nervysdali

С тех пор мальчишка был предоставлен сам себе — Зере лишь изредка поглядывала на него издали да звала его на обед. Порой лишь молилась про себя — как бы не расшибся, не разбил себе чего. Не за него было страшно, нет: Галдан обвинит ее, скажет, что недоглядела, изобьет до полусмерти.

Под ногами шуршали мелкие камешки, словно разбегаясь от шагов маленькими пауками. Тут и там поодаль от дороги виднелись обгоревшие кереге — деревянные остовы юрт — сожженные джунгарами при набеге. Зере не знала, кто жил здесь до нее — захватив и разграбив очередной аул, Галдан перевозил их с ребенком на новое место. А дальше его соратники устремлялись за новой добычей, пока Зере обживалась на новом месте.

Ее аул погиб с десять лет назад. Тогда казахи отступили под натиском противника — а Галдан и его войска черным джутом ворвались в поселение, убивая всех на своем пути. Старый отец Зере, уже иссохшийся, как перекати-поле, схватился было за кылыш — но почти сразу лишился головы. Галдан, вошедший к ним в юрту, как жуткий дэв из былин, не пощадил никого из ее семьи: следом с жуткой, хлещущей кровью раной, пал младший брат Зере. Мать ее кинулась на Галдана с жутким воем, пытаясь выцарапать его глаза, но тот лишь захохотал.

И, схватив ее за волосы, перерезал горло.

— Хочешь жить — иди за мной, дрянь, — мимолетно окинул он взглядом Зере, а затем стал рыться в юрте в поисках ценного. Снаружи стенал казахский народ — этот крик годами будет сниться Зере в кошмарах.

Она не знала, хочет ли она жить. После всего, что только что произошло.

Но Галдан не дал ей ответить — сплюнув на пол, он грубо схватил ее за волосы и, волоча спиной, потащил в сторону выхода.

Последнее, что увидела Зере из своей прошлой жизни, был шанырак. Тот перекрещивался на небе, где бог — или шайтан? — безучастно наблюдал за смертью ее родных земель.

Тогда Зере было четырнадцать. Спустя год она родила от Галдана ребенка — возможно, поэтому он не прирезал ее так же, как и других пленниц, что были до нее. Абах родился крепким малым — но одного взгляда на него Зере хватило, чтобы понять: она будет ненавидеть своего сына так же, как и его отца.

Она напрасно полагала, что Галдан станет относиться к ней лучше после рождения ребенка. Наоборот: теперь он был еще беспощаднее в наказаниях и требовательнее к ее поведению. На втором месяце он избил Зере за то, что у той кончилось молоко; та молилась, чтобы оно появилось, но в результате Абаха поили кобыльим молоком. Синяки у Зере не спадали еще месяц.

Зере не заметила, как покрытые синяками ноги сами привели ее к колодцу. Она привязала ведро, спустила вниз — снизу раздался плеск воды. Наконец, прикладывая немалые усилия, Зере начала крутить ручку колодца.

Самой ей было сложно из разу в раз ходить туда и обратно — сказывалось ослабленное побоями тело. Но Абах пошел весь в отца и даже не пытался помочь ей: обычно весь день он проводил с лошадьми, совершенно не обращая на нее внимания.

Наконец край ведра показался из дыры. Зере уже было потянулась к ведру, как вдруг рядом с ее рукой показался паук — должно быть, выполз из-за колодца — и Зере от неожиданности отпустила ручку. Ведро со свистом грохнуло вниз.

— Массаган! — воскликнула Зере, чуть отскочив в сторону. Паук же не спешил уползать обратно — лапами он будто бы пытался обхватить колодезный камень. — Кетш, иди отсюда, иди! Дай мне воды набрать! — махнула на него Зере рукой.

Паук наконец зашевелился: поднял свое черное, покрытое красными пятнами, брюшко, и уполз вниз, за колодец.

— Иди, иди, — проводила его Зере, вновь схватившись за ручку. — Каракурт, — добавила она.

Воспоминание щелкнуло в голове камчой — она даже не сразу поняла, откуда знает название паука. Из задворок памяти, из перекрещенного шаныраком звездного неба возникло воспоминание, как мать, укладывая ее в постель, напевала:

По степи ползет

Кара-кара-курт.

Черный звездочет —

Пара-пара юрт:

Скоро им не жить

Заползет паук.

Тянет свою нить,

Тянет восемь рук.

Зере передернуло от наваждения — помнится, мать пела ей эту древнюю колыбельную в те дни, когда она, еще совсем маленькая, капризничала и не хотела ложиться вовремя. После такой песни Зере закутывалась в отцовскую шубу и боялась вылезать из-под нее до самого утра, боясь, что черный звездочет придет к ней, если она не будет спать.

Сейчас же она столкнулась с ним вживую — должно быть, впервые за всю жизнь настолько близко. Если бы не тринадцать красных пятен и длинные лапы, Зере бы никогда и не вспомнила о колыбельной — но именно о таких приметах и говорила ей мать, предостерегая от встречи с каракуртом.

По степи ползет

Кара-кара-курт…

Зере взяла в руку по ведру и в спешке пошла обратно, стараясь не расплескать воду. Нужно было спешить — до вечера всего ничего, а дела по хозяйству еще не выполнены.

Уже подходя к юрте, она услышала далекий плач и ржание коня. Бросив ведра на землю, она побежала на звуки и наконец увидела Абаха, сидящего в траве. Лицо его было красным от слез, он держался за ногу. Конь ходил рядом.

***

— Не трожь! Он сам упал! Молю, не трожь! — Зере завыла, но очередной пинок под ребра выбил из нее остатки воздуха.

Галдан был в бешенстве. О том, что сын упал с коня, и теперь на бедре у того красовался синяк, он узнал за ужином, когда Зере дрожащими руками накладывала ему побольше мяса. Абах наплевал на уговор, заключенный с мамой днем. Зере даже показалось, что он специально рассказал отцу о происшествии.

Специально, чтобы насолить ей. Ведь он забыл о падении спустя полчаса.

— Дрянь! Ты должна следить за ним! Ты! Должна! Следить! — с каждым словом Галдан наносил удар, будто желая вогнать свои требования через новые синяки. — А если бы он свернул себе шею? Хочешь угробить мне сына, дрянь? А? — продолжал он бесноваться, пока Зере стонала — нет, уже хрипела — лежа на полу.

Она лишь думала о том, как сильно она ненавидит Абаха. Так же, как и его отца. Может быть, даже сильнее.

— Я с тобой говорю, сволочь! — Галдан резко схватил ее за плечо и развернул на спину. Тело отозвалось ноющей болью. Сильно кололо в ребрах. — Совсем не хочешь быть послушной женой, да? Мужа не слушаешь, за сыном не следишь! — он сплюнул ей прямо на лицо. Вонючая слюна потекла вниз по щеке, на пол.

Зере пыталась исчезнуть — раствориться, перестать существовать, потеряться в темном освещении юрты, стать частью самой ночи, стать чернотой, стать…

Стать черным звездочетом?

Главное не быть здесь. Не находиться здесь. Она пережила очередное избиение — но знала, что воспаленный разум Галдана может придумать что-то еще.

— Сейчас я тебя научу, дрянь. Научу твоим обязанностям, — пробасил он и перевернул ее на живот.

Когда Галдан поднял подол халата, Зере даже не сопротивлялась. Не осталось сил.

Галдан вошел грубо. Рыча над ухом и рывками насилуя ее, он обхватил рукой ее горло, не давая нормально вдохнуть.

И Зере молилась, чтобы он перестарался. Чтобы он сжал горло настолько сильно, что сломал бы ей шею.

Наконец, захрипев и сделав еще несколько быстрых рывков, Галдан кончил. Поднялся с пола, сплюнул на нее еще раз и вышел из юрты, к Абаху. Его он предусмотрительно отправил искать на небе созвездия.

Внизу горело, тело не слушалось. Сил на то, чтобы встать, не было. Зере с трудом перевернулась на спину и взглянула наверх. Там, сквозь шанырак, виднелись звезды. Звезды, которые словно горели красными пятнами на черном-пречерном небе.

Зере начала считать их, но потеряла сознание.

***

Утром пришла боль. Солнце уже давно было в небе, когда Зере с трудом разлепила глаза. Казалось, что одно лишнее движение — и ее тело развалится на кусочки, покатится по полу юрты, продолжая пульсировать в нескончаемых страданиях. Будто бы яд разливался по каждой конечности, парализуя не только оболочку, но и ее внутренности.

Зере пару раз вздохнула, глубоко, ощущая, как ныло при этом в груди. Наконец, оперевшись на руки, попыталась встать — сначала на карачки, а затем в полный рост. Еще стоя на коленях, застонала от боли, из глаз покатились слезы.

Нужно терпеть, нужно закусить губу и забыть о боли, нужно встать и идти заниматься хозяйством, иначе…

Иначе это повторится снова.

Пошатываясь, Зере пошла к выходу из юрты. По пути взглянула на свое отражение в бронзовом зеркале — размытая, непохожая на себя из юности, она будто сливалась с окружением вокруг, таким неуютным из-за неволи.

Зере подняла подол, чтобы взглянуть на синяки — в некоторых местах кожа будто бы почернела, наливаясь темным оттенком. Развернулась, взглянула через плечо — спина болела не меньше, — но с трудом смогла разглядеть что-то в буром отражении. Лишь какое-то красноватое пятно на пояснице — должно быть, еще один след от удара тяжелой ногой Галдана.

Вздохнув, Зере вышла из юрты. Нужно было вновь идти за водой.

Колодец все так же ждал ее. Паука нигде не было видно, поэтому Зере довольно быстро управилась с ведрами — пускай время от времени она и облокачивалась на колодезные камни, когда к горлу подступала тошнота и голова кружилась особенно сильно.

На секунду промелькнула мысль: а что, если закончить это здесь? Просто спрыгнуть, ухнуть вниз головой на дно колодца, где ее точно не будут искать, где она будет никому не нужна, где в этой звенящей от холода и сырости темноте ее больше не найдет ни одна живая душа.

Зере усмехнулась от навязчивой картинки — и ее тут же вырвало. Рвало чем-то липким, розоватым; вытерев уголки рта рукавом, она подхватила ведра и, пошатываясь, зашагала обратно к юрте.

День продолжался.

Под вечер дастархан был накрыт, коровы надоены, сорняки вырваны с корнем, а Абах — уложен спать. Галдан сегодня не приехал, и Зере наконец могла передохнуть. Он мог пропадать на несколько дней, а то и недель — обычно это значило, что джунгары идут дальше, завоевывая все новые земли, и он нужен войскам. Каждый такой раз Зере молилась, чтобы он погиб от казахской стрелы, либо голова его была отсечена кылышем; каждый раз Галдан возвращался с победоносной ухмылкой, за ужином рассказывая о новых грабежах и расширении джунгарского ханства.

Умываясь перед сном, Зере все никак не могла оттереть грязь на пальцах — кончики их почернели. Долго копаясь в земле и выполняя тяжелую работу по дому, она превратила свои некогда аккуратные и изящные кисти в грубые, покрытые мозолями руки — нет, скорее даже лапы. Будто бы из них навсегда исчезли грациозность и легкость, оставив место лишь звериным инстинктам и нескончаемой воле к жизни.

Поняв, что лишь зря тратит воду, Зере наконец оставила попытки оттереть руки и пошла спать. Тело продолжало ныть, но из-за усталости она сама не заметила, как уснула.

Первое, что почувствовала Зере с утра — кислый привкус во рту. Избавиться от неприятного ощущения получилось не сразу — она старательно полоскала рот несколько раз подряд, прежде чем кислота наконец притупилась.

Синяки постепенно начинали спадать — но на смену им пришли какие-то маленькие шишечки на теле. Зере удивленно щупала ребра, где и обнаружила уплотнения: немного, по два с каждой стороны тела, и трогать их было даже не больно. Просто словно что-то инородное проникло внутрь, теперь пробивая себе дорогу из тела. На секунду Зере показалось, что одна из шишек шевельнулась — но она тут же отмела эту мысль, как назойливое насекомое.

Все это последствия избиения. Не более того.

Несмотря на то что сегодня она чувствовала себя лучше, вид из зеркала словно голосил об обратном: секущиеся растрепанные волосы, покрасневшие глаза, усталый вид. Повинуясь какому-то желанию, она заглянула через плечо — покраснения никуда не ушли. Даже наоборот, будто бы напитались еще больше, став ярче, краснее.

Кровавее.

— Маскара, — протянула она, глядя на свое отражение. — Ужас какой.

В голове Зере одна за другой роились воспаленные мысли. Подхватила болезнь? Но от кого? Или от чего? И почему Абах, который находится рядом с ней, не заболел?

Смех сына с улицы выдернул ее из размышлений.

Время не ждало. Галдан мог приехать в любой вечер. Нужно было приступать к обязанностям.

Сходить за водой. Покормить сына. Последить за ним — не дай бог он снова ушибется — а затем пойти выдирать вновь разросшиеся сорняки.

За домашними хлопотами прошел день, а за ним еще один, а следом вся неделя. С каждым днем Зере чувствовала себя все лучше, даже несмотря на то, что тело явно менялось. За свое хорошее настроение она благодарила все высшие силы, все еще надеясь, что Галдан не вернется ни на следующей неделе, ни в следующем месяце, ни через год.

Пятна на спине никуда не исчезали. Как и чернота на пальцах, к которой Зере уже привыкла. Как и будто вечно воспаленные глаза. Ее не волновало, как она выглядит — главное, что ей было спокойно. Сын мог вечерами начать причитать о том, что папа долго не возвращается, но она пропускала его слова мимо ушей.

Пусть не возвращается никогда.

Солнце восходило по утрам, лучи пробивались сквозь шанырак, и Зере вновь без устали возвращалась к быту. В зеркало по утрам она уже не смотрелась — было все равно. Пускай она уже долгое время не выглядит так, какой была еще восемь лет назад. Пускай тело, пораженное болезнью, сигнализирует алыми пятнами на спине. Пускай в свои двадцать с небольшим лет она скрючилась под гнетом плена. Пускай. Главное, что сейчас ей было хорошо.

Иногда возникали мысли о побеге — но она знала, что Абах не пойдет против отца. А если Зере и сбежит в одиночку, то сын непременно расскажет Галдану, в какую сторону та ускакала. И она не сомневалась, Галдан обязательно найдет ее. Самое страшное в этом всем было, что он вряд ли решит убить — страшнее было то, что, искалечив до полусмерти, он сохранит ей жизнь.

