Принты
11 постов
Сделан...
Показать полностью
1
Metoc
Родился, рос, учился, женился, работал, пока живой...
Учился - шарага, технарь, институт, университет.
Занимался - боксом, каратэ, ФБИ, ушу, БЖЖ.
Работал - дворником, сторожем, охранником, учителем, сварщиком, электромехаником, инженером, дизайнером, иллюстратором, художественным редактором.
1064 рейтинг
87 подписчиков
16 подписок
63 поста
2 в горячем
Серии постов
Мои кривые нейронные руки
3 поста
«РусКрайм»
2 поста
Неомаг
31 пост
Ландскнехт. Во сне и наяву.
11 постов
Желтое нечто...
Ещё один персонаж который должен выглядеть иначе...
Показать полностью
1
Непрощённые. Финал
Но, натолкнувшись на его взгляд, сквозь стёкла «сильных» очков – доброжелательный и такой мирный, злость сдулась и вышла из него воздухом из проколотого воздушного шарика. Рука опустилась, а за спиной – визжащие девушки, парни, поднимающиеся со своих мест, но так медленно, что он мог убить их всех, мог – но не хотел. Ведь это и есть свобода, мочь что-то сделать, но не делать. А он был свободен. Сейчас свободен.
— Извините, ребята, накатило что-то, — Влад выбрался в коридор.
В коридоре его нагнал Серж, приобнял за плечи:
— Погодь, Владь, не сердись на неё, я всё сейчас объясню.
Влад вошёл на кухню, тихо встал в проёме. Она курила, дым стелился в открытую форточку. Стояла жара. Белая футболка облепила изящный силуэт. Он подошёл, положил руки ей на плечи. Движение сигареты замерло, Влад почувствовал, как под ладонями напряглись мышцы. Мягко развернул девушку к себе лицом. Она стояла, низко опустив голову – он видел макушку в обрамлении светлых волос.
Кончиками пальцев за подбородок приподнял ей голову. Сквозь спутанные пряди блестели мокрые от слёз глаза. Влад раздвинул завесу волос, заправил их за аккуратные ушки, посмотрел в открывшееся лицо. Стало ясно, почему все звали её Ромашкой.
Шрамы, похожие на жирных червяков, расползлись по её лицу. Самый толстый – круговой, шёл вокруг носа, по верхней губе, два других – вокруг глаз, ещё два – по щекам и последний от верхней губы вниз, на подбородок. Они были неровные, нанесённые тупым широким предметом. Он смотрел на них, а видел чистую бледную кожу, чёткую линию розовых губ, красиво очерченный подбородок.
— Ты их знаешь? — не имело смысла уточнять, кого он имел в виду.
Кивнула.
— Им что-то было за это?
Она лишь мотнула головой.
Влад наклонился и осторожно коснулся её губ, они были мягкими и безвольными. Она не сразу, но ответила на поцелуй.
Он смотрел на чёрную длинную машину, похожую на готовую атаковать акулу, укрывшись за раскидистым тополем. Вторую неделю он следил за четвёркой, надругавшейся над Ромашкой, у которой было очень красивое имя – Виктория. Вторую неделю он вынашивал план, что сделает с ними. После произошедшего девушка потеряла голос и до дрожи боялась любого представителя мужского племени.
Дверца авто хлопнула, на мостовую перед дорогим рестораном вышел высокий, светловолосый парень. Элегантная пиджачная пара, щегольские остроносые туфли – всё буквально кричало о достатке. Тонкая сигаретка упала на асфальт. Щёлкнули каблуки, качнулась дверь: «объект номер один» скрылся в глубине заведения.
Второго он нашёл в дорогущем фитнес-клубе. Крутолобый, похожий на перекаченного бычка, стриженный под ноль – «объект номер два» – сел в громадный джип, подхватил у входа длинноногую брюнетку и укатил по своим делам.
«Объект номер три» – затянутый в джинсовый костюм, танцующей походкой прошёл мимо сидящего на скамейке Влада. Взлетел по ступеням университета, на ходу чмокнул смеющуюся блондинку и пропал за дверями храма науки.
Самым опасным, на взгляд Влада, был «объект номер четыре», в отличие от первых трёх парней лет 25, этот был старше – хорошо за тридцать. Сразу было видно – это хищник. Да не простой – матёрый. «Хищник каменных джунглей» – усмехнулся Влад. С ним придётся повозиться.
Когда Влад увидел его первый раз, у него перехватило дыхание: уж больно «четвёртый» походил на Вахтана, только слегка постаревшего и заматеревшего. Ставшего странно ухоженным и ещё более опасным, чем был. Его замутило, и вместе с тошнотой к горлу подступили воспоминания.
Институт он закончил почти с красным дипломом, чуть-чуть не хватило. Сразу после выпускного, он пошёл в военкомат. Сначала хотел откосить, была такая возможность – мать предлагала устроиться в «ящик», а там отсрочка, но… Было их несколько, этих самых, но.
Во-первых, всё его одногруппники, числом 6 решили служить, за исключением двоих. Один уже отслужил, у другого зрение минус восемь диоптрий. Поэтому косить было стрёмно. Да и служить всего год, пускай не «пиджаком», военной кафедры у них не было, но всё же не два года. Родители не давили на него, хоть было видно, что у них были совершенно другие планы на его будущее.
Во-вторых, зарплата в этой закрытой конторе – курам на смех, на сигареты да на проезд, ну, может, ещё на пиво хватит, если до выходных копить. До 27 лет что-то не хотелось висеть на шее у родителей.
И он пошёл. Потом были шумные проводы – водка рекой, весёлые девчонки. Торопливый секс в ванной, сначала с одной одногруппницей, потом, уже под утро, с другой, который, надо сказать, ничего, кроме привкуса стыда, не принёс. За первой он безуспешно ухаживал со второго курса, и вот теперь, непонятно почему, она снизошла до него. То ли из жалости, то ли из-за выпитого вина. Вторая, была признанной красавицей факультета. Она давно жила с сыном декана. А под утро, когда все упившись, спали, она уцепила Влада за руку. Пьяно пошатываясь и приглушённо хихикая, девушка потащила его в ванную. Влад, хоть и пивший наравне со всеми, был трезвее трезвого, видимо, из-за мандража, охватившего его. Он, наконец, осознал, какой серьёзный шаг совершил, отправившись в военкомат.
Пока он был в учебке, хоть это, конечно, была не полноценная учебка, а так, сорок пять дней карантина – КМБ (там подобрались пацаны со всей страны, одного с ним призыва), было ещё нормально.
По приезде в часть он ужаснулся. Там царил полный беспредел. Нет, днём был образцово-показательный порядок, но по вечерам, когда офицеры исчезали, как по мановению волшебной палочки, начиналось издевательства старослужащих над салабонами. Несколько дней Влада и пришедших с ним пацанов не трогали – присматривались. Через пару дней Влада разбудили среди ночи и, не дав одеться, вытащи в туалет.
Пяток старослужащих, в расстёгнутых до пупа гимнастёрках курили, вольготно развалившись на подоконниках.
— Ну, чё, салага, форму постирай, — ему в лицо полетел пропахший потом комок.
Влад думал, что все ужасы дедовщины обойдут его стороной, как никак ему 23, за плечами институт. Но этим двадцатилетним переросткам, которым на вид дашь весь сороковник, было плевать, кем он там был до службы и сколько ему лет. Для них он был ещё одним «мясом» над которым от скуки, можно было всласть поиздеваться.
Кровь бросилась ему в лицо. В голове лихорадочно завертелись мысли: «Что делать? Что делать, блин, что делать? Подчиниться? А что, если это проверка на вшивость? Или послать подальше? Может, двинуть в морду, всё-таки первый разряд по дзюдо и пара-тройка лет походов в тренажёрку? Отмахаюсь, поймут, что лучше не связываться, и отстанут. Или покорно подобрать омерзительно пахнущие тряпки и сделать, что просят? Блин, что делать?».
«Деды» даже не насмешливо, а скучающе смотрели на него, сзади переминался притащивший его в туалет солдат, сам полгода назад прибывший на службу.
— Чё, ждёшь? Пенделя для ускорения? Мухой подхватился. — Процедил небритый, кавказской внешности старослужащий, и с ленцой почесал заросшую курчавым волосом грудь.
Влад решился. Сделать это было нелегко, ой как нелегко.
— Пошёл ты, может, тебе ещё носки постирать?
Всё, первый шаг сделан, возврата нет.
«Деды», до этого лениво пускавшие дым в потолок, зашевелились, начали переглядываться. На их лицах Влад заметил признаки интереса, давно, видимо, никто не выкидывал такого демарша. Они почувствовали новое развлечение.
— Во борзый, — даже как-то весело, без угрозы, протянул славянской внешности паренёк. Его курносое лицо осветилось радостью.
— Гля пацаны, выёживается карась, по харе давно не получал.
— Ты сам-то давно не получал? — бросил в ответ Влад (хотел с угрозой, вышло просительно, голос дрожал).
В прорубь, так с головой.
Курносый заржал в голос:
— Он ещё угрожает.
— Ты кто, борзота?
По тому, как он подобрался, Влад понял: будут бить. Но удар пришёлся не оттуда, откуда он ждал. Ударил третий, черноволосый, с гладко выбритым лицом. Ударил жёстко – в середину груди. Влад задохнулся, воздух, как сквозь проколотую велосипедную камеру, вышел из лёгких. Удары уже сыпались со всех сторон.
— Аккуратней, не по лицу, по башке, да в грудак бей. А то завтра от «шакала» достанется.
Влад пытался отмахиваться, словно мельница, крыльями, размахивая руками, помогало мало. Противники били умело, жёстко блокируя его жалкие попытки. Наконец, он упал, его начали пинать, уже по ногам.
Как добрался до койки, он помнил плохо, помог тот, кто его привёл в туалет.
Наутро после побудки и построения к нему подошёл Санек, они вроде как сдружились в учебке.
— Ну, ты даёшь, братан, что вчера выкинул.
— А, ты что? Подчинился бы? — Влад рассматривал себя, тело было в синяках, но не так, чтобы очень больших, как вчера показалось. Бившие его туго знали своё дело, следов старались не оставлять.
— Я и подчинился, как и все наши, — Санек мотнул головой в сторону пацанов, что попали в часть вместе с ними.
— А я не буду.
— Забьют, дурак, — с тоской протянул Санек.
— Поймут, что не подчинюсь, и отстанут.
— Не, брат, не отстанут.
— Слушай, давайте объединимся и дадим им отпор, — Влад схватил товарища за плечи.
