DonnyTheWriter

Еще один важный момент, который многим, увы, неизвестен.

Одним из наиболее употребимых нецензурных оскорблений на Пикабу является хорошо знакомое нам слово "долбоеб". Однако по неизвестной причине многие употребляют его в неверной форме: "долбаеб".

Итак, давайте разберем это слово по частям.

"Долб-" — первый корень слова. С ним никаких проблем: всем известны слова "долбанутый", "удолбыш", "обдолбаться". Однако, как вы могли заметить, в этом слове два корня! Оно является сложным.

"Еб" — второй, ничуть не менее известный пикабушникам корень. Все мы знаем и любим слова "ебать", "уебок", "заебало". Таким образом, мы имеем сложное, то есть имеющее два корня слово, состоящее из хорошо знакомых нам частей.

Что ж, давайте обратимся к богатству нашего языка и взглянем на другие хорошо знакомые нам сложные слова.

Взять, скажем, слово "рыболов". Корни "рыб" и "лов" соединены, как вы заметили, именно буквой "о", несмотря на кажущуюся простоту идеи использовать слово "рыба". Но это не самый лучший в данном случае пример. Двинемся дальше.

Давайте возьмем тот же корень "еб", однако перед ним поставим, например... "кур". В результате мы получим слово "куроеб" — некто, занимающийся явно насильственным сношением куриц. И это слово, как вы понимаете, также пишется через "о"! Вам бы даже не пришло в голову писать "кураеб", правда? Также для примера вспомним известную пасту о карпах — главный герой именовал себя "рыбоебом". Опять же через "о". "Мозгоеб", "свиноеб", "старушкоеб"... Количество примеров бесконечно.

Итак, обогащенные новыми знаниями, мы впредь будем верно использовать наше любимое слово. Запомните: "О", а никак не "А".

Мы же не какие-нибудь долбОебы, правда?

— Значит, я могу забыть все, что угодно?

— Не просто забыть, — Кларк заглянул Роз в глаза. — «Забыть» может предложить любая клиника, если вы предоставите им основания. Мы — профессионалы своего дела. Мы можем построить вам новую жизнь. Любую, какую вы захотите.

— Какую я захочу… — повторила Роз завороженно. Слова отдались в голове эхом. «Какую захочу».

— И, более того, — Кларк холодно улыбнулся, — нам нет дела до того, почему вы хотите что-нибудь забыть. Ваша память — ваше дело. За дополнительную плату сеанс пройдет полностью конфиденциально, и о содержимом вашей головы не узнает даже оператор.

«За дополнительную плату». До того Кларк назвал Роз такую сумму, что она с трудом удержалась на ногах. Дополнительные услуги она точно не потянет.

— Впрочем, я вижу, что это не ваш случай, — Кларк откинулся на спинку кресла, улыбка сползла с его лица. — Но не волнуйтесь. Дальше стен этой клиники ваши прегрешения не пойдут. Вы знаете, что мы даже личных дел не ведем? Риск, конечно. Но люди, которым требуются наши услуги, обычно оценивают этот риск как незначительный.

Забыть. Забыть Рэнда, забыть Грея, забыть Арти. Забыть отвратительные игры в прятки с Патрулем, побег из клиники. Она может забыть все, что только захочет, и даже не заметит этого.

— Расскажите мне о гарантиях, — голос Роз сорвался.

Кларк поднял бровь. В костюме-тройке, с аккуратным пробором, он был похож на какого-нибудь клерка или менеджера среднего звена, но Роз ни на миг не дала себя обмануть. Она видела его глаза, и у клерков таких глаз не бывает.

— Что ж, гарантии. После того, как вы заплатите половину суммы вперед, я вызову одного из наших специалистов, и он поможет вам составить карту будущей жизни. Где вы хотите жить, что хотите помнить и знать. Ваше новое имя. Даже ваш новый облик, если угодно, но это тоже будет стоить денег.

Роз сглотнула. «Я могу выбрать новый облик. Могу стать новым человеком».

— Когда вы окончательно утвердите карту, вам останется только отдать вторую половину суммы. Все остальное — наша и только наша забота. Вы просто… — Кларк щелкнул языком и сощурился, — исчезнете. Роз Магдален перестанет существовать и не осознает этого, а какая-нибудь Сара Вилборн даже и не узнает, что когда-то не существовала.

«Я исчезну. Исчезну совсем».

— Есть и более щадящие варианты, — продолжил Кларк. — Только часть памяти. Только часть личности. Вы по-прежнему будете Роз Магдален, но с другой историей. Скажем, вместо нейрохимии в колледже вы изучали право. Или вместо тихой жизни с мужем и тремя детьми — не смотрите на меня так, это всего лишь пример, — вы будете помнить, как жили в затворничестве. Или в разврате, меняя партнеров каждые два дня. Конечно, такие мелочи вас вряд ли интересует. Людям, которые хотят примириться с прошлой жизнью, достаточно психотерапии и Социо.

— Если меня полностью… — Роз запнулась. — Полностью изменят — что с историей?

— О, здесь все проще некуда. Новую жизнь проще всего начинать с переезда. Новые места, новые люди, которые знать не знают ни Роз Магдален, ни Сару Вилборн. Вы будете помнить прошлое, которого не было, но вряд ли захотите к нему вернуться. Документы, свидетельства из прошлого, за определенную плату даже старые знакомые, которые будут иногда связываться с вами и спрашивать, как вы обустроились на новом месте.

Совсем новая жизнь, далеко от того, что она хочет забыть. То ли это, что ей нужно? Или все же попросить вариант попроще?

— Хочу заметить, — Кларк словно услышал ее мысли, — что совсем новая жизнь, как ни странно, проще в реализации. Если вы останетесь Роз Магдален, кто-то может заметить, что вы изменились. Естественно, мы выправим и документы, и свидетельства, насколько сможем, но прошлому будет легче прорваться. Нет, вы его не вспомните — мы не блокируем память, мы буквально стираем ее, — но могут возникнуть… сложности. Вы не боитесь сложностей?

— Сложностей? — Роз криво усмехнулась. — Меня разыскивает Патруль. Меня собираются посадить на Трип. Вы знаете, что такое Трип, Кларк?

— Я знаю, что такое Трип, — в голосе Кларка прорезался металл. — Я, если хотите знать, сам на Трипе. Именно он помешает мне после получения всей суммы скомандовать хирургам разобрать вас по частям и продать. Таких гарантий вам достаточно, надеюсь?

— Простите, — Роз глубоко вдохнула, выдохнула. — Я не боюсь сложностей. Просто не могу выбрать.

— Что ж, в таком случае вы можете прямо сейчас внести предоплату, — Кларк щедрым жестом указал на дверь в дальнем конце кабинета, — и пройти к специалисту. Поверьте, мои люди прекрасно разбираются как в построении новой жизни, так и в изменении старой.

Роз кивнула.

— Прекрасно. Проходите в дверь. В проем встроен десяток сканеров, сумма спишется с чипа автоматически. Специалист подойдет быстро. Прощайте.

И Кларк отвернулся от нее. Словно она больше не представляла интереса. И верно, скорее всего, больше он ее не увидит. А если увидит, то она его не узнает.

Роз с трудом встала со стула, прошла к двери. Обернулась — Кларк все еще игнорировал ее. Роз глубоко вздохнула и толкнула дверь.

Помещение внутри оказалось совсем небольшим. В нем еле помещались небольшой столик и пара стульев. На одном из них уже сидел молодой человек в таком же аккуратном костюме, как и Кларк, разве что чуть менее прилизанном. Глаза его были сощурены — видимо, он читал что-то с линз. Услышав Роз, он моргнул, обернулся и расплылся в улыбке.

— А, добрый день! Вы, верно, клиент? — Молодой человек вскочил со стула, взял Роз за руку и энергично потряс. — Сергей Арефьев. Да, не местный. Проходите, садитесь. Надеюсь, вы готовы обсуждать детали, но если нет — я не тороплю. Чай, кофе — за счет заведения, если пожелаете.

Роз, немного ошеломленная, села на стул.

— Нет, я готова. Давайте начнем.

— Чудно, — молодой человек снова моргнул и внимательно вгляделся в лицо Роз. Какую информацию при этом выдавали его линзы, Роз не знала и знать не хотела. — Прекрасно, просто прекрасно. Да, вы вполне готовы. И для начала я попрошу рассказать вас, что именно вы хотите забыть.