В какой-то момент Абах начал сторониться ее. Зере заметила этот взгляд — так он смотрел на отца, когда тот был зол. Так Абах смотрел на нее, когда она рассказывала ему легенды о дэвах, одноглазых великанах; о Мыстан-кемпир, демонической старухе, способной обогнать лошадь на скаку; о семиголовой Жалмауыз-кемпир, которая похитит его из юрты и съест, если тот не будет спать.

Абах боялся ее.

Все чаще он старался поужинать как можно быстрее и, накрывшись шубой, уснуть, отвернувшись к стене. Все чаще он на коне отъезжал подальше от родной юрты. Все чаще он просыпался раньше нее и сразу бежал на улицу, чтобы как можно меньше времени провести с ней под одной крышей.

Зере даже не пыталась заговорить с ним — к чему? Она не любила сына, не чувствовала нужды в заботе о нем, не хотела учить его новому. Это был не ее сын. Это был сын Галдана.

По степи ползет

Кара-кара-курт…

Иногда напев материнским голосом возникал в голове Зере, и она боялась, что вновь встретит паука, когда в очередной раз пойдет за водой. Будто бы он был тем предвестником плохого, чье маленькое тельце символизировало о грядущей большой беде. Ведь именно в вечер после встречи с каракуртом Галдан избил ее, после изнасиловав.

Но паука не было видно. Как и Галдана. И Зере могла дышать спокойно.

Прошло около двух месяцев с момента отъезда мужа. Утром Зере было хуже обычного — помимо кислой слюны, уже давно ставшей привычной, покоя не давало еще что-то.

Она с удивлением ощупывала свое тело, пока наконец не наткнулась на то, что смутило ее. Шишки — те самые, по бокам ребер — будто бы стали острее? Зере не могла до конца понять, что ощущает, слегка прикасаясь к наростам подушечками пальцев. Как будто те вымахали за ночь, оформившись в маленькие копья, что были готовы пробить ее кожу насквозь, вырвавшись из кровавой темницы.

Не было ни сил, ни времени думать о том, что будет дальше. Смерть так смерть — Зере вдруг подумала, что была бы не против и такого исхода. Главное, не прожить всю жизнь в этой или похожей юрте, посреди очередного жайляу, боясь мужа и взращивая нелюбимого сына.

Вечер подступил настолько незаметно, что Зере даже удивилась — казалось бы, совсем недавно разлепила глаза, а на небе уже загораются первые звезды. Ужин был готов, и она было хотела подкрепиться и пойти спать, как вдруг услышала вдалеке топот копыт.

По насыпи, вздымая в воздух клубы пыли, ехал он.

Фигура Галдана была различима даже в предночных сумерках — грубый и неотесанный, он будто бы хотел подмять под себя всю степь, возвышаясь над землей верхом на коне. Зере успела лишь натянуть на лицо фальшивую улыбку, как тот уже подъехал к ней, резко остановив коня за мгновение до столкновения.

— Не ждала, ау? — Галдан был явно весел. Лицо его украшал шрам под глазом — похоже, смерть вновь не забрала его. — Накрывай дастархан! Воин вернулся!

Зере послушно прошла обратно в юрту, по пути чуть не столкнувшись с Абахом, который с радостным криком бежал в объятья отца.

— Вырос, эгей как вырос! — громогласило с улицы, пока Зере раскладывала по тарелкам еду.

За ужином Галдан общался лишь с сыном, не удостаивая Зере и взглядом. Та была и рада — меньше внимания к ней сулило спокойный вечер. Но постепенно кумыс начал брать свое, и уже охмелевший Галдан стал посматривать на нее со злобой, с отвращением.

— Вот, Абах, когда ты вырастешь, то станешь великим во… воином, — икнул Галдан на полуслове. — Знал бы ты, какие сражения проводят наши войска! Стрелы свистят над головами, в воздухе пахнет кровью, и каждую… Каждую секунду ты можешь умереть! — расплылся он в улыбке.

Абах лишь восхищенно слушал, пропуская все подвиги отца через себя, в надежде получить хоть малую долю его храбрости и силы.

— О! — Галдан на секунду замер, переведя мутный взгляд на Зере. — Точно! Я ведь привез тебе подарок!

Хитро улыбаясь, он с трудом встал с пола и, пошатываясь, двинулся на выход.

Зере даже не успела среагировать, как тот вошел в юрту — уже с холщовым мешком.

— Держи, дрянь! — с этими словами он раскрыл мешок и кинул содержимое прямо под ноги Зере. — По глазам вижу — скучаешь по своим. Вот и гости!

Головы. Отрубленные головы казахов — двое мужчин и одна женщина — уставились на Зере безжизненными рыбьими глазами. Запекшаяся кровь на обрубках шей, лица, вытянувшиеся в ужасе, — все, что сейчас видела Зере перед собой.

Она завыла, пока Галдана распирало от смеха — страшного, жуткого, нечеловеческого. Не помня себя, Зере вскочила на ноги и, отпихнув его, выбежала из юрты — прочь, прочь, прочь! От мертвых ее людей, от этого кровавого тирана, от этой жизни под неродным шаныраком!

Она спотыкалась, но все пыталась пробежать как можно дальше — пока чужие грубые руки не схватили ее сзади, не начали тянуть ее назад, в плен. В ужасе она взглянула на небо заплаканными глазами — и забыла, как дышать.

Звезды на черном-пречерном небе горели ярко-красными пятнами. Казалось, из самого неба вниз тянутся угольные длинные лапы, что способны схватить ее, унести отсюда, отдать на растерзание шайтану, но главное не оставлять здесь, с ним. Черные отростки растекались во все стороны, сгибались в причудливых изгибах, пока звезды наливались алым еще ярче — но все это было зря.

Галдан огрел ее по спине свободной рукой, а затем еще раз — и Зере безвольной куклой рухнула на землю.

По степи ползет

Кара-кара-курт.

Черный звездочет —

Пара-пара юрт.

Зере вдруг вспомнила эти строчки — и рассмеялась. Громко, искренне. Галдан, услышав это, пришел в бешенство и продолжил наносить удары один за другим, попутно затаскивая ее обратно в юрту. Последнее, что она заметила перед тем как дверь юрты закрыла от нее ночь, — звезд было ровно тринадцать.

Уснуть она смогла уже скоро — пьяный и уставший Галдан отвесил ей еще пару пинков и, завалившись на пол, захрапел.

Когда она проснулась, Галдана уже не было. Снаружи слышался лишь смех Абаха — скорее всего, отец вновь уехал осмотреть ближайшие степи.

Не обращая внимания на ноющее от ударов тело, она встала и подошла к зеркалу. Улыбнулась, взглянув на уже почти полностью красные — должно быть, от ударов по голове — глаза.

Зере знала, что ей нужно делать. Боль уже не доставляла проблем.

С интересом она щупала места, где еще вчера были остроконечные шишечки — кожа в них теперь прорвалась, обнажив не ее органы. Что-то инородное, но вместе с тем такое родное, произрастало из Зере — и вот-вот было готово явить себя.

— Абах! — крикнула она, выходя из юрты. — Кел, помоги маме! Абах!

***

Галдан вернулся под ночь — довольный собой, он вошел в юрту, сжимая кулаки до побелевших костяшек.

На полу был накрыт дастархан — мясной наваристый бешбармак, пироги, баурсаки.

— Извиняешься так? — усмехнулся он, глядя на Зере, что уже наливала ему в пиалу бульон. — Правильно! Мне ведь многого не нужно — лишь будь примерной женой, и будем жить в счастье, да?

Зере лишь кивнула.

Еда сегодня была выше всяких похвал — Галдан чавкал, жадно обгладывал кости, и хватался то за одно, то за другое. Зере же не притронулась к еде — лишь с какой-то любовью? смотрела за тем, как он ест.

— А Абах где? — дожевывая очередной кусок, спросил Галдан. Обычно сын в такое время уже сидел с ними за ужином либо готовился ко сну.

— С конем, ищут в небе созвездия, — тихо ответила ему Зере. — Я попросила его вернуться домой чуть позже. Это ведь еще не все.

Галдан не успел удивиться, как Зере подскочила к нему и напрыгнула сверху. Страсть словно обуяла ее целиком, настолько трепетно она проводила ладонями по его мускулистому телу.

Он улыбнулся и притянул ее к себе, одной рукой уже залезая ей под халат.

— Галдан, — томно шептала ему Зере на ухо, пока он грубо щупал ее тело. — Ты ведь знаешь, что Абах не слушается меня? Не желает ложиться спать вовремя?

— Он и не должен, — рычал Галдан, спускаясь все ниже. — Ты лишь должна следить за ним, пока я… — его пальцы нащупали что-то неестественное.

— А к тем, кто не засыпает вовремя, приходит каракурт, — последнее слово она повторила уже с улыбкой. — Кара-кара-курт. Черный звездочет.

Скинув с себя халат, она обнажила ему свое тело. Свое истинное тело. По бокам изгибались, будто живя собственной жизнью, черные паучьи лапы — прорастая прямо из-под ребер, они тут же впились в плоть Галдана, пронзив его грудь.

Он захрипел.

— А Абах — с тобой, — будто бы со свистом прошептала Зере, наклонившись к оцепеневшему мужу. — Вот здесь, — и положила ему руку на живот.

И только тогда он все понял. Галдан закричал, попытался скинуть Зере с себя — но ногтями она впилась в его глаза, выцарапывая их, удерживая его длинными тонкими лапами.

Кровь застилала взор, но он успел увидеть, как кожа ее спадает, будто змеиная — и Зере становится самым настоящим каракуртом. Черным звездочетом.

В шею впились ее зубы — она жадно начала отрывать от него куски, с наслаждением пережевывая и проглатывая плоть. Он жил и видел, как она пожирала его заживо. Он жил и чувствовал, как переваривал собственного сына.

Когда лицо было обглодано до кости, а Галдан затих, Зере слезла с уже остывающего тела. Ползком выбралась из юрты — ночь приветствовала ее сиянием звезд. Зере взглянула в горизонт — туда, где шайтан обычно крутит маленькие вихри. Тринадцать алых пятен на спине Зере сверкнули в свете луны — и она поползла.

Поползла прямиком в степь.

На самом деле, уже практически позабыл, каково это – держать в руках ручку, выводя ей на бумаге буквы. Дети же сейчас все поголовно в тачерах, тетради как таковые уже давно стали ненужным рудиментом, а потому, чтобы найти эту записную книжку, пришлось немало постараться – нужно было просканировать несколько комиссионных на наличие необходимого товара, а потом везти её сюда. Вдобавок купил целый канцелярский набор – пара карандашей, фломастер. Подготовился на случай, если чернила кончатся.

Что ж, верю, что всё было не зря – так или иначе, отчёты по работе документируются в соответствии с протоколом на электронных хранилищах, а вести своё личное подобие дневника мне точно никто не запрещал, так ведь? Да и экспедиция, прямо скажем, требует более красочных описаний, нежели сухая характеристика объекта в микрофон для последующего занесения необходимых данных в базу – как-никак, мы, вероятно, стоим на пороге величайшего, не побоюсь этого слова, открытия за 21 век! Если не за всю историю человечества – хотя, здесь я бы засомневался: как-никак, Гуниновское лекарство от рака с 97% вероятностью излечения, пожалуй, не переплюнет ни один учёный на нашем с вами веку.

Так вот, Ромка, о чём это я!

Надеюсь, ты улыбаешься, пока читаешь эти строчки – кто знает, вдруг в тебе тоже проснётся любовь к науке? (я ещё подумаю над возрастом, когда стоит показать тебе эти записи)

С полторы недели назад, на Востоке страны, в районе Сентачана, местные жители услышали грохот со стороны минеральных возвышений – ну или гор, кому как, они там не самые большие – а после, при проверке, обнаружили что-то странное. Как оказалось, то сошёл крупный оползень, обнажив нечто, что, судя по всему, покоилось в одной из насыпей. Многие детали я не могу (да и боюсь, чего уж) раскрывать в виду подписки о неразглашении и секретности объекта, над которым у нас ведётся работа, но могу сказать одно – подобного человечество не встречало ещё ни разу.

Так уж и быть – если эти записи являются невыездными, а сам я не планирую разглашать информацию об их существовании никому на ближайшие так лет 20, то всё-таки постараюсь объяснить подробнее, чтобы задокументировать столь знаменательное событие в более понятных и воспринимаемых для мозга образах.

Главное писать более просто – а то только что перечитал предыдущий абзац, и понял, что годы работы с терминологией и наукой дают о себе знать, превращая текст в ̶т̶я̶ж̶е̶л̶о̶у̶д̶о̶б̶о̶в̶а̶р̶и̶м̶ 

Так. Об этом я и говорю. Писать проще.

Так вот – постараюсь объяснить случившееся на пальцах. Как я и сказал ранее, с полторы недели назад в районе Сентачана при произошедшем оползне в куске горы было обнаружено нечто. Давай пометим его как существо – пока что примерно, чтобы не сбиваться с толку. Всё бы ничего, окаменелости находятся и по сей день, только это существо было очень огромным и отлично сохранившимся – а ещё, как бы ни старались местные, никто не мог внятно описать его. Лишь твердили что-то про плавающий взгляд и множество глаз (голов? лиц? непонятно) – то есть, как ты понял, науке данный вид действительно был неизвестен. Конечно, случаются аномалии, при которых животные могут родиться с дополнительными конечностями, а то и вовсе с головами (в Китае, к примеру, были такие телята), но чтобы прямо множество – такое на нашей памяти было впервые.

Само собой, об открытии скоро знал чуть ли не весь близлежащий посёлок. Не хочу узнавать, каким образом так быстро сработали службы на правительственном уровне, но уже в течение следующих суток объект был оцеплен, доступ к нему начал охраняться, а жителей посёлка переселили в Батагай, который покрупнее. Конечно же, всех выпустили под подпиской о неразглашении – хотя, как мне кажется, кто-то да расскажет, и скоро об открытии будут знать все. Но пока Сентачан массово не оккупировали СМИ, а об открытии не стали трубить изо всех щелей, у нас есть время – и это время мы потратим на изучение существа.

Сразу хочу тебя обрадовать – если я пишу эти строки, значит я не умер от лучевой болезни, и объект не радиоактивен. Справедливости ради, подберусь к нему для детального изучения впервые я только завтра, но, как нам сказали сверху, фон чист и никаких признаков нарушения безопасности научной комиссии, собранной для выявления природы существа, обнаружено не было. Или пока не было – но я стараюсь об этом не думать. Но, в конце-концов, Бруно ради коперниковских идей сгорел на костре – а мы, как говорится, чем хуже?

