Счастливый финал мы уже пропустили .Ч 5
20
Он сидел на коленях, уткнувшись лбом в пыльную траву, прижав отдающие затухающим эхом боли руки к груди, и повторял — громко, безостановочно:
— В моей смерти прошу винить ДШ… В моей смерти прошу винить ДШ… В моей смерти прошу винить… В моей смерти прошу… В моей смерти… В…
Денис заставил себя замолчать. Подняв голову, он натолкнулся на сочувственно-печальный взгляд Юрая.
— Не понимаю… — начал тот.
— Это он, — подал голос Витёк.
Денис перевёл взгляд на друга. Тот перестал походить на потерявшуюся плюшевую игрушку.
— Он ДШ. Денис Шубин. Это его Зося обвинила в своей смерти.
— Всё равно не понимаю. — Юрай покачал головой. — Извини.
— Только он не виноват. — Витек тяжело поднялся, присел рядом с Денисом и обнял за плечи. — Он не мог.
Боль, застарелая, заскорузлым колючим комком терзавшая Дениса, лопнула кровавым гнойником и полилась из него. Он говорил, и говорил, и говорил. Пока душевный гной, копившийся долгие пятнадцать лет, не иссяк.
Юрай слушал молча, изредка кивая.
— Всё? Я вспомнил, я принял. — Денис посмотрел на свои руки, потом на Юрая. — Теперь ты отпустишь меня?
— Извини, это не так работает. Я вообще не знаю, как это работает. И никого я не отпускаю. Люди… ну да, люди. Просто находятся рядом со мной… А потом… Извини, но я не всё тебе сказал.
Юрай встал, заходил вокруг Дениса.
— Иногда, нечасто, очень редко… Я не знаю… — Он нервно хрустнул пальцами. — Сюда приходят… попадают… появляются те, кто что-то не закончил в прошлой… в той ещё жизни. Какое-то дело. И оно их не отпускает… держит здесь. Его надо завершить и тогда…
Юрай, не закончив фразы, рухнул на скамейку.
Денис поднялся с колен, поставил на ножки отброшенный табурет и, сев напротив Юрая, заглянул ему в глаза.
— Значит, ты такой, не завершивший что-то в жизни?
Тот медленно кивнул. В его глазах опять плавали облака, не облака — тучи, уносившие его в далёкое прошлое.
— Да. Был далеко. Мать умирала. Приехать не мог.
Слова падали из него валунами — серыми, неподъёмными.
— Обещал себе приехать и сходить на могилу. Не приехал. Всё откладывал, дур-р-рак!
Он потёр живот, скривился, как от боли.
— Когда умирал — поклялся, думал, выживу. Ни хрена. Загнулся, с-сука.
Он тяжело сглотнул, тучи в глазах постепенно рассеивались.
— И вот — тут оказался. — Он горько усмехнулся. — Двадцать лет назад.
— Сначала понять не мог. Потом нау… — Он осёкся. — Допетрил, что, да как. Могилу искал. Не нашёл. Сейчас уже бросил. Без толку. Вот таким, как вы, помогаю.
— Что же этим не помог? — Денис неопределённо повёл головой.
— Кому «этим»? А, ты про работяг? Х-м, этим, похоже, здесь лучше, чем там, вот они и не хотят уходить. Девка, что ребёнка сгубила, сама от меня бегает, видать, наказание у неё такое. Любку я сам не хочу отпускать: кто же мне самогон подгонять будет? — Юрай невесело улыбнулся. — Пока она не появилась, тут хоть волком вой, а так хоть на время забыться можно.
— А ведьму с сыночком, — Он злобно ощерился. — Хрен им по самые помидоры. Сколько эта сука детишек нерождённых погубила. А отпрыск её — педофил и насильник… Тварь! Пусть здесь гниют.
— Откуда ты всё знаешь? — Денис пристально смотрел на Юрая, тот явно чего-то недоговаривал, что-то важное утаивал. — Господь Бог новостями делится?
— Нет, само как-то всплывает. — Юрай отвёл глаза.
Ладно. Денис решил не настаивать, не хочет говорить – не надо. Силой из такого, как Юрай, ничего не вытащить, он сам кого хочешь, как рыбу, выпотрошит.
Он повернулся к забытому в пылу разговора Витьку.
— Вить, ты как? Вспомнил что?
— Нет. — Испугано, и как-то виновато глянул в ответ друг. — Ничего.