Санёк отрицательно покачал головой:
— Никто не подпишется.
— А ты?
— А что мы вдвоём сделаем? — товарищ отошёл.
Влад понял, надеется не на кого. Он заплакал, от унижения, от предательства, от жалости к себе. Да много отчего. Злые слёзы скользили по щекам, он не сдерживал их, лишь старался не всхлипывать.
Его начали таскать в туалет каждую ночь, и каждый раз в лицо летел ком грязной одежды и предложение её постирать. Следовал отказ. За ним – избиение. Поначалу Влад шёл в отмах, но это мало помогало, потом прекратил. Подумал: если он не будет сопротивляться, им это, в конце концов, надоест, и они от него отстанут. Получал свою порцию пи…ей и тащился на койку. «Дедам» его бездействие действительно надоело, и они решили разнообразить свой «досуг». Теперь один держал, а другие отрабатывали на нём удары. Они называли это тренировкой. Били руками и ногами. Не во всю силу, конечно, и не по лицу, но в голову прилетало часто, как говорил Вахтан (тот, что первый бросил ему одежду с приказом постирать) в волосистую часть головы, дабы лицо не портить. От этих ударов голова долго гудела, а утром тупо болела. Больше всего ему доставалось от курносого Ивана, меньше – от черноволосого Виталика. Оба до армии занимались каратэ, у них на груди синел одинаковый ряд иероглифов. Вахтан был КМС по боксу.
Через два месяца, систематического избиения у Влада, внутри всё болело, хорошо хоть крови в моче не было. Он был в таком отчаянье, что подумывал либо сбежать, либо повесится. Но ни на то, ни на другое он решиться пока не мог. Был третий вариант – пожаловаться офицерам. Но «шакалам» – так их звали в части, было глубоко безразлична судьба своих солдат.
Хорошо хоть, что «деды» его только избивали, над другими издевались более изощрённо, в общем, был весь набор унижений, о котором рассказывают на гражданке.
Вахтан, ярый поклонник футбола, внёс разнообразие в издевательства. Они с четвёркой «дедов» по субботам устраивали футбольные матчи. Надевали толстый ватник на какого-нибудь бедолагу, заставляли его присесть и обхватить руками колени. А после со всей дури пинали, импровизированный мяч должен был прыгать от одного «футболиста» к другому, крича гол, если стукался о стены.
Когда Влад увидел это в первый раз, ему стало так плохо от ужаса и омерзения, что его чуть не вырвало. Ему была невыносима мысль, что это тоже люди. Такого быть не могло. Они могли быть кем угодно, от инопланетян до разумных бактерий, выросших до размеров человека, но не людьми.
Когда Влад готов был что-нибудь сотворить с собой, его неожиданно оставили в покое. Он подумал, что им всё это надоело. Но нет, он рано радовался. «Великолепная» пятёрка решила устроить в казарме бои без правил. Победитель должен был сражаться с Вахтаном – самым сильным бойцом. Именно поэтому Влада перестали бить, дав ему пару недель, чтобы оклематься перед «битвой». Так, они это называли.
И вот «битва» началась. Влад смотрел на то, как дерутся солдатики. Тощие и недокормленные, совершенно не умеющие драться, они бросались друг на друга. Вслепую молотя руками и изредка вяло пиная друг друга. «Деды» подбадривали их воплями и матерками. Владу хотелось закрыть глаза и не видеть того, что разворачивалось перед ним. Его затошнило.
Он смотрел, постепенно приходя в ярость, до крови кусая губы, чтобы не закричать. Он не выдержал, когда на середину круга вытолкнули Санька. Он был хорошим парнем, как мог, поддерживал Влада, утешал.
Влад не помнил, как вскочил. Табурет, словно живой, прыгнул в руки и обрушился на голову Вахтана. Что было дальше, он помнил смутно: крики, разбегающиеся сослуживцы и кровавую лужу вокруг головы неподвижно лежащего тела.
Дальше суд и два года «дизеля» – дисциплинарного батальона. Хорошо, что Вахтан не умер. Плохо, что не поверили словам, что его, Влада, систематически избивали. Синяки сошли, а более глубокое исследование никто не проводил, тем более что свидетелей не было.
Пальцы впились в ладонь, да так, что ногти прокололи кожу. Ничего не видя перед собой, Влад разжал ладонь, чтобы отереть пот, выступивший на лице. Из ранок, оставленных ногтями на ладонях, запах крови ударил прямо в нос. И это медно-кислый аромат заставил его очнуться. Влад прикрыл глаза и начал дышать, как учил доктор: медленно и глубоко. Вдох – пауза – выдох – пауза – вдох. Успокоившись, он понял, что «четвёртый» лишь похож на его мучителя.
Он не знал их имён, но это было неважно. На войне он тоже не знал имён тех, кого убивал. Впрочем, для него это были не люди – бешеные животные, которых надо уничтожить.
Правда, сейчас было одно «но»: он не хотел убивать, что-то сломалось в нём в тот первый вечер на квартире Клопа. Он шёл наказывать. Жестоко – да, смертельно – нет.
Почти неделя потребовалась, чтобы уговорить Вику, показать ему насильников. Он был с ней круглосуточно. Он уговаривал, убеждал, доказывал. Она очень боялась, боялась так, что при одном упоминании о случившемся впадала в истерику – дрожала и плакала – свернувшись клубочком на кровати, но в то же время она хотела возмездия, а он был очень настойчив и добился своего.
Две недели он выслеживал их, как хищник добычу. Они не замечали его. Кто он для них? Ещё один плохо одетый и небритый парень, которых много вокруг. Мусор, под их дорогой обувкой. Они были беспечными. Сынки богатых родителей, они и помыслить не могли, что с ними что-то может случиться. А случай с Викторией убедил их, что они могут выйти сухими из практически любой ситуации. Деньги и связи. Связи и деньги. Эта пара может всё. Но они были беззащитны перед ним – тренированным зверем, обученным убивать. Все, кроме последнего.
Породистое лицо, тонкая щёточка усов под хищно изогнутым – орлиным носом. Плавные движения, как у готовой атаковать змеи. Он что-то чуял, и он был единственным, кто не общался с тремя другими. Они были сами по себе, он сам по себе. За ним Влад следил особенно осторожно и поэтому знал о нём меньше, чем о других. И это он резал ей лицо. Остальные только насиловали. Вот он умрёт. Остальные? Остальные, возможно, позавидуют ему.
О первой троице Влад знал практически всё. Распорядок дня, маршруты, привычки и пристрастия, в общем, как говорится – кто, где, с кем, когда и как часто.
О четвёртом немного, он был очень осторожен, часто проверялся, но Влада так и не заметил, Михалыч, хорошо выучил. С него придётся начинать, иначе он может насторожиться и исчезнуть. Только такой не исчезнет – нет, сам начнёт охоту. Поэтому Влад все силы сосредоточил на нём. Уследить за серебристым «BMW» усатого, на позаимствованной у Сержа «копейке» было нелегко. Но он справился.
Его Влад точно решил убить. Сначала хотел провести показательную казнь – повесить голым на рекламном щите, но потом передумал: он не «гус», издеваться не будет, хватит – насмотрелся. Перед смертью он ему скажет, за что тот умрёт. Нехорошо убить человека, не дав ему возможности узнать, за что умираешь. Иначе всё, что хотел сделать Влад, будет бессмысленным.
«Смерть не должна быть бессмысленной, достаточно того, что жизнь не имеет смысла. Если ты убиваешь человека, прояви к нему уважение – скажи, за что. Так говорил Михалыч, а ему Влад верил, убедился – тот всегда прав. Как он, кстати, там? Влад вспомнил коротко стриженную седую голову, широкие брови, густые, всегда аккуратно постриженные пшеничные усы. Он даже в рейдах, когда они по месяцу скитались в тылу врага, умудрялся держать их в образцовом порядке. Когда они последний раз виделись в госпитале, Михалыч сказал: — Меня не ищи, будет возможность, сам найду».
Усатый франт был любвеобилен. За две недели наблюдения Влад насчитал трёх постоянных любовниц, не считая одноразовых – склеенных в клубах или на вечеринках. За эти 14 дней он только два раза переночевал в одном и том же месте. Влад так и не мог понять, кто он (с первыми тремя проще: один студент, другой хозяин ночного клуба, третий – средней руки браток). Усатый не был похож ни на бандита, ни на барыгу, ни на плейбоя. Ситуация прояснилась на следующий, 15 по счёту, день слежки. Утром объект прибыл в высокое здание темно-серого кирпича с аббревиатурой из трёх букв над широким мраморным крыльцом. Всё стало ясно – силовик. Это усложняло задачу, но ненамного.
Оставалась неясным его связь с тремя другими насильниками. Что их свело вместе, в тот злополучный день? С чего они решили поглумиться над девушкой? Зачем так изуродовали? У Вики часть происшедшего стёрлась из памяти. Помнила, как её, возвращавшуюся из клуба, затащили в притормозившую машину. Помнила насмешки, щипки и издевательства в салоне. Помнила, как её насиловали несколько часов где-то за городом, на большой даче. Помнила усатого, пьяное лицо с оловянными плошками глаз, его руку с зажатым в крепких пальцах сверлом, дикую боль и долгожданную темноту, укрывшую её в своих объятиях. И лица – крепко впечатавшиеся в память. Почему они с ней так поступили, она не знала. Все четверо были ей незнакомы.
Друг друга по имени они не называли.
Лишь:
— Эй, впарь ей.
— Давай, раздвинь ты ей ноги.
— Да, держи эту дуру крепче.
Усатого Влад прихватил в день двадцатый на выходе из подъезда. Тот снял очередную куколку и прикатил к ней домой. В три ночи Влад уже собирался отваливать к себе, как дверь парадной хлопнула, пошатывающейся походкой усатый подошёл к своей машине. Было видно – он сильно навеселе, но не так, чтобы не контролировать себя. Влад змеёй скользнул из-за руля, достал из кармана удавку. Завертел головой – никого нет, темно. Единственный фонарь не горит. Поглядел на окна: не выглянула ли краля поглядеть на любовника? Нет, не выглянула. Неслышно двинулся к объекту.
Некстати вспомнился Михалыч с его наукой:
— Вот ведь итальянцы придумали – гаррота, слово-то, какое противное. Толи дело наше – удавка, или проще петелька. Её с умом подбирать надо – что бы супостата спеленать. Возьмёшь слишком толстую – противник пальчики под неё просунет и вывернется. Слишком тонкую – порвётся, а если крепкая – горло перережет и привет – задание провалил.