Шучу – на костре никто из нас гореть не собирается, да и меры безопасности мы соблюдаем. Работать будем исключительно в защитных костюмах и под надзором вооружённой охраны. Допускать к объекту будут только по пропускам и в строго отведённое время, а потому пребывание на нём посторонних лиц категорически исключено.

В плане безопасности у нас постарались на славу – как-никак, изучение аж правительственного уровня! Тут вам не премия Калинина, и уж точно не повидавший за время своего существования виды Нобель, которого в последние годы выдавали всем, кому не лень. Тут настоящая наука!

На объект меня отправили вместе с Серёгой Январцевым – как-никак, из одной чашки Петри органику выращивали в своё время, он прожжённый спец. Наша задача на завтра – взять пробы органики с существа, чтобы выяснить, насколько долго оно вообще там пролежало, ̶д̶а̶ ̶и̶

Лучше расскажу потом. Как станет что-то известно.

Уже спать ложимся – в голове сумбур, руки трясутся немного. Подумать только – такое открытие, и совсем рядом! Уму непостижимо!

Всё, завтра обновлю записи, как посетим объект.

***

18.05.2043

Первое посещение объекта прошло успешно. Прошли санобработку, оделись в химзащиту, взяли необходимые сканеры, с конвоем добрались до места дислокации существа.

Я попробую описать его, ̶н̶о̶

не думаю, что получится. То, что мы обнаружили, в целом не поддаётся описанию. Наверное, ближе всего будет сказать, что в куске минеральных пород на данный момент нами найдена огромная

Голова?

Да, наверное она.

Сейчас попробую объяснить, почему мне так тяжело рассказать о том, что я увидел. Когда будешь читать эти записи, просмотри несколько симптоматических скринфайлов с тем, как видят объекты люди, подверженные инсульту. То есть знакомые очертания казалось бы очевидных предметов, но мозг не может сфокусироваться ни на одном из них, не может найти и нащупать границы, не может распознать, что находится перед тобой.

То же самое я испытал, взглянув на голову существа. Я смог различить множество полых тёмных отверстий, утыканных тут и там по всей поверхности головы(?) (прим. – возможно, это глаза), но мой мозг так и не смог сформировать чёткую картинку того, на что я смотрю. Честно говоря, это было жутко. Теперь я понимаю, почему на объекте всё настолько строго – мы действительно столкнулись с нечто, которое пока что неподвластно нашему восприятию, чего в природе в принципе быть не может.

Тем не менее, работать было нужно оперативно – выделили на посещение объекта нам всего в районе часа, дальше по плану существо должна была обследовать группа спецов другого профиля (какого, нам не объяснили, да и знать не хочу). Нас дважды просить не нужно – прикрепили некроадаптивный модуль, взяли пробу клеток глиросилоциловым методом, и быстренько свернули нашу лабораторию для изучения полученного материала.

забыл написать, пишу карандашом на полях, важный момент: когда мы стояли рядом с существом, оно издавало тонкий, едва слышимый гул?

я даже спросил у Сергея, не слышится ли мне – тот сказал, что тоже слышит это. природа гула пока ещё неизвестна

Пока что загрузили полученные образцы в нейроклетчатый анализатор, ждём результатов ближе к вечеру. Скорее всего, о них расскажу уже в завтрашней записи – после посещения объекта жутко устал, так как работать приходилось в жарких костюмах химзащиты, к тому же сильно ноет спина. Думаю, дождусь итогов анализа, запротоколирую полученные данные в виртуального ассистента для передачи верхам, и отправлюсь на боковую.

Одно пока могу сказать точно – изучать объект мы будем долго.

***

19.05.2043

Пришли новости с большой земли – мы, конечно, без доступа к сети, но один из наших охранников, Егор, поделился с нами событиями трёхдневной давности за завтраком.

Грубо говоря, заголовки мировых СМИ сейчас выглядят подобным образом:

“НЕИЗВЕСТНОЕ НАУКЕ СУЩЕСТВО НАЙДЕНО В ЯПОНИИ”

“ПОЯВЛЕНИЕ НЕОПОЗНАННОГО ЖИВОГО ОРГАНИЗМА В КОЛОРАДО УЧЁНЫЕ СВЯЗАЛИ С ЧАСТЫМИ ГРОЗАМИ”

“АГУЛЬЯС-НЕГРАС: ПОЯВИЛОСЬ ВИДЕО НЕИЗВЕСТНОГО ОБЪЕКТА, СДЕЛАННОЕ ОЧЕВИДЦАМИ”

Да, как оказалось, объект проявился не только у нас. По всему миру, судя по всему, начали находить похожих существ, что обнаружили мы. Неизвестно только, были ли мы первыми – вполне возможно, информация об уже имеющихся существах была засекречена правительствами других стран с целью изучения существ, аналогичного нашему.

Теперь расскажу о результатах анализа. А рассказать есть о чём.

Во-первых, исходя из полученных данных о тканях с некроадаптивного модуля, можно однозначно сделать вывод, что возраст существа – приблизительно 4,5 млрд. лет! На самом деле пишу сейчас это и руки трясутся. Оно возрастом с Землю. Такое в принципе невозможно – даже условные трилобиты младше миллиарда. Здесь же какое-то земное подобие звезды Мафусаил (прим. – должно быть, как и в случае с ней, мы ошиблись в расчётах либо приборы показывают неточные данные).

Слышал, предлагали сделать радиозотопное датирование, чтобы попытаться выявить более точный возраст, но не уверен, что метод подойдёт конкретно к этому существу – в конце-концов, оно же не ископаемое, а вполне себе

Так. Как раз поговорим об этом.

Клетки. Вчера, выводя изображение с наноскопа на дисплей, я разочаровался – как показалось сначала, клетки существа совершенно недвижимы. Никаких признаков активности – нет ни циклоза, актиновые нити вовсе не видны, то есть можно было говорить о смерти организма. Но!

Но!

Я попробовал ввести в образец сторонние химические соединения, чтобы проверить на внешние раздражители – и, пожалуй, увиденное не забуду никогда.

Клетки из анабиотического состояния сразу же среагировали на внешнюю угрозу – нейроны сработали моментально, и каждая из видимых клеток соединилась с другими в подобие бронепластин (или кольчуги – это аналог нанокевлара, используемый в древние времена). И, выстроившись в подобие этих ячеек (или кольчуги), они пришли в движение, стараясь плотнее прижаться друг к другу, не пустив раздражитель внутрь организма.

сами клетки были похожи на шестиконечную звезду – опять же, иронично. нужно предложить назвать существо Мафусаилом

выглядят примерно так:

*

Я впервые за 20 с лишним лет работы в нейробиологии встречаю столь слаженную и единую работу организма по предотвращению внешнего воздействия. А видеть мне приходилось действительно многое.

̶З̶н̶а̶ч̶и̶т̶ ̶л̶и̶ ̶э̶т̶о̶ ̶ч̶т̶о̶ ̶о̶н̶о̶ ̶ж̶и̶в̶о̶е̶ ̶и̶ ̶п̶р̶о̶с̶т̶о̶ ̶с̶п̶и̶т̶?̶ 

Так или иначе, нужно продолжать исследования. Особенно в реалиях того, что подобные существа появились по всему миру – что-то мне подсказывает, что мы можем выиграть от того, что изучим их природу раньше остальных.

Завтра вновь выдвигаться для сбора допматериала. Отпишусь о вылазке к объекту ближе к вечеру, уже после протоколирования. В прошлый раз еле-еле хватило сил на заполнение отчёта, в этот хочу закончить с формальностями побыстрее.

всё чаще думаю, что записи перестают напоминать дневник для сына – но внезапно понял, что они стали моей отдушиной от всех этих замеров, проверок, строгой надзорности

пусть так – на крайняк вырву несколько страниц

***

пока кратко: оно всё ещё гудит

гудит сильнее чем в тот раз

уже отчётливо слышно

***

20.05.2043

Взяли допобразцы. Обо всём завтра. Жутко устал.

***

21.05.2043

оно очнулось

я пишу оч быстро и могу пис. с ошибк. тк нет врем. на записи

вчера ночью гдето подутро гул громче а затем в низк. частоту и потом грохот

нас сразу подняли по тревоге и начали отселять подальше если это ЧП

существо открыло глаза

***

22.05.2043

Пишу в более спокойной обстановке, уже из другого блока, подальше от места дислокации объекта.

Обо всём по порядку.

Как я и предполагал в своих записях, те самые провалы, видные на голове существа, оказались глазами.

Но!

Но всё не так просто.

Это не совсем глаза – то есть, судя по всему, оно должно ими видеть, но, как описали ситуацию коллеги, успевшие побывать на месте проснувшегося существа (а также исходя из снимков с вертолётов), от глаз там скорее только название. Там нет ни радужки, ни сетчатки, ни белка, ничего подобного.

Там лица.

Я сейчас понимаю, что пишу полную антинаучную чушь, но в тысячах отверстий на голове высокого (огромного) существа видны лица – ни одно не задерживается на секунду, они меняются с сумасшедшой скоростью.

̶м̶н̶е̶ ̶с̶т̶р̶а̶ш̶н̶о̶

Они сказали нам вновь нужно будет посетить объект, так как он всё ещё не представляет никакой угрозы – теперь нечто из гор просто стоит, раскинув во все стороны, как дерево, подобие рук, и молча взирает (если оно видит) на землю.

̶Я̶ ̶н̶е̶ ̶х̶о̶ч̶у̶ 

Наш с Серёгой выезд к нему уже сегодня вечером. Молюсь всем богам, чтобы ничего не случилось

̶а̶ ̶б̶ы̶л̶ ̶в̶с̶ю̶ ̶ж̶и̶з̶н̶ь̶ ̶а̶т̶е̶и̶с̶ 

Серёга хотел уволиться и уехать, но ему запретили. ̶п̶о̶х̶о̶ж̶е̶ ̶м̶ы̶ ̶в̶ ̶п̶о̶л̶н̶е̶й̶ш̶е̶й̶ ̶ж̶о̶п̶е̶.̶ прячу записи в ферменкамеру – туда никто кроме меня не суётся. боюсь, если Серёга рискнёт убежать, ̶п̶о̶л̶у̶ч̶и̶т̶ ̶п̶у̶л̶ю̶ ̶в̶ ̶с̶п̶и̶н̶у̶,̶ поэтому остаётся продолжать исследования

***

23.05.2043

Получили дополнительные образцы, добытые уже с места вставшего существа. Мы добывали их автоматизированным способом через контроллер – пока неизвестно, как будет вести себя уже очнувшийся от спячки объект. Сидели в защитной капсуле и направляли оператора – слава богу, самим подходить к существу нам не пришлось.

Сразу скажу – структура клеток поменялась.

Они пришли в движение – если раньше они цеплялись друг за друга, образуя плотный строй на манер кольчуги, то сейчас их движения под наноскопом полностью хаотичны. Клетки просто мечутся туда-сюда. Самое странное в этом, что в их движениях нет никакой закономерности – казалось бы, для такого единого во время спячки организма, единство даже хаотичных движений было бы обязательно.

побаливает голова, но стараюсь понять, что не так с клетками. что-то не даёт мне покоя

***

Я понял!

Клеточный цикл! Миллионы клеток организма возрождаются и погибают раз за разом.

Сначала они обрастают концами, как звёзды, а так же приобретают новые функции – но затем, в период своего короткого клеточного цикла, теряют способности к росту, обмену веществ, движению и прочим функциям. Причём с каждым потерянным навыком у клетки отмирает одна из конечностей, пока она не угасает и не умирает полностью

̶и̶ ̶н̶е̶ ̶в̶о̶з̶р̶о̶ж̶д̶а̶е̶т̶с̶я̶ ̶в̶н̶о̶в̶ь̶?̶ 

В это тяжело поверить, но похоже, клетки существа не умирают до конца – они просто репетативно воспроизводят клеточный цикл бесконечное количество раз. Внешние факторы никак не мешают им – клетки лишь продолжают рождаться, жить, а затем умирать, чтобы начать всё сначала.

кажется, нами открыт идеальный организм. если мы поймём, как замедлить процесс старения, то сможем на основе данных клеток вывести чуть ли не ̶ф̶о̶р̶м̶у̶л̶у̶ ̶б̶е̶с̶с̶м̶е̶р̶т̶и̶я̶?̶

***

24.05.2043

оно говорит

они говорят

нам рассказали (Егор) что заговорило не только наше но и везде

их понимают все – они не говорят словами ртом, голос будто бы просто возникает в голове

голос без эмоций как будто

так, успокоиться.

мы с Сергеем уже прибыли к объекту и собирались пройти на территорию ради сбора новых образцов, как вдруг в головах (не только наших – всех) раздался этот

голос? ̶в̶о̶с̶п̶р̶о̶и̶з̶в̶е̶д̶е̶н̶и̶е̶?̶

на заре десятых годов когда интернет только появлялся переводы озвучивались таким же языком – гулким и безэмоциональным

ему просто всё равно. им

оно

они – наверное, они как клетки, говорят общно – я не знаю, я не могу узнать о других, мы без сети

они начали говорить. они сказали нам про то, что они и есть творец всего сущего, и что люди сами ничего бы не достигли – все изобретения, все механизмы, весь научный прогресс это их заслуга

будто они спали и двигали нас к будущему

̶м̶ы̶ ̶в̶с̶е̶г̶о̶ ̶л̶и̶ш̶ь̶ ̶и̶х̶ ̶с̶н̶ы̶?̶ 

будто подталкивали человечество к лучшей жизни (?) я плохо понял, я паниковал

а теперь они пробудились, и время собирать дань

я не знаю

я ничего не понимаю

сейчас с ним (тем что у нас) пытаются наладить контакт, но он молчит

он больше не говорит ничего

просто стоит и смотрит

смотрит лицами

***

25.05.2043

оно снова заговорило

и оно забрало

оно (они?) сказало что первым заберёт электричество

и сделало взмах одной из коненчостей

̶к̶а̶к̶ ̶к̶л̶е̶т̶к̶и̶ 

все приобры не работают

Лера я надеюсь ты в порядке

господи а как же ты будешь рожать господи

мы застряли здесь. вертушки не работают, машины стоят

мы даже не можем продолжать изучать его – ничего не работает

ни че го

нужно чтото придумать

нужно договориться нужно подружиться с ним (с ними) нужно сделать хоть чтонибудь

Серёга лишь смеётся – говорит “таков божий промысел”

а что если они и вправду боги?

Серёга лишь продолжает смеяться и продолжает

я пойду к нему я буду говорить

почему мы,почему сейчас? мы же даже не изучили нашу галактику

в чём наша вина?