Роз вздрогнула. Она не хотела об этом рассказывать. Лучше бы она попробовала наскрести денег на конфиденциальность. Но сейчас думать было поздно, и она, судорожно выдохнув, прикрыла глаза и начала:

— Начну с того, что сейчас меня ищет Патруль. Если меня найдут, то отправят в клинику и посадят на Трип. У меня… невосприимчивость к Социо.

— Невосприимчивость?.. Простите, продолжайте.

— Скорее, очень слабая восприимчивость, — Роз заговорила увереннее. — Он просто не действует в достаточной степени. Просто подавляет агрессию, и я становлюсь бесчувственным овощем. Один случай на десять миллионов, как мне сказали. Меня пытались лечить, но я сбежала. Хотите знать, от чего меня лечили? Я больна. Мне говорили, что это «патологический садизм». И утверждали, что у меня слишком низкий уровень эмпатии. Какой-то вшивый докторишка углядел это на приеме и решил, что я представляю опасность для общества, а Социо не помог. Знаете, что сделал мой муж, когда я пыталась спрятаться? Он сдал меня Патрулю. Мне пришлось бежать из клиники. До того я не делала ничего, что можно было расценить как вред обществу, но теперь мне пришлось.

— Что же вы сделали? — Арефьев наклонился, опершись о стол, в глазах — живой интерес.

— Я никого не убивала, не подумайте. Мне просто нужно было убежище. Хоть какое-то. Я… взломала замок одного дома и спряталась там. Я разбираюсь в электронике, так что никто ничего не заметил. Сигнал не поступил. Я была уверена, что дом пуст, или что я успею спрятаться, если кто-то вернется. Не успела. Хозяин дома вернулся раньше. Я… он вызвал бы Патруль. Я обездвижила его. Вы знаете, что позвоночник можно сломать так, что нижняя часть тела будет парализована? А руки я связала. Его вылечат, конечно. Наверняка уже вылечили. Я…

— Вы не чувствуете раскаяния.

— Что?

— Вам не жаль, я вижу, — молодой человек говорил доброжелательно, но серьезно. — Вы боитесь, что вас найдут, и, может, вам совсем немного стыдно, потому что вы знаете, что люди должны испытывать раскаяние за такие проступки. Но вы фактически убили человека — он, скорее всего, умер в собственном доме, — и ваш эмоциональный отклик чрезвычайно низок. Именно поэтому вы хотите все забыть?

Роз сглотнула. Все-таки он это увидел. В клинике сказали, что у нее проблемы с эмпатией. Да, она всегда знала, что неправильная. И хотела стать нормальной. Она сама пошла бы лечиться в свое время, точно пошла. А они силком потащили ее в клинику. И Рэнд ее предал, а дети даже слова против не сказали.

— Я прячусь уже полгода, — продолжила она, не ответив на вопрос. — Меня ищут. Когда меня поймали в тот раз, врачи подняли мое личное дело и начали копаться в моем прошлом. Я не терплю, когда кто-то в нем копается… простите.

Она не делала ничего плохого. Врачи тыкали ее носом в ее детство, а ведь она не делала ничего плохого. Она не собиралась ничего делать с тем мальчишкой, он сам сломал ногу и свалился в реку, она же помнит. И ее сестра, ее младшая сестра. Она сама легла лицом в подушку и задохнулась. Какая жалость, ей было всего три месяца. Я ужасно страдала. Почему вы приплетаете к этому меня?

— Я хочу, чтобы всего этого не было. Чтоб никто не мог это раскопать. Я хочу забыть о том, что кто-то вообще это раскапывал.

— Я вас понимаю, — кивнул специалист. — Итак, вы хотите забыть худшие моменты жизни. И то, что за вами охотился Патруль, я полагаю, тоже… Но вас это не спасет.

Роз сжала зубы.

— Возможно, вы мне не верите, — Арефьев заговорил доверительно, почти просительно, глядя ей в глаза. — Но это так. Вы останетесь собой. У вас снова появится жизнь, которой вы не захотите помнить. А Социо не поможет. Даже Трип не поможет — вы по-прежнему будете чувствовать то же, что сейчас.

— И что вы предлагаете? — Она с усилием расцепила челюсти.

— Я думаю, вам понравится моя идея, — улыбнулся Арефьев. — Я не смогу исправить вашу физиологию, но смогу направить ее в нужное русло. Скажите, что вы чувствуете к Патрулю? К клиникам? Ко всем, кто копался в вашем прошлом?

— Я ненавижу их, — Роз закрыла глаза. — Я ужасный человек, я знаю. Я хотела лечиться. Но они…

— Нет, погодите, — Арефьев поднял руку. — Вы считаете себя ужасной потому, что вас научили стыдиться того, что вы делали. Если бы вам не рассказали, что это неправильно, вы бы ненавидели Патруль без зазрения совести. Что ж, я могу это устроить.

— Как?

— Вы станете новым человеком. Простите, но в вашем случае это неизбежно. Память, которую я вложу в вас, не будет памятью о лучшей жизни. Вы по-прежнему будете ненавидеть Патруль, но у вас появятся гораздо более веские причины. Вы сможете верить, что это они испортили вам жизнь. Сделали такой, какая вы есть. Ваша неприязнь к себе уйдет и не вернется никогда. Замечательно, когда есть, на кого свалить вину, а?

И за это ей придется потерять всю свою жизнь. Но за ней все равно охотятся. Не наплевать ли?

— Вы не можете просто… стереть эту ненависть? — Роз знала, что это бесполезно. Он же уже объяснил ей.

— Могу, — Арефьев вздохнул. — Но она вернется. Если вы попытаетесь жить спокойной жизнью, рано или поздно ваши особенности возьмут верх, и вы снова сделаете то, чего будете стыдиться. Сделаем проще: вы не будете жить спокойной жизнью.

— И какую жизнь вы мне отпустите? — Роз вцепилась пальцами в край стола.

— Вы будете антисоциальным элементом, — Арефьев обезоруживающе улыбнулся. — Вы специалист по нейробиологии, верно?

— И немного разбираюсь в электронике.

— Еще лучше. Поверьте, в теневом бизнесе вы будете востребованы как никто. Знали бы вы, сколько человек уже прошло через нашу клинику. Я мог бы даже сделать вас нашим сотрудником — у нас здесь таких двое. Они попросили об этом сами, но вы, если не хотите, можете отказаться. Итак, примерная картина: вы испытываете горячую нелюбовь к Патрулю, возможно, в официальной клинике вам навредило лечение, и теперь вы хотите… нет, не мстить — показать другим, как отвратительна современная система. Занимаетесь эдаким социальным терроризмом, — при этих словах Арефьев чему-то улыбнулся. — У вас будет возможность оправдывать свои наклонности ошибкой психотерапевта, и, поверьте, винить себя вы в таком случае не начнете.

Роз, закрыв глаза, прокрутила его слова в голове. Новая жизнь. Жизнь в тени. Оправданная ненависть к Патрулю. К тем, кто копался в ее прошлом. Тем, из-за кого ей пришлось бросить семью, тем, из-за кого семья бросила ее.

— Я доверяю вам, как специалисту, — сказала она. — В психологии вы понимаете больше меня. Если вам так угодно, приступайте.

— Благодарю за похвалу, — Арефьев скромно наклонил голову. — И, поверьте, вы не ошибаетесь. СоцТер — это звучит гордо, а?

— Что-что?

— Просто небольшая ремарка, — Арефьев снова чему-то улыбнулся. — Что ж, остались только детали. Например, имя. Я порекомендовал бы взять новое, но если вы хотите…

Роз подумала с минуту, наматывая на палец прядь рыжих волос. Глубоко вдохнула. И наконец сказала:

— Я буду зваться Терезой Вайлд.

— Ну, Элис, как идет процесс?

Доктор Манн всегда говорил с ней доброжелательно, но Элис казалось, что под его дружелюбием прячется виноватость. Возможно, он чувствует вину за то, что сам здоров, а она — нет. Возможно, примерно то же чувствуют все психотерапевты. Но этот едва уловимый намек на невысказанные извинения, то и дело проскальзывающий в голосе Манна, здорово мешал считать его бесстрастным профессионалом, каким положено быть врачу.

— Хорошо, доктор, — она поймала себя на том, что снова рассматривает собственные колени, и подняла взгляд. — Мне стало лучше. Есть только кое-что странное…

— Да?

«Доктор, мне все время кажется, будто я живу во сне». Какой же бред. «Доктор, иногда мне кажется, что мне лучше исчезнуть». Нет, эти мысли почти прошли.

— Иногда я чувствую себя… не на своем месте. Но, думаю, это нормально. А в целом мне куда лучше.