У Влада была правильная петелька, не толстая, но и не тонкая – в самый раз.
Усатый постоял у открытой дверцы машины, прикуривая, повернулся к стоящему на газоне джипу, расстегнул ширинку и стал с удовольствием мочиться на его крыло.
Вот ведь дурачок – так подставиться, расслабился после бабы. Влад накинул ему верёвку на шею. Перехлестнул концы, резко развернулся спиной и почти под девяносто градусов нагнулся к земле, взваливая тяжёлое тело на плечи. Ноги усатого оторвались от земли, руки метнулись к шее, из горла раздалось сиплое шипение. Секунд через двадцать усатый безвольно обмяк и перестал дёргаться.
Влад запихнул тело на заднее сиденье, прихватив руки и ноги всё той же верёвкой, в рот воткнул тряпку, валявшуюся в бардачке. Стёкла в машине были тонированы почти в ноль, значит, никто не помешает их разговору. Сел за руль и отогнал машину в ближайшую подворотню.
Влад сидел в удобном кожаном кресле, поглядывая в зеркало заднего вида. Ждал, когда усатый очнётся. Тот очнулся минут через пять, хоть старательно делал вид, что без сознания – прокачивал ситуацию. Влад видел – он пришёл в себя, по изменившемуся дыханию, по тому, как задвигались глаза под прикрытыми веками. Усатый лежал, почти не выдавая себя, другого бы обманул, но только не Влада. Ожог у усатого, должно быть, сильно болел, выпавшая изо рта сигарета пришлась прямо на причиндалы.
Через десять минут Влад развернулся к пленному и врезал кулаком в пах:
— Просыпайся, орёл.
Усатый заворочался, засверкал глазами, что-то прорычал неразборчиво, связно говорить мешал кляп.
— Ты, чертила, слушай меня. Ты, наверно, думаешь, что раз я тебя сразу не кончил, то сейчас распакую тебе рот, и ты будешь говорить, какой ты крутой, какие друзья у тебя крутые, что они любого за тебя из-под земли достанут и порвут, как Тузик грелку. Потом будешь грозить и торговаться. В общем, навешаешь мне лапши на уши – ты ведь в этом мастер. А потом кинешь меня. Ты ведь крутой и всегда так делал. Только вот одна закавыка: мне от тебя ничего не надо. Не убил я тебя сразу только потому, что хочу, чтобы ты знал, за что сдохнешь.
Усатый задёргался. Максим успокоил его тычком в горло.
Заговорил спокойно, размеренно, как робот, глядя усатому в глаза. Потом он даже не сможет вспомнить, какого они цвета.
— Три года назад. Пять утра, и девушка – высокая, красивая блондинка на набережной. Идёт, цок-цок каблучками на длинных ногах, по мостовой. Идёт, значит, усталая домой, никого не трогает, а тут ты и трое козлов с тобой в машине. Пьяные, веселы, безнаказанные – что хочу, то творю. Цоп её когтищами и в машину, да на дачу. А она, дурочка, сопротивляется, кричит, счастья своего не понимает. Как же, такие орлы рядом.
Он видел, как расширились его зрачки, как забегали глаза – вспомнил, всё вспомнил.
— Развлекались с ней потом всю ночь. Как насиловали, помнишь? Сверло помнишь? Вижу, помнишь. Как выкинули её потом где-то на просёлке. Думали, умрёт? Нет, не умерла. Непонятно, зачем так? Ты в Гулистане был? Был, наверно, ты ж в конторе трудишься и не клерком. По глазам вижу, что был. Видел, что там «гусы» с нашими пацанами делали? Видел. Попробовать решил, что они чувствуют, да? Когда над беззащитными глумились? Я не знаю, мне всё равно. Так вот, ту девушку Викой зовут. Красивое такое имя, да? Жизнь вы ей испоганили, а ей ведь всего девятнадцать было, как пацанам нашим, да. В общем, я всё сказал, прощай.
И Влад вогнал ему в глаз шило, длинное и тонкое. С такой силой воткнул, что остриё царапнуло по задней стенке черепа.
Усатый выгнулся дугой, дёрнулся и обмяк. Влад выбрался из машины и, не оглядываясь, скрылся в темноте.
Остальных он просто избил. Избил жестоко и показательно – поломал ноги и руки, да пару раз врезал между ног так, чтобы им долго будет не до любви.
Шуму его акция наделала много. Усатого показывали по телевизору. Говорили о смерти майора какого-то там ведомства, приплели террористов и прочее бла-бла-бла. Но никого так и не нашли. Избитые, пару раз мелькнули в местных новостях, и только.
После того как Вика посмотрела репортаж в новостях и всё поняла, пропала на три недели. Влад всё это время тосковал, каждый день приходил к Клопу и, не найдя её там, помотавшись в тоске по коммуналке, уходил. Через три недели Вика снова появилась на квартире, на ней была полупрозрачная блузка, не скрывающая красивой груди, юбка со смелым разрезом, туфельки на длинном, остром каблуке и тонкие чёрные колготки. Волосы водопадом струились по щекам, уже не закрывая всё лицо спутанной бахромой.
Она подошла к нему с заговорщицким видом, взяла за руку. Он заметил на её ногтях, прежде обгрызенных до самого мяса, аккуратный маникюр. Подошла и увлекла его за собой в одну из комнат. Там в полутьме, нашла своими губами его губы и приникла к нему всем телом, мягким и податливым, как горячий воск. Он был очень нежен и осторожен, боясь причинить ей боль, а она – жадной и ненасытной. Прошли сутки, прежде чем они, довольные и ужасно голодные, выбрались из комнаты.
А через месяц они расстались. Инициатором стала Вика. Влада больно ударил этот разрыв, но не винил девушку, понимая, что слишком сильно напоминает ей насильников. Большой, жёсткий, сильный. Он понимал её, но было всё равно грустно.
Конец.
Показать полностью
Просто принт
Показать полностью
1
Непрощённые
Непрощённые.
Вам возмездие, я воздам!
(Все персонажи данного рассказа являются выдуманными личностями.
Все совпадения, которые могут быть, а могут и не быть, с реальными лицами, местами, и событиями, которые происходили в рассказе, – всего лишь случайность.
Ничего такого в современной России происходить не может. События, выдуманные мной, происходят где-то там, в далёком временно́м промежутке, в одно смутное для страны время.
Действия, мысли, желания и чувства героя могу не совпадать с действиями, мыслями, желаниями и чувствами автора, то есть меня.)
Самое страшное чудовище, скрывающееся в тени, – это человек.
Кто-то из великих лысых.
…Я хотел бы стать Богом и выбирать,
Кому жизнь безнадёга, а кому умирать.
Я, конечно, пытался, я пришёл даже в храм,
Если Бог испугался – я всё сделаю сам…
Год Змеи. Личное Дело 310. 3-20 (Live Version).
Влад заметил её сразу, моментально выхватив взглядом из толпы, собравшейся в необъятной коммуналке. Она выделялась. Высокая, болезненно худая, с копной светлых, чуть вьющихся волос, падающих на лицо. Его было не разглядеть, только тусклые, словно подёрнутые пеленой боли, глаза, отражающие солнечный свет, падающий из окна. Она молчала и не участвовала в общем веселье. Сидела, ссутулившись в кресле, курила и пила вино, как чай – мелкими глотками. Но почти тотчас выбросил из головы – не до того ему было.
Ещё не отошла боль, нанесённая матерью, снедало беспокойство за отца. Кошмары все также приходили по ночам, заставляя нервно курить сигарету за сигаретой, бездумно глядя в тёмное окно.
Влад плюхнулся на свободное место, повертел в пальцах сунутый кем-то мятый пластиковый стаканчик, наполненный почти до краёв. Понюхал. В нос шибануло водкой, явно палённой, уж больно мерзким был запах. От сивушного духа его передёрнуло, на глаза навернулись слёзы, и он закрыл глаза пережидая.
Квартира была странной. Серж, институтский дружок, по дороге просветил. Он заскочил к нему после работы. Влад только что очнулся от дневного, маетного и приносящего головную боль сна, и ещё пережёвывал в голове воспоминания о последнем бое, где его взяли в плен.
— Ну, шта русскай ублюдок, — гулиец намеренно коверкал слова, — помярать будем или поживём ещё?
Влада грубо подняли за связанные за спиной руки и бросили на колени. Он тяжело опустился на пятки. Голова гудела и раскалывалась, его накрыло близким разрывом, под носом запеклась кровь, а перед глазами всё плыло. Влад приподнял голову. Пятеро гулийских «революционеров» пинали парней из его взвода. Где Михалыч, неужто убили? Тела не видно – и то хлеб.
— Ну шта, русскай ублюдак, жить хочешь? — Перед ним остановился рослый, стройный гулиец, затянутый в элегантную натовскую форму.
Влад смотрел на него налитыми кровью глазами, поводя во рту языком, собирая слюну, чтобы харкнуть в эту небритую харю. Напрасно. Язык наждаком прошёлся по губам. Во рту была пустыня, видимо, последствия контузии.
Он промолчал. Смотреть на врага, вот так – снизу вверх, упираясь коленями в острые камни, было неудобно. Приходилось задирать голову. Выпрямиться Влад не мог, при любом движении острая боль от сломанных рёбер била прямо в контуженую голову.
Но он смотрел.
— Чта, смотришь, русский ублюдок? Жить хочешь?
— Повторяешься, «гус». — Язык, наконец-то повиновался. — Я-то помню своих отца и мать, а ты? Выкормыш козла и ослицы.
Он надеялся вывести врага из равновесия, разозлить, чтобы тот убил его быстро и без мучений.
Гулиец рассмеялся и пнул его армейским ботинком в голову. Казалось, в мозгу взорвалась граната, Влад качнулся и завалился лицом вперёд, на миг потеряв сознание. Упасть ему не дали, гулиец подхватил его и водрузил на место.
— Разозлить меня хочешь? Русский. На быструю смерть надеешься? Собачьей кличкой меня называешь? — заговорил он на чистейшем, без намёка на акцент, русском языке.
— Не надейся. Их, — он кивнул на пацанов, стоявших поодаль на коленях, — я бы ещё убил легко, малолетних щенков, но тебя… Ты же контрактник, так что на скорую смерть не надейся. Подыхать долго будешь. В соплях и слезах. Умолять будешь, чтобы тебя добили. Но не надейся. Зря ты про моих родителей такое сказал. Ты же знаешь, как в наших краях к родичам относятся.
