Стена⁠⁠

(Автор - Святослав Логинов)

Таблетка лежала на фарфоровой розеточке ровно посреди стола. Такие розетки в приличных семьях ставят, чтобы класть на них использованные чайные пакетики. Рядом с розеткой стоял стакан с водой — запивать. А уже на краю стола имелась тарелка, на которой кучилась сиротская порция чего-то съедобного. Не то овощное рагу, не то каша. Запаха у него не было никакого, и природу пищи было не определить. Харитон назвал это «мазь-перемазь». Возле перемази стоял второй стакан воды — побольше. Тут уже не оставалось сомнений, что первая порция воды предназначена для таблетки.

Кроме накрытого стола в помещении имелась кровать, а верней, топчан, на котором очнулся Харитон, а в углу торчал стульчак биотуалета, так что парашу выносить не придётся. Свет в помещении был равно тусклым и с течением времени не менялся. Впрочем, особо разглядывать там было нечего.

Ещё имелась дверь. С ручкой и без каких-либо следов замка. Потянув за ручку, дверь можно открыть и оказаться в коридоре, который никуда не вёл. Через пару шагов он превращался в штольню или подземный ход, или ещё во что-то, чему не было названия. Харитон называл это штольней. В самой камере пол, потолок и стены покрыты чем-то напоминающим пластик. Вентиляционных отверстий или источников света обнаружить не удалось, свет просто был, безо всяких ламп, равно как и воздух, в меру спёртый. Из этого же пластика была изготовлена дверь, а вот в коридоре через пару шагов пластик сходил на нет, заменяясь стеной из плотного известняка. К стене была прислонена небольшая кайлушка, словно приглашавшая углублять штольню или подземный ход. Мол, прокопаешься к настоящему свету и чистому воздуху — и будешь свободен. Ну-ну, не очень верится в такие обещания.

Как он сюда попал, Харитон сказать не мог. Не было в нём ничего, что могло бы привлечь внимание инопланетян, чёрных магов, гениальных безумцев из других измерений и прочих любителей сажать граждан в безоконные камеры. Харитон был молод, ничем не примечателен, кроме разве что редкого имени, которое не терпел, потому что однокашники его вечно дразнили Харчиком. В школе Харчик ходил в середняках, имея по большинству предметов «три пишем, два в уме». Но для школы в райцентре и этого вполне достаточно. В десятый класс он пошёл только потому, что это позволило на два года отложить выбор жизненного пути. Мать кормит — и ладно. А особых успехов ни по одному предмету Харитон не выказывал. Потом то же самое было с армией. Харитон отслужил своё в войсках ПВО, но, вопреки надеждам близких, вернулся не повзрослевшим мужчиной, а прежним разгильдяем, не знающим, куда себя приткнуть. Даже всеобщей гулянки по поводу дембеля не устроил. Попили со школьными приятелями пивка — и довольно. Домой в тот вечер вернулся трезвым, а утром проснулся на топчане в камере.

Пытался найти выход, звал хоть кого-нибудь, стучал найденной кайлушкой. Долбить камень поначалу казалось глупым, а вот стены, пол и потолок в камере излупил всюду, но безрезультатно. Кайлушка отскакивала от пластика, не оставляя следов. Зато камень в штольне ударам поддавался. Сыпалась крошка, и даже удалось отколоть довольно значительную плитку.

Мусор Харитон сгрёб ближе к двери. Кучка получилась маленькая, но Харитон немедля встревожился: что будет, когда обломки завалят всю штольню? Этой мыслишки оказалось достаточно, чтобы Харитон бросил подобие осмысленной работы и вновь принялся крушить несокрушимые стены в камере. Мазь-перемазь с тарелки спихнул пальцем в унитаз и попытался раздолбать тарелку. Пластик упруго сыграл, и кайлушка едва не заехала Харитону в лоб. Стаканы и розеточку Харитон оставил в покое.

Избесившись до утомления, Харитон уснул на несокрушимом топчане, нежно обняв кайлушку. В инструменте этом скрывалась единственная надежда незнамо на что. Других инструментов в камере не было, даже ложки; мазь-перемазь, видимо, предлагалось слизывать с тарелки или есть пальцами.