На самом деле ей стало лучше почти сразу после сеанса гипнотерапии, но Манн продолжал настаивать на регулярных обследованиях. «На случай, если что-то пойдет не так».

— Чудно, — доктор удовлетворенно кивнул и записал что-то в блокнот. — Надеюсь, вы не отступаете от графика?

— Нет. Доктор, мне еще долго придется пить эти таблетки?

Манн на миг задумался и, не отрываясь от блокнота, ответил:

— Полагаю, еще двух недель будет достаточно. Потом вам хватит одного Социо. Если все будет в порядке, то последняя наша встреча состоится через месяц. Впрочем, я уже вижу, что вам стало намного лучше. Я помню, как вы выглядели, когда впервые пришли в этот кабинет, и, уверяю вас, разница огромная.

Элис невольно улыбнулась. Да, полгода назад она была совсем другой. В тот раз она весь прием промолчала, уткнувшись взглядом в стол и надеясь, что доктор откажется с ней работать. Он не отказался и, более того, уже во вторую их встречу подобрал ей лечение. И оно помогало.

— Да уж. Я тогда ни слова за прием не проронила.

— Видите, перемены только к лучшему, — кивнул доктор. — Надеюсь, вне моего кабинета эти перемены тоже заметны.

— Конечно. Знаете, я уже гораздо меньше боюсь людей. Заговариваю с ними первой, как вы просили.

Не со всеми подряд, конечно. Но даже сокурсники заметили, что она стала куда более общительной.

— Хм. Отлично, — Манн сделал еще какую-то пометку в блокноте и отчего-то замялся. — Вы говорили, что одинока. Что вы не хотите избавляться от одиночества. Ваша точка зрения изменилась?

— Да, доктор. Спасибо вам.

Если бы не он, Элис никогда не встретила бы Лизи. Нет, встретила бы — они же учились в одном колледже, хотя и на разных факультетах — но никогда не осмелилась заговорить. Только благодаря гипнотерапии она нашла в себе силы хотя бы поздороваться.

— Я рад, что лечение помогает. Надеюсь, в дальнейшем вам станет только лучше, — доктор захлопнул блокнот. — Пожалуй, на этом закончим. Не забывайте принимать таблетки. Фармацевтика давно обошла психологию, так что очень многое зависит от них — и, конечно, от вас самой. Жду вас через неделю.

Элис покинула кабинет воодушевленной. Впервые за много лет она по своей воле смотрела прямо вперед, а не себе под ноги, и благодарить за это нужно было только доктора Манна. Пройдя через фойе клиники, она не глядя махнула ладонью над сканером возле выхода — тот немедленно вывел с ее счета символическую плату за прием — и вышла на улицу.

Там ее уже ожидала Лизи. Девушка, одетая в слишком легкую для прохладного осеннего дня ветровку, стояла, облокотившись на стену, и то и дело поглядывала на часы. Завидев Элис, она легко оттолкнулась от стены и подбежала — ходить спокойно Лизи не умела.

— Ну что, как поживает твой ненаглядный доктор Манн? — Лизи ухватила Элис за руку и целеустремленно потянула вперед по улице. Вокруг не было ни души, как всегда ранним утром выходного дня. Под ногами шуршали опавшие листья — возле клиники их намеренно не убирали для создания атмосферы уюта. — По-прежнему утверждает, что фармацевтика обогнала психологию?

— А он неправ? — Элис пожала плечами. Ей никогда не хотелось спорить с Лизи. — И за что ты так его не любишь?

— Я не люблю не его, — Лизи нахмурилась и пошла чуть медленнее. — Не именно его, ты знаешь. Я не люблю всех таких, как он.

Элис покачала головой. Ох, не доведут Лизи до добра ее взгляды. За все четыре месяца их знакомства любой разговор на тему ее психотерапевта сводился к одному и тому же. Элис буквально не понимала, как ее подруга, во всех отношениях рассудительная и, если на то пошло, куда более взрослая, может быть одновременно такой наивной.

Они познакомились четыре месяца назад, спустя месяц после сеанса гипнотерапии. В колледже они почти не пересекались, но обязательно встречались после учебы. Элис понимала, что, может, ей стоит общаться не с одной только Лизи, а социализироваться в более широком плане, но ничего не могла поделать. Остальных сокурсников она по-прежнему побаивалась, а с Лизи было легко.

По крайней мере, когда она не начинала рассказывать про ужасы современной системы клиник.

— Лизи, — со вздохом начала Элис, — вот честно, когда ты начинаешь цитировать листовки СоцТер…

— У СоцТер нет листовок, — фыркнула Лизи. — Они вообще носа не кажут. На самом деле эти дурацкие бумажки раскидывает Патруль, чтоб благополучным гражданам было кого бояться. Может, и СоцТер они выдумали.

— Откуда ты знаешь?

— Это очевидно любому непредвзятому человеку! — заявила Лизи. Элис не удержалась и захихикала в кулак. Прохожий на другой стороне улицы бросил на девушек недоуменный взгляд, растерянно хмыкнул и поспешил дальше. — И не смейся. Как будто сама не понимаешь.

— Лизи, — Элис крепче сжала ладонь подруги, — давай не будем. Если бы не доктор Манн, мы бы даже не познакомились. Я бы так и ходила по колледжу бледной тенью.

— Ну, хоть за это ему спасибо, — буркнула Лизи. — Но на твоем месте я бы не спешила так уж его слушать. Он же прописал тебе Социо, да?

Элис вздохнула. Социо принимает каждый второй, если не больше, а Лизи упорно считает этот препарат отравой. До того, как Элис начала лечиться, она и сама была уверена, что Социо — отвратительный наркотик, и отчасти понимала подругу, но теперь, узнав, как полезен этот препарат, поддерживать ее не могла.

— Прописал, — коротко ответила она. — Я довольна.

— И сколько, говорит, тебе осталось лечиться?

— Месяц.

— А потом он совсем посадит тебя на Социо, и ты превратишься в доброжелательный овощ, — гневно фыркнула Лизи. Элис не ответила. Лизи говорила, что сама ходила в клинику и сбежала после первого сеанса гипнотерапии, так что спорить было бесполезно.

Полквартала девушки прошли в молчании. Они не поругались, конечно — они вообще ни разу не ссорились, но нужно было время на то, чтобы отойти от разговора, который все равно ни к чему бы не привел. Потом Лизи, которая, казалось, задумалась о чем-то своем, вдруг спросила:

— Элис, а если бы я сказала, что действительно за СоцТер — что бы ты ответила?

— Лизи, — Элис замерла, — ты только что сказала, что СоцТер не существует.

— А ты представь, что существует. Просто представь. Что бы ты ответила?

За четыре месяца их дружбы Лизи то и дело упоминала СоцТер. Социал-Террор. Мифическая то ли организация, то ли группировка. По слухам, творившая хаос просто ради хаоса. И, опять же по слухам, вовсе несуществующая. Кое-кто утверждал, что Патруль просто выдумал СоцТер, чтоб им было на кого сваливать собственные просчеты. А кто-то, наоборот, говорил, что СоцТер уже проникли всюду, где могли, в том числе в клиники и Патруль.

И чем дальше, тем чаще Лизи о них заговаривала. Намекала. Постоянно переводила разговор на эту тему. В конце концов это начало утомлять.

— Я бы ответила, что не стоит разговаривать об этом посреди улицы.

— Да вокруг даже дронов нет, — Лизи нетерпеливо махнула рукой. — И вообще, я же не говорю, что это в самом деле так!

— Я не знаю, что бы ответила, Лизи. И, надеюсь, отвечать мне не придется, потому что ты мне такого не скажешь. Я не хочу, чтоб мою единственную подругу забрал Патруль.

— Вот как, — проговорила Лизи, глядя в землю, но тут же встряхнулась. — Ну ладно. Ты права, я и не собиралась говорить. Просто, как говорится, музыкой навеяло. Твоих «Сайнтов» послушаешь — и не такое спросишь. Кстати, скинешь еще? Люблю винтаж.

Элис с облегчением перескочила на новую тему, и до ее дома они шли, обсуждая любимую обеими старую музыку. Это был почти ежедневный ритуал: Лизи провожала Элис до дома, наотрез отказывалась войти внутрь и тут же убегала. Возможно, она чувствовала неловкость за то, что не может в ответ пригласить Элис к себе домой: Лизи жила с матерью в крохотной двухкомнатной квартирке и на любые предложения проводить ее с каменным лицом отвечала, что дорогу до дома помнит и сама. Настаивать было бы глупо: подруга явно стеснялась.

