Рассказ одной давновзрослой девочки
(все имена изменены, все совпадения случайны)
Так случилось, что после ремонта в моей комнате прописался телевизор. Зомбоящик. Окно в неправильную Нарнию.
Так случилось, что в последние три недели по нему в основном показывают лоснящихся, самодовольных дядечек, с каким-то нелепым сладострастием обсуждающих, кто кого и сколько уничтожил, и как бы это сделать побыстрее и побольше.
Так случилось, что я знаю, что это – война. Когда через пеший чих от тебя мальчишки в полевой не по росту, и ты для них – враг. И они тебе враги. И ты волосы под ноль бреешь, потому что Батя сказал, что такую рыжую мишень пинком в самый глубокий тыл.
Когда веснушчатый белобрысый Сёма, который тебя «водой» из фляжки угощал (в той «воде» все 40 градусов, если не больше), а потом ржал как конь над твоими слезящимися глазами, возвращается в полураздолбанную пятиэтажку молча, и лицо у него белое.
И губы белые, где не кусаны до крови, и глаза как пропасти. А ты у него ничего не спрашиваешь, хоть всей твоей работы – смотреть, спрашивать, записывать... И так знаешь – вырос он в том селе, за речкой, по которому «работали».
Так случилось, что хрен ты эти глаза забудешь, даже если очень постараешься, за семь лет с гаком. И ребра у тебя от куска той самой пятиэтажки в непогоду до сих пор побаливают. У Сёмы вот только лет пять уже ничего не болит и болеть никогда не будет.
А холеные дядьки смакуют: да мы их, да нам...
Не вам. Голубому берету Ромке, дочка которого, моя тезка, толком его запомнить не успела. Родилась первого февраля, торопилась, как знала.
Не вам, а Темке-эксперту, которому, дай ему Бог крепких нервов и выдержки, идентифицировать день за днём то, что остаётся и от наших, и от не наших, и от тех, кто оружия в руки никогда не брал.
Не вам, а Витальке, с которым мы все детство синхронно разбивали коленки – по любым буеракам пробежим и не заметим, а на ровном месте жахнемся обязательно. Он от второй чеченской на пятом десятке не отошёл, а туда же. Потому что назвали его в честь деда, а дед до Берлина дошел и прожил потом долгую и хорошую жизнь. На совесть пожил, за всех трёх братьев, которые с ним до Берлина не дошли.
Эти ребята не обсуждают, кто, кого и сколько. Они день за днём делают свою работу – грязную, ужасную и тяжёлую. Для того, чтобы ее пришлось делать как можно реже. Чтобы мы здесь, глядя на их мужество, прекращали нянчить глупые мелкие проблемы. Чтобы вспомнили, что великая страна – это не про бабло, пушки и политику, а про людей, которые готовы встать за нее стеной.
И когда я вижу по ящику этих пыжащихся дядек в костюмах, которые, если их снять и продать, по цене, как две фуры гуманитарки каждый, у меня сжимаются кулаки и зубы.
На войне не считают, кто больше. Особенно когда через речку родня, которую не задеть бы ненароком, вычищая эту злобствующую погань.
А родня там у нас всех. Мы родились в СССР.