̶э̶т̶о̶ ̶н̶е̶ ̶б̶е̶с̶с̶м̶е̶р̶т̶и̶е̶

̶э̶т̶о̶ ̶ц̶и̶к̶л̶ 

***

26.05.2043

оно забрало механику

снова махнуло рукой, сказало что-то мол пора вернуть всё на круги своя и простейшие механизмы перестали работать

это антинаучно но прсото не вертятся шестерни даже ручка кнопка не работает

этого не может быть

пишу фломастером и карандашом ручка не открывается

к чему теперь все автоматы, если мы даже не можем застрелить это?

мы могли бы раньше, но мы боялись

скорее всего, оно просто убьёт тех, кто нападёт

небо вдалеке бледное

Егор сказал что скорее всего это атомные станции – значит на большой земле тоже конец всему

выброс радиации

господи Лера господи господи господи

я не знаю правда ли это и что будет когда радиация дойдёт до нас

хотя всё лучше чем откатываться к пещерным временам, да?

***

оно вновь говорило

говорило что мы не первые и не последние на планете и что они просыпаются чтобы вернуть всё к началу

что ресурсы земли нужно обновлять когда планета истощается а они всегда наблюдают за нами

они всегда снами

они забирают прогресс – сначала электричество, затем простейшие механизмы, затем??? что затем?

такова цикличность жизни эдакая Сансара

человечество как Уроборос – кусает себя за хвост и проглатывает, начиная путь заново, когда они наконец уснут

таков их промысел, как продолжает повторять Серёга

божий промысел

господи эти лица в их глазах лица не наших поколений господи боже

***

27.05.2043

решил выбраться к существу набрался смелости нужно поговорить

все уже разбрелись кто куда – все сотрудники, охрана, все пытались спастись, отправились далеко, нас осталось мало

совсем мало

̶н̶а̶ш̶ё̶л̶ ̶с̶е̶р̶ё̶г̶у̶ ̶в̶ ̶к̶у̶х̶н̶е̶ ̶–̶ ̶п̶о̶в̶е̶с̶и̶л̶с̶я̶ 

со мной пойдёт астрофизик по фамилии Ильюшевко

держится молодцом, молодой, говорит что всё ещё можно исправить, главное подобрать слова главное договориться

главное

***

??.0?.2043

он рыдл и кричл перед существом орл и орл

и тогд оно збрло букву ???

не помню

оно нчинет збирть буквы

из кждого лфвит?

что дльше? слов? я не могу произнести, оно збрло её

хххххххххх

хихихихихихи смеюсь

оно скзло тк и нужно – тк мы вернёмся к истокм и созддим новое

тков его промысел

вы не боги я не верю вы не боги вы не боги вы не боги вы не боги вы не

***

ни вс мртвы, люди

гр рзмзжил глву б кмнь

учны либ вшются либ ржут сбя либ прыгют с высты

никт н врт чт мы выжвм

никт

н прдлжт збирть буквы

хихихихихих

вт рньш был букв ??? сйчс нт ни ??? ни ??? ни ???

я н пмню их

н пмню

вы не бги вы не бги вы не бги вы не бги вы не бги вы н

***

прщй Рм , сынк

прщй Лр

н скзл чт збрт рзум

нш рзум

ткв прмысл

прмысл Мфусл

***

ㅤㅤㅤㅤ* * * * *

\\\\\/////\\\\\|/////\\\\\\/////ㅤ

ㅤㅤㅤㅤㅤ|ㅤㅤ

ㅤㅤㅤㅤ/\ㅤㅤ

ㅤㅤㅤ | |ㅤㅤ

– Да.

Постояли ещё немного – будто друзья внезапно встретились на улице и теперь обсуждают минувшие деньки. Силин выпросил сигарету, покурили молча, и наконец разошлись.

Жил Силин с матерью – престарелой пенсионеркой, намывающей полы в местном ДК за жалкую пятнашку в месяц. Плюс пенсия, плюс батины льготы – тот сгинул где-то в горячей точке – в результате на жизнь плюс-минус хватало. Сам Силин в свои двадцать шесть так никуда и не устроился. Сходил в армейку, вернулся домой, потыкался туда, потыкался сюда – везде берут либо с опытом, либо с корочкой. Ни того, ни другого не было. Ну чё поделать, иногда перебивался мелкими шабашками, но чаще просто слонялся с Жигой по району, иногда затариваясь стаффом у Бледного. Тот их знал – как-никак, в одной школе штаны протирали – а потому иногда даже делал скидосы. Не шибко много конечно, но они и не товарищами были, не тамбовские волки же, в конце-концов.

Сегодня на районе делать было совсем нечего – а потому Силин к полудню выцепил Бледного, спросил за товар, и чуть было не остался ни с чем. Благо, варик всё же нашёлся – а какой он там, экспериментальный, или нет, Силина волновало не особо. Главное что не герыч – от этого шмурдяка успели сдохнуть пара Силиных одноклассников, Генка с Вованом, – и то песня.

– На связи? – буркнул Силин в трубку, наблюдая за ментовским бобиком, проезжающим по главной улице района. – Да, Жига, я. Подскакивай сёдня вечером к Бледному, грит, товар нашёл – у-ни-каль-ный! Да, серьёзно говорю, так и сказал. Да когда я тебе пиздел, Жиг? Всё, к восьми к нему на Линейный подходи, я там уже буду. Ага. Да. Ну давай я тогда затарю мамкино барахло, потом свою часть отдашь. Всё, давай.

Бобик скрылся за поворотом. Силин повернул кепку козырьком вперёд – и потопал домой.

Матери, ожидаемо, не было – ушла на смену. Силин открыл нараспашку пару окон, чтоб проветрить, затем подошёл к большому шкафу. Открыл его, пошарил рукой на верхней полке, выудил резную шкатулку. Зачем-то потряс – ювелирка звонко стукалась о стенки.

Колечко старался выбрать из тех, что мамка не носила уже давно – взял какое-то неприхотливое, с узором. Глянул пробу – серебро. Сгодится.

Перед тем, как топать в ломбард к Амиру, пошарился на кухне – на плите стояла кастрюля с мамкиным супом. Не бог весть что, конечно, но сгодится. Пока обедал, наступило четыре – пора было торопиться, если не хотелось пересечься с мамкой.

– Не, больше чэм двушка не дам, – изрёк Амир, когда Силин-таки притаранил ему кольцо. – Прасти, оно савсем малэнький.

– Ну пятьсот накинь сверху хотя б, Амир, ну чё как не родной! – Силин ждал, что выручит с кольца хотя бы четыре куска, если не целые пять – а тут такой грабёж! – Фамильное же. Знаешь, какая история? Там, короче…

– Тваи истории мэня доебали уже, – перебил Амир. – Ты мне скора так тэлевизор с историей потащишь, биля! Либо двушка, либо не бэру.

Силин скрипнул зубами, но кольцо-таки продал. Амир улыбнулся широко, блеснув золотым зубом, сказал что-то в роде “ай маладэц”, и отсчитал ему мятые бумажки.

К Бледному Силин пришёл уже на взводе. Нервно щупал в кармане складной нож – подарок от бати, когда тот ещё не уехал к своим бушменам-душманам-как-их-там. Когда жив ещё был, короче. Жига пришёл минут через десять – шёл по району, насвистывая какую-то мелодию. Подошёл, пожал руку, кивнул на подъезд – мол, идём?

Квартира Бледного располагалась на пятом этаже. По соседству жили какие-то глухие бабки, а потому никаких вопросов к нему ни у кого не возникало. Силин подошёл к железной двери, постучал. Постояли, потупили с минуту – никто не открыл. Постучались ещё раз – даже шагов не слышно. Силин уже было начал ругаться, как Жига зачем-то дёрнул за ручку – и дверь открылась.

– Алё, Гер? Дома? – негромко спросил Силин в глубину тёмной прихожей. Никто не ответил. – Пошли, чё. Может его там инфаркт ёбнул, мне ещё одного барыгу искать впадлу.

И двинулся вглубь квартиры. Жига аккуратно ступил за ним, перед этим прикрыв за собой дверь.

– Гера, ты где… – продолжал говорить Силин, но вдруг осёкся. Дверь в комнату Бледного была приоткрыта.

– Думаешь, реально с инфарктом там лежит? – подошёл Жига. – Бля, Силя, чёт мне ссыкотно.

– Ну так не ссы! Гера, ты там… – открыл он дверь в комнату, вошёл, и застыл на месте.

Руки Бледного (реально бледные, подумалось Силину) торчали из верхних углов противоположной стены. Ноги, таким же образом, располагались уже снизу. Завершала инсталляцию голова Бледного, прибитая к стене прямо в центре. Стена была измазана в крови, ярко-красные линии будто соединяли между собой все части тела Бледного, как провода в электрощитке.

Бледный словно стал человеком-стеной. Человеком-комнатой.

– Твою… – Силин услышал, как Жига позади него блеванул прямо на пол. – Чё за… – и ещё раз.

Силин только усилием воли заставил себя отвернуться и выйти в зал.

– Пошли отсюда, – совладав с собой, коротко бросил он Жиге. – Быстро.

– Подожди, Силь, а менты? Ну его же кто-то…

– Какие, нахуй, менты? Чтоб они на нас повесили эту… этот… пиздец?! Тихо съёбываем и идём домой. Нас никто не видел, всё должно быть норм.

Жига посмотрел на него пару секунд, затем кивнул виновато – тупанул, переволновался – и они двинулись к выходу.

Уже уходя, Силин заметил на тумбочке в прихожей блистер с какими-то таблетками. Повинуясь странному порыву, схватил его и запихнул в карман. Потом разберётся.

***

– Бля, как думаешь, кто его так? – Жига курил уже вторую подряд, пока они с Силиным бесцельно слонялись по уже тёмному, но всё ещё родному, району.

– Да может конкуренты, хер его знает, – ответил Силин, затянувшись. – Слышь. Давай к тебе двинем. Покажу кое-чё.

– В плане? Ты чё-т надыбал? Силя? – попытался выпытать Жига, но тот уже ускорился по направлению к дому.

В квартире Жиги, как обычно, был бардак – но его, как всегда, всё устраивало. Да и ночевал он зачастую у кого-то на хатах, так что комфорт заботил его меньше всего. Есть место, где дунуть или вкинуться – и то хорошо.

– Зырь, – достал наконец Силин из кармана блистер, когда они уселись на диван. – У Бледного ухватил, когда уходили. Походу те самые.

На упаковке не было никаких опознавательных знаков – лишь восемь маленьких белых таблеток покоились за пластиковыми окошками, смиренно дожидаясь употребления. Жига выхватил блистер, повертел его и так, и эдак, но довольно быстро остыл и вернул его Силину.

– Чё-т стрём. Это точно не парацетамол? Хэзэ чё в них, вдруг шняга убойнее метадона?

– Не хочешь – не юзай, – Силин выдавил одну таблетку на ладонь. – Я сёдня весь день на нервяках, ещё Амир, сука, кинул. Дай хоть расслаблюсь, – и закинул таблетку в рот.

Жига немного помялся, но всё-таки взял себе тоже. Взглянул на белый кружочек, а затем быстро закинулся.

– И чё дальше? Скоро накроет?

– Да я знаю что ли? Сидим, ждём.

Посидели с пять минут, потупили в Жигин потолок. Белый, как таблетка.

Или бледный, как Бледный, подумалось Силину.

Бумм! Бумм!

Раздался стук откуда-то снизу.

– Ремонт делают? – вяло поинтересовался Силин.

– Да сосед снизу походу крышей едет. Недавно встретил его на улице – он, прикинь, тащит с мусорки микроволновку. В руках молоток держит. Я ему кричу мол, ты дурак, дядь Гриш, нафига тебе микроволновка? А он молча её кладёт на асфальт и начинает по ней молотком херачить.

– В натуре?

– Базарю! Видать на работе тоже нервяки сплошные, или жена пилит, или ещё чё.

Снизу раздался женский крик. За ним последовало ещё несколько глухих ударов.

– Милые бранятся – только тешатся! – гоготнул Жига. – Ну так вот, я потом его ещё пару раз в окно видал – всё продолжает с помоек микроволновки таскать. Лучше б по голове себе постучал, ей-богу.

– Точно двинулся, – усмехнулся Силин. – Да у нас чё-то все на районе с прибабахом. Слыхал про Евдокию Палну? В моём доме живёт, на первом этаже. Ещё на лавочке сидит часто.

– Не, а кто это?

– Короче, мамка говорила, что это какая-то колдунья с каких-то Подзалупок, или как там её глухомань зовётся. Там, короче, землю выкупили, а их всех к нам расселили, квартиру дали. И мол в её селе эту Евдокию все боялись, типа ведьма, как наколдует тебе понос, с толчка неделю не встанешь, понял?

– Ахахахах, тоже поехавшая походу. И чё она, сидит просто на лавке?

– Ну да, обычно сидит и смотрит на двор.

– Так она, Силь, получается, не колдунья. Если она только смотрит – она эта… Куколдунья!

Смеялись минуты три, громко. Даже удары снизу стало не слышно.

– Ой мля, – с трудом выговорил Силин. – Накуколдует щас на тебя с такими шутками.

– Хорош, у меня щёки уже болят, – Жига продолжал посмеиваться. – Мля, вот бы наш город какая-нибудь хренотень расхерачила, ей-богу. Типа смеси Годзиллы и Кинг-Конга. Или нашествие зомбаков, прикинь? Как в фильмах. Будем выживать короче, в магазах бесплатно тариться, все дела. Один хер все полудохлые и так ходят, ничё не изменится считай.

– Да ну тебя, – буркнул Силин. – Кстати, насчёт прибабахов. Бледный ничё не говорил? Я всё думаю, кто его…

– А подожди, – внезапно перебил Жига. – Помню чё-то, да. Я его как-то на районе встретил, он угашенный был, начал затирать, мол пиздец улиткам повезло, они типа сами и есть дом. Или черепахам. Короче, начал задвигать мне за идею, как бы было охеренно быть квартирой. Как Эдвард-руки-ножницы. Тока Бледный-человек-комната или типа того.

– Чё… – протянул Силин, но тут услышал посторонний звук из коридора.

Стучались во входную дверь.

Жига переглянулся с ним, задрал бровь – мол, открывать, не? Силин пожал плечами. Жига вздохнул, встал с дивана и пошёл в коридор. Послышался звук снимаемой цепочки.

– Чё на… А, дядь Гришаааааааа? – услышал Силин голос Жиги, а затем смачный “чавк”.

Он выбежал в коридор – на полу с пробитой головой лежал Жига, подёргивая конечностями. У входной двери стоял человек, вместо головы у которого была микроволновка. Силин с ужасом заметил, что кисти рук у человека отсутствуют – в культях торчали лишь молотки.