Харитон не знал, сколько он провалялся в забытьи — десять минут или десять часов, но, разлепив глаза, увидал в камере порядок. Брошенная тарелка стояла на столе, и на ней кучилась горка пищи, неотличимая от той, что отправилась в унитаз. Вода, выпитая Харитоном, также возобновилась. Последнее радовало уже тем, что не придётся добывать воду из унитаза. Опять же, хотелось есть, а ничего похожего на пищу, кроме перемази на тарелочке, обнаружить не удалось.

На этот раз с перемазью Харитон обошёлся по-хозяйски, слизав её языком. Было не кисло, не солоно, но с голодухи сгодилось. Запил водичкой, с сомнением поглядел на таблетку и трогать не стал. Ясно, что там не яд, но никакого доверия Харитон к таблеткам не испытывал и решил без крайней необходимости колёса не глотать. Теперь оставалось либо снова заваливаться на койку, либо идти в штольню.

В штольне был прежний процеженный свет и никакой пыли. Обломки, которые Харитон сгрёб к стенке, исчезли. А осталось ли проделанное углубление, определить не удалось, слишком уж ничтожным был результат вчерашних трудов.

Харитон подошёл к стене и принялся прорубать ход вбок. Довольно скоро он приспособился не просто долбать камень, а выискивал почти неприметные жилки и в несколько ударов вышибал приличный кусок известняка. Через час в стене штольни образовалась ниша, не заметить которую было уже невозможно. Руки налились усталостью, в горле пересохло.

Харитон устроил перекур и с огорчением обнаружил, что в камере ничто не изменилось: тарелка и стакан были пусты. Он выпил таблеточную воду, малость посидел на койке и вернулся в штольню. На этот раз серьёзной работы не получилось, не столько от усталости, сколько от бессмысленности труда.

Шваркнул в угол кайлушку, вернулся в камеру и завалился на койку. Хотелось пить, но Харитон ещё не опустился до того, чтобы обращаться к унитазу. Значит, надо перетерпеть. Он свернулся на постели калачиком и постарался ни о чём не думать. Хотя какая это постель? Постель от слова «стелить», а тут нет ни одеяла, ни простынки, ни подушки. Поверхность, правда, мягкая, не как на полу. Уже в первую минуту, как он увидал это сооружение, в памяти всплыло его название. Медицинский топчан, вот что это такое. В сочетании с таблеткой получается нечто многообещающее.

Как-то удалось уснуть, и даже сон видел дурацкий. Во сне он прорубался наверх, от каждого удара сыпались кучи осколков, и наконец сверху хлынул солнечный свет. Харитон расширил отверстие, вылез наружу и оказался на самой вершине непредставимо крутой горы, спуска с которой не было. И ни одного человека, чтобы позвать на помощь.

Харитон очнулся, долго лежал, соображая, что освобождение лишь почудилось ему. Постепенно осознавал нелепость приснившегося. Спрашивается, на чём он стоял, прорубая вертикальную штольню? Почему его не убили падающие обломки, ведь их было много и пребольших?.. Лишь потом смутно подумал, что прорубаться и в самом деле следует наверх.

Открыл глаза. В камере — порядок: горстка перемази на тарелке, два стакана воды и неизменная таблетка. Получается, что обновление запасов происходит в те минуты, пока узник спит. В любом безумии какая-то определённость успокаивает. Плюс ко всему — здравая мысль, что прорубаться надо наверх. Если выход есть, то он там.

Харитон вышел в штольню, с удовлетворением отметил, что мусор исчез, а вырубленная ниша зияет во всю ширину. Хорошо, что у самого пола камень остался не выбит, значит, там получится ступенька. Харитон размял ноющие руки и покрепче ухватил кайло.

Сыпалась каменная крошка, с лёгким стуком падали обломки покрупнее. Харитон запорошил глаза, но продолжал ковырять известняк, упрямо напевая на варварский мотивчик: «Копай, работай, копай, лопаточка моя!» Что это за песня, из какого детства она вынырнула, он сказать не мог. Давно пора устроить перекур, но Харитон понимал, как трудно будет возвращаться в штольню, и продолжал рыть ход. Остановился, когда понял, что вгрызся в стену больше чем на метр. Внизу обозначились две ступени, и, соответственно, штольня теперь вела наверх, где, быть может, светило солнце.

После работы сидел на топчане, баюкал руки, вылизывал, залечивая языком набитую на ладони мозоль. С неудовольствием думал, что стол и топчан намертво приварены к полу и нельзя не только вытащить стол в штольню, но и придвинуть к топчану, чтобы было удобней сидеть.

