Яблоня. Часть 3/5⁠⁠

Яблоня. Часть 1/5

Яблоня. Часть 2/5

Пельмени выкипели на плиту, разлившись серой и жирной пеной. Неприятно пахло гарью и мясом. Марат выключил газ и сел на стул, взявшись за голову. Затем резко встал, достал из холодильника початую бутылку водки, щедро налил в две кружки.

- На, пей и не сцы. Проблему решу. Но держи язык за зубами. Чтобы с Данилой как мыши, понял?!

Водка обожгла Костику горло. Он поперхнулся и закашлялся. Марат выпил, налил себе повторно. Крякнул, закусывая солёным огурцом.

- Вон с глаз моих.

От облегчения Костику хотелось плакать.

Вечером отлегло. Резались с Данилой на компьютере в «Диабло». Дома Марат говорил со следаком. За бутербродами и чаем с печеньем Данила пересказал, что слышала мать: в селе два опера ходили по хатам с собакой. Спрашивали. Вынюхивали.

Отец Данилы был на заработках в Москве. А мать шепелявила после инсульта, к тому же была глухая как пробка, но вот сплетничать любила.

Уж точно: как опера нагрянут, то мать Данилы замучает оперов по самое не хочу. Чего уж там – и на чай пригласит, конечно же.

Вот только опера к ним не пришли. А брат Кости позвонил ближе к десяти, сказал, чтобы младший возвращался домой. Костик выдохнул с облегчением и с улыбкой сказал:

- Ну, я пошёл.

И больше Данила его не видел.

Вернулся Архипка глубоко за полночь. Не стучал. Поскребся легонько в окошко. Шикнула кошка, спрыгнув с кровати на пол. Прокофья проснулась, тяжко дыша. Сна ни в одном глазу.

Кряхтя, она пошла открывать дверь. Под босыми ногами скрипел холодный пол. Скинула защёлку, и дверь распахнулось. Со двора дохнуло туманной сыростью и сладостью подгнивающих яблок. Тягучий дух скрутил живот, растёкся по нёбу Прокофьи приторным ядом.

Она щелкнула по кнопке выключателя на стене в коридоре. Напрасно. Электричество в старой хате барахлило давно.

Дрожащие пальцы запалили спичку (коробок всегда лежал на всякий случай в кармане ночнушки). Затем зажгла свечу в банке, стоящую на деревянном табурете у изголовья кровати.

Архипка ввалился в хату голышом. Живот огромный, неимоверно раздутый. Точно у роженицы, ожидающей тройню, да и то поболее будет. Худое тельце измазано в грязи, в чём-то буром.

Ухмылка кривая, недобрая. И видно, что в зубах застряло что-то серое, жилистое, мясное… Он облизнулся. Желудок Прокофьи болезненно сжался в комок. Ноги  отяжелели так, что с места не сдвинуться. Клюква со страху забилась под кровать.

Собака за Архипкой тихонько порыкивала.

От того рычанья у Прокофьи по позвоночнику холодок пробежал, и резко кольнуло где-то под сердцем. Ох, беда. Плохи дела… Прокофья, кряхтя, тяжко вздохнула. Будь что будет.

Архипка молча забрался в подпол. Только смотрел пристально, взглядом своих янтарных глаз не отпуская её взгляда. Оттого в мыслях и в теле Прокофьи возникает чужая сытость, чужая злобная радость. И что хуже – она не знает: эти чувства, или то, что в мальчишеском теле Архипки совсем не Архипка, а проклятое существо из яблони. Но самое страшное то, что существо больше не скрывается, зная, что старая Прокофья ему не противник. И некому больше в селе остановить его.

Так и стояла Прокофья, заиндевевшая на месте от собственных домыслов, тёмных, тяжких, нестерпимых, пока существо в теле Архипки вместе с собакой в подполе не скрылось, да крышка за ними сверху сама не захлопнулась.

Вздрогнула, сомнамбулой отошла в сторонку.

Опомнилась, когда носки надевала шиворот-навыворот. И Клюква из-под кровати выползла, боком меховым о лодыжки ласково потёрлась и совсем не по-кошачьи в глаза Прокофьи уставилась.