– Вы нас заливаете, – открывая и закрывая дверцей микроволновки, проговорил дядя Гриша. Лицо его, не выражающее ничего, виднелось внутри агрегата. – МММММММММММММ! – и бросился вперёд.

Силин с трудом увернулся от удара руки-молотка – та глухо стукнула по стене. Дядя Гриша тут же замахнулся второй рукой, не прекращая мычать, как микроволновка во время подогрева еды.

– МММММММММММ!

– Твою мать! Чё за…

Ещё один молоток пролетел над головой, ударив в зеркало. Оно треснуло, осыпав Силина осколками.

– Блядь!

Он пригнулся под ещё одним ударом, забежал за спину к дяде Грише. Рука сама нащупала складной нож в кармане. Силин вытащил лезвие, и быстро нанёс несколько ударов. Бил куда мог – в шею, в спину, в руки.

Дядя Гриша задрожал всем телом, попытался заткнуть хлещущую в шее рану рукой-молотком, но спустя пару мгновений свалился на пол.

– БИП! БИП! БИП! БИП! БИП! – издал он несколько раз, прежде чем наконец замолчать.

Силин отдышался, взглянул на уже переставшего дёргаться Жигу.

– Бля, братан. Я чё-нить, придумаю, я… – и, пошатываясь, вышел из квартиры.

***

Как дошёл до нужной двери, помнил с трудом – от таблетки мутило, тут и там были слышны крики и звуки сирен. Перед глазами мелькали яркие пятна – преимущественно красные.

Силин опёрся на дверь, забарабанил.

– Откройте! Евдокия Пална, откройте!

Дверь приоткрыли спустя минуту. Силин отодвинулся, шатаясь, старался рассмотреть хоть что-то.

– Чего надо? – показалось в щели пожухлое старческое лицо.

– Протрезветь. Умоляю, отвар какой-нибудь, или чё у вас там. Я знаю, вы можете. Я…

– Деньги есть? Оплата вперёд.

– Да! Да! – Силин выудил из кармана смятые бумажки, которые получил за кольцо. – Вот, если не хватит, то я занесу. Только пожалуйста.

Старуха распахнула дверь.

– Давай быстрее.

Силин, не прекращая говорить спасибо, ввалился внутрь.

Пока шёл на кухню, заметил в комнате спящего старика.

– Муж мой, – прокомментировала старуха. – Не шуми только, разбудишь.

На кухне посадила его на табурет, сунула в колени тазик, достала из холодильника банку с каким-то мутным варевом. Отлила в кружку.

– На, пей. Блевать в тазик. Промажешь – будешь сам полы вылизывать.

Силин лишь кивнул и жадными глотками стал пить варево. На вкус оно было как моча, перемешанная с вонючими носками. Он почти сразу блеванул под себя.

– Допивай.

Силина вырвало снова, но он всё-таки осушил стакан до дна. А затем блеванул ещё раз.

– Всё, теперь всю гадость вывели. Завязывал бы ты… – продолжала ворчать старуха, пока Силин наблюдал, как на кухню заходит её муж.

И кусает её за шею.

Евдокия Павловна закричала, подалась вперёд, споткнулась, и упала лицом прямо в стол. Муж её с рычанием упал следом за ней, начав пожирать уже затихающую жену.

Силин блеванул ещё раз. Затем встал, опрокинув тазик – муж Евдокии Палны продолжал увлечённо пожирать её, не замечая ничего вокруг. Силин аккуратно, на дрожащих ногах, обошёл его по кругу и пошёл на выход.

В голове действительно стало яснее.

– Не напиздела, старая, – усмехнулся он, уже выходя из подъезда.

…Дома горели, надрывались сирены. В свете фонарей одни люди набрасывались на других, поедая их заживо. Угол дальней пятиэтажки с диким грохотом отломился и пришёл в движение – похоже, Бледный начинал осваивать своё новое тело.

– Или напиздела, – хмыкнул Силин. – Куколдунья, мля.

Громадная фигура возвышалась над районом. Закрывая небо, огромная полу-ящерица-полу-обезьяна закричала и начала крушить ближайшие дома.

Силин выудил из кармана нож, раскрыл, вытер лезвие об рукав. Окинул район взглядом ещё раз.

И пошёл навстречу новому миру.

Данный план показывается недолго, всего секунд 10 -- а за ним идёт склейка уже снаружи, где стоит другая церковь (или та же?) и что-то горит.

На этом моменте в кадре слышались звуки -- будто многоголосые мычания в низкой тональности.

Ещё я разглядел в кадре фигуры -- но те стояли смирно. Мычали, судя по всему именно они.

Следующий кадр был сделан уже внутри церкви -- причём, судя по убранству, точно из другой. На ней я увидел прихожан, которые по очереди подходили к высокому мужчине (?) в белой простыне (или саване -- скорее всего кассета называется так именно поэтому) и о чём-то тихо шептались с ним. Отец (если оператором был он) всё так же снимал происходящее без комментариев.

Честно говоря, от этой записи стало жутко, но я всё-таки решил досмотреть до конца. Уже к завершению записи, проявился другой план -- и опять из другой церкви. Люди вновь подходили к высокому мужчине (я надеюсь, что это он) и о чём-то шептались. В этот раз на нём не было савана/простыни, и ростом он был словно меньше (хоть и всё равно был крупнее прихожан).

На моменте, когда к нему подходит какая-то старушка, запись обрывается. Других кассет с данным мужчиной и изнутри церквей, мною в коробке найдено не было.

№22 КОРНЕВ. // ЗАДВИЖИНО

Эта кассета была совсем короткой -- всего два плана по секунд 15 каждый, но она, пожалуй, была одной из самых жутких. Как я понял, на данной кассете склейка не связанных между собой записей -- об этом говорит как название, так и содержимое роликов.

На первой записи в кассете снимается какая-то деревня. Оператор (я с каждой кассетой всё меньше верил в то, что это был мой отец) стоит без движения и снимает какой-то покосившийся дом. Спустя несколько секунд в кадр входит огромное существо, будто собранное из грязи, веток, корней, и мха. Оно останавливается перед камерой, а затем запись обрывается.

Движения существа напоминали ходьбу человека на ходулях -- словно ему было тяжело совладать со своими длинными ногами. Тем не менее, больше о существе ничего неизвестно, из звуков им издавалось лишь чавканье по грязи и шуршание, других записей с ним на кассетах я не нашёл.

Следующая запись на той же кассете -- съёмка какого-то села, судя по всему, с холма. В записи очень сильно дует ветер, и, судя по небу, собирается гроза. Съёмка ведётся с холма или другой возвышенности -- всё село видно как на ладони.

Перед самым концом кассеты, план меняется: теперь мы видим поле перед лесом. На небе всё так же собирается гроза, но на горизонте рябью идут какие-то высокие тени. Причём данный кадр по соотношению сторон отличался от предыдущего -- либо его досняли на другую камеру (телефон?), либо случилась техническая неполадка при склейке записей.

Признаться честно, досмотрев эту кассету, я уже дрожал. Если в первой я ещё мог свалить высоту мужчины в церкви на стремянку/ходули, то здесь всё было слишком жутко, и, что самое страшное -- реалистично. Я думал про монтаж видео, но вряд ли мой отец знал, что это такое.

Осталось рассказать об ещё одной кассете.

№37 ЛЕСН.// ХВАТ.

Это ещё одна короткая кассета, найденная мной -- как и в предыдущем случае, в видео длительностью не больше минуты показываются всего пара планов. На первом из них я, как и в "САВ-Н", увидел церковь -- но точно не одну из тех, что видел ранее. Эта стояла словно в лесу -- вокруг виднелись стволы деревьев. На записи так же были несколько людей -- в этот раз они танцевали какой-то странный танец, причём делая это абсолютно молча. Из звуков слышалось лишь тихое дыхание оператора и приглушённые крики птиц -- после недолгой съёмки танцев перед лесной (?) церковью, запись обрывалась.

На следующем плане была уже явно не деревня -- судя по виду здания, съёмка происходила в каком-то городке. На записи длиной в восемь секунд сквозь помехи я различил, как по заснеженной улице идёт женщина, а здание слева от неё обхватили десятки белесых рук, и достаточно ловко тянулись к ней. К сожалению (или к счастью), запись обрывается до того, как руки доберутся до женщины. По звукам: руки скребли пальцами по камню; хрустел снег. Больше ничего не было.

На этом запись обрывалась. Я прошерстил ещё несколько кассет -- но кроме съёмки каких-то сёл или пейзажей ничего необычного на них больше не нашёл.

К сожалению, долго оставаться в Новополежайске я не мог -- поэтому кассеты остались в доме отца. Ближе к лету думаю взять отпуск и отправиться туда ещё раз, уже на долгий срок. Я видел на чердаке ещё несколько коробок, доверху набитых кассетами. У меня есть ощущение, что я открыл для себя что-то, что теперь не отпустит меня. Но я хочу узнать, что это за записи, почему они оказались у моего отца, и что изображено на некоторых из них.

Если вы узнали местность с видео -- напишите мне об этом в комментариях. Сейчас мне важна каждая зацепка.

– Паш? – негромко позвал я брата. Дверь в его комнату была закрыта. – Па-аш?

Телевизор продолжал нагнетать – поэтому я выключил его. Теперь слышалось только тиканье часов из моей комнаты. Я уже было хотел пойти к себе, но из ванной раздался какой-то всплеск.

– Пааааааш… – уже повторил я, надрываясь, как услышал, что соседняя дверь открылась. Из неё вышел мой старший брат. Судя по взлохмаченным волосам и мятой одежде, он только проснулся.

– Ну чё ты, мелочь? – улыбнулся он мне. – Уже реветь собрался?

– Родителей нет, – виновато произнёс я. – И… В ванной что-то шумело.

– Трубы там шумят, – отрезал он и сел рядом со мной. – Ну хоть телик включи.

– Там нет ничего. Помехи только.

– Профилактика значит, – зевнул он.

– Пааааш, – я внезапно понял, что и впрямь готов расплакаться. Почему-то было тревожно. Всё вот это одиночество, да и родители никогда так не задерживались.

Паша же, увидев моё лицо, поспешил заболтать меня. Слёз он не любил.

– Ну всё, хорош. Всё нормально с родаками, скоро будут. Давай знаешь что?

– Что? – я заинтересовался и даже почти позабыл о часах, о темени за окном, об опаздывающих родителях.

– Давай я тебе истории пока расскажу.

– Истории? Какие?

– Ну… – уклончиво ответил он, а затем улыбнулся. – Тебе понравится. Ты ж в Сайлент Хилл играл?

– Костя у себя играл, я рядом сидел, смотрел. Самому стрёмно, – решил не бравировать я.

– Ну и отлично. Значит уже подготовленный. Короче, мелочь, – на “мелочь” я уже не обижался. В десять с половиной мелочью уже не бывают. – Давай так. Я тебе щас рассказываю три истории из жизни. Как раз предков дождёмся. Только не хнычь, лады?

Я кивнул. Истории брата послушать было интересно – особенно, когда по телевизору лишь помехи.

– Ну и отлично. Начнём с простенькой. Дядь Сашу ты не застал, но он у нас во дворе раньше был местной знаменитостью…

***

Мне тогда лет десять было, чуть меньше чем тебе. Дядя Саша у нас во дворе жил – был он обычным работящим мужиком. Лет так под сорок пять, вечно неглаженая рубашка, лёгкая щетина, весёлый нрав. Ну короче типичный такой мужик со двора, которого все знали – по пятницам собирал каких-то своих друганов, вместе на лавочке пивас глушили, если тепло было. Иногда в карты играли. Особо не барагозили: как-никак, у нас старушек много, если что, ментов всегда вызовут, а в обезьянник ему не хотелось.

Мог ещё пацанам велик починить если в настроении, благо рукастый был мужик. Пахал где-то на заводе. Так и не женился – вроде окучивал каких-то продавщиц с рынка местного, но видать не сложилось. Короче, просто дядя Саша. Таких дядь Саш по всей стране валом, в любой двор зайди.

Тогда лето стояло, у нас особо развлечений не имелось, и мы с пацанами с утра на велики – и гонять по всему городу. Иногда на речку ездили, как-то с дедом одного из друзей даже на рыбалку сгоняли. Удочек навороченных у нас не водилось, конечно, но какие-то самоделки умудрялись из орешника мастерить, на них и ловили. Я к чему – одним днём у меня цепь слетела, ну я и решил попытать счастья у дядь Саши. Мне её как раз смазать ещё требовалось, колесо заднее накачать, а у него классный насос был как раз – поехали с пацанами, короче, к нему. Поднялись на его этаж, позвонили в квартиру, и повезло – дома оказался.

И вот мы вышли во двор, он мне колесо качает, и между делом интересуется – мол, не мы ли по ночам с домофоном балуемся? А нам тогда во двор домофоны только поставили – такое новшество, ясен фиг всем потыкать хотелось. До этого кодовые замки были, заедали вечно. Но мы тогда реально не баловались – родаки нам сразу сказали, “сломаете – так по жопе получите, что сидеть не сможете”. А домофон тогда вещь дорогая была, да и получать никому не хотелось. Поэтому и не трогали. Да и без домофонов заняться было чем.

Короче, так ему и сказал – мол нет, мы не при делах.

– А что такое, дядя Саша? – говорю. – Что-то случилось?

Поддерживаю разговор, понял? А сам жду пока он наконец с моим великом закончит и мы поедем уже.

– Да звонили посреди ночи, – отвечает мне дядя Саша. – Я уснуть не мог. Слышал сначала как в другие подъезды звонили, а потом в наш начали. Я тогда из окна вылез, заорал чтоб они нахер шли, делать им нехер, прикинь? Ну и перестали вроде. Найду – по жопе дам.

Наконец, закончил он чинить мой велик, отдал его, оглядел нас ещё раз с подозрением – точно ли не мы по ночам с домофоном балуемся – ну и мы уехали.

Потом ещё с полнедели прошло, и мы с пацанами забились ранним утром снова поехать на рыбалку на карьер наш местный. Толян со своим дедом на оке там собирался, а мы на великах, по-старинке. Наши родаки с его родителями на созвоне были, поэтому за нас не переживали – да и тогда за детей в целом меньше переживали, чё уж там.

Ну чё – проснулись в районе пяти утра, велик во двор выгнал. Договорились с пацанами встретиться в минут двадцать шестого и погнать.

Уже светало, я стою, жду пацанов, и вижу – на лавочке перед вторым подъездом кто-то сидит и трясётся. Ну мне чё, мне интересно стало, я и пошёл посмотреть. Подхожу – ема, это ж дядя Саша, сидит в майке и шортах, дрожащей рукой бычок курит, сам бледный весь.