Неясно отчего, но очень некстати вспомнилось, как в школе географичка Нина Константиновна с идиотическим восторгом вещала, что толщи известняков могут достигать нескольких километров. Принялся считать: если за день в вертикальном направлении удаётся преодолеть двадцать сантиметров, то сколько лет потребуется, чтобы проложить двухкилометровую штольню? Через полминуты Харитон сбился со счёта. Будь у него калькулятор, задачку бы он решил, но считать в уме оказалось выше сил. Тут же некстати вспомнился другой школьный учитель. А о чём ещё вспоминать — только школу и армию. Девчонок, или как с парнями во дворе тусовались, лучше не припоминать, а то захочется повеситься, а тут негде. Зато Михал Михалыч, математик, вынырнул из памяти кстати.

«Никаких куркуляторов! — рычал он. — Думайте без костылей! Что за народ, пятьсот десять на сто два в уме разделить не могут, дуралеи!»

Разумеется, считать в уме никто даже не пытался, а вот на дуралея кто-то обиделся и настрочил жалобу. Михалыча со свистом выперли на пенсию, а выпускники районной школы с той поры были уже несомненными дуралеями.

То-то сейчас старый математик был бы доволен: ведь говорил, предупреждал! Ну, предупреждал, а что толку? Предположим, освоил бы Харитон устный счёт и узнал бы, что не сто лет ему грызть известняк науки, а все двести, от этого ему легче стало бы?

Харитон вылизал тарелку, допил первую порцию воды. Долго сидел, придирчиво разглядывая таблетку. Единственный фактор его нынешней жизни, остающийся совершенно неизвестным.

Проглотишь ее — и, может быть, изувеченные непривычной работой руки заживут и наполнятся новой силой. Или вдруг узнаешь, куда надо прорубаться, и сколько времени на это потребно. А то и вовсе прекратится этот нудный бред, и очутишься дома, и мать заведёт бесконечную песню, что надо устраиваться на работу и жить, как все люди. А куда устраиваться? Механический завод, градообразующее предприятие, не то чтобы совсем обанкротился, но и не работает толком. Да хоть бы он и процветал; Харитон презирал Механический всё с тех же школьных времён, когда класс водили туда на экскурсию. Работать на этой громыхающей дымогарке не было никакой охоты. Будущая профессия представлялась невнятно, Харитон отчётливо видел лишь одну сцену: вот он заходит в кафе, просто выпить чашечку кофе, а пацанва, сидящая у окна, перешёптывается: «Это же сам Харитон Слептов!..». Кем надо стать, чтобы тебя вот так узнавали, Харитон сказать не мог. Но уж, во всяком случае, не работягой с Механического и не долбателем камня в подземной темнице.

Харитон, внутренне сжавшись, взялся за кайло. Так или иначе, таблетку он проглотить успеет. Можно сколько угодно фантазировать о фармакологических свойствах таблетки, но их не узнаешь, пока не разжуёшь. Не исключено, что на розетке окажется витаминка, или аспиринка, или иная плацебушка. Но скорей всего, в этом Харитон был почти уверен, ему предлагали наркотик, нечто новенькое, на что подсаживаются с первого раза. Жутковато представлялось, как он будет лежать, не в силах даже добраться к унитазу, и знать, что до свободы оставалась лишь пара ударов кирки. Уж об этом они позаботятся, чтобы он знал.

«Они» — так Харитон обозначал то, что держало его в плену. Говорить «он» было страшнее, «он» уже всё решил, и бесполезно надеяться на снисхождение. Хуже было только «оно».

Так он и сидел, сжимая измученной ладонью рубчатую рукоять и глядя на таблетку. Поняв, что ничего не высидит, поднялся, прошёл в штольню. С тоской поглядел на сделанную с утра нишу, подошёл к торцу штольни, куда наносил первые, беспомощные удары. Следов от кайла не заметно. Ну кто так рубит? Вот же идёт жилка, сюда и надо бить. В несколько ударов отколол приличный кусок. Ладонь, прикипевшая к рукояти, откликнулась жгучей болью.

Нет, так не годится. Тюкая то здесь, то там, никуда не пророешься. Выбрал одно направление, туда и пробивайся.

