Эпилог. Пустые кровати
Утро ворвалось в «Дом Солнца» не птичьим щебетом, а настойчивым, почти грубым светом. Солнечный луч, резкий и золотой, ударил прямо в комнату, где еще вчера теплились две жизни. Он скользнул по пустым простыням Ани, выхватывая идеальную, стерильную белизну. Он упал на инвалидное кресло Макса, стоявшее у окна – пустое, лишь с легкой вмятиной на подушке сиденья и смятым уголком одеяла, забытого на подлокотнике.
Сестра Мария стояла на пороге. Она не вошла сразу. Ее лицо, обычно выражавшее мягкую усталость или сосредоточенность, сейчас было каменным. Лишь глубокие тени под глазами выдавали бессонную ночь и слезы, пролитые в тишине подсобки. Она взглянула на пустую кровать Ани, потом на пустое кресло. На их место у окна, где еще вчера вечером они слились в одном последнем сне. Воздух был наполнен не лекарствами и болью, а пустотой. Озоном после грозы, которой не было.
Она вошла. Шаги ее были беззвучными по линолеуму. Подошла сначала к койке Ани. Поправила безупречно заправленное одеяло. Потом подошла к креслу Макса. Осторожно, почти благоговейно, подняла с пола упавший край одеяла, сложила его аккуратно и положила на сиденье. Ее взгляд скользнул вверх, к потолку над бывшей койкой Ани. Там, среди детских каракуль и вымышленных созвездий – «Одноногий пират», «Тошнотворная» – сияла, обведенная золотом, «Наша» звезда. Сестра Мария смотрела на нее долго, губы ее чуть шевелились. Не в молитве сейчас, а в каком-то безмолвном диалоге с ушедшими. Потом она медленно, с усилием, словно шторы были невероятно тяжелыми, задернула их. Резкий солнечный луч погас, комната погрузилась в мягкий, приглушенный полумрак. Последний акт. Занавес закрыт.
В холле хосписа, у окна, выходящего не в сад, а на улицу, сидели Ольга и Дмитрий. Они держались за руки так крепко, что костяшки пальцев побелели. Лица были серыми, изможденными, глаза – опухшими и пустыми, как выжженные впадины. Но в этой пустоте, в этой бездонной пропасти горя, было что-то еще. Не покой – до него было бесконечно далеко. А странная, неуместная, почти предательская благодарность. За последний месяц. За тот светлый день. За смех у окна. За звезду на потолке. За то, что они не были одиноки в конце. За то, что ушли вместе, держась за руки, в тишине и покое, в которых сама болезнь им так яростно отказывала.
Дмитрий прошептал охрипшим голосом:
— Они… ушли. Вместе.
Ольга кивнула, сжимая его руку еще сильнее, глядя в окно:
— Вместе. Он не оставил ее. И она его…
На столике рядом с ними лежала небольшая папка из плотной бумаги. Ее принесла Сестра Мария, молча, лишь прикоснувшись к плечу Ольги. Внутри было несколько листков, сложенных конвертиками. На одном – корявым, колючим мальчишечьим почерком: «Ане. Открой, когда…». На другом – тонким, дрожащим, но старательным: «Максу. Если вдруг…». Их письма в несуществующее будущее.
Под папкой во весь стол лежал рисунок. Темно-синее звездное небо. Аккуратно нарисованная Аней «Их» с Максом звезда. Яркая, с золотым контуром. Внизу, ее рукой: «Наша. Светит всегда».
Ольга осторожно прикоснулась к рисунку. Не к изображению звезды, а к надписи. Ее палец дрожал. Благодарность смешалась с новой волной боли, такой острой, что перехватило дыхание. Но она не заплакала. Она обещала.
За окном хосписа кипела обычная жизнь. Шумела улица, полная машин. Женщина с авоськами торопливо переходила дорогу. Два школьника, смеясь, кидали снежки. Где-то гудела сигнализация. Солнце освещало почти прозрачные зимние деревья. Мир, огромный, равнодушный и вечно движущийся вперед, не заметил, что в маленьком «Доме Солнца» погасли две яркие, хрупкие искры.
Где-то далеко, в бездонной черноте космоса, плыла звезда. Не их выдуманная «Наша», а настоящая. Та самая, на которую они смотрели в сквере в вечер их побега, когда ели мороженое и говорили о свете, который идет так долго. Ее свет, выпущенный годы, десятилетия, а может, и столетия назад, только в это самое утро, преодолев немыслимые расстояния, достиг Земли. Невидимая глазу в ярком утреннем небе, эта искра древнего огня все же была здесь. Частица далекого солнца, свидетеля их короткого счастья и их тихого ухода, наконец коснулась планеты.
Пустые кровати стояли в полумраке задернутых штор. Родители сидели, сжимая в руках хрупкий рисунок звезды и нераспечатанные письма в несуществующее будущее. За окном шумел город. А в бездонной вселенной, незримо, на планету падала звездная пыль – вечная, холодная и прекрасная, как память о любви, которая, в своем странном, непостижимом свете, оказалась длиннее самой жизни.