Было бесполезно утверждать, что Влад не контрактник, что в армию он пошёл после института. Да и унижаться не хотелось.
— Ну что ж, помучаемся, — он прикрыл глаза, смотреть было больно.
— Но их я тоже быстро не убью, тюльпан из них сделаю или птичку, а может, змею. Время у нас есть. А тебя я с собой возьму. Сначала мы из тебя женщину сделаем, да. — Он кивнул. — А там посмотрим. Как тебе такая перспектива, а?
Влад молчал. Что он мог сказать? Смертельно хотелось курить. Он снова открыл глаза, с закрытыми сидеть было унизительно.
Неожиданно гулиец наклонился к нему, рванул на груди тельник. Ухватил крепкой ладонью нательный крестик на тонком витом гайтане.
— Православный?
Влад опять промолчал.
— Слушай, православный, хочешь, чтобы твои товарищи быстро умерли? Пух, и всё? Лёгкая смерть, от пули. Хочешь?
Влад молча смотрел на него.
— Давай, принимай нашу веру. Примешь, обещаю – убью их быстро. Но тебя, извини, помучаю.
Влад молча оглядел своих пацанов.
— Владь, не вздумай, — подал голос Димон. За что получил прикладом по голове, и кулём осел на камни с залитым кровью лицом.
— Обещаешь? — вышло хрипло, словно ворон каркнул.
Гулиец кивнул, с интересом глядя на него.
Влад закрыл глаза, помотал головой:
— Нет.
Раздался пронзительный визг и следом голос гулийца:
— Смотри солдат, смотри.
Его грубо ухватили за волосы и вывернули голову влево. Заросший до самых бровей курчавой бородой бандит, зажал одной рукой голову Санька – самого младшего и самого хлипкого из них. Другой держал зазубренный обух большого ножа под ухом парня.
— Смотри, Влад. Тебя, кажется, так зовут? Сейчас он отрежет ему нижнюю челюсть, а потом отпилит голову, медленно минут за десять. Смотри. Ты всё ещё не хочешь принять моё предложение?
— Хорошо, но два желания.
Санек уже не кричал, лишь жалобно скулил, по его шее тонкой струйкой текла кровь.
Гулиец захохотал. Что-то бросил своим на гортанном наречии, потом перевёл:
— Он ещё хочет с нами в желания играть. Ты смелый солдат, давай говори.
— Пить дайте и закурить.
Гулиец вскинул брови:
— Ты и вправду смелый.
Он кивнул. Один из боевиков отцепил от пояса фляжку, перебросил её командиру. Тот ловко поймал её.
— Извини, руки не развяжу, — отвинтил колпачок, поднёс горлышко к губам.
В рот хлынула обжигающая жидкость. Не вода. Влад поперхнулся. Гулийцы захохотали.
— Что не по нраву тебе наше питьё? Питьё для настоящих мужчин. А не для таких сосунков.
Влад мотнул головой – ещё.
Теперь он не пролил ни капли. Откинулся на пятки:
— Закурить.
Гулиец охлопал его по телу.
— У меня нету.
— Держи, стрелок, ты таких сроду не пробовал.
В губы ткнулась длинная чёрная сигарета с коричневым фильтром. Вкус мёда потёк по гортани. Щёлкнула золотая зиповская зажигалка. Рот, затем лёгкие наполнились густым ароматным дымом. Это было здорово. После двух недель воздержания (в рейде Михалыч курить не разрешал, чтобы вонью не привлечь к себе внимания) это было не просто здорово, это было великолепно.
То, что он сейчас курил, было также похоже на вонючую «Приму», как модель с разворота «Плейбоя» на привокзальную проститутку. Хоть суть, скорее всего, одна.
Он сделал несколько затяжек, дым тёк в лёгкие и двумя «драконовскими» струйками выходи́л из носа. Голова была ясная, словно и не выпил двести пятьдесят коньяку.
Гулиец присел перед ним на корточки, на расстоянии вытянутой руки.
— Ну что, русский, хорошо?
Влад видел перед собой изогнутый, как клюв хищной птицы, нос. Тёмные, непроницаемые глаза. Чёрные, с лёгкой рыжиной, волосы. Он покатал во рту сигарету, примериваясь, снова затянулся. Ах, этот медовый вкус на губах. Если он выживет, что вряд ли, он будет курить только такие сигареты, никакой больше «Примы» и «Беломора», или вообще не будет.
Подобрал под себя таз, упёрся мысками ботинок в камни под ногами. Как хорошо, что на нём «бегемоты» – американские тактические ботинки, выменянные (на два литра виноградной граппы и пару блоков «Мальборо») перед самым рейдом. На толстой подошве, с армированным носом, удобные до безумия, а не наши «крокодилы» – неудобные, со скользкой подошвой. Сейчас это было важно.
Незаметно напряг мышцы ног, расслабил и на вдохе (эх, жаль, не докурил) плюнул сигаретой в лицо сидевшего напротив гулийца. Это только, кажется, что на вдохе плюнуть нельзя, очень даже можно – Михалыч научил.
Как только фильтр покинул его рот, время потекло медленно-медленно, как патока с края стакана, как мёд по сотам.
Влад увидел удивлённо выпученный глаз гулийца, за миг до того, как в него воткнулся алый огонёк сигареты. Распахнутый в беззвучном крике рот (все звуки куда-то пропали) с ровными, словно жемчужины в колье, зубами.
Влад оттолкнулся от земли, американский военпром не подвёл. Ботинки не соскользнули с мокрых камней – плавно и мощно бросили Влада головой вперёд, на отшатнувшегося гулийца. Он ударился о его грудь, скользнул вверх и впился зубами в небритое горло. Там, где под тонкой загорелой кожей бешеной дробью пульса билась яремная вена. Зубы сомкнулись, рот наполнился кровью. Что-то грохнуло, ударило в голову. Перед тем как отрубиться, Влад удивился, почему тело гулийца такое безвольное, словно тесто, почему он не сопротивляется. Удивился и потерял сознание.
— Понимаешь, братуха, — они ехали на эту «нехорошую квартиру» как охарактеризовал её Серж, со значением подмигнув, — флет там зачётный, я тебе говорю. Попасть к Клопу могут только «свои». Но вот какая штука: этих «своих» насчитывается человек десять, — друг весело хохотнул, — а у этих «своих» есть свои «свои», а у тех тоже «свои». Вот и тусуется там обычно человек по тридцать. Но Клоп своё дело знает туго и, дорожа репутацией отморозков и гопоту отшивает, да, собственно, им там и делать нечего.
Влад молча слушал друга, глядя в грязное окно и размышляя над тем, кто же, интересно, придумал оставить между районами такую огромную пустую проплешину. Даже не парк или лесополосу. А огромный, раскинувшийся на несколько километров пустырь, заросший бурьяном.
Когда-то это было престижное место, но город стал быстро расти, причём не вширь, а вглубь, и район быстро превратился если не в гетто, то в весьма опасное место – прибежище для маргиналов и разного рода личностей с криминальными наклонностями. На улицах торговали наркотиками, и свежей (чаще не очень) плотью девушек, крышевало всё это милиция, «бандосов» уже давно оттёрли в сторону.
Друг, ненадолго замолчавший, весело продолжал.
— У Клопа, это погоняло хозяина квартиры, — пояснил Серж, будто Влад этого не понял, — тусуется творческая интеллигенция – непризнанные поэты, музыканты, художники со своими подругами и немногочисленными поклонниками и поклонницами.
На этом он прервал свой рассказ и толкнул Влада в бок:
— Приехали.
Они выскочили из вагона и пошли к сталинской постройки, пятиэтажке.
Квартира и впрямь была странной, это Влад заметил, пока они с Сержом шли за Клопом, плешивым, неопределённых лет мужчиной, по длинному коридору коммунальной квартиры.
Двенадцать дверей с каждой стороны длинного Т-образного коридора почти все распахнуты настежь.
— Налево – туалет, направо кухня. — Проинструктировал Клоп.
Влад не без любопытства заглядывал в открытые двери.
За одними дверями пили и пели под гитару, за другими пили и слушали магнитофон. Особого разнообразия не было, где-то пили водку, где-то вино. Кто-то слушал Высоцкого, кто-то «Кино», а кто-то – «Перл Джем». Где-то рисовали, где-то декламировали стихи, в одной комнатушке негромко читали что-то из классики – местной, разумеется. Из одной комнаты тянуло сладким дымком травки.
Из-за единственной закрытой двери доносились хриплые стоны, охи, вздохи и скрип кровати, звуки, недвусмысленно говорившие о том, что происходит за запертым створом.
Влад ещё раз нюхнул сивуху, и, заранее скривившись от предчувствия горечи, немного отпил. Машинально подумав, что делать этого, в смысле пить, не стоило.
Он полгода, как вернулся из госпиталя и не полностью адаптировался к мирной жизни, хоть, казалось – шесть месяцев – достаточный срок, чтобы прийти в себя и заняться делами, но он почти всё время сидел дома. К окнам не подходил (чудилось – сейчас влетит пуля или шальной осколок), выбирался из дома по вечерам.
Владу было страшно, за то время, что его не было, всё очень сильно изменилось. Гуляя вечерами, по вроде бы знакомым местам, он их не узнавал. Всё стало чужим и каким-то ненастоящим – картонным, плоским и утратившим жизни. Он скучал по Михалычу, по рейдам, по пацанам из своего взвода, но снова возвращаться в армию не хотел.
Надо было идти работать. Он не мог. Да и куда пойти? То, что Влад учил в институте, он благополучно забыл. Пойти на завод – нет, он не мог. Стать бандитом или ментом? Нет! Жизнь здесь, на гражданке, была пресной и лишённой не то чтобы смысла, а стержня, вокруг которого всё вертится. Он был похож на пальто, висевшее на вешалке, но вот опору убрали, и оно неопрятным комом упало на пол.
Влад понимал: надо что-то предпринимать, чтобы изменить жизнь – сил не было. Плюс извечная проблема – деньги, скоро их совсем перестало хватать. Сделав наконец над собой усилие, он пошёл в агентство недвижимости, чтобы сдать квартиру. Сам снял угол у старухи. На оставшуюся разницу и деньги, присылаемые отцом, уже можно было не жить, конечно, но существовать.
Так тянулось его вялое бытие, которое, как известно, определяет сознание. Вот и сознание у него было такое же вялое, сумеречное, ползущее от одной выкуренной сигареты до другой.