К тому времени, когда Харитон окончательно изнемог, ниша была расширена и в ней обозначилась третья ступенька. Харитон приплёлся в камеру, смочил пересохшее горло последним глотком воды и замертво повалился на топчан. Опять он не мог сказать, сколько времени пробыл в небытии, а вот сон, как назло, запомнился, хотя обычно Харитон снов не помнил. На этот раз он усиленно вгрызался в пол штольни, и вскоре кайло провалилось в пробитую дыру, сквозь которую Харитон увидел станцию метро: платформу, людей, не обращающих ни малейшего внимания на сыплющиеся обломки.

— Спасите! — закричал Харитон и проснулся.

С минуту лежал, осознавая нелепость сна. Ну откуда, скажите на милость, внизу взяться станции метрополитена? Если бы рядом ходили поезда, в камере ощущалась бы вибрация. Кроме того, даже на самой малой глубине тоннели метро и вестибюли станций перекрыты тюбингами из особого, вакуумированного бетона, который никакая кайлушка не возьмёт.

Зато понятно другое: просто так такие сны не снятся, даже во сне таинственные тюремщики не оставляют его в покое.

Харитон поднялся, полизал кашки, захлебнул водой и с отвращением вышел в штольню. На всякий случай простучал пол. Звук всюду был глухой, не обещающий никаких пустот. Несколько раз безо всякого энтузиазма тяпнул по камню в боковом проходе.

В чём дело? Неужели ему расхотелось на волю? Нет, конечно, просто надежда, поддерживавшая силы, угасла. Толщи известняков могут достигать нескольких километров, и не его кайлушечкой пробить их. А поверх известняков могут лежать граниты и… эти… как их?.. — диабазы. Угодно — копай, лопаточка моя.

На выбитых в прошлые дни ступеньках оказалось удобно сидеть. Харитон сидел и плакал, что странно для двадцатилетнего парня. А что ещё делать? Колоть камень не хотелось и не моглось. И вновь — а что ещё делать? Отплакав, взялся за кайло. Дальнейшее запомнилось плохо, обратившись в сплошную истерику. Харитон то врубался в стену, то орал в нависающий потолок, кажется, даже бился головой. Очнулся, а вернее, осознал себя в камере. Кайлушки в руках не было, видно, отбросил куда-то, а на избитой ладони уютно лежала таблетка. И воды в малом стакане оставалось ровно на один глоток — запить предложенное зелье.

Размышления, опасения, твёрдые решения остались в прошлом. Чтобы обратить их в пыль и мелкий щебень, оказалось достаточно двух дней в одиночке. Или трёх? Харитон не помнил. Он кинул таблетку в рот и сделал последний глоток.

* * *

— Что ты тут всё замусорил? Подмахнуть за собой лень? И ящики давай грузи.

— Чем я их грузить буду? Фискаром? Сколько раз говорилось, чтобы брак в контейнерах вывозили, так нет, валят в ящики…

— Там места нет, контейнер ставить.

— А меня это не колышет! Не хотят контейнер ставить, пусть сами брак вывозят.

Харитон зафиксировал фискар и хлопнул дверцей кабины, показывая, что разговор закончен.

Старуха на вахте пропускала Харитонов грузовик, не заглядывая в путевой лист. И без того ясно, что старенький МАЗ ездит либо на свалку, либо на приёмный пункт Вторчермета.

База Вторчермета у самой железной дороги, ехать недалеко. Здесь, в зоне отчуждения, росли очень удобные кустики, куда можно было бы по-быстрому свалить мусор, как железный, так и бытовой. Но месяц назад Харитона крупно штрафанули за это дело, и теперь он проезжал мимо, не притормаживая. Обида жгла до сих пор. За что, спрашивается, штраф? Никто его не поймал, акт вообще задним числом составили. Инспектор сказал, что металлическая стружка идёт только с Механического и возит её только Харитон. Значит, он и высыпал. А ты докажи! Суда не было, а у нас только суд может признать виноватым. Но для грёбаного природоохранного начальства закон не писан — знай штрафуют.