— Ладно, — Денис поднялся. Чувствовал он себя совершенно разбитым, — за самогон спасибо, пойдём мы.
— Куда?
— Он, — кивок в сторону Витька, — к себе, вспоминать и принимать. Я домой пойду, подумаю, что меня держит здесь.
— Смерть, чего тут думать. — Юрай пожал плечами. — Только не твоя, девушки твоей.
— Ты, что-то знаешь? — Денису расхотелось уходить.
— Нет. Ровно то, что ты рассказал. Ты принял её смерть на свою совесть и мучился всю жизнь, и вот теперь ты тут. Только… Извини, конечно, но тут и дураку ясно, что если ДШ — это не ты, то это кто-то другой.
— Искали, — вклинился в разговор Витёк. — Никого с подходящими инициалами не нашли.
— Что, «ДШ» — это такие редкие инициалы? — Юрай усмехнулся. — Чушь какая! Д — это, помимо Дениса, ещё и Дмитрий, Демьян, Даниил, Демид, да тот же Добрыня. А фамилий на Ш так просто не счесть: Шпагин, Шилов, Шагин, Шишкин, Шаляпин, Шустов… Я до утра могу перечислять.
— Вот именно, что не счесть. — Витька кивнул на Дениса. — Вон его отец все связи свои подключил, операм каждый день звонил и к следаку раз в неделю. Без толку.
— Значит, ДШ — это не инициалы, а что-то другое. Например, сокращение от… от чего-нибудь. Профессии, должности… я не знаю… — Юрай задумчиво тёр переносицу.
— Директор школы. — медленно, словно через силу, произнёс Витёк.
— Что? — в голос сказали Юрай с Денисом.
— ДШ – директор школы. Герман Алексеевич Шабрин. Ты, — Витёк повернулся к Денису, — разве его не помнишь? Длинный такой, худой, всегда в костюме ходил, даже вне школы.
— Я? — Денис попытался вспомнить их директора. — Нашей школы?
— Ну, да. — Витёк кивнул. — Он тебе грамоту вручал, когда ты на олимпиаде победил. Руку жал. Не помнишь?
— Нет, — медленно, произнёс Денис, старательно вспоминая это событие. В голове царила абсолютная пустота. — Совершенно не помню.
— Сомнительно. ГШ это не ДШ. — покачал головой Юрай. — А директор школы так и вообще притянуто за уши.
— Ты же сам только что говорил, что ДШ может быть аббревиатурой. — Денис возражал машинально, всё ещё пытаясь воскресить в памяти облик директора.
— Это слишком на поверхности. Школьница погибла, первым делом менты возбудятся на её окружение — на сверстников, ну и на учителей как бы тоже, не было ли с их стороны травли и всего такого.
— Не училась Зося в школе, год уже как. В пед она поступила, на заочный. Сомневаюсь, что о нём кто-то вспомнил.
— С чего ты решил, что это он, тот самый ДШ из записки? — каким-то совершенно мёртвым, даже для него самого странно звучавшим голосом спросил Денис.
Какое-то подспудное желание, оказаться где-то, но не здесь — на тенистой поляне, зародилось в глубине его головы. Только где, он понять не мог.
— Не знаю. — Глаза Витька начали вновь превращаться в бессмысленные пуговицы. — Просто я видел их вместе. Два раза.
Он замолчал, явно намереваясь впасть в бессмысленное сонное состояние, в котором провёл весь день.
— Погоди, Витя. — Юрай встал и потряс его за плечо. — Не уходи пока, не вспоминай, можешь не вернуться.
— Да. — Витёк заморгал, растёр лицо ладонями, и постепенно осмысленное выражение вернулось в его глаза. Он жалобно улыбнулся. — Видел я, как Зося с ним говорила. Два раза.
— Чушь. Мало ли о чём ученица с директором говорить могла, — возразил Денис машинально.
Витёк замотал головой.
— Не так они говорили, странно. Курилку помнишь за котельной?
Денис кивнул, помнил он этот закуток между кирпичной стеной и забором, опоясывавшим школу. Там, в тени старых, частично уже омертвелых лип, не одно поколение юных курильщиков травило свои организмы вдали от строгих учительских глаз.