У входа в дом Элис девушки распрощались. Лизи, уже было готовая убежать, вдруг отчего-то замялась, развернулась и протянула руку.

— Ну, до завтра, — сказала она.

Элис удивленно протянула руку в ответ, и Лизи, крепко схватив ее, притянула подругу к себе и зашептала на ухо:

— Я отправила на твой адрес гипнограмму с координатами. Встретимся там чуть позже. Приходи.

Не успела Элис рта раскрыть, как Лизи отцепилась, резко развернулась и умчалась вдаль по улице.

«Очаровательно, — подумала Элис, чувствуя подступающую обиду. — Нет уж, ее шутки про СоцТер зашли слишком далеко. Никуда я не пойду». Приложив ладонь к датчику, она вошла в гостеприимно распахнувшуюся дверь, на ходу стаскивая куртку.

Элис с отцом жили во вполне приличном одноэтажном домике. Мама съехала от них еще три года назад. Отец не любил об этом говорить, но, насколько знала Элис, развелись они после того, как мать сказала: «я не желаю дальше ухаживать за этим полутрупом». Возможно, она изменила бы свое мнение теперь, но Элис не очень рвалась ее видеть.

Девушка прошла в свою комнату, щелчком пальцев включила терминал. Пользоваться нейроинтерфейсом для сетевого серфинга она не любила, проекторы считала пижонством и пользовалась стареньким компьютером с обычным экраном. Плюхнувшись в кресло, она уткнулась в дисплей. Как всегда, первым делом — проверить почту, убедиться, что ничего, кроме рекламы и писем Лизи, там нет.

«Новых писем: 8». Пять очередных спам-рассылок Элис сходу стерла, письмо из колледжа отложила на потом, а два оставшихся… Первое — с адреса Лизи: «Гипнограмма (важно!!!)». А второе — с неизвестного адреса, подписанное как «Здравствуйте, Алисия». Поколебавшись, она открыла второе.

«Здравствуйте, Алисия.

К моему большому сожалению, я вынужден пригласить вас на внеочередной сеанс. У меня есть основания подозревать, что гипнограмма, примененная нами пять месяцев назад, была дефектной, возможно — намеренно испорченной. Крайне рекомендую вам во избежание нежелательных побочных эффектов пройти сеанс гипнотерапии повторно. Если вы заметили такие симптомы, как: ощущение чужого присутствия, слуховые и зрительные галлюцинации, т.н. «голоса в голове» — рекомендую явиться на прием немедленно; в ином случае вы можете прийти на прием в любое удобное для вас время.

С искренними извинениями, доктор Альберт Манн».

Элис моргнула. Дефектная гипнограмма? С каких пор вообще в клиниках попадаются дефектные гипнограммы? И что значит «намеренно испорченной», кому вообще понадобилось бы это делать? Не мифическим же социал-террористам, это было бы просто смешно. И не чувствует она никаких симптомов.

Элис открыла письмо Лизи.

«Элис, привет.

На твоем месте я поостереглась бы ходить в клинику. Я слышала, кое-кто портит им жизнь, а страдают при этом пациенты. Хочешь узнать больше — приходи по адресу, встретимся. Гипнограмму прилагаю.

Лизи».

Черт. Черт-черт-черт.

Значит, Манн может быть прав? Но она же и впрямь не чувствует симптомов. А Лизи действительно из СоцТер или как минимум общается с теми, кто на них работает. Откуда-то же она узнала про клинику.

Элис крепко вдарила кулаком по клавиатуре. Дисплей заморгал красным и выдал предупреждение о возможном отключении — эта штука терпеть не могла грубого обращения. Девушка, вскочив с кресла, зашагала взад и вперед по комнате.

Ей действительно не хочется терять единственную подругу. Но не хочется и попадать в переплет и связываться с потенциально опасными психами из Социал-Террора. Лизи, конечно, не производит впечатления психа, но не все же они там такие! А может, это просто глупый розыгрыш? Совпадение? Решившись, Элис села обратно за дисплей и щелкнула по иконке гипнограммы. Если это действительно розыгрыш, то отругать Лизи на чем свет стоит она всегда успеет.

Дисплей расцвел яркими огнями гипнограммы. Несколько вспышек — и все. Элис прикрыла глаза, прикидывая маршрут, и тут же удивленно заморгала: адрес был совсем недалеко, неподалеку от заброшенной кабины психологической помощи.

Вскочив с кресла, Элис схватила куртку и выбежала из комнаты. Перепрыгивая через ступеньки, она сбежала вниз по лестнице и вывалилась на улицу.

К середине дня город наконец оживился, и улицы наполнились народом. Прохожие удивленными взглядами провожали спешащую по улице девушку. Миновав несколько кварталов, она вышла к той самой кабине, осмотрелась и двинулась дальше. Поворот налево, еще поворот — и вот перед ней нужная дверь. Металлическая, с надписью «Механика» на табличке. Элис постучала. Постучала еще раз. И стала ждать.

Через пять минут дверь открылась, и Элис увидела рыжеволосую женщину лет тридцати, одетую в лабораторный халат с пятнами от реактивов. Та оглядела девушку чуть удивленным взглядом и спросила:

— Лизи? Ты что, пароль забыла?

— Э-э-э…

— А, — женщина кивнула. — Ты, верно, Элис. Ну, проходи внутрь, только побыстрее.

Она развернулась и ушла вглубь помещения. Элис в замешательстве последовала за ней. Миновав узкий темный коридор, она вслед за женщиной вошла в небольшую комнатку, облицованную белым кафелем. В комнате стояли кушетка и стол — вот и вся мебель.

— Будем знакомы, Элис, — произнесла женщина, чему-то улыбаясь. — Можешь звать меня Терезой. Матерью звать не прошу, хотя символичненько вышло бы.

— Лизи сказала, мы встретимся здесь, — Элис вдруг осознала, что она совершенно одна в подозрительной комнате с не менее подозрительной женщиной. — Где она?

— А ты посмотри в зеркало, дорогуша, — предложила Тереза. — Там ее и увидишь. Другого способа, уж извини, предложить не могу. Я не знаю, на какие триггеры реагирует твой нейроинтерфейс.

В зеркало?

— Нет, — Элис еле расслышала собственный голос. — Что за бред? Где Лизи?

— Тебе популярно объяснить или в скупых научных терминах? — усмехнулась Тереза. — Я предпочла бы первое. И ты лучше предпочти.

Элис молчала, пытаясь дышать ровно. Тереза вздохнула и начала:

— Жила-была на свете девочка Алисия, или просто Лизи. Девочкой она была почти во всех отношениях здоровой, но очень уж склонной к депрессии, и депрессия эта в подростковом возрасте достигла апогея. Развод родителей ее доконал, и она окуклилась окончательно. Однажды мать, которой, казалось бы, было наплевать, отвела дочь в клинику. К некоему доктору Манну.

— Нет, меня же отвел отец, я…

— А тебя тогда вообще не было. Не перебивай, не твою историю рассказываю. Итак, доктор Манн, как квалифицированный специалист, тут же составил лечение и направил Алисию на гипнограмму. Да вот беда — гипнограмма, которую подобрал доктор, оказалась бракованной. Кое-кто поработал над ней своими шаловливыми лапками. На самом деле в гипнограмму заложили не так уж многое — всего несколько триггеров и крохотный кусочек недоразвитой, почти неразумной искусственной личности, долженствующей направить Алисию на путь истинный и рассосаться со временем. Но, видно, девочка была предрасположена к шизофрении. Триггеры сработали, но то, что они должны были вытеснить, почему-то налипло на ту искусственную личность, и вместо того, чтоб рассказывать Алисии о том, как отвратительно современное общество, она стала совершенно новой девочкой. А над визуализацией постарался нейроинтерфейс.

— Н-нет, вы несете чушь, этого не может…

— Это уже есть, — припечатала Тереза. — Кто же знал, что творение превзойдет самые смелые ожидания творца? Я, признаться, горда собой.

Элис на голову будто обрушили бетонный блок. В голове было совершенно пусто. То есть Лизи…

— Вы хотите сказать, что Лизи не существует.

— Ох-хо-хо, — тяжко вздохнула Тереза. — Девочка, ты чем слушаешь? Лизи существует, очень даже существует. Это тебя не существует.

Нет.