На приёмном пункте царил Хап Хапыч. Когда-то это был едва не самый популярный человек в городе. Блаженное время распада страны. Заводы-то прихватизировались директорами, и там сохранялось подобие порядка, а вот в колхозах и совхозах бушевала невиданная свобода. Имущество делилось между колхозниками и растаскивалось по домам. Хорошо кто припрёт домой косилку или конные грабли, а если достанется сарай для принудительной сушки сена? Куда его в личном подворье, где один работник, и тот пьяница? Остаётся содрать с крыши шифер: он хоть и продырявленный, а пригодится. А что делать с огромными вентиляторами-улитками, которых в сарае четыре штуки? Только раскурочить и сдать Хап Хапычу медные сердечники. Опять же провода… раздербаненному сараю электричество не нужно, а алюминий у Хап Хапыча в цене.

Разлакомившиеся добытчики чуть не половину деревень оставили без света. Картечиной из ружьишка — ба-бах! — и сматывай перебитый провод. То-то попито было, до сих пор от мужиков перегаром несёт. Жаль, Харитон в ту пору мал был и не мог примкнуть к торжеству демократии.

Особенно сладко вспоминалось, когда экскаватор Дортреста выкопал силовой кабель, ведущий к воинской части, и дорожники срезали с него несколько тонн свинца. Работали аккуратно, так что армейцы не сразу хватились пропажи, да и потом не торопились объявлять тревогу: ведь подобное ЧП означает, что начнутся проверки, а автомобильный парк части стоит без колёс. Колёса военных газиков те же, что и у «Волги», так что ещё в советские времена все батальонные «козлы» были разуты и встали на вечный прикол на сосновых чурбаках. А как иначе? Товарищи офицеры и прапорщики тоже хотят жить не хуже других, тем более что в военном уставе нет слова «воровство», есть лишь красивый термин «промотание».

Но минули лихие девяностые, и Хап Хапыч сел на мель. Теперь даже если кто дачный домик обчистит, полиция тут же на пункт приёма является: не сдавал ли кто в металлолом исправные тазы, миски и кастрюли? Тяжко жить в райцентре, всем про всех всё известно.

— Что ты мне притаранил? — встретил Хап Хапыч Харитона. — Не приму.

— Вот ещё… У меня накладная.

— Накладную подпишу — и уматывай. Где хочешь, там и вываливай свою стружку, а я не приму.

— Вот ещё, — повторил Харитон. — Меня уже штрафовали за такое, второй раз не надо. Показывай, куда сгружать, или я прямо у дверей конторки стружку вывалю.

Матерясь и проклиная, Хап Хапыч указал на дальний угол, где уже громоздилась гора железного сора.

— Как я это говно в вагон грузить стану?

— Магнитный кран у тебя на что?

— Нешто там кран? Пустой кожух, а электромагнита нет.

— Так, поди, сам его и раскулачил?

— А кто мог знать, что цветной металл кончится и снова придётся железо принимать? Погубили страну, сволочи, дерьмократы проклятые!

— Это вы погубили, а я в ту пору пацанёнком был и даже девок не портил, не то что страну, — Харитон захлопнул дверцу машины и направил её в дальний угол двора, где кучились горы проржавевшего хлама.

* * *

В камере ничто не изменилось. Тот же тусклый свет, тот же затхлый воздух, чуток кашицы на тарелке и та же таблетка, словно и не глотал её.

— Твари! — проникновенно сказал Харитон. — Ублюдки могильные, выползки навозные!

Ни секунды Харитон не сомневался, что сон, привидевшийся после того, как он глотанул таблетку, был этой таблеткой и вызван. И надо же, как произдевались над ним тюремщики! Харитон оказался не просто на заводе, который презирал всеми фибрами души, а на должности самой поганенькой — шофёром мусоровозки. Нет уж, если быть шофёром, то дальнобойщиком на TIR-овском большегрузе, который ездит за рубеж, в Швецию или Германию. И возил бы оттуда такие товары, что закачаешься. И ещё жаль, что во сне не успел поесть и теперь придётся обходиться мазь-перемазью. Трудно сказать, сколько там килокалорий, но чтобы скалы дробить, явно недостаточно.

Отругавшись, Харитон вылизал тарелку с перемазью и отправился в забой. Давал стране угля до полного изнеможения и вгрызся в стену больше чем на метр, сделав пару ступенек. Мусор уже не сгребал к дальней стене: сами подберут! Что этот урок получен им во сне, где он вывозил с завода стружку, Харитон не догадывался. Заводская жизнь представлялась сплошным негативом, какого не бывает.

По мере того, как мышцы наливались усталостью, душа наполнялась безнадёжностью. Хоть ты весь изработайся, земной шар насквозь не пророешь.