Можно было пить, он раз попробовал, лучше бы он этого не делал. Серж – единственный друг, с которым он поддерживал отношения, еле отмазал его от ментов. Помог школьный приятель, трудившийся в соседнем отделении опером, и справка об участии в боевых действиях. Самое обидное, что Влад не помнил, что творил, а Серёга лишь усмехался, отнекивался и просил больше не пить, а если пить, то хотя бы не в одиночку. Влада, собственно, и не тянуло к выпивке. Он и до армии не был любителем горячительного, в части ему было не до питья, на «дизеле» алкоголя не было как класса, а в Гулистане – пить не разрешал Михалыч, да и некогда там было пить.
Вот после этих случаев он и «выбил» в военкомате направление к психиатру.
— «Гулийский синдром», — говорил умный дядечка в очках, — вылечит только время.
Влад тупо смотрел на него, пытаясь вникнуть в смысл сказанных слов.
— Ничем не могу помочь, молодой человек, увы, — психиатр развёл холеные руки с короткими пальцами, на безымянном блеснул золотом широкий ободок кольца, — время, время и только время.
— Время всё лечит, даже жизнь, — ответил ему Влад.
— Я понимаю вашу иронию, молодой человек, — врач снова развёл руки, видимо, этот жест ему нравился, — могу только порекомендовать несколько дыхательных упражнений. Как только почувствуете, что начинаете, скажем так, выходить из себя, начинайте дышать вот так, — он продемонстрировал Владу, как ему надо дышать, и не успокоился, пока Влад не начал дышать, с его, психиатра, точки зрения, правильно.
— А по вечерам, перед тем как уснуть и утром после пробуждения, дышите вот так: вдох активный, выдох пассивный, и никакой паузы между ними. Учащайте-учащайте дыхание, делайте его более поверхностным. Как только почувствовали дискомфорт, душевный или физический – дышите медленнее и глубже. И повторяйте цикл несколько раз. Вы знаете, что такое циклы, молодой человек?
— У меня высшее экономическое образование, — устало сказал Влад.
— Да-да, конечно, — врач в который раз сделал руками неопределённый жест.
Он провёл с ним несколько сеансов. И правда, после того как Влад начал дышать, как учил доктор, ему стало легче контролировать себя, а потом, через пару месяцев, он стал почти таким же, каким был до армии. Только пить по-прежнему не мог, если только совсем немного.
Влада передёрнуло. Он снова заглянул в стаканчик, решая разрешить себе ещё немного «горячительного» чтобы хоть немного расслабится или всё же не стоит. Решился и снова отпил глоток.
Зря.
Горечь палёной водки, наполнившей рот, принесла с собой воспоминание о первой, после возвращения из армии, встрече с отцом.
Отец встретил его на вокзале. Похудевшего, заросшего волосами, с тёмными кругами под глазами. Еле державшегося на ногах после госпиталя. Отец привёз его почему-то не в их трёхкомнатную квартиру, а в скромную однушку, правда, расположенную близко к центру.
Оказалось, что с матерью они развелись почти сразу, как Влад ушёл в армию. Разменяли квартиру. Отцу досталась вот эта клетушка в панельной хрущёбе, а мать… А мать уехала в Испанию. Там вышла замуж за местного владельца виноградника. Влад ужаснулся: как же так! – ведь письма, они регулярно приходили и от матери, и от отца.
— Всё просто, — сказал отец, — она присылала их мне, а я отсылал их тебе в новом конверте. А твои отсылал ей. Почта сейчас хорошо работает.
Известие выбило Влада из колеи, и так не особо укатанной. В голове абсолютно не укладывалось, как так такое могло произойти. Он помнил, какими они были счастливыми. Помнил карие смеющиеся глаза матери, улыбающегося отца. Как они ходили вместе в кино или просто гуляли по парку. Помнил летние поездки к морю. Да и потом, во время учёбы в институте, между отцом и матерью вроде бы всё было хорошо. Он силился припомнить какие-нибудь их размолвки или ссоры, и не мог вспомнить. Всё было хорошо. Всё! Было! Хорошо!
Он смотрел на отца. Тот сидел перед ним сутулый, с посеревшим, изрезанным морщинами лицом. А ведь он совсем нестарый, всего сорок пять. Они родили его совсем молодыми. А выглядит на все шестьдесят. Отец учился на последнем курсе университета, матери было девятнадцать.
— Понимаешь, сынок, после того как она…, — отец запнулся, потом продолжил, — после всего произошедшего, я пить начал. На работе поначалу терпели, а потом, как прогуливать стал, выгнали. А мне всё равно было. Только после того, как ты на «дизель» угодил, я очнулся, да поздно было.
Тут Влад вспомнил, как отец приезжал к нему пару раз, без матери. Говорил, что мать то больна, то ещё что-то, а Владу тогда было так плохо, что он ничего вокруг не замечал.
— Стал прирабатывать то тут, то там, недавно вот грузчиком устроился, а что неплохая в принципе работа, десять тысяч платят, жить можно. Слава Богу, ты вернулся. — Влад слышал его словно сквозь вату. — Ты не переживай, сынок, всё наладиться.
— Бать, я посплю, ладно?
— Ты спи, сынок, спи. Мне на смену в ночь, я там тебе поесть приготовил.
Влад его уже не слышал, он спал. Ему снилась мать – высокая, слегка тяжеловатая, но стремительная, со всегда распущенными по плечам иссиня-чёрными волосами и смеющимся ртом.
— Бл..ть, да пошло оно всё... — еле слышно выдохнул Влад, — и, закрыв глаза, одним махом «засадил» оставшуюся в стакане водку.
И плевать! На всё!
И на мать, живущую где-то за бугром, и на отца, завербовавшегося на стройку, находящуюся где-то на просторах необъятной Родины. Тот огорошил его известием буквально за неделю, перед тем как уехать. Повторял, как заведённый, что не надо его отговаривать. Что он уже всё решил. Что там платят хорошие деньги, обещали квартиру, подъёмные и всё такое прочее. Что он не хочет мешать сыну. Куда это годится, жить двоим мужикам на двадцати квадратных метрах. Что Владу надо жениться и родить детей. А отец заработает денег, вернётся в город, купит себе угол, и заживут они счастливо. Никакие уговоры не помогли. Отец уехал. Через две недели пришло письмо и перевод в десять тысяч. Писал он регулярно, пару раз в месяц. Переводы приходили чётко каждый месяц, в двадцатых числах, по пять тысяч. Видимо, не так сладко было на «солнечной» стройке, как это описывал отец.
Кто-то заботливый, ловко выдернул пустой стаканчик из вялых пальцев и всунул новый, заполненный до краёв.
Теперь уже без раздумий, не открывая глаз, Влад влил в себя, показавшуюся уже не такой противной водку. Алкоголь проворной торпедой дошёл до желудка и там взорвался, посылая обволакивающие волны удовольствия в голову.
Когда он открыл глаза, то уже смотрел на мир сквозь мягкую дымку алкогольного дурмана, сглаживающего острые углы и приглушающего краски. Он делал тело расслабленным, а язык остроумным.
Влад обвёл глазами комнату и тут вновь заметил тонкий и ломкий, словно стебель болезненного цветка, силуэт девушки, замершей в большом облезшем кресле.
При виде её Влад оживился. Встал пошатнувшись, и, сделав пару нетвёрдых шагов, опустился на мягкий подлокотник.
— Барышня, — начал он, пьяно улыбаясь, и осёкся.
Девушка шарахнулась от него, как от зачумлённого. Он не понял, в чём дело, разозлился, хотел схватить её за рукав, но студенческий дружок, подскочивший откуда-то сбоку, мягко перехватил руку:
— Не надо, брат.
Влад разозлился ещё больше, став совсем бешеным: ой, не надо было пить, не надо. Знал ведь, что всё чем-нибудь подобным закончится, но остановится уже не мог. Он ухватил Сержа за грудки, вскинул вверх, отвёл руку для удара. Вот так, с правой в челюсть, ногой в пах и сверху ребром ладони по шее.
И плевать, что это лучший друг, у которого он сдувал контрольные и давал списывать сам, с которым они сбегали с «пары», чтобы попить пивка. Что они вместе ухлёстывали за девушками. Ему было плевать. Он видел перед собой не старого друга, он видел «гуса» – врага, которого надо убить, пока он не убил тебя.
Продолжение следует..
Показать полностью
1
Неомаг. Эпилог
Эпилог.
Картинка за окном была смазана, словно на плохой фотографии, и было непонятно отчего. То ли оттого что по стеклу сбегали, превращаясь в дорожки воды, крупные капли дождя, то ли оттого, что из глаз Золи текли слёзы.
Они текли не переставая. С того момента, как она оторвала застывший взгляд от мерцающего экрана ноутбука. Золя не рыдала, не кричала, не металась в истерике – нет. Она просто стояла, отрешённо глядя в окно, а по щекам беспрерывным потоком лились слёзы. Сколько она так простояла, Золя не помнила. Помнила только, как встала, позавтракала и включила ноутбук. Чудо техники, чуть слышно заурчав, подмигнуло ей экраном и автоматически включило проигрыватель. Из колонок заструилась приглушённая музыка. Золя вздрогнула: этой песни не было в подборке.
Не далеко…
Не дотянутся мне рукой
Ты не со мной.
Сердце стучит: ты не со мной.
Капли дождя на стекле –
Слёзы мои.
Мы далеки.
Сердце стучит: мы далеки…
Нехорошо заныло под сердцем, почти автоматически она включила новостной сайт. А колонки все выдавали:
…Время застыло, остановилось, умерло.
Было, прошло.
Сердце стучит: было, прошло.
Новая боль.
Я так устала от потерь…[1]
И не было сил отключить музыку.
К компьютеру она села в начале десятого, это Золя помнила точно. Сейчас за окном стремительно сгущались ноябрьские предвечерние сумерки.
Чувств не было, мыслей тоже, только два слова, встревоженными сойками бились в голове:
«Он мёртв, он мёртв, он мёртв».
Поверить в это Золя не могла, не могла и не хотела. Ведь если она в это поверит, значит, он действительно мёртв. А такого не могло быть, просто не могло, и всё. Если бы он действительно умер, она бы почувствовала, обязательно почувствовала, просто не могла не почувствовать. Оборвались бы нити, связывающие их в единое целое. Максим был её первым мужчиной, а это крепко связывает. И сколько бы партнёров потом ни было, эта связь, как бы она не истончилась, сохранится до конца жизни. Любая женщина подсознательно выбирает своего первого из самых сильных и жизнеспособных, чтобы взять от него в будущее немного жизненной силы.