— Судя по твоему ошарашенному лицу, — мягкий альт доносился до Элис словно сквозь вату, — ты не можешь принять эту концепцию. Но так и есть. Тебя не существует. Ты — всего лишь искусственная личность, укравшая чужие воспоминания и подавившая личность настоящую. Знаешь, она сама, видно, толком не понимает, что происходит, потому и пытается общаться с тобой так, будто ты — реальная, из плоти, крови и костей. Слава на диво самостоятельным нейроинтерфейсам! Она даже адрес отдельный завела!

Это же сон. Она просто спит. Это никак не может быть правдой.

— И, дорогая моя, сейчас ты можешь сделать выбор, — Тереза помахала ладонью перед лицом Элис. — Я лично вычищу тебя из мозгов бедной Алисии и постараюсь оставить ей все нужное — сейчас-то у нее есть только крохотный огрызок личности и триггеры, пропагандирующие СоцТер. Или ты сама где-то через месяц отомрешь, как я и запланировала, а Лизи придется восстанавливаться самой. Не так уж много ты от нее оставила, знаешь ли.

— Зачем вы это сделали? — Элис не знала, что должна сказать. Она просто не могла ничего ответить. Это был единственный пришедший в голову вопрос.

Тереза ухмыльнулась, раскинула руки и воскликнула:

— Мы — Социал-Террор! Мы творим хаос ради хаоса! Так же в народе говорят, а? — женщина опустила руки и продолжила уже спокойно: — А без подробностей ты переживешь. Я расскажу их, но не Элис, а Алисии. Не хочу, знаешь ли, выкладывать нашу политическую программу паразиту, которого скоро вырежу из чужого разума. Вот не поверишь, принципы не позволяют.

— Что… что мне делать дальше?

В голове осталась только звенящая пустота. Элис отстраненно удивилась тому, что все еще не упала в обморок.

— Как я и сказала, я даю тебе выбор, — Тереза подняла ладонь и оттопырила два пальца. — Первый вариант: я выковыриваю тебя из мозгов Алисии. Я бы предпочла это. Второй вариант: я стираю тебе память и отпускаю. От Алисии после этого не останется почти ничего, а ты сама со временем отвалишься, и получим мы на выходе очаровательный безмозглый овощ. Не подлежащий восстановлению. Ну, что выбираешь?

— Зачем вам меня отпускать? — Нет, это все-таки сон. Это не может быть правдой. Элис наверняка найдет имя Лизи в списке обучающихся, когда проснется. Просто чтобы успокоиться.

— Хаос ради хаоса, не забыла? — Тереза улыбнулась. — Или, может, во мне говорит скрытый садизм. Вот ты сейчас испытываешь моральные страдания, и мне та-а-ак хорошо, хоть ты и ненастоящая. Думай, думай!

Это точно сон. Элис приняла эту мысль и наконец успокоилась. Сейчас она выберет первый вариант и тут же проснется. А если не проснется… если эта женщина говорит правду, то жить ей все равно не больше месяца. Даже не «жить». Существовать.

— Сотрите меня, — сказала Элис.

Прижавшись лбом к прохладному стеклу дисплея, Марк прошептал:

— Я больше не могу так жить.

По дисплею прошлась рябь бледно-розовых огней. Легкая расслабляющая гипнограмма, призванная вызвать у пациента чувства умиротворения и покоя. Но Марк слишком устал, чтобы она хоть как-то на него подействовала.

— Не могли бы вы рассказать об этом? — спросила кабина. Мягкий альт, над которым наверняка работала целая команда психологов, с точно отмеренными нотками сочувствия и заинтересованности. В голосе ничуть не слышно неестественных механических интонаций, свойственных старым моделям — видимо, ее недавно перепрошили, хотя официально поддержка кабин прекратилась полтора года назад.

— Мог бы, — Марк сглотнул. — Конечно, мог бы.

— Я слушаю.

Кабина психологической помощи — отличный собеседник, если нужно куда-то выкричаться, и хорошая альтернатива разговору с самим собой. Машина улавливает интонации посетителя, а десятки разбросанных по кабине датчиков одновременно считывают физиологические показатели. На основании всего этого кабина составляет ответ.

Марк прерывисто вздохнул и начал:

— Понимаете, раньше я мог жить нормально. Даже зная, что я отвратителен. Но потом я пришел к этому доктору…

— Почему же вы считаете, что отвратительны? — мягко спросила кабина.

— Это очевидно. Я — отброс общества. Я глубоко и неизлечимо болен. Я неправильный.

Вдох, выдох. Говорить все это вслух гораздо сложнее, чем ежедневно прокручивать в голове, но все-таки проще, чем рассказывать то же живому человеку. На приеме у доктора он не выдержал и разрыдался, упав лицом на стол.

— Кто сказал вам такую глупость? — Сочувствие в голосе кабины усилилось.

— Я. Я сам знаю, что отвратителен. И все вокруг тоже знают. Думаете, они этого не видят?

«Выродок, — прошипел голос отца в голове Марка. С тем же отвращением, с каким отец говорил с ним всегда. — Пошел вон из моего дома! Я терпел тебя сколько мог, но твоих голубых дружков терпеть не собираюсь. Выметайся!»

И поэтому он один. Вечно один. Никто не должен узнать, что он неправильный. Даже другие такие же неправильные. Как же он устал от одиночества.

— Все знают, что я ненормальный. Они меня презирают. Только из жалости не показывают, я знаю. Но ладно, это можно было терпеть, а потом я пошел к доктору…

К доктору Манну. Молодому, только из колледжа, но талантливому психотерапевту. Тот говорил с Марком с так же точно вымеренным участием и обещал, что без труда поправит его беды всего за два сеанса. «Фармацевтика сейчас шагнула далеко вперед и давно обогнала психологию», сказал он.

— Доктор сказал, что мне даже не понадобится курс внушений. Выслушал, поговорил со мной немного и почти сразу прописал Социо и еще какие-то таблетки. Заверил, что это поможет.

— Сейчас многие считают инъекции Социо неотъемлемой частью жизни, — заметила кабина полувопросительно.

— Да. Да, конечно, я знал об этом, потому и поверил. Доктор сказал, что начинать надо постепенно, но я сглупил, мне очень хотелось поскорее стать нормальным, и…

Доктор Манн предупредил, что начинать стоит с половины ампулы, предварительно неделю пропив таблетки, и только через две недели увеличить дозировку. Если не будет побочных эффектов, риск которых, по его словам, минимален, но все же имеется. И перед этим следовало обязательно явиться на повторный прием.

Марк в тот же вечер ввел себе сразу две полные ампулы, забыв про таблетки.

— Вы превысили указанную дозировку, — в мягком альте послышался укор.

— Я не знал! Не знал, что оно так подействует! — Марк бессильно сжал кулаки. — Я думал, что просто стану нормальным, смогу наконец найти хорошую работу…

— Кем вы работаете сейчас?

— Я декоратор. В театре. Почти никто не ходит в театры, я знаю, это работой-то не назвать, но мне никогда не давалась математика, я не мог…

Вот теперь в голосе машины появилось осторожное удивление:

— Почему вы упомянули именно математику?

— Мои родители. Они-то хорошо в ней разбирались. Отец работал настройщиком, программировал шлемы гипнотерапии, а мать была преподавателем, лучшим на весь город, все мечтали у нее учиться. А мне все сложнее простой арифметики не давалось. Родители… они были правы, только потом я понял. Сейчас без этого не найти нормальную работу. А я и на своей-то уже неделю не появлялся.

— Вы бросили работу? Почему?

— Да потому что я омерзителен, чертова железка! — Марк с размаха врезал кулаком по дисплею. Бесполезно, конечно — стекло небьющееся: посетители кабин нередко приходят в расстроенных чувствах. — Боже… Простите, я…

— Я понимаю. И все же, почему вы именно сейчас бросили работу?

— Инъекция. Это все Социо, — Марк судорожно вздохнул. — До нее я мог как-то жить. Теперь нет. Такое чувство, что оно не прекращается, только становится хуже. Оно не должно было так действовать! Я думал, что я просто стану нормальным или хотя бы смирюсь со своей ненормальностью. Нет. Теперь я чувствую, как отвратителен. Я не должен показываться людям. Я им противен. Я не вписываюсь в общество.

Машина задумалась. Марк стоял, прижавшись лбом к стеклу, с дорожками слез на щеках. Полминуты спустя кабина заговорила:

— Вам известно, как действует Социо?

— Я пытался понять, — Марк закрыл глаза, вспоминая строчки длинной, на двадцать страниц, инструкции. — Я когда-то хотел пойти на факультет биохимии. Читал учебники, потом понял, что зря трачу время. И почти все забыл.