— Вот там. Первый раз, она ещё училась с нами в выпускном классе, я задержался в школе, не помню почему, неважно. Все разошлись давно, в школе никого, только я оставался да техничка. Мне жабнуть хотелось, а сиг — ноль, а у меня там заначка была, между кирпичами. Подхожу, слышу, говорят двое, тихо. Осторожно обошёл, думал, сейчас выскочу и напугаю. Из-за угла глянул. А там Зося и дир, ну, директор, о чём-то калякают. И стоят, знаешь, так близко-близко, Зося, как собачонка, на него смотрит — сверху вниз, и глаза такие… — Витёк пошевелил в воздухе пальцами, подбирая слова, — как у той же собачки, в хозяина влюблённой… только что…
Витёк осёкся:
— Извини, Дэн, язык от счастья не высунула.
— О чём говорили? — Грудь Дениса колола острая игла ревности.
— Не слышал, я чёй-то пересрался, даже курить расхотелось, и бочком-бочком оттуда. Последнее, что видел — он её по волосам погладил, и за шею так взял, ну знаешь как… свою собственность.
Знал Денис этот жест. Очень Зосе нравилось, когда он вот так — всё пятернёй не жёстко, но сильно и уверенно, когда они любовью занимались, сжимал ей шею.
— А, второй раз?
— Через год, где-то за месяц, до того как… ну, когда Зося того… Я домой шёл, через школу решил срезать. Не знаю, почему там попёрся, словно чёрт дёрнул. Часов в пять это было, школа пустая. Вижу – двое стоят, но там, за деревьями, не видать, кто. Я к ним, думал, куревом разживусь. Ближе подхожу, а там Зося с Германом. Только в этот раз всё по-другому было.
Что-то мелькнуло в сознании Дениса, какое-то воспоминание, что-то связанное с Зосей, с ним, со школой. Со всем вместе. Только что конкретно, он не мог понять.
— Как «по-другому»?
Желание уйти окрепло.
— Зося на расстоянии от дира стояла. Знаешь, зажалась так, руки на груди сцепила, словно ей холодно было, а на улице тепло. И нервно так головой водит, будто «нет» говорит. Я тормознул. И опять страх такой, словно я что-то страшное, совсем не для меня предназначенное увидел. Съе..ся хочу, а боюсь, что меня дир услышит, обернётся и всё — кранты мне. Замер. Он руку к ней протягивает, вроде как за плечо взять хочет или по волосам погладить, а она шарахается от него, как я не знаю от кого… Как от прокажённого. И говорит ему что-то тихо, прямо шепчет… но гневно так…
От воспоминания Витька передёрнуло.
— Я пятиться начал, чтобы слинять. А Зося… Она голову повернула и на меня посмотрела, только не видела она меня — глаза белые, бешеные, губы в нитку сжаты и кривятся, словно червяки под лопатой извиваются. Я бочком-бочком и бегом оттуда.
— Почему же не сказал? — еле проговорил Денис, игла ворочалась в груди, мешая дышать.
— Я… — Витёк растерянно смотрел на Дениса. — Я заболел тогда, воспаление лёгких, помнишь?
Денис кивнул.
— Три недели, как в бреду, а потом… Забыл, представляешь, просто забыл. Словно кто ластиком из памяти стёр. Прости…
Денис встал, не в силах слушать рассказ друга, повернулся к Юраю:
— Витьку не дай уйти, вопросы ещё будут.
— Стой, ты куда?
— Мне надо… — Денис сам не знал, куда ему надо.
— Нет. — Юрай подскочил к нему и крепко ухватил за плечо. — Нельзя.
Денис дёрнул плечом, сбрасывая руку.
— С какого перепугу?
— Темнеет. — Юрай ткнул пальцем в небо.
Небо действительно стремительно темнело.
— Надо под крышу прятаться.
В глазах Юрая, секунду назад казавшегося бесстрашным, много повидавшим в жизни мужиком, плескался откровенный страх.
— Зачем? — Денис не собирался просто так сдаваться.
— Вас что, вчера никто не навещал?
Денис вспомнил вчерашнее — тук-тук-тук в дверь, и последовавшее за стуком — ш-р-р-р, жуткий, пугающий до мокрых штанов скрежет в дверное полотно. Озноб страха в предчувствии чего-то нехорошего охватил Дениса.
— Ты чего встал? — рявкнул Юрай на стоящего столбом Витька. — Хватай закуску и дуй в хату!
— Навещал. Ты знаешь, кто это был?
— Знаю. — Сграбастав самогон со стола, он потянул Дениса в сторону строительного вагончика.