Ну я и решил спросить, чё это он тут с утра пораньше. Он как меня увидел, прямо обрадовался.

– Пашка! – говорит. – Ты сегодня крепко спал?

Ну я ему и отвечаю, мол как обычно. А что случилось-то? Вижу, что-то сказать хочет, но видать думает, что я не поверю. Наконец решился.

– Я сегодня спать лёг – и опять слышал, как в домофоны звонят у нас во дворе. Только в этот раз что-то не так было. Я лежал, слушал, пытался понять. Вот Паш, скажи, у нас какой звонок у домофона?

– Ну как какой, – смотрю я на него. – “Туууу-Дуууу. Туууу-Дуууу”. Везде такой, где домофоны видел.

– Вот, вот! А я лежу, слушаю, и внезапно понимаю, что у него последнее “Ду” продолжается дольше. И он звонит “Туууу-Дуууу. Туууу-Дууууууууууууууууу”. Мне как-то не по себе сразу стало – я, значится, подумал, что это может мелодии у нас разные. И я вдруг не слышал такую ещё. Но ладно, это ещё что, – он внезапно выудил из кармана шорт смятую пачку “Винстона”, из другого кармана достал зажигалку. Подкурил, закашлялся, а затем продолжил – но руки его опять затряслись. – Он звонил, звонил. А потом внезапно тишина. Я уж было думал всё, наигрались, сломали какой-то домофон и разбежались. А потом звонок раздался в моей квартире. Тот самый, протяжный на конце.

Я тогда смотрел на дядю Сашу и мне реально не по себе стало. Он хоть и пил, но никогда до белочки не напивался, да и небылиц не рассказывал. Ещё и выглядел замученным.

– И мне звонят вот так – “Туууу-Дуууу. Туууу-Дууууууууууууууууу”. У меня всё тело одеревенело разом, но я подумал, что я, не мужик что ли? Встал с кровати, шорты накинул, пошёл ответить. Думал, щас как раздам им словесных, чтоб неповадно было в следующий раз. И вот подхожу я к домофону, снимаю трубу – а там тишина, и треск только. Ну я им сказал пару ласковых, положил трубку, развернулся обратно в комнату уйти – а домофон опять “Туууу-Дуууу. Туууу-Дууууууууууууууууу”. Я думаю всё – щас выйду и задам им. И тут… – тут дядь Саша внезапно замолчал и взглянул на меня. – Паш.

– А? – спрашиваю я его. Мне уже самому жутко, раннее утро, людей вокруг нет, а дядь Сашу я таким вижу впервые. – Что?

– Скажи, я ведь не сошёл с ума? – улыбается мне.

– Да вы нормальный мужик, дядя Саша, – отвечаю ему уклончиво. Тот лишь как-то грустно на меня смотрит и продолжает.

– Двери не было. Я оборачиваюсь к домофону – а у меня на месте входной двери голая стена. Я тогда подумал всё, точно с катушек слетел. А домофон всё звонит. Я трубу снял, отвечать не стал, повесил обратно, чтоб звонок закончить. К месту, где дверь была, подходить боюсь – и просто стою на месте. Просто ступор – и всё тут. Внезапно слышу с улицы как дверь наша подъездная открывается – и шаги по лестнице вроде и тяжёлые, но будто нарочито тихие. Словно крадутся, но плохо получается, понимаешь? И ладно – бог с ней с дверью, может реально с катушек слетел, домофон может мелодию поменял, но знаешь что? Мне спустя секунд десять постучали в стену. Туда, где ещё с минуту назад дверь была. Так аккуратно постучали – открывай, мол. Ну а дальше я себя не помню – с окна своего третьего по балконам на козырёк спрыгнул, кое-как с него слез, и вот сижу тут до утра. Хер знает, как ноги не переломал. Всё ждал, пока из подъезда кто выйдет, думал драпануть в случае чего – но не вышел никто.

Я молчал. Дядь Саша уже успел докурить, и теперь, закончив свой рассказ, просто смотрел на своё окно. Я даже не знал, что ему говорить.

– Паш, – внезапно сказал он. – Пошли, проверим, дверь на месте?

Я прикинул – до прихода пацанов ещё несколько минут есть. Вроде успеваю. Ну велик у подъезда скинул, пошёл с ним на этаж. Дверь на месте. Стоит и стоит. Подумал тогда, что он реально перепил, может кошмар ему приснился.

Попрощался я с дядей Сашей и пошёл обратно во двор. Там уже пацаны начали собираться – ну мы и поехали на рыбалку. Дядь Саша к себе ушёл – после во дворе болтали, что он со знакомым медвежатником свою же дверь вскрывал.

Ну а потом дни как дни – пока одним утром к нам во двор скорые с мигалками не пригнали. Я тогда спал, но после у родаков уши погрел – дядь Саша с окна своего выпал. Сказали, мол посреди ночи стекло разбил, и вниз, орал ещё что-то. Жив оказался в итоге, крепкий был мужик – но кукухой двинулся окончательно. В дурку упекли на пожизненное. Не знаю, чё он там, может до сих пор сидит, может уже помер. Такие дела.

***

Когда Паша закончил, за окном уже окончательно стемнело.

– А ты не слышал домофон в ту ночь? Когда он выпал? – уточнил я. От истории стало немного жутко – но поехавшие алкоголики в нашем городе были не такой уж редкостью.

– Не, ты чё, я спал без задних ног. Эт у вас всё компы ваши, а у нас был активный отдых, – усмехнулся он. – Ну, как тебе?

– Классно, – улыбнулся я. История мне понравилась. Мне в целом нравилось говорить с братом: такой взрослый, он не всегда находил лишнего времени на разговоры со мной. Сейчас же он был целиком и полностью посвящён мне, и это было приятно. – Слушай. А можно… На кухне свет включить?

Паша закатил глаза – но всё-таки встал и прошёл в коридор. В квартире стало ещё немного светлее, и мне стало спокойнее.

– Спасибо.

– Потом мать нам за счётчики втык вставит. Ладно, мелочь, слушай дальше. Следующая пострёмнее. Сам её не застал, так что чисто из чужих слов рассказываю. Был у нас в семнашке пацан один, Тёмыч.

***

Я тогда в классе девятом уже учился. Январцев вроде у этого Тёмыча была фамилия. Он, короче, из моей параллели был. У нас, в целом, все классы дружные были, хоть и было несколько лохов, но мы до жести никогда не опускались – не били, не щемили по углам, просто не общались. Но Тёмыч был мало того что зажатым, он ещё и отбитый был какой-то. Мать его фармацевтом в аптеке работала, батя из семьи ушёл. С пацанами он как-то не поладил, в результате сидел на задней парте и чё-то себе в тетрадь рисовал.

Ещё говорили, садистом рос. Взгляд у него стрёмный был, реально – взглянет на тебя, и сразу не по себе становится, пришибленный какой-то. Ну и слушки пошли, что в районе гаражей, от которых Тёмыч жил недалеко, начали собак дохлых находить. Они там обычно бегали, бывало конечно в стаи сбивались, но особо ничего серьёзного не происходило. Там бабки сердобольные их подкармливали иногда, ну и мужики с кооператива. А тут начали дохнуть – сначала одну нашли, потом вторую.

Почему на Тёмыча подумали? Он вообще животных не любил, а собак – особенно. Ещё и называл их странно, помню, пацаны рассказывали, что видели как он дворнягу подзывает со словами “Собачья пёся, иди сюда, собачья пёся”, а у самого глаза чуть ли не кровью наливаются. Та к нему подошла, а он её кулаком по морде – и смеётся. Точно отбитый, говорю.

Собак дохлых находили отравленными. А так как у Тёмыча мать фармацевткой работала, и, по слухам, с аптеки всё что не прикручено в дом таскала, у него, думаю, было чем животных травить. Но, само собой, всё это на уровне слухов было – пойди докажи ещё, что Тёмыч этим занимается. Мы как-то после школы с пацанами решили проследить за ним – просто домой ушёл, да и всё. Посидели в беседке у него во дворе да разошлись. Скорее всего, он вечерами, когда темно, их искать выходил. Чё, удобно – район у него темень, кооператив гаражный без забора, камер тогда ещё не было, поди найди кто этим занимается. Сторож вроде был, но тот спал больше в будке своей.

Так где-то с месяц собаки умирали – а потом Тёмыч пришёл в школу с фингалом. Мы всё гадали, чё с ним случилось – но хер бы он нам сказал. Поэтому уломали Аню Кузнецову, девчонку с класса нашего – она ему нравилась – узнать, чё с ним случилось. Тёмыч сначала поломался, но потом всё-таки решил рассказать.

Оказалось, он ночью гулял – так и сказал, гулял он, ага – по району, и в гаражи зашёл. Наткнулся там на какого-то бомжа, который, по его словам, вообще странный был – бледный весь, еле ходит, и собаки вокруг него вертятся. Ну и слово за слово, бомж до него докопался – в результате Тёмыч и схватил по лицу. Аня сказала, что Тёмыч когда об этом рассказывал, так кулаки сжимал, что у него аж костяшки побелели. Ещё и бубнил себе под нос, мол “убью тварь”, “пёсник собачий грёбаный”, и всякую такую ахинею.

Мы тогда с истории поржали конечно, но поняли, что бомж его не за просто так отфигачил. Видать, Тёмыч реально собак травил – а тот мужик, хоть сам и бездомный, за животных был готов по лицу дать. Ну и дал, собственно.

Дальше история уже вообще никем почти не доказанная, только со слухов. Наша версия такая: Тёмыч видимо вообще на фоне такого унижения кукухой поехал, набрал из дома таблеток всяких, позапихал их небось в колбасу, взял с собой нож кухонный, и пошёл ночью в гаражи. Хрен его знает, что он хотел – может собаку порезать, а может бомжа самого. Ясно только, что собакам в ту ночь явно несладко пришлось бы.

Короче, в ту ночь недалеко от гаражей нефоры бухали. Они и рассказали потом нашим пацанам, что один из них мол после блейзухи пошёл отлить подальше, и услышал как кто-то тихо так говорит в темноте “Собачья пёся, иди сюда, собачья пёся”. Ну ему интересно стало, он выглянул из-за угла – видит, пацан с ножом идёт и собаку кличет. И реально, в конце прохода, там где тупик из гаражей был, лежала собака. Ну собака и собака – дворняга какая в темноте лежит и не реагирует. Нефор этот решил посмотреть, чё пацан делать будет. А тот всё говорит своё “Собачья пёся” да и идёт к этой собаке.

Дальше вообще жесть. В какой-то момент собака встала. И тут нефор понял, что она ростом под метра три. Рассказывал нам, мол чуть тогда повторно не обоссался. И мол, что наконец собака вышла из тени гаража – а это и не собака вовсе. Вот представь себе человека, который будто скроен из дворняг. То есть вместо рук, ног – собачьи тела. И голов сразу несколько – собачьих. Сказал, мол подумал, что перебухал. А собака – или хер знает, чё это – подошла тем временем к Тёмычу и так прорычала, будто речь человеческую имитирует, “Срррбааааччччьяяяя пйооооссссяяяя”.

Нефор говорит, Тёмыч просто на землю упал и орал как резаный, сам он свалил оттуда пока его эта тварь не заметила. Слышал лишь крик позади себя какое-то время – а потом всё стихло.

Тёмыч после той ночи реально в школе больше не появлялся. Преподы нам ничё не говорили, мы пытались к его матери в аптеку зайти, но там сказали что уволилась она недавно. Хату мы Тёмыча знали, квартиру нашли через соседей, но бабка местная сказала, что женщина съехала оттуда на днях.

Больше ни его, ни его мать мы не видели. Собак в гаражах с тех пор тоже поубавилось. Бездомных так вообще не осталось. А потом уже нормальный забор поставили, и кто попало туда не лез.

***

– Собачья пёся, – протянул я, задумавшись, когда Паша договорил. Слова должны были звучать смешно – но мне почему-то стало жутко. – Может, он в другую школу перевёлся?

– Да фиг знает, может и так. Но наши знакомые с других районов его тоже не видели. Так что если куда и свалил, то уже в другой город. Но чё-т мне подсказывает, что никуда он не съезжал, – улыбнулся брат.

Вдалеке, со двора, послышался гудок домофона. Я дёрнулся от неожиданности.

– Чё, ссышь? – усмехнулся Паша. – Да не переживай, просто кто-то звонит.

Я улыбнулся ему в ответ. Действительно, надумал себе под впечатлением от историй. Внезапно я понял, что меня смущает что-то во внешнем виде брата.

– Паш, – тихо сказал я. – Ты чего покраснел?

– Реально? – он встал с дивана и подошёл к зеркалу. – Да фиг знает, может аллергия какая. Забей. Чё, третью слушать будешь, или хватит с тебя?

Сердце моё билось быстрее обычного, голова немного побаливала – должно быть, из-за насморка. Тем не менее, дослушать последнюю историю очень хотелось. Я с энтузиазмом кивнул.

– Вот и славно. Последняя – фирменная. Про меня. Я сам о произошедшем часто думаю, но не говорил ещё никому. Первым будешь.

Я шумно выдохнул и постарался слушать как можно внимательнее.

– Когда я со школы выпустился, то в универ сразу не поступил. Ну, ты сам помнишь. Пошёл искать работу.

***

Мать тогда ещё со мной скандалила, мол в ВУЗ не пошёл, нефиг дома сидеть. Ну я чё – я решил, что в целом она права, и начал искать вакансии. Стукнуло мне на тот момент семнадцать, как минимум год армейка не грозила – куда-нибудь приткнулся бы.

А ты ж знаешь, батя у нас помешанный на своей гранте, да и в детстве меня учил чему-то, а не только подай-принеси. В результате в машинах я шарил более-менее.

Ну батя навёл справки, сделал пару созвонов, и устроил меня младшим ремонтником в СТО к знакомому. Ну я пошёл на испыталку – и понравилось, знаешь. Работы, конечно, дофига, и устаёшь как сволочь, но интересно, и коллектив дружный. Хоть и большая часть мужики лет по тридцать-сорок – но душевные все, и поговорить с ними есть о чём.

И был, короче, среди них один механик, Геннадий. Но мы его все Михалычем называли – Михалыч он и есть Михалыч. Мужик умный, исполнительный, делом своим горит, сам по себе компанейский. Так и работали. Михалыч меня кстати сам обучал, если я где-то тупил или неправильно детали вкручивал. Помню, коробку передач под его надзором разбирал, с матюками, весело было.