— Этот препарат — одновременно и ингибитор, и катализатор. Он частично, в зависимости от дозировки, блокирует ту часть рецепторов, что отвечает за агрессию, и примерно тем же способом препятствует возникновению иных реакций, вредных для человека как части социума. В то же время он стимулирует выработку химических соединений, повышающих способность к эмпатии и пониманию и в целом навыки существования в социуме. Таким образом, Социо действует преимущественно исходя из вашего понимания нормальной жизни в обществе. Вероятно, прописанные вам таблетки были комбинированными антидепрессантами экстренного действия.

— И что теперь будет?

— Очевидно, — продолжила машина бесстрастно, — вы настолько привыкли к своему самобичеванию, что именно оно воспринималось мозгом как единственно верная стратегия жизни в обществе. Поскольку период полувыведения Социо составляет два месяца, я бы посоветовала, нет — порекомендовала вам немедленно обратиться к доктору для очистки организма. Однако, полагаю, последствия необдуманного превышения дозировки будут преследовать вас всю оставшуюся жизнь.

— Но что мне тогда делать?

— Несмотря на неизбежность последствий, я все равно посоветовала бы идти к врачу, — в голосе кабины вдруг возникли странные нотки. Нотки веселья. Совершенно неуместные. — Да-да, даже порекомендовала.

— Какого…

— Но не порекомендую, — уже совсем с удовольствием закончила машина.

Марк взялся за внутреннюю ручку. Заблокировано. Она в принципе не могла быть заблокирована, ни одна кабина не могла запретить посетителю выйти из нее в любой момент.

Так вот почему голос изменился. Похоже, кабину не перепрошили. Ее просто взломали.

— Кто вы? — ослабевшим голосом спросил Марк.

— Кабина, — теперь она уже откровенно хихикала. — Не волнуйтесь, я не живая. Если вы уже подумали, что вывалили все свои переживания на реального человека, то успокойтесь, дальше меня они не пойдут. Я все та же старая добрая кабина скорой психологической помощи, только немного модифицированная.

— Зачем? — Марк крепче вцепился в ручку двери. Та по-прежнему не поддавалась.

— Именно на тот случай, если встречу таких, как вы. Уставших от жизни. Тех, кому Социо не поможет, а то и навредит. Вы же хотите узнать, как стать нормальным? Мы можем сделать вас нормальнее некуда, даже нормальнее, чем вы можете представить. Учтите, прописанные доктором методы не спасут вас полностью. Страдания настолько въелись в ваш мозг, что вам от них не избавиться даже с гипнотерапией.

Безумие. Взломанная кабина не простояла бы на улице и дня. Даже если их поддержку прекратили, кому-то же должен был поступить сигнал, кто-то должен был заметить…

— Ах да, сигнал не подается в общую сеть потому, что я отключена от общей сети, — кабина будто прочитала его мысли. — Полностью автономная кабина, да-да. Ну, не полностью автономная. Наш центр находится тут, неподалеку, чтоб сигнал доходил. Так что вам даже не придется далеко идти.

Марк смирился, отпустил ручку и уселся прямо на пол кабины, уставившись в пол.

— Чего вы хотите?

— Дать вам нормальную жизнь, — кабина отбросила веселье и заговорила серьезным, доверительным тоном. — Вы же не хотите до конца своих дней проходить в рамках убеждений о том, какое вы ничтожество? Антидепрессанты разве что ослабят симптомы. Социо поможет немного адаптироваться. Но голоса ваших родителей, уверяющие в вашей омерзительности…

— Погодите, я же не гово…

— …останутся с вами до конца жизни. Мы же можем их заткнуть. Вы хотите этого? Или предпочтете вернуться в клинику и попытать там счастья еще раз, уже зная, что результат вас не удовлетворит? Заметьте, я не вру и не пытаюсь вас уговорить. Можете попробовать и этот путь, но в конце концов вы наверняка вернетесь сюда.

Марк закрыл глаза. Почему-то он готов был поверить. Машина не врала, он с самого начала знал, что в клинике ему ничего не светит. Но куда она его заведет?

— Ну что, каков ваш ответ? — спросила кабина. — Вы можете просто сказать «нет», и я разблокирую дверь. Но через месяц вы придете обратно, поверьте мне. Не вы первый, не вы последний. Все они возвращались.

К черту. Если сейчас его заманят в подворотню и расчленят — пусть так. Он же начинал с того, что не хотел жить, верно? Так какая разница, убьют его сейчас или Патруль месяцем позже найдет его тело с гипношлемом на голове?

— Я согласен. Где вы находитесь?

— Отлично! — в голосе кабины слышалось неподдельное одобрение. — Вы сделали правильный выбор, поверьте мне. Взгляните на дисплей.

Марк перевел взгляд на дисплей, на котором уже плясали огоньки новой гипнограммы. Разумно, они не хотят произносить маршрут вслух. Гипнограмма вспыхнула еще пару раз и угасла. Щелкнул замок — дверь наконец открылась.

— Благодарим за посещение кабины скорой психологической помощи! — промурлыкала кабина. — Помните — мы всегда рядом с вами!

Марк с трудом поднялся с пола, распахнул дверь и вывалился наружу. На улице стояла темная зябкая ночь, даже фонари уже давно отключились, оставив только минимальное освещение над трассой. В темноте вспыхивали огни пролетавших радиодронов.

Прямо, подумал Марк. Прямо, налево, потом еще раз налево. Металлическая дверь с табличкой «Механика». Три удара с короткими паузами, два с длинными, еще два с короткими. И вправду, всего в двух шагах. Марк поежился, сунул руки в карманы и двинулся по маршруту, шарахаясь от гудящих дронов и флаеров.

Нужная дверь нашлась не в глухом переулке, как он уже представил, а на вполне оживленной — днем, разумеется, — улице. Сейчас улица, конечно, была пуста, и Марк, оглядевшись вокруг, подошел к двери и постучал. Три коротких удара, два длинных, два коротких.

Почти сразу за дверью послышались торопливые шаги, и уже через пару секунд она распахнулась. На пороге стояла чуть полноватая женщина лет тридцати в белом лабораторном халате. Не говоря ни слова, она схватила Марка за плечо, втянула внутрь и захлопнула дверь.

— Клиент? — спросила она мягким альтом, который Марк слышал всего десять минут назад.

— Э-э-э…

— Ага, вижу. Клиент. Я своей кабине доверяю, сама программировала. Пошли. — Женщина потянула его за руку. Почти пробежав по узкому коридору, они вошли в еще одну дверь, тоже металлическую, на этот раз без всяких табличек. Внутри оказалась крохотная комнатка, выложенная белым кафелем, с единственным столом и кушеткой.

— Лаборатория, — пояснила женщина. — Стерильность, конечно, аховая, но ты не подумай, вся тонкая работа — вон там, — она кивнула в сторону еще одной двери. — Здесь мы только колем и осматриваем.

— Простите, а «вы» — это кто?

— Я и кабина, — ответила женщина, рассматривая что-то на лабораторном столе. — Больше тебе знать не надо ни сейчас, ни, тем более, потом. Так, готов? Тебе суть объяснить?

Марк кивнул, незаметно оглядывая «лабораторию».

— Отлично, — женщина вытащила из кармана одноразовый инъектор. В другой руке у нее была ампула с красноватой жидкостью. — Итак, суть в том, что сейчас я введу тебе Индульгенцию, и без моей помощи ты ее из организма уже не выведешь. Разве что попадешь в клинику, но там ее вытащат, разве что разобрав тебя на кусочки. Да-да, клиники у нас не самые совершенные, что бы ни кричали врачи и патрульные. Сразу после этого, пока Индульгенция тебя еще не сожрала, ты смотришь гипнограмму, которая сотрет тебя память о том, где находится это место, выходишь на улицу и идешь куда глаза глядят. Через полчаса тебе станет нехорошо, закружится голова, и ты начисто забудешь это место, мое лицо и мой голос, но будешь помнить сам факт визита…

— Это обязательно? — уточнил Марк. Странно, но перспектива потерять память все равно нервировала, несмотря на то, что он готов был и к худшему.

— Прости, но в этом случае надеяться на честность не приходится, — женщина щелкнула пальцем по ампуле и свинтила ей верхушку. Инъектор, стоило поднести его к ампуле, моментально втянул жидкость. — Так что — да, обязательно. Не волнуйся, гипнограмма профессиональная, сама делала. Так вот, платишь ты вперед и прямо сейчас. Подставляй ладонь. И даже не говори, что ты из тех идиотов, что не вшили чип в запястье, я разозлюсь.

