Этюд этажом выше⁠⁠

Сняли квартиру с Ликой мы по дешёвке – денег было в обрез, да и нужны ли большие хоромы двум влюблённым студентам? Переехали быстро – пара сумок да рюкзаков.

Уже вечером услышали сверху тоненький девичий голос, напевающий какую-то песню под нестройный аккомпанемент фортепиано:

– Мама-кошка, папа-кот, и котёнок-дочка!
Вся семейка в сборе; вот – вновь играет строчка!

И так по кругу.

Лика рассмеялась. Потом, указывая на меня пальцем на “Папа-кот”, начала подпевать.

– Ну всё, хватит, – усмехнулся я и прижал её к себе.

Девочка сверху разучивала этюд про кошачье семейство вплоть до поздней ночи. В какой-то момент мне начало казаться, что мама-кошка, папа-кот, и, конечно же, котёнок-дочка сейчас выпрыгнут на меня из-за плиты, начнут скрести наши стены, раскидают повсюду наполнитель и загадят всё вокруг шерстью.

– Мама-кошка, папа-кот, – продолжала мурлыкать Лика в такт, пока от навязчивой мелодии я уже не начал скрипеть зубами.

Заснул я с трудом – в какой-то момент даже постучал по батарее, но девочка сверху даже не сбилась с игры. Даже показалось, что специально заиграла громче – что за настырный ребёнок!

Утром всё валилось из рук – завтрак подгорел, я опоздал в универ, забыл дома флешку с проектом. После учёбы пришлось задержаться – договаривался с преподом о пересдаче, долго искал его на кафедре.
Вернулся домой под вечер жутко уставшим. И с порога услышал знакомое:
– Мама-кошка, папа-кот, и котёнок-дочка!
Вся семейка в сборе; вот – вновь играет строчка!

Лика встретила меня понурой. Всё ещё произносила заевшие слова, но, увидев моё лицо, прекратила.

– Она с моего прихода играет. Пару часов уже.
– Пойду поговорю, – бросил я, и, не разуваясь, направился к лестнице.

Так, вот сорок вторая, сорок третья, вот…

Я встал в ступоре. Дверь в квартиру над нами была обожжённой, местами чёрной, каким бы мог быть нос у папы-кота. Оплавленный дерматин свисал, как поникший кошачий хвост, а по закопчённой дверной ручке становилось понятно – никто тут не живёт.

Я зачем-то постучал. За дверью ничего не было слышно.

– Что за… – пробормотал я, но меня прервал звук цепочки сзади.
Я оглянулся – из соседней квартиры сквозь щель в двери на меня смотрела сгорбившаяся, морщинистая старуха.

“Бабушка-кот”?

– Шо, тоже Люсеньку шышишь? – прошамкала старуха так, словно вот-вот отрыгнёт комок шерсти. – Нет там никохо.
– А играет…
– Ухорела Люсенька. Мамка ейная хотела, шоб она пианисткой стала – и всё ховорила, сиди, играй, с места шоб не вставала. И в махазин ушла, а у них проводка – и всё! Люсенька послушная была – так и ихрала, пока всё вокрух дымилось и хорело! Мамка ей обещала, как этюд разущит, с подружками пойдёт хулять. Вот теперь и ихрает – всё подружек ищет.

Звук уведомления вырвал меня из душно-меховых слов старухи. Я мельком взглянул на экран.

От Лика: [Перестала играть. Спасибо]

– Иди уже, – старуха же, окинув меня взглядом ещё раз, поспешила закрыть дверь.
– Д-досвиданья.

И я зашагал обратно.

– И ещё, – позади вновь открылась дверь, когда я уже подошёл к лестнице. – Не вздумай подпевать Люське, слышишь?

Я ничего не ответил.

– Представляешь, Лик – не повезло нам с соседями… – начал я, заходя в квартиру. Но тут же осёкся.

Было слишком тихо.

Лики не было. Её не было ни в ванной, ни на кухне, ни в комнате.

Лики не было нигде.

– Мама-кошка, папа-кот, и котёнок-дочка!

Был лишь этюд этажом выше.

– Вся семейка в сборе; вот – вновь играет строчка!

Но теперь – её голосом.