И стыдно старухе стало, что совсем о кошке забыла: когда кормила в последний раз Клюкву – не помнила.

Вздохнула тяжко и, маня кошку, потопала в носках на кухню, надеясь, что в маленьком, тарахтящем порой, как трактор, холодильнике остатки молока в пакете не прокисли.

От кроликов в клетках в сарае ничего не осталось, кроме костей и кусочков шерстки. Единственная тощая курица забилась в хлев, где раньше держали корову.

А Прокофья все деньги растратила. И чем дальше кормить Архипку – не знала. Она всхлипнула от отчаяния, закрыв морщинистыми ладонями такое же морщинистое скукоженное лицо и зарыдала.

Клюква громко мяукнула, вскочила на забор и, водя хвостом из стороны в сторону, посмотрела на хозяйку так пристально, что Прокофья вдруг поняла, куда нужно пойти и что сделать.

В дверь Марата постучали. Раз. Другой. Третий. Он, перепивший накануне, гаркнул, с неохотой поднимаясь с дивана:

- Иду! - ругаясь сквозь зубы: мол, кого в такой час чёрт принёс.

За дверью стояли опера и следак, с которым Марат и перепил сивухи не более пяти часов назад. Лица оперов суровы, губы следователя поджаты. В глазах всех стальная решимость.

- С чем пожаловали?! - зыркнул, обдавая пришлых кислым смрадом пота и перегара.

- Коновалов Марат Юрьевич, пройдёмте с нами. На опознание.

Из «вазика» за забором гавкнула овчарка.

От слов следователя, от его отнюдь не дружелюбного взгляда дрожь пробрала. Марат аж протрезвел, только вот в голове разлилась тупая пульсирующая боль.

Спорить с пришлыми в таком настроении было бесполезно. Это Марат понял сразу. На душе от нехорошего предчувствия кошки заскреблись.

- Сейчас соберусь, - открыл дверь пошире, впуская в дом оперов. И таки спросил, не сдержался, не смог: - А в чём, собственно, дело? Архипа нашли?

Следователь моргнул. Оперуполномоченные переглянулись.

- Нет, не его. Другого мальчика. Возможно, вашего брата.

Кровь отлила от лица Марата, сердце сделало в груди болезненный кульбит и замерло. Руки мужчины задрожали, впервые в жизни. Пока вглядывался в суровые лица оперуполномоченных, переспросить сил уже не хватило.

… Прокофья за ночь навестила пять хат, прихватив парочку куриц. Читала про себя и «Отче наш», хоть в Бога давно и не верила. Так, для храбрости. И заговор от собак, чтоб не учуяли. Вот заговор-то помогал, не раз проверенный.

Туман сырой и влажный, до омерзения густой, с каждым днём задерживался в деревне всё дольше. Он противоестественно пах гнилью и спелыми яблоками одновременно.

Фонарный свет в посёлке оказывался бесполезен как для освещения, так и для подслеповатых глаз старухи. Застревал ещё в верхушке толщи белого туманного марева.

Клюква помогала, подталкивала Прокофью в нужном направлении, не давала ни споткнуться, ни зацепиться за забор, ни провалиться в канаву. Кошка родимая, не зря её Прокофья молоком поила да первой всегда ухой на пробу угощала.

Уроки в маленькой сельской школе отменили. Назначили комендантский час. Ученикам ничего толком и не объясняли. Оттого собственные догадки терзали гораздо сильнее и страшнее.

Даниле от тревоги не спалось. Костик не отвечал на телефонные звонки (он звонил раз десять), и дома у них никого не оказалось. Даже домоседа –  старшего брата Кости, выпивохи Марата.

А когда следак нагрянул к ним в дом, то мама всполошилась так, что несла совсем уж околесицу да лебезила.

- Присядьте, Зинаида Викторовна. Я с Данилой хочу поговорить.

- Я лучше заварю чаю, - не находя себе места, робко предложила женщина и вышла.