Захлопнув дверь, Юрай сунул в проушины толстый брусок, подскочил к окну и, захлопнув створки, задёрнул плотные занавески. После, отерев выступившую испарину, он рухнул на приделанную к стене железнодорожную койку.
— Чё стоим? Падайте. — Юрай кивнул на два садовых кресла, словно выпрыгнувших из 80-х годов — гнутые спинки, деревянные подлокотники, переходящие в ножки. — Бухать продолжим.
Он нервно хохотнул, страх почти исчез из его глаз, лишь по самому краешку радужки, плясали огоньки тревоги.
— Что всё это значит, может, объяснишь?
— Ага. Объясню. Но чуть позже.
Набухав в поставленные Витьком на стол стаканы почти до краёв самогона, Юрай залпом выпил свою порцию и занюхал пером зелёного лука.
— Ладно. — Хлопнул он себя по коленям. — Давайте ещё по соточке хлопнем. Когда под градусом, как-то легче эту жуть переносить.
Он быстро разлил остатки самогона.
Денис не стал настаивать: куда Юрай денется, всё расскажет, не сейчас, так позже. Что-то он, конечно, скрывал, что-то не договаривал, Денис это чувствовал, но разбираться в этом не хотел. Сейчас его интересовали более важные вещи.
— Подожди. — Денис отодвинул от себя стакан и повернулся к товарищу. — Вить… Б…я!
Друг опят походил на тряпичную куклу с оловянными глазами.
— Вить, Вить, — начал тормошить его Денис, — погоди, не уходи.
— Да я здесь. — Туман в глазах Витька медленно рассеивался.
— Что дальше было? С директором, с расследованием?
— С расследованием? — переспросил Витёк, словно не вполне понимал, чего от него хотят. — Ничего, в конце концов, закрыли дело. Самоубийство, и всё.
— А директор?
— Директор? Ничего. Умер с год назад.
— Когда? — вклинился в разговор Юрай, до этого спокойно сидевший и крутивший в руках стакан.
— Прошлым летом.
— От чего?
— Мутная какая-то история, кажется, сгорел.
— В смысле?
— В прямом. Нашли его обгорелый труп, где – не помню. Я тогда только в город вернулся, бухал страшно, меня с работы попёрли, жена ушла. Толком ничего не помню. Но история мутная.
— Год назад, год назад… — бормотал себе под нос Юрай.
Он то отставлял от себя стакан, то брал его, бултыхал и ставил обратно на стол.
— Ты чего так возбудился? — Денис с тревогой посмотрел на Юрая.
— Да нет, ничего, кой-чего сопоставляю.
Денис зажмурился, пытаясь вспомнить директора, выругался.
— Да почему я его не помню? У нас же вроде директриса была, Лариса, как там её, Евгеньевна вроде.
— Была, — покорно кивнул Витёк, — он вместо неё пришёл, когда мы в девятый перешли.
— Как он хоть выглядел?
— Высокий, ху…
— Это ты говорил, костюм там и всё такое, что ещё? — Перебил его Денис.
— Седой, лицо костистое такое, но красивое, мужественное. Девчонкам всем нашим он нравился. И не только нашим. Ямка на подбородке, нос с горбинкой. Спокойный, вежливый, ко всем на «вы». Даже когда учеников отчитывал, тона не повышал и не ругался.
Денис в который раз попытался воскресить в памяти директора школы. Бесполезно. Не помнил он ничего.
— Ну, мы всё ржали, — напомнил о себе Витёк, — что бабы наши школьные специально шкодили, чтобы их к директору вызывали. Помнишь?
— Нет! — рявкнул Денис.
И тут накатил страх.
Сначала он услышал хруст гравия под чьими-то тяжёлыми шагами, хотя Денис точно помнил — никакого щебня вокруг вагончика не было, только песок с кое-где пробивающейся чахлой травой. Шаги обошли времянку и замерли около двери.
Тук-тук-тук.
От вкрадчивого стука в дверь стало ещё страшней.
— Юрай, — позвал глубокий скрипучий голос, — открывай, старый уголок.
Ш-р-р-р. Ш-р-р-р. Ш-р-р-р.
Мерзкое, пробирающее до самых кишок, царапанье.
— Что молчишь? Не надумал ещё за грешки ответить?
Снова скрип щебня под тяжёлыми шагами. И снова стук, на этот раз в окно.