СТО эта была на территории трёх гаражей в одном из кооперативов на окраине. Объединили короче эти гаражи вместе, и открыли прямо в них автомастерскую. Клиентам удобно, да и с арендой возиться не нужно – помещение считай было в собственности у нескольких человек, Михалыча в том числе.

Короче, проработал я с пару месяцев, проставиться после первой зарплаты успел, деньгами не обделяли – благодать. Но и работал на совесть – если нужно было задержаться, то мог до позднего вечера в запчастях ковыряться. И вот в один день в мастерской остались только я и Михалыч. Нам какой-то дед буханку пригнал на ремонт, и мне жуть было интересно как её ремонтировать. Провозились в итоге допоздна, скоро к полуночи. Михалыч мне сказал, чтоб я домой топал, а сам он СТО закроет, и завтра продолжим. Ну меня дважды просить не надо – я собрался и пошёл.

Спустя минут пять понял, что забыл в мастерской телефон – настолько запарился, что вылетело из головы. Ну чё делать, надо было возвращаться. Благо успел уйти недалеко, так что потопал обратно..

Как только подошёл к СТО, сразу напрягся: изнутри доносились какие-то странные шорохи. Не как у нас обычно звуки во время работы – а просто… Другие, короче. Решил не шуметь – вдруг, пока меня не было, Михалыч уже ушёл, ворота забыл закрыть, а туда воры пролезли и теперь всё что не прикручено тырят? Короче, тихо приоткрыл ворота, и заглянул внутрь.

Клянусь, лучше бы это были воры. Лучше бы это было что угодно – кошка туда забежала бы, Михалыч ногу сломал, УАЗик набок завалился. Но нет.

Я не сразу разглядел в тусклом свете, но по пыльному полу гаражей полз Михалыч. Полз на локтях и коленях – будто играет в черепашку, или хер его знает. Крутил головой, чуть ли шею себе не вывернул.

Я пересрался. Просто застыл на месте, наблюдая за его приступом хер пойми чего. Тем временем Михалыч продолжил шоркать по полу к люку в дальнем углу. Там, как он раньше мне говорил, был обычный подвал – никто туда не лазил, да и не нужно было.

Михалыч зубами ухватился за кольцо на крышке и начал со всей силы тянуть вверх. Я услышал хруст, рассмотрел, как на пол потекла кровь и посыпались осколки зубов. Не знаю как, но он всё-таки смог открыть люк.

Всё время, что он полз по полу, Михалыч бубнил себе под нос одно-единственное слово. “Зовёт”.

И знаешь, когда он открыл этот люк… Я разглядел такой чёрный квадрат подвала… Как будто темнота из люка поглощала весь и без того тусклый свет, что имелся в гараже. Наверное, в дальнем космосе темно именно настолько. Я просто оцепенел, наблюдая, как тело Михалыча постепенно погружается вниз, в эту червоточину.

Спустя секунды он пропал, растворившись во тьме полностью – и только тогда я рванул прочь. Я бежал, боясь что меня кто-то будет догонять – но нет, никакой погони не было. Но мне было очень, очень страшно. И от Михалыча, и от того, что находилось в этом подвале.

На работу я на следующий день не пришёл. Потом, несмотря на ругань бати, уволился. Телефон мне передал его знакомый – сам я не хотел туда возвращаться.

Я бы хотел сказать, что на этом всё, но нет. Спустя пару месяцев ночью мне позвонили на мобилу. Звонил контакт “Михалыч”. Сначала я сбросил, но мне позвонили ещё несколько раз. Тогда я решил ответить, вдруг он звонит извиниться и хочет в качестве извинений подогнать чё-нибудь. Я принял звонок.

В трубке звучало ничего. Знаешь, наверное именно так звучит абсолютная, беспроглядная тьма. Ни шумов, ни потрескиваний – просто вакуум, звуковая темень. Как всё в том же злополучном космосе. Я уже хотел сбросить вызов и удалить контакт, как в трубке раздался глухой голос.

– Паша.

Просто моё имя посреди полнейшей тишины. Без каких-то интонаций, повторений – просто моё имя. Я в ужасе сбросил звонок и выключил телефон.

Михалыч, как уже после того звонка рассказал мне батя, пропал с месяц назад. Я бы предложил поискать его в подвале – но уверен, там его уже не было.

***

Когда Паша закончил рассказывать последнюю историю, я внезапно понял, что у меня сильно болит голова. Паше было не лучше – судя по лицу, его тошнило, и он с трудом смог договорить. Его лицо и руки покраснели уже полностью. Я взглянул на свои – они тоже.

– Паш… – мой голос звучал слишком тихо. Я обернулся на окно – на улице была непроглядная ночь. – Где родители? Сколько… Сколько времени мы говорим?

– Понимаешь, мелочь, – слабо улыбнулся он. – Я долго думал о произошедшем. Почему жизнь состоит из подобных ситуаций? Почему в темноте может находиться что-то, что нельзя осознать, нет, даже прочитать своим сознанием? И потом, после того звонка, паззл сложился – жизнь нельзя читать просто так. Иногда стоит читать по первым буквам.

– Я не понимаю… – я уже хныкал. – Паша, где родители?

Из коридора раздался звонок домофона.

Туууу-Дуууу. Туууу-Дууууууууууууууууу.

– Паша?

Туууу-Дуууу. Туууу-Дууууууууууууууууу.

В окно кто-то стучал. Снаружи я слышал рычание, неумелые попытки в человеческую речь, и собачий лай.

– Паша?

– Пошли, – встал, наконец, он с дивана и махнул рукой. – Не обращай на всё это внимание. Не бойся. Пошли.

Мы вышли в коридор. Я бросил взгляд на кухню – на полу виднелся люк с кольцом.

– Па… Паша… – слёзы текли по моему лицу, я едва сдерживался, чтобы не зарыдать в голос. – Ч-что п-прои-исходит?

Туууу-Дуууу. Туууу-Дууууууууууууууууу.

В дверь забарабанили.

– Послушай, мелочь. Ты сейчас идёшь и открываешь входную дверь. Я знаю, тебе страшно – но это единственный выход. Ты мне доверяешь? – он схватил меня за плечи и серьёзным тоном начал объяснять мне, что делать. Я лишь сглатывал слёзы и кивал. – Вот и отлично. Прости, дальше я тебе не помогу. Мне нужно идти.

– К-куда? – уже рыдал я. – Н-не уходи, П-паша. М-мама с п-папой…

– Просто открой уже эту херову дверь! – крикнул он мне в лицо и подтолкнул ко входу.

С той стороны продолжали барабанить.

Я обернулся – Паша шёл на кухню.

Туууу-Дуууу. Туууу-Дууууууууууууууууу.

– П-паша! – крикнул я, но всё-таки зажмурился, и дёрнул дверь на себя.

***

Я очнулся на больничной койке – мама зарыдала, увидев, что я открыл глаза. Всё внутри ужасно болело, на лице была какая-то маска, а сам я еле мог дышать.

В реанимации я провёл с неделю – только потом меня отпустили в общее отделение. Спустя какое-то время организм пошёл на поправку и меня выписали из больницы.

Паши больше не было – в тот вечер мы оба угорели газом из-за включенной им конфорки. Скорее всего, придя с работы, он хотел приготовить поесть, но, включив плиту, уснул у себя в комнате. Возможно, я выжил только потому, что открыл окно чтобы проветрить свою комнату. Паша скончался в районе семи вечера. Родители сказали, что он умер во сне, так и не проснувшись.

Я пытаюсь продолжать жить – с момента трагедии прошло уже восемь лет. Мы давно сменили квартиру, но я всё так же оставляю окна открытыми даже в холодные дни.

Тот вечер до сих пор снится мне в кошмарах. Я вспоминаю все его истории – про дядю Сашу и домофон, про Собачью Пёсю, про Михалыча. Я даже нашёл заброшенный гаражный кооператив на окраине города – всё это заставляет меня верить в то, что мы действительно говорили с Пашей перед смертью.

Я приезжал к тому гаражу уже не раз – но только сегодня, с трудом открыв проржавевшие ворота, зашёл внутрь. Кроме меня, людей здесь почти нет – да и в самих гаражах не осталось ничего ценного. Слышал, землю продали какому-то бизнесмену – но гаражи пустовали уже многие годы.

Люк действительно находился в углу. Я смотрел на него, не дыша. Стоял так, пока совсем не замёрз – и только затем, закрыв ворота, ушёл домой.

Сегодня я не стал частью тьмы. Не стал читать жизнь исключительно по первым буквам. Но я уверен – я вернусь сюда ещё раз.

Ведь сегодня я услышал, как Пашин голос из подвала без каких-либо эмоций позвал меня по имени.

Автор: Алексей Гибер

А Тася может.

Помню, я как-то спросил у неё, как она находит их. Она лишь посмеялась и сказала, что просто родилась такой. Вот и всё. Меня тогда разочаровал ответ – я думал, её бабушка ведьма, или нечто подобное, а она видит странности просто по причине того, что она Тася.

– Ну ты чего там застрял? – шепчет мне сверху она, свесив над проёмом копну коричневых волос. – Рано ворон считать!

– Нас не поймают? – задаю вопрос, уже глупый в моём положении. Я уже почти залез на чужой чердак – если и поймают, то не отвертишься.

Она лишь улыбается мне – и исчезает где-то наверху. Я, вздохнув, наконец преодолеваю последние перекладины и подтягиваюсь за ней.

Чердак встречает меня затхлым воздухом и пыльным полом. Ладони мои сразу же пачкаются, и я, подумав, вытираю их о штаны – потом сполосну на колонке.

– Сюда! – Тася уже стоит в конце чердака, напротив старой двери. – Сейчас всё увидишь!

Я, стараясь наступать на дощатый пол как можно тише, подхожу к ней. Она вновь улыбается мне – и раскрывает дверь.

Тёмный чердак озаряет солнечный свет. Он слепит глаза, и я лишь вижу, как силуэт Таси движется на крышу.

– Ты просто… Привела меня на крышу? – усмехаюсь и осматриваюсь. Крыша как крыша – несколько покосившихся антенн, да провода, висящие тут и там.

– Иди сюда, – подходит она ближе к краю, но соблюдает осторожность. – И смотри.

Тася указывает пальцем куда-то вдаль. Я с опаской подхожу ближе – и вижу, что она смотрит на наш дом культуры.

– Ну и?

– Видишь? – немигающе смотрит она вниз, на улицу Вознесенскую, где рядом с домом культуры стальной рекой протекают рельсы.

Я замечаю маленький, почти крошечный с такой высоты, трамвай – сине-белый, он отличается от типичной грязно-бежевых собратьев. Трамвай едет вдоль по улице, звеня трещоткой и будто бы созывая всех вокруг прокатиться на нём. На остановке трамвай останавливается, но, простояв буквально минуту, едет дальше – в жаркий полдень пассажиров нет.

– Ну вижу? Трамвай как трамвай. Может новый в депо завезли, – недовольно протягиваю я. Мне жарко, я боюсь высоты, и непонятно почему Тася повела меня сюда ради обычного трамвая.

– Да подожди ты! – на лице её мелькает раздражение. – Вон, смотри, сейчас он заедет за дом культуры…

– …И выедет за поворотом, да. Типичный маршрут, – добавляю я, и тогда на её лице вновь проступает улыбка.

Трамвай не появляется из-за дома культуры спустя минуту. Не появляется спустя две, три, пять. Я в смятении жду, когда сине-белая стрела наконец вынырнет из-за дома, но напрасно – судя по Тасиной улыбке, трамвай больше не появится.

– Теперь понял? – усмехается она.

– Может сломался? – спрашиваю с недоверием.

– Каждый день ломается? – победно возражает она и идёт обратно к двери на чердак. – Он тут ежедневно появляется. Выезжает из-за лесопарка в одиннадцать пятьдесят семь, стоит на остановке ровно пятьдесят три секунды, в двенадцать ноль два заезжает за дом культуры – и всё! – чеканит, отдаляясь от меня. Я же в какой-то глупой надежде продолжаю смотреть на дом культуры – но вижу только пару редких прохожих, да и всё.

***

Мы вновь стоим на крыше, только в этот раз пришли сюда заранее. Навороченный бинокль я одолжил у отца – сказал ему, что пойду в лес наблюдать за птицами. Но интересовали меня отнюдь не птицы – я лишь хотел понять, что за трамвай курсирует по Вознесенской на протяжении пяти минут и куда он девается после того, как заворачивает за дом культуры.

Тася сегодня красивее обычного – я стараюсь не смотреть в её сторону, иначе она вновь хитро улыбнётся мне и начнёт задавать вопросы.

– Ну что?

– Пока ничего. Походу… – не успеваю договорить я, как из-за стволов деревьев показывается знакомый силуэт. – Едет!

– Дай сюда! – Тася выхватывает у меня бинокль и смотрит на трамвай, в надежде разглядеть хоть какую-то зацепку. Я не пытаюсь забрать его обратно – по правде говоря, наблюдать за увлечённой Тасей даже приятнее.

Спустя полминуты она даёт мне бинокль обратно.

– Дохлый номер. Блики слишком в глаза бьют. Водителя не видно.

Тогда я пытаюсь сам – и вправду, солнце не даёт рассмотреть, кто сидит за сиденьем трамвая. Тем временем тот уже заворачивает по привычному маршруту – мы знаем, что наблюдения на сегодня закончены.

– Пошли! – бросает она и идёт к выходу с крыши. Я же, спешно убирая бинокль в рюкзак, послушно иду за ней.

Идти до дома культуры не так далеко, но июльское марево высасывает силы, словно заставляя пробираться сквозь густой кисель. Наконец, стараясь идти по тени, мы добираемся до цели – большое старое здание величественно нависает над нами, подмигивая коричневыми рамами окон.

– Ну и что дальше? – спрашиваю я, стараясь обмахивать себя руками.

– Тц! – восклицает она. – Слышишь?

И я действительно слышу. Слышу, как среди тихого полуденного города раздаётся смех – даже гогот – а ещё какие-то постукивания. Звуки идут прямиком из-за здания.

– Идём! – в азарте шепчет мне Тася, и бежит за угол. Я стараюсь поспевать за ней.

В голове одна за другой возникают картины – мы забегаем за дом культуры, и встречаем там… Водителя трамвая, который остановил свою железную птицу и теперь сидит на обеденном перерыве? Камеры и режиссёра, который снимает кино? Других коллекционеров странностей – кто знает, вдруг Тася всё-таки не одна такая?

Я стараюсь выбросить из мыслей всю лишнюю шелуху – неважно, что мы увидим, главное чтобы Тася не пострадала.