От тучного следака сильно пахло сигаретным дымом. А его улыбка, скорее болезненная гримаса, демонстрировала края нездоровых, покрытых кариесом зубов.

Следователь не тянул резину, а начал сразу с вопросов:

- Данила, когда ты последний раз видел Костю Коновалова?

В небольшой комнате Данилы находилась кровать, компьютерный стол со стулом да шкаф. Окно было зарешечено, потому что мать всегда боялась воров. Закрытая дверь за спиной только усиливала у Данилы ощущение паники и ловушки.

Всё, он попал, так попал. Мысли кружились, утягивая Данилу в мучительный водоворот сомнений и предположений.

Данила встретился взглядом со следаком, сжал пальцы в кулаки, разжал и решил, что будет молчать.

Через час такой вот тихой беседы, состоящей из вопросов и ответов, Данила признался во всём. Заревел, начал заикаться, как в детском саду, и, достав тетрадку, которую они с Костиком случайно нашли в дупле яблони, когда играли в чёрных копателей в овраге, то уселся на пол и выложил всё, ничего не скрывая.

… Придушенных кур ощипывать не пришлось. Прокофья только положила тушки на пол возле погреба.

Нужно было поесть, покормить Клюкву да заняться чем-то обыденным, например, зайти в продуктовый ларёк за хлебом.

Но до восьми часов утра, когда открывался ларёк, ещё оставалось полтора часа, поэтому Прокофья сходила к колонке за водой. Затем поставила чайник на плиту. Почистила несколько ссохшихся картофелин да потерла морковку, чтобы зажарить с луком на топлёном жире. Клюква, забравшись на подоконник, жалобно мяукнула, попросив еды.

- Погуляй, потерпи, родная. Могу сейчас только воды дать, - ответила Прокофья, наливая ковшом воду из ведра в металлическую миску на полу.

Морг находился в городе, в двух часах езды от посёлка. Пока «вазик» ехал по сельским рытвинам и колдобинам, выбираясь на более приемлемую асфальтированную колею, Марат всё думал и думал, то и дело хватаясь руками за голову. Такого просто быть не могло! Только не с Костей, только не с его братишкой... Это точно ошибка. Глупая, злая ошибка, и по приезде он во всём разберётся, как и со следаком, которого просил сильно не рыскать по селу, не пугать стариков и старух. Предполагая, под крепкую сивуху с сальцем да огурцом, свою версию, что Заморыш (тьфу ты, Архипка) сбежал от своего отчима к прабабке Мальвине в дом престарелых. Там-то следовало его искать да вынюхивать.

Войти в дверь морга Марату оказалось чертовски сложно. Все тело сопротивлялось командам мозга, отказываясь переступать за порог.

- Идёмте, Марат Юрьевич, - избавил от наваждения следователь.

Он тяжко, глубоко вздохнул и, пересиливая себя, вошёл внутрь здания. В подвал их сопровождал работник морга, бледный и невзрачный мужчина, в очках и в белом просторном халате,  всем видом напоминающий привидение.

В морге обыденно. Холодно, чисто. Яркий свет отражался от закрытого простынёй металлического стола с телом. Потерявший цвет кафель под ногами был выдраен на совесть. В углах отсутствовала паутина. Марат осмотрелся, прежде чем поднять глаза и снова посмотреть на стол.

По знаку следователя работник морга, ловко снял простыню.

Искорёженное маленькое тело ребёнка. Глаза Марата отказывались смотреть, он сглотнул слюну, стиснул зубы и продолжал смотреть, пока мозг рисовал картину.

Тело словно стискивали до синевы жгутами, которые оставили резкий, въедливый отпечаток на коже.

Нет, это точно не мог быть его младший брат. Он не такой маленький, а высокий и крепкий для своего возраста.

«Ошибочка вышла!» - хотел рассмеяться Марат, озвучить слова, но взгляд упёрся в бледное до синевы лицо ребёнка, в правую, практически не повреждённую часть, которую до этого момента невнимательно рассмотрел. Синий, не прикрытый веком глаз – навыкате, такой же, как у матери, как у самого Марата. От осознания увиденного, от шока мужчину словно пронзило током. Он растерялся и задрожал всем телом.