— Ты не один, что ли, а? А то я за твоей зековской вонью не разберу, кто там.
Денис, словно примёрзший к креслу, еле ворочая задубевшей шеей, перевёл взгляд на Юрая. Тот сидел бледный, окаменевший, судорожно, до белых пятен на костяшках, сжимая в кулаке стакан.
— Ау! Чего молчим? Не по блатному это, от разбора бегать…
Стакан в кулаке Юрая с хрустом лопнул и осыпался стеклянным крошевом и не выпитым самогоном на стол.
Юрай привстал, словно собирался пойти к двери, но почти сразу, скрипнув зубами и скривившись, рухнул обратно на койку. Упёршись локтями в стол, он закрыл ладонями уши и что-то быстро забормотал.
Денис подумал, что он молится, но прислушавшись, понял, Юрай бормотал совсем не молитву.
— На хер пошёл, на хер пошёл, на хер пошёл, нахерпошёлнахерпошёлнахерпошёлнахерпошёлнахерпошёл … — шептали тонкие губы, почти сравнявшиеся цветом с белым, словно мел, лицом.
— Может, с гостями хоть познакомишь? — Глумливо осведомился скрипучий голос. — Нет? Ну, как знаешь. Ладно, бывай. Завтра приду.
Голос хохотнул, заскрипел гравий под удаляющимися шагами, и страх, сковавший Дениса, начал потихоньку отступать.
— Что это было? — еле разлепил он губы.
— Сука! — Юрай вскочил, схватил стоявший перед Витьком стакан, залпом выпил и швырнул его в дверь. — Демон!
Рухнув на койку, он отёр ладонями блестевшее от пота лицо, схватил бутылку и набухал самогона в стакан по самую риску.
— Кто?!
Юрай открыл было рот, чтобы ответить, но не успел.
Мимо них, задев Дениса плечом, протиснулся Витёк, и деревянной походкой манекена пошёл к выходу.
— Стой, куда? — Денис попытался ухватить друга за плечо.
— Нет. — Перехватил его руку Юрай. — Всё, он, походу, вспомнил.
Витёк дошагал до двери, сбросил брус и открыл дверь. Вместо деревьев и травы в дверном проёме Денис с удивлением и восхищением увидел раскинувшееся звёздное густо-синее, словно пролившиеся чернила, небо, с мириадами звёзд и звёздочек и молочным маревом млечного пути.
На пороге Витёк обернулся. Расплавленное олово, плескавшееся в его глазах, остывало, уходило, меняясь на привычную голубизну. Он улыбнулся печально.
— Когда мама умерла, денег не было, я занял, чтобы, ну, по-людски похоронить… Отдавать нечем…
Витёк говорил отрывисто на полувздохе, с каждой фразой становясь всё прозрачней. Денис увидел, как сквозь облик потерянного, обрюзгшего, сильно пошарпанного жизнью мужика, проступает прежний, хорошо знакомый Денису парнишка — вихрастый и улыбчивый.
— Потом перезанял… Отдавать нечем… В микрозайм пошёл под квартиру… От безнадёги всей этой — мама умерла, жена бросила, работы нет, запил, как чёрт… Одному страшно, стал к себе всяких звать. Коллекторы стали наседать… Ну и я… Ты не подумай, я не выпилился, просто… Однажды так надрался… На спине уснул и… — Он прерывисто вздохнул. — Стыдно сказать, захлебнулся собственной блевотиной. Может, сам не перевернулся, может, помог кто…
Он опять улыбнулся, и на этот раз сквозь печаль проступила радость.
— Дэн, ты прости меня. Что бросаю, но… Мне пора.
Он поднял руку прощаясь. И начал словно бы таять в воздухе, превращаясь в лёгкую туманную дымку. Свиваясь в спирали, она потянулась в дверной проём. Секунда — и в воздухе осталась только поднятая в прощальном жесте полупрозрачная рука, а через миг растаяла и она. Вслед за этим исчезло и звёздное небо. В распахнутой двери Денис видел августовскую ночь с тёмными силуэтами кустов и деревьев, да небо, затянутое редкими тучами, сквозь которые проглядывали тусклые и маленькие хорошо знакомые с детства звёзды.
Сзади звякнуло, булькнуло, перед носом появилась рука Юрая со стаканом.
— Упокой душу раба Божьего Виктора. Хорошо ушёл, прямо на небо.
