте пометку "С Пикабу от ...", чтобы мы понимали, на что перевод. Спасибо!

Подробный список пришедших нам донатов вот тут.

Подпишись, чтобы не пропустить новые интересные посты!

Вот история вспомнилась, ещё когда в Руанде жил. Сломал я там ногу. Большую берцовую кость, малую, ещё чего-то там по мелочи. Как потом выяснилось руку тоже, но когда в больничку попал, речь про руку вообще не шла. Сломал с утра пораньше, пока туда-сюда, пока военные руандийские хирурги решили сколько шурупов в меня засунуть, дело было к вечеру. А руандийцы насчёт воевать и военные раны лечить большие специалисты, если камень полез из почек, то можно и помереть, а если ногу-руку оторвало, так они пришьют. Я-то правда с лестницы упал, но хирург был полковник на всякий случай.

Утомленный длительным пребыванием в больнички без сигарет, в операционную я прибыл без энтузиазма. Наркоз сделали как надо (нижнюю половину когда отрубает), я спросил можно ли спать - да делай что хочешь. Спал. Потом меня отвезли в некое помещение, именуемое "послеоперационной палатой". Там медбрат, как сейчас помню Жером его звали, за мной приглядывал. Как я от наркоза отхожу. Это год был 2014. Я тогда никаких твиттеров с инстаграмами не знал. И уж не знаю как у нас так разговор зашёл, но я Жерому и говорю - да регистрируйся ВКонтакте. Музыку тогда там можно было слушать любую. Фейсбук же вражеское изобретение. Он зарегистрировался, добавились с ним в друзья (телефон мне уже отдали, жене звонил, что жив). Через время откатили меня в мою палату.

Наутро медперсоналу говорю - классная у вас палата для прооперированных, Жером ровный пацан. А мне отвечают- да у нас нет такой палаты, и Жерома мы никакого не знаем. И в моем профиле ВКонтакте никакого нового друга не было.

До сих пор не знаю - был ли тот эпизод с Жеромом и контактом в моей жизни, или побочное действие руанидийских опиатов. Или больное воображение. Жером, если ты существуешь - отзовись. Ну и если хочется необычных глюков рекомендую руандийские наркозы.