Марат придушенно всхлипнул, моргнул. Голова закружилась, и он едва не упал, но следователь успел подхватить за плечо.

В голове шумело, всё расплывалось перед глазами, и он вдруг понял, что плачет, хотя он с детства никогда не плакал, когда ещё живой отец чётко объяснил, что значит быть настоящим мужиком.

Прокофья так и не дождалась выхода Архипки из подпола. Или того, кем оно было, притворяясь Архипкой.

Она поела супа, покормила кошку, попила чаю, убралась в хате.

Затем, усевшись в плетённое из ивовой лозы да соломы покойным мужем кресло подле окошка, задремала, чтобы вскорести резко вскочить, задыхаясь от рвущегося с губ крика.

Она подошла к подполу, открыла его и в ужасе задержала дыханье. Там было пусто. Только пахло до одури сладко яблоками и гнилой, покрытой янтарными выделениями соломой.

Плохи дела, ибо не спал сегодня, как обычно, днём Архипка со своей собакой. Значит, времени совсем не осталось. Знала Прокофья из сна, что не будет он мстить обидчикам, ибо не Архипка это больше, а затеет кровавую резню.

Надо бы предупредить всех сельских, надо бы предупредить Мальвину. Вдруг ей получше стало, и она поможет…

Скорее собираться и… Прокофья упала, сделав шаг к двери.

Сердце крепко сдавило, так что не вдохнуть, не крикнуть, ни шепнуть.… Задыхаясь, дёргаясь, как рыба на льду, она ползла по полу к двери.

Клюква почуяла беду, неслась во весь дух по огороду к хозяйке.

- Родная, найди Мальвину, пока не поздно, и сообщи… - булькнула в последний раз Прокофья и затихла.

Данила был наказан, заперт в своей комнате. Мать отшлёпала бы его ремнём, да в последнюю секунду пожалела, отвела руку и ушла, хлопнув дверью.

До сих пор в ушах Данилы стояли злые слова про психушку, зло оборонённые следователем. Там, в мягкой палате из войлока, медсёстры каждый день делают болючие уколы и дают горькие таблетки негодным мальчишкам, вроде него. Чёрная, полуобгоревшая тетрадка с заклинаниями, что они с Костиком нашли, сыграла злую шутку. Едва следователь открыл её, как увидел чистые жёлтые листы.

Чёрные брови мужчины, словно живые гусеницы, в недоумении поползли вверх, и он так рьяно глянул, что против воли Данила зажмурился.

Следователь выругался. Затем ушёл.

Так Данила и остался сидеть, как ошпаренный, игнорируя разошедшуюся мать, обещавшую вызвать отца из столицы.

Когда слёз не осталось, в горле образовался противный комок. … Всё же ему стало легче.

- Из дома ни ногой, паскудник!- сердито грохнула по столу массивным кулаком мамаша. Щёки красные, лоб в бисеринках пота. Руки упрёла в бока и дышит тяжело, как паровоз.

- Я на работу ухожу, в ночь. Так и быть, завтра всё решим, - смягчила тон мать и, уходя, добавила, что борщ с котлетами в холодильнике.

Оставшись в одиночестве, Данила вдруг осознал, что ему очень страшно. И в тихом, пустом доме страх только усиливался.

Вот только идти ему было некуда, и от обиды и жалости к себе Данила тихонько заплакал.

А за окном всё сильнее сгущался плотный туман.

«Вазик» сломался, едва последний сельский дом остался позади. Мотор вдруг забуксовал, зафырчал и заглох. Туман и не думал редеть.

- Чтоб ты провалилась, старая развалюха! - выругался следователь, в ярости ударив руками по рулю. – Цыц! - тут же оборвал на корню сдавленное хихиканье оперуполномоченных.

- Подмогу запросим? - с насмешкой отозвался сидящий позади с задержанным и овчаркой самый молодой опер Димыч.

- Хренасе.… Мы вернёмся. Пешочком недалеко тут будет до райцентра. На месте сообразим.