– Чё надо? – грубый голос выбивает меня из размышлений. Я наконец встаю рядом с Тасей, и вижу, что за домом культуры находится совсем не мистический трамвай. Трое парней – явно постарше нас – рисуют на стенах из баллончика неприличные слова.

– Алло, гараж! Чё смотрим? Что-то интересное? Сдрыснули отсюда! – самый коренастый из троих затягивается сигаретой, и, отбросив её в сторону, сжимает кулаки.

– Так нельзя! – звонкий голос Таси внезапно разрывает наступившую тишину. Парни сначала удивлённо смотрят на неё – но уже спустя секунду на их лицах появляются самодовольные ухмылки.

– А ты кто такая, чтоб нам указывать, что можно, а что нельзя? – угрожающе подаётся вперёд главный. – Вам ли не пофиг на эту древность? Чё нам уже, поугарать запрещено?

– Это же дом культуры! – вклиниваюсь уже я, решая поддержать Тасю. Выхожу вперёд, стараясь заслонить её своим телом. – А то, чем вы промышляете – вандализм!

– А тё, тем ви промишвяете – вяндавизм! – передразнивает меня главный, и затем гогочет вместе с друзьями. – Слышь, пацан. Ещё раз говорю – либо вы отсюда валите в течение пары секунд, либо получите. Не посмотрю, что она девочка.

Я оборачиваюсь на Тасю – она стоит, и грозно смотрит на парней. Мне не хочется уступать ей, мне не хочется, чтобы она пострадала – поэтому я делаю ещё один шаг вперёд.

– Ну всё, мелочь, доигрался! – главного не на шутку злит наша решительность. – Иди-ка сюда!

Он быстро, очень быстро сокращает расстояние между нами и хватает меня за грудки, почти поднимая над землёй. Его злое, прыщавое лицо нависает над моим. Он уже замахивается одной рукой, как вдруг его окрикивают.

– Э, идиоты малолетние! Ща как метлой по мягкому месту дам! А ну пошли отсюда нахрен! – из-за плеча главного я с трудом рассматриваю фигуру старика, вышедшего из-за другого угла. Тот надвигается на компанию – и та моментально бежит врассыпную.

– Тоха, ну их, валим! – кричит один из парней, бросивший на землю пустой баллончик с краской. Тоха бросает меня на землю, зло зыркает на меня, но всё-таки убегает со всеми.

– Пральна! Нехрен тут художества устраивать! Ещё раз увижу – солью пальну! – кричит вдогонку старик. По выцветшей синей форме понимаю, что это, скорее всего, сторож.

Тася помогает мне подняться, а старик тем временем подходит к нам.

– Ну чё, живой? – смотрит он на меня. – Развелись тут, ишь, художники. Пошли хоть чаем вас напою, раз так за культуру радеете. Меня Ефим Василичем звать, кстати, – протягивает он нам свою морщинистую руку.

– Артём, – жму я её.

– Тася, – тоже пожимает она руку.

– Будем знакомы! – улыбается нам Ефим Василич, а затем оглядывается на стену, измалёванную “художниками”. – Эх, малолетки. Им всё побунтовать. Лучше б уроками так занимались. Пошлите! – машет он рукой, и мы идём вслед за ним.

***

В каморке у Ефима Василича – он, как оказывается, не только сторож, но и дворник – хоть и тесно, но всё равно уютно. Жёлтая лампочка под потолком, маленький стол с кружевной скатертью в компании из трёх стульев, да старенький электрический чайник – вот и всё убранство.

Пока чай кипятится, Тася с интересом рассматривает узоры на скатерти. Я же потираю ушибленный при падении локоть и думаю о том, не посчитала ли она меня слабаком.

– Лимона, увы, нет, – хитро щурится Ефим Василич, разливая нам чай по белым кружкам. У тасиной отколота ручка. – Чем богаты. Ну, рассказывайте, – делает он глоток, и пристально смотрит на нас.

– Что рассказывать? – не понимаю я, но кружку свою всё-таки беру, потихоньку дуя на чай.

– Чего тут делали? Я тут уже с тридцать лет работаю – окромя школьных экскурсий, молодёжи у нас тут вообще нема. Гуляли просто? Или ищете что? – Ефим Василич словно пытается разгадать нас. Хотя, глядя на Тасю, разгадывать ничего и не нужно – весь её интерес словно светится у неё изнутри, вот-вот грозя выплеснуться наружу волной самых разных вопросов.

– Ищем, – и Тася всё-таки решает не тянуть. – Трамвай ищем. Синий с белым. Видели такой?

Ефим Василич продолжает смотреть на нас с прищуром – будто бы оценивая, достойны ли мы знаний о тайне, которую он столь бережно хранит на протяжении долгих лет. Наконец, он ставит свою кружку на стол, и улыбается нам.

– Видел. А как же не видел? В июле у нас ездит. Каждый год курсирует – где-то с месяц. Зимой, весной, осенью его нет – а вот в июле да, постоянно.

– Так что… – Тася удивлена, что её догадки подтверждаются. – Что это за трамвай? Почему только в июле? И куда он девается, когда за дом культуры заезжает? Расскажите!

Вместо ответа Ефим Василич встаёт из-за стола и идёт к выходу. Выглядывает наружу, а затем плотно закрывает дверь.

– Ладно уж, – говорит он, садясь обратно за стол. – По секрету поведаю. Только никому, понятно? А то пойдут потом слухи – мол, Ефим Василич совсем на старости лет кукухой поехал.

Мы синхронно киваем в ответ.

– Значится, трамвай этот уже как несколько десятков лет по одному и тому же маршруту путешествует. Каждый день июля, на пять минут с небольшим он появляется из-за парка и едет вдоль по нашей улице, затем заворачивает к нам, и всё – поминай как звали!

– И куда он девается? – Тасю распирает от любопытства.

– А чёрт его знает! – усмехается Ефим Василич. – Я как-то пытался проследить – вот едет он, едет, а потом рррраз – и всё, нету, даже если видел до этого. Эдакий карман, грубо говоря.

– А едет-то куда? – не унимается Тася.

– А вот это уже совсем другой вопрос, – улыбается ей сторож. – Я как понял, он из другой стороны, трамвай этот. Был у меня друг один, Васька Кузнецов, он однажды съездил. Вернулся на следующий день сам не свой – говорит, там наш мир буквально, только лучше всё в сотни раз. Люди, по которым скучаешь, рядом, и жизнь прямо сахар! Вот такой же наш город по соседству буквально. Только после того, как Васька туда съездил, больше ему трамвай не появлялся.

– Он только на одну поездку? – спрашиваю уже я.

– А то ж! Безбилетники мы все поди. А может ещё вот – его ж далеко не все видят. Я как понял, он появляется если только сильные эмоции есть у человека – горе, любовь, да даже интерес тот же подойдёт. То-то Васька его и смог увидеть – ему ж очень интересно было, что это за диковина такая. А обратно – ни-ни. Видать, и впрямь на одну поездку, а может интерес утолил – и всё, больше не видит.

– А другие люди в него не садятся тоже поэтому?

– Так они и не видят зачастую его. У нас тут летом по жаре вообще мало кто ходит, а трамвай этот кому нужен? Он для них как задний фон – просто штуковину какую-то краем глаза видят, есть и есть, бог с ней.

– Понятно теперь… – Тася задумчиво смотрит на Ефима Василича. – Так же, как у нас, говорите, значит?

– Сам не ездил, но знаю, да. Но я б и не поехал. Ну его. О, вспомнил! Васька когда ко мне приходил, всегда с нашей директрисой здоровался, Софьей Павловной. А потом, когда он в трамвай сел и поехал, я с ней вечером парой слов перекинулся и о Ваське обмолвился как-то. А она глаза вылупила и такая мол – какой Васька, ты что? Походу трамвай этот того, о человеке забыть заставляет. Оно и понятно наверное – там же то же самое, так что здесь и помнить ничего не надо. Я не забыл скорее всего, ибо он моим другом был, да и разговаривали недавно вот. Ладно, засиделся я с вами, – с этими словами Ефим Василич встаёт из-за стола и начинает убирать пустые чашки.

Мы с Тасей прощаемся и идём на выход, но уже у самой двери я оборачиваюсь.

– Ефим Василич!

– Ась? – смотрит он на меня. Только сейчас я понимаю, как много у него морщин и сколько лет он держит что-то в себе.

– А вы почему его видите? Трамвай. Вы ж говорили – эмоцию нужно чувствовать.

Сторож усмехается – скорее как-то грустно, чем весело.

– Сын у меня был. Несчастный случай на заводе, погиб. Совсем молодой пацан ещё. А жена не выдержала и ушла, а больше детей и не было.

– Так чего же вы просто не уехали туда? В город, где есть и он, и жена ваша? – спрашиваю я его.

– А смысл? Я ж на них смотреть буду, и понимать, что не они это. Пускай всё будет так, как судьбой предначертано – я о прожитой жизни не жалею.

Когда Тася выходит из комнаты, он окликает меня.

– Слышь, Тёма. Она девчонка умная – береги её.

Я не вижу его лица, так как стою спиной – но готов поспорить, что он улыбается. По-отечески, по-доброму.

– Хорошо, – отвечаю я ему и выхожу из каморки.

***

Последний июльский день мы с Тасей с самого утра проводим на улице – она снова ищет городские странности. Мы идём по центру, пока она рассказывает про голубиных людей, которых можно увидеть ранним утром на высоких деревьях.

Её монолог прерывает угрожающий свист, раздавшийся за нашими спинами.

– Э, пацан! Давно не виделись, а? – я оборачиваюсь и вижу ту самую компанию, изрисовавшую стены дома культуры. Они улыбаются и трусцой бегут к нам.

– Валим! – крик Таси заставляет меня побежать, и я бегу вперёд, в надежде на случайных прохожих, которые смогут защитить нас от преследования. Сзади слышатся крики “Стоять!” и громкий топот – парни бегут за нами.

Тася заворачивает на Вознесенскую и я бегу за ней. Впереди виднеется дом культуры – скорее всего, она хочет добежать до него.

Внезапно из-за ближайшей подворотни на нас выскакивает один из парней – умудрился каким-то образом сократить путь и теперь стоит напротив. Тася лишь кивает мне – и мы разбегаемся в разные стороны. Парень сначала мешкается, не зная, за кем из нас ему гнаться, но решает побежать за Тасей. Остальные двое продолжают кричать мне вслед – значит они за мной.

Я заворачиваю за дом культуры и чуть ли не влетаю в знакомую фигуру – Ефим Василич оказывается здесь вовремя.

– Ты куда приспустил, сайгак? – восклицает он, пока я, выдохшийся, пытаюсь объяснить ему что за нами с Тасей гонятся вандалы.

Тася… Тася!

Гремит трещотка. Я, позабыв о погоне, бегу в обратную сторону, к фасаду здания – и замечаю, как трамвай, сине-белый трамвай объезжает дом культуры с другой стороны. В салоне я успеваю заметить Тасю – она смотрит на меня с тревогой.

Парни, завидев за моей спиной Ефима Василича, останавливаются, и, выкрикивая мне ругательства, всё-таки уходят.

Я же провожаю взглядом трамвай – и когда он заворачивает за дом, бегу за ним изо всех сил. Но напрасно – за углом я вижу лишь змеящиеся на земле рельсы, без намёка на что-то кроме.

– Чего потерял? – подходит ко мне Ефим Василич, кладя руку на моё плечо. – Ты если этих боишься, то я в участок на них заявлю скоро!

– Там… – пытаюсь я отдышаться и сказать нормально. – В трамвае… Тася…

Ефим Василич лишь удивлённо смотрит на меня.

– Кто?

***

На следующий день я сижу на остановке заранее. Когда в условленное время трамвай не появляется на своём привычном маршруте, из глаз моих одна за другой начинают катиться слёзы. Я кричу, я бью мусорку, стоящую рядом – проходящий мимо мужик говорит мне, что сейчас вызовет полицию, и только после этого я ухожу домой.

Трамвай не приезжает ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц. Осенью начинается учёба, и я не могу посещать остановку ежедневно. Родители Таси не помнят о ней, никто из взрослых не помнит о ней, но я – помню. И продолжаю приходить на остановку в одииннадцать пятьдесят семь, в надежде что именно в этот день трамвай изменит своему привычному расписанию и покажется из-за уже жёлтых деревьев.

Но он не появляется.

Со временем я начинаю думать, что он больше не появится. А если и появится – зачем ей возвращаться в наш мир, где все кроме меня считают её странной, родители вечно ссорятся, и ей даже запрещают заводить кошку?

К зиме переживания отходят на второй план – наступает предновогодняя суета, в школе нужно исправлять оценки, я знакомлюсь с Ваней из параллельного класса, и трамвай вместе с Тасей оказываются на задворной рельсовой колее моего сознания.

Время летит незаметно – вот на деревьях уже набухают первые почки, а школа близится к концу. Июнь я провожу в деревне у родственников – и домой добираюсь лишь в конце июля. Мама просит разобрать рюкзак, который я закинул на антресоли ещё с прошлого лета – хочет отдать старые вещи на благотворительность. В конце июля, уставший от её вечных просьб, я наконец решаюсь на это.

Утром я выкладываю из него все вещи, пока в одном отсеке мои пальцы не натыкаются на что-то маленькое и круглое. Я заглядываю в рюкзак, и вижу, как в темноте лёгким светом выделяется маленький камешек. Тот самый светящийся камень. Одна из наших странностей.

Я пулей мчусь из квартиры под недовольные выкрики мамы. Успеваю лишь кинуть косой взгляд на отрывной календарь – на нём красуется цифра “31”.

Успеть! Успеть! Успеть!

Запыхавшийся, я добираюсь до Вознесенской и забегаю на остановку. Часы на руке показывают без пяти двенадцать. Я в усталости сажусь на лавочку, сжимая в руке тот самый камешек – мою странность, мою связь с ней.

Гремит трещотка.

Я не поднимаю головы, смотря вниз, в асфальт – боясь, что это окажется не тот трамвай, что сейчас я увижу аляповатое бежевое пятно, не имеющее ничего общего с тем, чего жду.

Наконец, трамвай останавливается напротив. Шипят створки дверей – кто-то спускается по ступенькам вниз.

Я боюсь поднять взгляд и посмотреть. Так и сижу – в тишине, разбавляемой только шипением трамвая и стуками своего сердца.

– Ну чего застыл? – слышу я наконец и решаюсь взглянуть.

Тася стоит напротив – такая же красивая, как и год назад. Она улыбается мне, а её веснушки рассыпаются по лицу прекраснее любых звёзд.

– Идём? – улыбается она мне и подаёт руку. Я хватаю её крепко, боясь потерять снова, и киваю в ответ.

И мы идём с остановки прочь.