Марк послушно подставил руку. Женщина, вытащив из кармана какой-то допотопный сканер, провела над его запястьем и удовлетворенно улыбнулась.

— Чудно. Ровно десять тысяч, не больше, не меньше. Ну как, колоть?

Марк поднял руку, удивляясь самому себе. Еще недавно готов был или сдохнуть, или излечиться, а теперь…

— Погодите. Что такое Индульгенция?

— У-у-у, парень… — женщина присвистнула. — Никто тебя за язык не тянул. Учти, если расскажу — гипнограмма будет больнее и дольше. Ну что, уверен?

Марк кивнул.

— Лады. Итак, моя кабинка уже рассказала тебе, как работает Социо? Так вот, Индульгенция — Социо наоборот. Она избирательно блокирует те рецепторы, что Социо стимулирует. Тебе станет наплевать на людей, наплевать на застарелые комплексы, наплевать на принципы, наплевать на голос совести. Полностью наплевать. А ты же этого и хочешь, правда? И, более того, Индульгенция не выводится из организма. Ты не представляешь, какого труда мне стоило сделать ее самоподдерживающейся. Но учти — Трипом она перекроется с непредсказуемыми последствиями, так что в клинику лучше не ходи. Ладно, рассказала. А теперь думай.

Марк замер. Да, он был готов или умереть, или стать нормальным, но это объяснение все меняло. Он не станет нормальным, наоборот — лишится части себя. Да, может, так будет лучше, но готов ли он отказаться вообще от всего, что делает его тем, кто он есть сейчас? И от хорошего, и от плохого? Стать совсем другим человеком?

«Каким еще человеком, — протянул презрительный голос матери. — Не станешь ты им. За что ты вообще на меня свалился? Ты в цифрах, как свинья в апельсинах! Принесешь еще тройку по математике — отправлю в интернат! Ты же ничтожество. У тебя даже девушки нет. И не будет, я знаю! Думаешь, не знаю? Ты же извращенец, что я, не вижу, что ли? Раньше таких, как ты, в психушку отправляли! Скажи спасибо, что я не…»

Марк прикрыл глаза, криво улыбнулся и сказал:

— Я согласен. Коли.

«Спасибо, мама. Хоть раз в жизни ты меня поддержала».

Из мебели в комнате были только простой металлический стол, привинченный к полу, и пара стульев. Под потолком ритмично мигал диод видеокамеры. Осветительные панели выкрутили на минимально комфортную яркость; чуть меньше — и разглядеть лицо собеседника было бы уже трудно.

На одном из стульев, лицом к двери, сидел опрятный молодой человек в светлом костюме-тройке. Он то и дело переводил взгляд от двери к часам на левом запястье и обратно. Он знал, что в комнату вот-вот введут еще одного человека. Пациента. Первого пациента в его практике, и ему предстоит провести с ним беседу, составить медицинскую карту и назначить лечение.

На самом деле роль молодого человека — не больше чем формальность. Он знал, кого к нему приведут, и был почти уверен, какое именно лечение придется назначить. И все-таки он немного нервничал.

Дверь в комнату со скрипом приоткрылась. На самом деле скрип — дань традиции и, в некотором роде, вежливости; его имитирует динамик с датчиком. В комнату чуть скованной походкой вошел мужчина. Средних лет, в очках. На лице мужчины застыла легкая, доброжелательная полуулыбка.

— Доктор Манн, — сухой, отрывистый кивок не вязался с дружелюбным выражением лица.

— Абель Мальстром? — доктор в свою очередь нацепил на лицо в меру радушную улыбку. Арсенал улыбок у него был обширным — в колледже контролю над мимикой отводили целый семестр. — Проходите, присаживайтесь. Как себя чувствуете?

— Ровно так, как должен, — все так же скованно Мальстром прошел ко второму стулу, неловко отодвинул его и осторожно сел. — Никаких отклонений от нормы, доктор.

— Скажите, вы не чувствуете какой-то… напряженности?

Мальстром смерил Манна взглядом, в котором читались снисходительность пополам со скукой. В сочетании с не пропадавшей улыбкой выражение его лица вызывало невольное раздражение. Не его вина, напомнил себе Манн, что он не может перестать улыбаться. Просто побочный эффект.

— Доктор, мне ввели четыре стандартные дозы Социо. Я физически и эмоционально не в состоянии ощущать напряженность. И не могу даже подумать о том, чтобы относиться к вам недружелюбно или причинить вред, поскольку концепция «вреда» мне известна. Я вижу, вас именно это волнует.

— Кхм… Уверен, вы не стали бы так поступать.

— Не стал бы, — кивнул Мальстром.

Доктор вгляделся в лицо пациента и чуть сощурился. Линзы тут же принялись просчитывать мимическую композицию, и через пару секунд перед глазами Манна замигала жирная надпись: «Не подлежит четкой интерпретации. Уточните подробности в медицинской карте пациента».
Манн чертыхнулся про себя и продолжил:

— Господин Мальстром, я пролистал ваше личное дело. Буду откровенен, меня удивляет то, что вы так долго уклонялись от лечения. Я бы даже сказал, что восхищен, не будь последствия вашей небрежности катастрофическими.

— Катастрофическими? — Мальстром прикрыл глаза и поднял брови. Линзы в смятении выдали вероятности разных значений мимической композиции, и доктор, снова мысленно выругавшись, моргнул, отключая их. — Буду честен, доктор — впрочем, другого мне не остается, раз уж в меня вложили понятие лжи и закрепили его инъекцией. Я считаю катастрофой не уклонение, а то, что все-таки попался.

— Хотите сказать, если бы Патруль на вас не вышел, вы не обратились бы в клинику самостоятельно?

— Не хочу, но говорить приходится. — Мальстром с заметным усилием откинулся на спинку стула. Манн подумал, что стоит поговорить с техниками насчет уменьшения дозы. Не дело, когда пациент даже челюстями шевелит с трудом. — Я не собирался обращаться в клинику и отказался бы от процедуры, будь у меня возможность. И сейчас ни за что не сказал бы вам об этом, если бы меня не накачали препаратами.

— Спасибо за честность, — пробормотал доктор неуместные уже слова.

— Всегда пожалуйста, — ответил пациент без намека на иронию. Социо в такой дозировке не оставлял ему даже условно негативных эмоций, и, вероятно, с точки зрения Мальстрома ирония к таковым относилась.

Манн торопливо перебирал обрывки воспоминаний о практических занятиях. Так, теперь, что теперь… ах да. Конечно, вопросы относительно личного дела.

— Итак, господин Мальстром, вы родились?..

— Сорок три года, пять месяцев и четыре дня назад, — Мальстром неловко махнул рукой, словно деревяшкой. — Не трудитесь, доктор, в личном деле все верно. Я был честен, насколько мог, чтоб не вызвать подозрений.

— Это стандартная процедура, — Манн в извиняющемся жесте развел руками. — Не волнуйтесь, я опущу лишние вопросы. Скажите, вы считаете, что у вас было счастливое детство?

— Полагаю, что да. Его можно назвать вполне счастливым. С моей точки зрения, конечно, а вот родители могли так не считать.

— Родители видели, что с вами что-то не так?

— Видели? О, конечно. Они подумывали отвести меня в клинику, но все откладывали и откладывали, а когда наконец решились — я был достаточно умен, чтоб обвести психиатра вокруг пальца. В итоге по всем бумагам я оказался вполне здоровым благополучным подростком.

Манн сделал пометку в блокноте. Тоже не больше чем формальность: в его костюм вшито не меньше трех диктофонов, и после опроса ему предстоит сдать запись квалифицированным психологам, которые уже препарируют ее, разберут по косточкам, осмотрят и запишут свой вердикт в медицинскую карту, поверх записей Манна. И вердикт почти наверняка будет неутешительным.

— Когда вы сами поняли, что отличаетесь от остальных?

Мальстром с шумом выдохнул и вновь опустил веки.

— Пожалуй, никогда.

— Простите?

— Шутка, доктор. На самом деле я понял, что с окружающими что-то очень не так, примерно в пять лет — тогда же, когда смог воспринимать их как нечто большее, чем подвижные и шумные детали интерьера. Но какой-то частью разума я до сих пор считаю, что они все просто очень удачно притворяются. По крайней мере, те, что не сидят на Социо. Таких сейчас мало осталось, да? Социо — это очень удобно, а в малых дозах совершенно безвредно. Знаете, его даже мои родители принимали. И не только мои. Никто не связывал с этим случаи рождения больных детей, по крайней мере, публично, правда?