И самое главное – то, что связывало их крепче корабельных канатов, сейчас вызревало в её животе. Пока ещё маленький плод их любви. А то, что между ними была Любовь, она не сомневалась. А то, что ему не исполнилось и месяца, было неважно. Она чувствовала его в себе, такого маленького и беззащитного, как чувствовала руку или ногу. Чувствовала его любовь и тепло, направленное на неё.
Золя неосознанно, глядя в оконное стекло, в котором она уже могла различить своё отражение, прижала руки к животу. Ведь если бы что-то произошло с Максимом, он, она была почему-то абсолютно уверена, что в ней растёт мальчик, почувствовал бы и передал ей.
Двадцать семь дней, с их последней встречи прошло ровно двадцать семь дней. Приехав в родной город, первым делом она из предосторожности, сняла маленькую квартиру в центре. Надеясь таким образом запутать тех, кто приедет за ней, если, конечно, эти неизвестные приедут. А потом её закрутили хлопоты, связанные с увольнением и выбиванием визы. Она не смогла, как советовал ей Максим, быстро уехать за границу. При всём хорошем отношении к ней шефа он заставил отработать две недели. Да и с визами возникла заминка. Так что пребывание в городе затянулось.
Поначалу Золя не беспокоилась, занятая повседневными заботами. Но после увольнения и подачи документы на визу, всё, что ей оставалось делать – это сидеть дома и думать. И чем больше проходило времени с момента их разлуки, тем сильнее она беспокоилась. Хотя казалась бы – Максим велел ей ждать год, и какая разница, где ждать – там или здесь. Ведь если что-то должно было произойти, то уже произошло, не зря он так её торопил с отъездом. Прошёл месяц, двадцать семь дней, поправила она себя, – не месяц, двадцать семь дней. Золя сама не понимала, почему так важны эти точные цифры.
И вот сегодня она встала, как обычно приняла душ, позавтракала и неожиданно для себя открыла ноутбук. Нашла новостной портал и принялась просматривать новости. То, что она боялась найти, обнаружилось не сразу. Заметка с броским заголовком – «15 ТРУПОВ – МАНЬЯК ИЛИ ОПЕРАЦИЯ СПЕЦСЛУЖБ?», была старой. Она появилась на сайте в тот день, когда Золя подъезжала к Питеру. Значит, через сутки после её прощания с Максимом.
Статья не понравилась Золе, она была глупой, с бездарными оборотами и грамматическими ошибками, цветистыми фразами и излишне натуралистическим описанием событий. Если вылить всю воду из статьи, то в сухом остатке выходило, что рано утром на берегу реки, рядом с заброшенным коллектором, нарядом полиции было найдено три тела, двух мужчин и женщины, со следами насильственных действий. А вскоре в заброшенном коллекторе, при помощи местного отряда диггеров, было найдено ещё одиннадцать трупов, девять из которых были одеты в спецкостюмы и вооружены новейшим огнестрельным оружием и техникой. На телах большинства убитых были найдены колотые и резаные раны, нанесённые, по-видимому, мечом или большим ножом. Выяснить личности убитыхвластям не удалось, за исключением одного пострадвшего. Рядом с коллектором были обнаружены следы машин. Сами транспортные средства найдены не были. В конце курсивом было добавлено, что комментировать происшедшее местные органы власти и полицейское начальство отказалось.
Рядом с текстом было помещено плохое, видимо, перепечатанное из паспорта фото. Со снимка на неё смотрел плохо узнаваемый, странно помолодевший и какой-то незнакомый Максим. Вот с того момента, как она увидела отретушированное на компьютере фото, из её глаз, размывая окружающий мир, делая его нереальным и каким-то чужим, потекли слёзы.
Золя прикрыла глаза, продолжая стоять у окна.
«Так нельзя, — уговаривала она себя, — надо взять себя в руки и жить дальше. Если не ради себя, то ради жизни, которая теперь растёт в ней. Ведь это не только её частица, но и частица Максима. И потерять ещё и её для Золи было немыслимо. Столько потерь она просто не перенесёт. А значит, надо прекратить плакать, собраться и уехать туда, где она будет в безопасности. Она последует совету Максима и уедет, но не в Китай, а в Японию. Ей, почему то казалось, что там она с малышом будет в большей безопасности. Ведь те, кто убил его, могут прийти и за ней. Допустить этого она не могла».
Слёзы словно вняли её мыслям и постепенно иссякли. Золя провела ладонью по мокрым щекам и присела к компьютеру. Надо сохранить фотографию Максима, единственное изображение, которое у неё есть, ведь когда сын подрастёт, кроме рассказов об отце, он должен видеть его.
Курсор в виде забавной кошачьей мордочки скользнул по иконке громкости, обрывая страшную фразу на середине.
…Время застыло, остановилось у…
Она сохранила фотографию и, выйдя со страницы, собралась уже отключить компьютер, но взгляд выхватил совсем маленькую заметку, датированную следующим за первой статьёй числом. В первый раз, ища информацию, она не обратила на неё внимание. Всего лишь несколько строк, сообщавших, что на следующий день после массового убийства на берегу реки, из морга городской больницы таинственным образом пропало тело одного из убитых. Кого именно – не сообщалось.
Золя пыталась осознать, чтобы это могло значить, что несёт эта информация – хорошее или плохое, но от размышлений её отвлёк дверной звонок. Она посмотрела в сторону двери и, быстро вытянув амулет из-под футболки, сжала его в ладони. Обвитый тонкими ивовыми веточками кусочек горного хрусталя, согретый её телом, был тёплым и не реагировал на звонок, не то что в Питере. Тогда её чуть не сбила допотопная «восьмёрка», на дикой скорости промчавшаяся по набережной. Грязно-серый, громко дребезжащий кузов, воняющий выхлопными газами, прошёл в нескольких сантиметрах от неё. И Золя точно оказалась бы под колёсами, если бы за секунду до этого ледяной укол в грудь не заставил её отшатнуться от проезжей части. Или на вокзале в Казани, амулет вдруг стал обжигающе горячим, таким, что Золе показалось – миг, и он прожжёт её насквозь. Но через секунду амулет остыл, а за спиной она услышала громкий вскрик, полный страха. Обернувшись, Золя наткнулась взглядом на молодую цыганку, в упор смотрящую на неё. В темно-карих, почти чёрных глазах, закутанной в цветастые платки женщины, плескался ужас. Заметив, что Золя обратила на неё внимание, она мелко закрестилась и, зашептав что-то неразборчивое, опрометью бросилась прочь. На бегу она постоянно оглядывалась, смешно и одновременно страшно подпрыгивая на ходу, словно что-то жгло ей пятки.
Золя тихо подошла к металлической двери, решая, открывать или нет. Как назло, глазка в массивной двери не было. Она замерла в маленьком коридорчике, странно – страха не было. Её словно что-то звало: открой, не бойся, открой. Золя щёлкнула замками и распахнула дверь.
На пороге стоял громадный старик, с седой бородой и гривой белоснежных волос. Ярко-синие глаза спокойно и доброжелательно смотрели из-под густых бровей.
Ноги ослабели, и Золя наверняка упала бы, но старик ловко подхватил её на руки. В его объятиях было столько силы, тепла и спокойствия, что девушка почувствовала себя маленькой девочкой на руках отца. Все тревоги и страхи ушли.
— Дед?! — не то утверждала, не то спрашивала она.
Косматая голова склонилась в знак согласия.
Золя хотела спросить его: где Максим, но не стала. Она чувствовала, что скоро всё узнает.
Она прикрыла глаза, поёрзала, удобнее устраиваясь на сильных руках. Для неё остались только белая пушистая борода, застилавшая свет и тихая музыка, льющаяся из динамика ноутбука, хоть ей казалось, что звук она выключила:
Гори, гори ясно,
Чтобы светило и не погасло.
К чему эти числа,
Дням бы добавить немного смысла.
Ты гори без гари
И не гасни, если вокруг темнеет.
С тобою мы в паре,
А значит и наш свет сильнее…[2]
Конец.
В книге были использованы стихи и тексты песен:
Инны Гнеушевой
Константина Бальмонта
группы "Коридор"
Юлии Батрак
группы "Ария"
Евгении Рыбаковой
Михаила Балашова
Жака Превера
группы "Кукрыниксы"
группы "Brainstorm"
[1] Кукрыниксы - Сердце стучит.
[2] BrainStorm – Гори, гори.
Показать полностью
Бусидо...
Показать полностью
1
Неомаг. Часть 3. Глава 10
Глава 10.
Максим сосредоточился на зелёных точках. Они медленно стягивались к нему. Рука легла на вакидзаси и лёгким движением высвободила лезвие. Ножны бесшумно легли на стол. Максим подхватил заколку с пола и шагнул к двери. Серебряный трезубец легко зацепился за грубое плетение свитера. Он чуть надавил на дверь плечом, засов послушно скользнул в проушинах, освобождая путь.
Максим нырнул в тёмный коридор, продолжая отслеживать положение зелёных точек. Они медленно, но неуклонно приближались. И чем ближе они были, тем отчётливей он видел их – шары зелёного огня, с проскальзывающими по краям яркими оранжевыми всполохами. Откуда-то пришло знание: они опасны, очень опасны. Люди, привыкшие убивать себе подобных без сожаления и сантиментов. Тем лучше. Значит, и он, начав уничтожать их, не будет испытывать сомнений в правильности своих действий, а он начнёт. И начнёт прямо сейчас. Уберёт с доски пешек, дабы заняться королём. Он сосредоточился на людях, бравших его в кольцо. Прекрасно, они совершили ошибку.
Командир бойцов разглядывал раскинувшийся перед ним коридор сквозь окуляры ноктовизора. Он ошибся, но пока не подозревал об этом. И не было в том его вины. Командир действовал, как его учили инструктора, одни из лучших, между прочим. Обычная тактика в замкнутом пространстве с разветвлённой структурой, проверенная временем и множеством операций. Рассредоточиться, взять в кольцо и уничтожить. Он просто не знал, что имеет дело не с простым человеком. А даже если бы его и просветили, на сей счёт, он, скорее всего, не поверил, а если и поверил бы, всё равно ему и его бойцам это знание не помогло.
Их было девять. Девять боевиков, прошедших отличную выучку в спецлагах, и побывавших на многих войнах. Знали они друг друга давно и действовали слаженно и чётко, как хорошо отлаженный механизм.