Устроив перерыв, сидел на топчане, повторно вылизывал пустую тарелку, по каплям цедил воду, с прищуром глядел на таблетку: «Маска, я тебя знаю!»

Вовек Харитону снов не снилось, а тут всякий раз, как глаза смежит, сновидения приходят, да какие яркие и подробные! Даже глупый дурак поймёт, что наведённые. Без таблетки снится, будто в камере сидишь, а с таблеткой подсунут какую-нибудь гадость из якобы реальной жизни. Это Харитон с первого раза просёк. Нет уж, дураков нет вашу фармацию хавать.

Как обычно, повторный выход в шахту окончился пшиком, но зато бестаблеточный сон потряс Харитона до основания. Снилось, будто он рубит проход, и нет, чтобы понимать, мол, трудится во сне, и надо экономить силы, так он старается, что твой передовик. Рубит и слышит, как навстречу ему тоже кто-то прорывается. Только с той стороны не удары, а скрип, словно от сверла. Харитон заторопился, застучал, не столько стену руша, сколько обозначая себя: мол, тут я, спасайте скорей! И с той стороны услышали, скрип усилился, стена начала осыпаться. В отверстии зашевелилось что-то чёрное, рухнули последние пласты камня, и в коридор просунулась безглазая морда: тяжёлые жвалы в окружении шевелящихся сяжек, бронированная головогрудь, а следом длинные щупальца. Чудовище по запаху или на ощупь, но немедленно обнаружило Харитона и потащило к себе. Харитон завопил и отмахнулся кайлушкой. С тем же результатом он стучал по пластиковым стенкам камеры. Сяжки проворно ощупывали Харитона, словно пробуя на вкус, жвалы выделяли чёрный сок, а упругие вибриссы, не торопясь, поворачивали добычу, примеряясь, с какого места приняться за трапезу. Харитон вырывался, кричал, бил кайлушкой, но чудовищный жук, кажется, был глух, а дерготня добычи лишь возбуждала его аппетит. Харитона повернуло на бок, и жвалы впились в тело чуть ниже рёбер.

Харитон дёргался уже конвульсивно, и звуки, что он издавал, трудно было назвать криком. Вопль животной боли, вот что это было. А чудовище не торопилось прервать мучения, оно кушало, перемалывая внутренности, перекусывая рёбра и не испытывая иных чувств, кроме насыщения.

Будь это в бреду, что порой приходит к нервным людям, Харитон давно бы очнулся или испытал бы подобие смерти, а потом заспал бы случившееся, сохранив смутное воспоминание, что привиделось что-то страшное. Но в наведённом кошмаре он испытал всю гамму боли и чувство медленного умирания, которое накрепко врезалось в память.

Пробудился Харитон на полу, куда скатился с топчана. Под рёбрами болело, колотил озноб. В камере царил издевательский порядок. Паёк кашки на тарелочке, воды в стаканах. Плотно прикрытая дверь, и можно биться о заклад, что и там всё прибрано. Вот только сунуться за дверь Харитон не согласился бы ни за какие коврижки.

Весь день, а вернее то, что казалось ему днём, Харитон продрожал в камере. Впервые он радовался несокрушимости её стен. Хотя кто измерял силу жука и его умение прогрызать дыры?

Ходил, меряя шагами свою клетушку, сидел то на топчане, то на унитазе. Со здешней жратвы унитазом и не попользуешься. Прилёг на топчан и в ужасе вскочил, почувствовав, что придрёмывает. Дрожащими руками схватил таблетку, запихал в пересохший рот. Запивать было нечем, всю воду выдул, заливая ночной стресс. Впервые всерьёз подумал, а не набрать ли воды в унитазе, но пока решил воздержаться. Кое-как, с конвульсиями и кашлем, протолкнул таблетку в горло. Как ещё обезопасить себя от подземного ужаса, Харитон не знал.

Примостился на топчане, но. как нарочно, сон летел от воспалённых глаз. Спрашивается, что он ещё не сделал из обязательного? А он не прорубал ход.

Харитон высунулся в штольню, пару раз, не глядя, саданул по камню, влетел обратно в камеру, отдышался. Нет, снаружи тихо, никто камень не сверлит. Повторил выход ещё пару раз. Ну, теперь довольно? Прилёг, готовый по первому знаку вскочить. Но не пришлось, так и уснул, прислушиваясь.