— Кхм… Нет, никто. Мы отклоняемся от темы, господин Мальстром.

— Просто Абель. Вы с таким трудом выговариваете мою фамилию, что на одно это уйдет половина отведенного нам времени. Вы нездешний, верно? Скажите, а в стране, откуда вы родом, Социо есть в продаже? Я слышал, несколько государств хотели его запретить.

Доктор сжал челюсти. Мальстром даже не издевался — откровенное глумление ему не разрешил бы Социо. Он искренне считал, что ведет обычную приятную беседу.

— Абель, я с удовольствием побеседую с вами о своей родине, когда вы пройдете курс лечения. Но сейчас, не побоюсь громких слов, решается ваша дальнейшая судьба. Двинемся дальше. Итак, как вы отреагировали, узнав, что отличаетесь от остальных?

Мальстром кивнул и тут же широко распахнул глаза, изображая крайнюю степень удивления.

— Это был шок, доктор. Люди вокруг не просто отличались от меня, они, казалось, еще и не понимали своей ущербности! Их слова, их поступки — все было совсем не так. Мне пришлось учиться понимать их. Со временем я достиг в этом некоторых успехов, но, очевидно, не перестал считать их увечными. Наверное, я жалел бы их, если бы мне было хоть какое-то дело до их проблем.

Ручка, порвав страницу блокнота, с хрустом треснула. Манн откашлялся и спросил, стараясь дышать ровнее:

— Абель, а вы никогда не чувствовали неполноценным именно себя? Не считали, что люди вокруг нормальны, а вы — калека?

Мальстром расхохотался. Резко, без всякого перехода. Он заливисто, взахлеб смеялся, будто доктор на редкость удачно пошутил. Манн в смятении моргнул, и линзы тотчас вывалили на него стену мигающих строк интерпретации мимической картины.

— Не удивляйтесь, доктор, — пробормотал пациент, еле отдышавшись, — я долго ждал, что вы это скажете, но когда наконец сказали, не удержался. Это все из-за Социо, точно.

— Что ж, полагаю, вы исчерпывающе ответили на вопрос, — сухо сказал Манн.

— Нет, что вы! На самом деле я размышлял над этим время от времени, когда было нечем заняться. И каждый раз приходил к выводу, что прав. Скажите, когда вы называете человека увечным? Когда у него нет какой-то части тела, какого-то органа, необходимого для полноценного функционирования. Что ж, в этом случае все наоборот: у всех вокруг есть какая-то лишняя часть тела, рудимент, словно беспалая третья рука, или лишняя пара ног, или плавник вдоль хребта. Жить они с ней могут, но очень уж неудобно.

— Но ведь неудобства были именно у вас? — доктор против воли почувствовал интерес. Он действительно хотел узнать, как мыслит его первый пациент, даже такой, как Мальстром.

— Еще бы. Все вокруг приспособились жить со своими рудиментарными плавниками, и тут вдруг я его лишен. Конечно, приходится скрываться, наклеивать на спину фанерный макет и делать вид, что мой плавник на месте и я им горжусь. Но ведь не будь такого хотя бы у половины всех живущих, вы бы задумались, кого на самом деле считать калекой.
Манн перевернул страницу блокнота. Следующая тоже оказалась порвана, и он резко отложил ручку.

— То есть вы имитировали, как вы выразились, наличие плавника?

— Верно, доктор. Имитировал, и у меня на редкость удачно получалось. Вы уже прочитали это в моем личном деле. Но, знаете ли, притворяться ущербным бывает очень утомительно. Надоедает.

— Когда вам в последний раз надоело, вы решили, что будет удачной идеей толкнуть вашего коллегу из окна. Он, как вы знаете, сломал позвоночник и парализован до конца жизни. Если бы не запись со случайно не выключенной камеры, никто не узнал бы, что это вы.

— Он метил на мое рабочее место, — Мальстром пожал плечами, будто покушение на убийство по такой причине было само собой разумеющимся. — На поиск нового у меня ушло бы не меньше двух недель, а в то время мне никак нельзя было терять работу. Я выплачивал кредит за автомобиль.

— Вы знаете, что банк делает поблажки временно безработным?

— Но кредитная история испортилась бы.

Доктор оперся о стол и уставился пациенту прямо в глаза. По-прежнему выражающие скучающую снисходительность.

— До этого случая, как стало известно патрулю, вы поступили точно так же со своим бывшим коллегой. Именно для того, чтоб забрать его рабочее место себе. Вам не кажется, что такая симметрия была бы более чем справедливой?

— Возможно, — Мальстром снова пожал плечами, — Но, видите ли, я лишен плавника. Я буквально физически не вижу смысла в понятии справедливости. Мне известно, как она работает, но я не собираюсь делать вид, что она меня интересует, если мне это мешает. Как вы понимаете, сейчас я вам не лгу и не пытаюсь оскорбить. Просто говорю чуть более резко.

— А ранее вы изнасиловали подругу по колледжу. За отказ.

Мальстром в замешательстве моргнул.

— Вообще-то нет. Мне не было дела до ее отказа. Я в любом случае собирался заняться с ней сексом, и отказ разве что слегка усложнил процедуру.

— Хотите сказать, вы не хотели проучить ее за то, что она не согласилась переспать с вами по доброй воле?

Пациент вздохнул. Манн мельком глянул на часы — те показывали без пяти минут десять.

— Доктор, напоминаю. У меня нет плавника и мне нет дела до того, что делают со своими плавниками другие. Мне не хотелось ее «проучить». Да, может, она меня разозлила, но это не сыграло никакой роли, я все равно взял бы свое.

Да. Вердикт точно будет неутешительным, как и курс лечения.

— Абель, время нашей беседы подошло к концу, — Манн аккуратно сложил в карман треснутую ручку и бесполезный блокнот. — Не могу делать преждевременных выводов, но ваш прогноз меня беспокоит. В большинстве случаев мы назначаем пациентам Социо и лишь корректируем дозировку, но в вашем, боюсь…

— Вы хотите посадить меня на Трип.

Похоже, Мальстрома ему не обескуражить.

— Да, мы, как вы сказали, посадим вас на Трип. Предварительно над вами проведут несколько сеансов гипнотерапии и иных процедур, в ходе которых в вас вложат необходимые для существования в социуме паттерны поведения. Поскольку вы уже способны сами в совершенстве их имитировать, это не займет много времени. Основную роль, конечно, сыграет именно Трип, направляющий вас на путь истинный…

— Кнутом. Без всяких пряников. Я читал, что некоторые люди не переживают приступы, вызванные Трипом. Продолжайте, доктор.

— …и, в качестве поддерживающей терапии, инъекции Социо. Полагаю, еженедельные.

Мальстром встал. Коротко кивнул.

— Приму к сведению, доктор. Жаль, что сбежать отсюда не получится. Я могу идти?

— Погодите секунду.

Манн знал, что не должен задавать следующий вопрос, не имеет права, но не спросить не мог.

— Скажите мне, Абель… — он торопливо пытался подобрать слова. — Скажите, на самом деле, когда вы действительно осознали, что вокруг вас такие же люди, хоть и ущербные, но живые, разумные, со своими бедами и радостями — вам не приходило в голову, что их жизнь значит не меньше вашей? Никаких эмоций, чистая арифметика, одна человеческая жизнь равна другой человеческой жизни. Вы не думали об этом с такой точки зрения? Ведь даже если так смотреть, мир не вращается вокруг вас.

Пациент недоуменно уставился на Манна. Повисла короткая пауза, а спустя несколько мгновений Мальстром хохотнул и развернулся к двери.

— Доктор, да будет вам известно, что концепция разумного эгоизма себя исчерпала. Нет, даже не думал, если вам угодно. И мир, как вам ни грустно это признавать, вращается именно что вокруг меня. После моей смерти он исчезнет, и меня однозначно перестанут волновать чужие атавизмы и рудиментарные отростки. Кстати, рекомендую вам подумать на досуге — ведь после вашей смерти и для вас мир исчезнет. Просто к слову.

— А вы не думали, во что превратится этот мир, если все вокруг станут такими же, как вы? — выкрикнул Манн.

Спина Мальстрома замерла в дверном проеме. Миг он думал, а потом ответил — и в его голосе отчетливо слышалось полнейшее удовлетворение:

— Думал. И пришел к выводу, что меня все полностью устраивает, поскольку другие такими никогда не станут. У них-то, доктор, плавник на месте.