Карту подземелий они выучили ещё на подъезде к коллектору, и командир наметил несколько наиболее вероятных путей подхода к помещению, в котором мог находиться объект. На самом деле таких путей было больше, по крайней мере пять, и это если не считать нескольких, совсем уж узких и петляющих. Но перекрыть всё у него элементарно не хватало бойцов, а распылять и без того невеликие силы, он не хотел.
Поэтому командир принял Соломоново решение: разбиться на тройки и взять под контроль три основных туннеля. Это было рационально, проверено и безопасно: головной разведывает, второй прикрывает его, а третий прикрывает спины первых двух.
Максим следил за бойцами, стягивающимися к его убежищу. Насколько он мог судить, действовали они умело. То, что они разделились, было хорошо, ему оставалось ещё больше их разбить, чтобы расправиться поодиночке.
Он решил начать с самой дальней группы, они пошли по наиболее длинному коридору, а связи между собой у троек не было. Глубина, на которой располагались туннели, и толстые бетонные стены надёжно глушили любые радиосигналы.
Максим прикрыл глаза, настраиваясь на тройку боевиков.
Первый двигался в двух метрах перед товарищем, задний держал спины и поэтому отставал от второго ещё на пару. Максим обошёл их со спины и держался вне поля зрения последнего боевика, что было вполне себе просто: туннели часто петляли, главное – двигаться бесшумно, чтобы не выдать себя.
Он дождался, когда первые двое пройдут очередную развилку, и метнул в крайнего образ.
«Сытый» держался позади «Серого» и «Палки», старательно прикрывая им спины. Он изредка оглядывался на товарищей, стараясь не отстать, но и не слишком приближаться. «Сытый» почти не думал о задании, дело было привычным – найти и уничтожить. Он уже сбился со счёта, сколько было таких операций. Думал он о Настюхе, о её груди с торчащими сосками, о плоском животе и фигурно выбритом тёмном треугольнике волос в месте, где сходились гладкие ноги, совсем не скрывающем, а наоборот, подчёркивающим нежно-розовое лоно. Он сглотнул, представив его во всех подробностях. Эти мысли его и сгубили. Мысли о женщине и то, что он отнёсся к операции как к рядовой и несложной. Будь он более сосредоточен, всё могло произойти по-другому. Но, к своему сожалению, он думал о женщине.
«Сытый» машинально водил стволом автомата, почти не вслушиваясь в шаги товарищей. По стихнувшему шуму за спиной он понял: они свернули. Боевик оглянулся. Точно, за спиной был поворот. Ещё раз взглянув в сторону, откуда они пришли, он нырнул за поворот.
— Фак! — «Сытый» беззвучно выругался.
Напарников он, вопреки ожиданиям, не увидел. Перед ним лежал короткий отрезок коридора, заканчивающийся развилкой.
«Куда они пошли? Позвать? Шуметь нельзя. Ладно, послушаем».
Занятый образом вожделенного Настюхного лона, он совсем позабыл, что в таких случаях принято дожидаться прикрывающего, чего его товарищи почему-то не сделали. Он прислушался: сдвоенные, еле слышные шаги затихали в правом коридоре.
«Сытый», мягко перекатываясь с пятки на носок, двинул в ту сторону, хоть ему следовало помнить, что правый ход уводил в сторону от конечной точки маршрута, намеченной командиром.
Максим ещё на подходе к дальней группе, не видя самих людей, почувствовал, как по краям последнего зелёного шарика, проскальзывают жёлтые искры вожделения. Это поначалу его озадачило, но потом… Потом он решил этим воспользоваться и воспользовался на всю катушку.
Прочитать, кого там так сильно хочет боевик, он не смог, всё-таки человек был тренирован и тренирован неплохо, а давить не хотелось, это могло насторожить. Поэтому он мягкими волнами усилил это чувство, почти полностью заставив врага сосредоточиться на своём желании. Дальнейшее было делом техники. Дождавшись, когда первая пара свернёт, он метнул образ пустого левого туннеля в бойца, и враг повёлся на нехитрый морок. Он свернул туда, куда надо было Максиму – в коридор, уводящий его от товарищей. А вот теперь следовало торопиться. Не догнав головных в течение минуты, боевик насторожится, а значит, справиться с ним будет сложнее. Схватка с готовым к бою противником может наделать много шума, а Максиму этого не надо. А нужно ему, если перефразировать известную фразу – разделить и уничтожить.
Он бесшумно проскользнул в коридор, в котором скрылся боевик. Передние бойцы шли, не оглядываясь, привыкшие к тому, что тыл их надёжно прикрывают, поэтому просочившегося за их спинами Максима не заметили.
«Сытый» прошёл по коридору несколько шагов и остановился.
«Что за бл…?»
Коридор был прям и тянулся метров на двадцать, а головных впереди не было, а ведь он должен был их догнать. Не могли они так далеко уйти. Может, он ошибся, и они свернули в другую сторону?
Что-то во всём этом было не так. Он помотал головой, стараясь отогнать видение нежных изгибов, впадинок и выпуклостей, что так мешали сосредоточиться и понять, что не в порядке.
Максим зажал вакидзаси в зубах, сорвал заколку с ворота и в два быстрых прыжка нагнал боевика. Тот как раз начал поворачиваться. Указательный палец на его руке дрогнул и пополз к спусковому крючку. Максим рванулся, перехватывая затянутую в чёрную кожу кисть. Рывок и хруст сломанного пальца. Левая рука взметнулась и резко опустилась, цепляя длинным центральным остриём заколки горло. Боевик забулькал разорванным горлом. Максим обхватил его за плечи и, зажав рот, аккуратно опустил слабо подрагивающее тело на пол.
В его голове, один зелёный шар ярко вспыхнул и погас. Максим сдёрнул с головы убитого очки ночного видения и закрыл ему глаза. Покачал головой: убивать ему не понравилось. Он бы предпочёл вовсе обойтись без трупов, но в данной ситуации это было невозможно.
В боевике Максима привлекли две вещи: нож, пристёгнутый к бедру, и компактный автомат, закреплённый на трёхточечном подвесе. Клинок ему понравился: чёрное длинное лезвие, чуть расширяющееся к острию, полуторная заточка со зловеще выглядевшей пилой на обушке и удобная микардовая рукоять. Ножны с ноги боевика перекочевали на его бедро. Теперь автомат. Максим снял машинку с груди мёртвого, повертел в руках. Примериваясь, вскинул к плечу. Тоже ничего. Компактный, с удобной рукоятью и широким магазином. Приклад трубчатый, откидной. Ствол – толстый цилиндр с насечками. АС «Вал» – он же автомат специальный, бесшумный и беспламенный, оснащённый патронами с мягким сердечником, чтобы не рикошетили от стен, в общем, самое то для замкнутых пространств.
Максиму следовало спешить, время поджимало, и оставшаяся пара в любой момент могла обнаружить пропажу замыкающего. Ему и так несказанно повезло, что среди первой тройки оказалось слабое звено, которое он без проблем разорвал. Но дальше надеяться только на везение было бы большой ошибкой.
Максим оттянул затвор, дабы убедиться, что патрон в стволе и автомат к бою готов. Всё было в ажуре. Он передвинул рычажок в положение стрельбы одиночными и споро отправился за оставшимися боевиками. Далеко уйти они не могли, он возился с первым боевиком не более двух минут.
Когда до головной пары осталось метров двадцать, он взял затянутую в городской камуфляж спину в прицел, потом перевёл ствол с лопаток, расчерченных лямками бронежилета, на затылок. И только теперь осознал, что целиться с закрытыми глазами и мечем в зубах затруднительно. Максим сверился с внутренней картой, оставшиеся тройки были далеко, а значит, можно немного пошуметь, но только немного, так сказать, шёпотом.
По дрогнувшей спине, поняв, что замыкающий почувствовал его взгляд и вот-вот обернётся, Максим ускорился и рванул на полной скорости вперёд.
Задний услышал шаги Максима, хоть тот старался двигаться тихо, и вскинул кулак к плечу, призывая к тишине, очевидно решив, что это шумит замыкающий.
Максим ещё ускорился, сокращая расстояние. Боевик начал оборачиваться. Десять метров, пять. Задний почти обернулся. Больше ждать не имело смысла. Он плавно надавил на спуск. Сухо, словно в лесу сломалась ветка, щёлкнули четыре выстрела. По два на каждого боевика.
Он смотрел на людей, неподвижно замерших на полу коридора. Они были странно похожи на изломанные манекены. Гнев, закипающий внизу живота, мутной волной поднялся в голову. Ему стало противно ощущения тяжести автомата, будто держал он в руках не кусок металла, а тело большой гадины. Максим отбросил его в сторону и, вынув лезвие изо рта, тягуче сплюнул. Убивать людей было противно. В голове сами собой зароились вопросы. Для того ли он столько учился, чтобы лишать жизни незнакомых людей, пусть даже пришедших убить его? Не в честном поединке, лицом к лицу, а вот так, подло – со спины, лёгким движением пальца. Раз, два, три, четыре и две души тихо отошли на небо. А впереди его ждут ещё шестеро, их так же?
«Стоп, брат, шалишь! О чём думаешь? Сдаться хочешь? Лапки к верху? Сесть и ждать, когда придут дяди, не отягощённые моральными принципами и муками совести по поводу лишения жизни своих ближних и дальних тоже? А как же Дед, Золя? Неожиданно он понял, что так царапнуло его при их прощании. Что она там сказала: …мы будем ждать тебя… Мы? Кто мы? Чёрт!»
От догадки он вспотел. Прижал холодное лезвие ко лбу, пытаясь остудить не столько голову, сколько мятущееся сознание. Чёрные мысли о собственной подлости и муки раскаянья за унесённые жизни меж тем ширились, захватывая его сознание.
Максим глухо застонал, до крови прикусил губу, пытаясь болью отогнать отчаянье и слабость, всё больше охватывающий его тело. Но боль была слабой, а запах крови лишь ещё больше вогнал его бездну отчаянья. Максим задышал чаще, понимая, что ещё немного, и он просто будет дожидаться, покорный, словно баран, когда придут и зарежут.
Ноги его подогнулись, покачнувшись, он привалился спиной к стене и сполз, обдирая камуфляж, на пол. Сознание Максима всё больше опускалось в пучину отчаянья и жалости к убитым им людям, к миру и к самому себе. Пальцы разжались, и вакидзаси жалобно звякнул о камни, словно жалуясь на хозяина.