21
Денис стоял перед домом Зоси. Ничего с прошлого визита не изменилось: пыль, жара и пустота.
Вчера они с Юраем допили самогон и долго, почти до утра, пока не сморило, разговаривали. Если вопросы, которыми засыпал Денис Юрая, и его ответы – частью невнятные, частью короткие, частью непонятные и пространные – можно назвать диалогом.
— Ты сказал, что приходил демон. Как это понимать?
— А вот так и понимай. Оглянись: мы в посмертии, кругом не упокоенные души, духи, люди… Тьфу ты, называй как хочешь. Те, кто застрял в этом проклятом городе. А тут этот лазит по городу – ищет, если находит – жрёт, пьёт, поглощает, убивает, ну или что он там с ними… с нами делает. — Юрай опять хохотнул, невесело, но уже и без страха. — Как ты думаешь кто? Ангел? Я думаю, нет. А если не ангел, значит – демон. Кто он такой на самом деле – без понятия. Дьявол? Чёрт? Хрен знает. В закрытые квартиры, правда, не лезет. Стучит, пугает, просит пустить, но если не поддаваться на уговоры – уходит, силой не врывается.
— С чего ты взял, что он убивает?
— В городе каждую неделю появляется новая душа, иногда не одна. Некоторые вскоре пропадают.
— Так, может, они вспоминают и уходят?
— Хм, — Юрай скептически хмыкнул, — не так всё просто. Для многих, а точнее, для всех… ну, почти для всех, каждый день тут, как новый. Проснулся утром – и всё сначала пошло, как петля, временная.
— Откуда ты всё это знаешь?
— Я двадцать лет здесь кукую.
— Сколько?
— Двадцать.
— И он всегда здесь был?
— В том-то и дело, что нет. Появился год назад. Тут сложно считать время. Но я думаю, где-то так.
— Он приходит только ночью?
— Да. Днём, где-то прячется. — Юрай отвечал нехотя, словно бы через силу. — Или спит. Как, сука, вампир из сказок.
— Ты пробовал его искать?
— Поначалу – да, искал. — Юрай, до этого смотревший на дно пустого стакана, зажатого в пальцах, перевёл взгляд на Дениса. — Но город большой, почти все квартиры заперты. Не будешь же в каждую вламываться. Но я искал, землю рыл, пока…
Он вскочил, вцепился Денису в плечи и, впившись бешеными от страха и ярости глазами в его лицо, зашептал.
— Пока он сам ко мне не пришёл. Я многое повидал. И знаешь… — Юрай затрясся. — Ничего уже не боялся. Тем более чего теперь-то бояться – умер.
Скривившись, он потёр живот.
— И нехорошо умер. Но это… этот… эта сука вывернула мою душу наизнанку. Вытащила наружу все мои грехи, всю пакость, что я пытался забыть, всю грязь, которую не смоешь.
Юрай дрожал, словно в лихорадке, почти крича и глотая слова.
— Он выпотрошил меня, все внутренности вынул, заставил трястись от страха и молиться, будто я первый раз порог «хаты» перешагнул.
Юрай задохнулся, отпустил Дениса и, рухнув на койку, уткнулся лицом в сложенные руки. Больше на вопросы Дениса он не отвечал, сколько бы тот его ни тормошил.
Денис смотрел на окно Зосиной комнаты. На когда-то белый, а теперь изрядно порыжевший от пыли, деревянный прямоугольник рамы, на грязное стекло, скрывающее лёгкую занавеску и зелёные плотные шторы.
Под самое утро, когда ржавые лучи восходящего солнца тронули его за лицо, Денис вспомнил наконец, что вчера так звало его в путь.
Тетрадь, самая обычная общая тетрадь с тёмно-синей клеёнчатой обложкой. Сорок восемь листов, мелкая синяя клетка, ограниченная по краю красной вертикальной полосой.
Та, в которой Зося время от времени что-то писала и прятала, если Денис случайно заставал её за этим занятием.
— Дневник, что ли, пишешь, — шутил он, — тайные девичьи грёзы и желания?
— Да нет, — отвечала она, поспешно пряча тетрадь и глядя при этом в сторону, — заметки в школьную газету, планы, мысли и так, кое-что по мелочи.
— А-а! — глубокомысленно изрекал он и забывал.
Он бы никогда и не отложил в памяти эту тетрадь, если бы не тот случай.
Продолжение следует...