Слабеющей рукой Максим нашарил меч и поставил его на пятку рукояти остриём вверх. Лезвие слабо колыхалось в нетвёрдой ладони, ещё миг, и он не сможет сделать то что задумал. Но мига ему хватило. Он поднял руку, весившую, казалось, целую тонну. Левое предплечье легло на подрагивающее остриё, и Максим с силой надавил. Острая сталь бережно, вначале почти безболезненно, пронзило мышцы и скользнуло между локтевой и лучевой костью, а потом плоть разошлась и толчком послала боль по нервным окончаниям.
Волна боли прошлась по телу и где-то в голове встретилась со встречной волной чужой воли, которая подавляла его сознание, делала слабым, заставляла сомневаться в себе, в своих делах и своей правоте. Встретилась и смела её, как разбушевавшаяся стихия сметает всё на своём пути. Чужая воля ушла, унося с собой сомнения, терзавшие Максима. От них остался лишь горький привкус где-то на дне сознания, да скорбь оттого, что с теми, кто охотился на него невозможно договориться и вновь придётся убивать.
Магистр с тревогой смотрел на застывшее лицо, вытянувшейся в струну высшей. Минуты ползли, словно улитка по листу осоки. Внезапно ведьму начала бить мелкая дрожь. Колдун подался к ней, словно желал поддержать, но всё прекратилось.
— Что? — встревожено обратился он к ней.
Белоглазая открыла глаза:
— Он сорвался.
Максим сдёрнул с плеч камуфляжную куртку, двумя взмахами меча отпорол подкладку и принялся сноровисто бинтовать руку. Он затянул последний узел импровизированной повязки и пошевелил пальцами. Рука действовала, но полностью полагаться на неё он бы не стал. Максим сосредоточился, и в мозгу вновь вспыхнули зелёные точки.
— Ну что ж, девочки, потанцуем, — Максим выдал свою любимую присказку и, подхватив меч, направился в сторону ближайшей тройки.
Высшая шевельнулась, и словно бы нехотя, почти не разжимая губ, произнесла:
— Он закончил с ними.
Магистр и сам это понял, когда перестал чувствовать боевиков. Он кивнул:
— Дело за нами.
Он повернулся к нурам, губы его шевельнулись, произнося слово Силы. По тоненьким ниточкам, связывающим мага с нелюдью, потекли потоки энергии.
Секунда – и нелюдь, сорвавшимися с поводка псами, кинулась в сторону коллектора. Движения их, ранее угловатые и неторопливые, стали быстрыми и ловкими. Они бесшумными тенями скользнули к строению и, просочившись сквозь поломанную решётку, исчезли под землёй.
Магистр с ведьмой, выждав пять минут, неторопливо двинулись вниз по холму. Они прошли почти половину пути, когда в проёме входа кто-то шевельнулся. Маг сбился с шага и замер, придержав ведьму за плечо. Он пристально всматривался в темноту, клубившуюся за сломанной решёткой.
Ведьма во все глаза смотрела на замершего в густой тени мужчину. Тьма мешала ей разглядеть его, но она чувствовала исходящие от него силу и спокойствие. Он постоял и вышел на свет начинающего сереть предрассветного неба. Высока, мощная фигура, неестественно длинная правая рука висит вдоль тела. Высшая не сразу поняла, что в руке зажат меч. Левая спрятана за спину.
Неомаг неторопливо, заметно припадая на левую ногу, зашагал им навстречу. По его правому плечу и левому боку расплывались кровавые пятна, а левое бедро, чуть выше колена перетягивал узкий ремень. Боевики всё-таки смогли его зацепить. В десяти шагах от них мужчина остановился, и высшая заметила на его одежде дырки с опалёнными краями.
Максим смотрел на пару, замершую напротив него. Мужчина был ему знаком, именно его он видел на заднем сиденье «Волги», караулившей Максима у дома. Тогда он плохо разглядел Магистра, а вот теперь мог полюбоваться на него в полный рост. Фигурой тот подкачал: невысокий, чуть сутулый, с впалой грудью и округлым брюшком, длинными, прямо-таки горилльими руками и кривоватыми короткими ножками. Но лицо, лицо уводило в тень все недостатки тела. Высокий, прекрасной лепки лоб с благородными залысинами, тёмно-русые густые волосы, породистый нос с волевыми носогубными складками. Аккуратно подстриженная бородка вокруг сочных, чётко очерченных губ и яркие светло-карие глаза.
А вот второе существо, или всё-таки женщина? Точно женщина. Вот она ему была незнакома. Длинная нескладная фигура, затянутая в облегающий серебристо-серый комбинезон, соломинки рук и ног с узлами локтей и коленей. Прямая линия плеч и полное отсутствие груди. Волосы седые, а может, белые, в предрассветном тумане было не разглядеть, иглами дикобраза торчали в разные стороны. И глаза! Выпуклые, словно у жука, с затянутой молочно-белой пеленой радужкой. Ведьма! Должно быть, та самая высшая, которую так боялась Альбина. С искорёженным и трансформированным многочисленными ритуалами и инициациями телом. Опасная, словно болотная гадюка, и такая же безжалостная. И если Магистр пока относился к роду людскому, пускай и был замаран нечистым, то она уже давно перестала быть человеком, а стала нелюдем, нежитью с разорванной в клочья душой.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять кто из них главный. И им являлся отнюдь не мужчина, замерший по левую руку от ведьмы, хотя тот именно так и считал. От него явственно тянуло кисловатым запахом страха. И даже с такого расстояния Максим видел, как бегают его глаза в тщетной попытке отыскать выход из сложившейся ситуации. Хотя и его не стоило списывать со счетов. Несмотря на весь свой страх, он продолжал оставаться опасным. Какая-то странная связь была между ведьмой и Магистром, что-то связывало их. Что-то более сильное, чем чёрная магия, и что-то более сильное, чем магия крови, и Максим, кажется, догадывался, что какие узы их скрепляли. Ведь есть только одна магия, что сильнее всего остального.
Ведьма была спокойна и сильна, пожалуй, так сильна, что ему с ней не совладать. Но Максим попробует, ведь теперь он был не один. Он почувствовал, как за его правым плечом невидимыми спутниками встали Дед и Золя, с руками, сложенными в защитном жесте на животе. А за левым возникли призраки его родных: родителей и жёны с дочерью. Ощущение было так явственно, что он, презрев опасность, исходившую от Магистра с высшей, обернулся. Так всё и было. А за полупрозрачными фигурами родных он увидел ещё одну – высокую и статную, с толстой косой, перекинутой через плечо. Она подняла руку со сложенными щепотью пальцами, словно хотела перекрестить его.
— Значит, — губы беззвучно шевельнулись, а в глаза словно сыпанули песка, — Пелагея, ты всё же…
Максим чувствовал себя скверно, раны болели, и если в плече и левом боку боль была терпима и не мешала движению, то левое бедро словно огнём жгло. Нога почти не держала его вес. Но присутствие родных наполнило его новой, доселе неведомой ему силой.
Высшая не отрывала бельмастых глаз от гура. Она видела, как он зачем-то оглянулся, словно искал помощи, но за его спиной было пусто. Когда гур повернулся к ним, она заметила, как из его правого глаза скользнула одинокая слеза и, запутавшись в щетине на подбородке, исчезла.
«Вот это сила!»
Давно забытое чувство затрепетало внизу впалого живота и горячими искрами разбежалось по телу. Пальцы ног поджались, сморщенные соски напряглись и налились кровью, а во рту пересохло. Быстрым движением острого языка, она облизала тонкие губы и улыбнулась. Вот это экземпляр! Давно она не испытывала такого возбуждения. Все её плотские ритуалы были лишь данью Хозяину – платой, чтобы забирать животную силу партнёра. Об удовольствии не шло и речи. Ведьма давным-давно забыла вкус страсти и трепет удовольствия, одна лишь утилитарная необходимость.
— Ну, здравствуй, новый.
Голос у ведьмы был неожиданно приятным и мелодичным.
— Мы давно тебя ждали. Присоединяйся к нам, — она чуть напряглась, накидывая ментальную сеть на гура.
— Здравствуй, — одними губами сказал Максим, ощущая, как по его сознанию скользят влажные и противные ментальные щупальца ведьмы.
Он с усилием отвёл взгляд от белых мутных озёр, которые, казалось, вытягивают из него жизнь каплю за каплей, и перевёл взгляд на Магистра, так легче было сопротивляться ментальному давлению.
— Прими подарочек, — к ногам мага, пущенные сильной рукой, полетели отрубленные головы нуров.
Магистр взвизгнул, как испуганный ребёнок, и отпрянул. Ведьма стрельнула глазами в его сторону, и тут же возвратила взгляд на Максима. Но этой её секундной заминки ему хватило, чтобы метнуть меч, словно копьё, ей в грудь.
Высшая дёрнула головой, и клинок, словно подхваченный порывом ветра, отлетел в сторону. Единственное, что Максим сумел, это чуть подкорректировать его полёт, так чтобы меч закончил свой путь не на земле, а в груди мага.
Тот захрипел, удивлённо глядя на оплетённую чёрным шнуром рукоять меча, словно по мановению волшебной палочки, возникшего в его груди.
— Но…— он перевёл удивлённые глаза на ведьму, — …ты обещала, — струйка крови сбежала с уголка его переставших быть сочными губ и запятнала белоснежный воротничок сорочки, — ты…
— Отец! — Вся мелодичность исчезла из голоса ведьмы, лишь пронзительные, визжащие ноты отчаянья и боли резали слух. Она, забыв про Максима, бросилась к плавно опускающемуся на жухлую траву магу, в последний миг, успев его подхватить.
Делая бросок, именно на это Максим и рассчитывал. Прекрасно понимая, что мечом поразить ведьму не сможет, а вот поколебать её волю и вывести из равновесия смертью Магистра запросто. Ведь магия любви несравненно крепче, чем все остальные силы на земле, если это, конечно, настоящая любовь, а не пушинка на ладони ребёнка, готовая сорваться и улететь от малейшего неловкого выдоха. Он не ошибся: ментальная сеть, опутывавшая его, ослабла.
Усилием воли Максим сбросил с себя склизкие нити сознания ведьмы и, подавив боль и немощь в простреленном теле, кинулся на ведьму.
— А-а-а-а, — боевой клич, вырвавшийся из горла, придал ему силы.
Трофейный нож, покидая ножны, злобно заскрипел в предвкушении крови. В два прыжка Максим преодолел расстояние, отделяющее его от ведьмы. Схватив за белёсые вихры, он резко дёрнул её голову назад, подставляя под нож тонкую кожу горла. Но за миг до того, как нож вспорол плоть, его глаза встретились с сочащимися влагой белыми глазами высшей.
Показать полностью