Подъезд. (Часть 3)⁠⁠

Часть 1 Часть 2

— Хто это? Хто это? Хто это?

Это уже после того, как я заткнулся. «Черт возьми,— отрешенно подумал я, и это было моей первой худо-бедно связной мыслью.— Ну почему было нужно вылезти именно тебе?»

Я поспешно загасил спичку, но это уже ничего не меняло: соседка с четвертого этажа включила свет в своей прихожей, после чего увидела то, с чем двумя минутами раньше столкнулся я.

Она закричала: ииииииии. Тоненько и пискливо, как мышка, которой капкан отхватил хвост по самую задницу. А я подумал о сигаретах. Где-то у меня оставались сигареты, если я не скормил их все той девице, что чуть не удостоилась почета быть облеванной мной самим.

— Ииииииии,— пищала женщина. Затем писк резко оборвался, и я услышал звук, который мог означать только одно: моя соседка снизу бацнулась в обморок. Я глубоко вздохнул и от всей души попросил Бога ниспослать ей смерть. Много позже я с удивлением обнаружил, что впервые Бог каким-то чудесным образом услышал мои молитвы.

Заскрежетали еще засовы. Пока кто-то слева громыхал своими амбарными замками, я отыскал сигареты. В пачке обнаружился десяток, и мне это пришлось по душе. Я думал, что в течение следующих пятнадцати минут они все мне понадобятся. Ужас постепенно сползал с моего естества, сопровождая процедуру противными ощущениями, как после долгого сидения в одной позе. Если бы я не был пьян, я бы не устоял на ногах. А так мне удалось даже сохранить, как мне показалось, способность соображать, невзирая на молотьбу, в которой зашлись мои руки.

Человече бряцал и бряцал снаряжением, словно он там подкатывал к двери пушку. Кажется, эта квартира дяди Федора с женой, шестидесятилетних пердунов. Интересно взглянуть на их реакцию.

Закурив, я не мог не посмотреть туда снова. Свет из открытой квартиры, порог которой преграждало неподвижное тело тети Кати, не шел ни в какое сравнение с расплывчатым пламенем спички и делал картину различимее. Немудрено, что я подумал, будто некий гигантский паук навис надо мной, намереваясь проглотить меня заживо со всеми потрохами. Парень был просто вывернут наизнанку. Вроде бы недавно ему стукнуло шестнадцать; я иногда сталкивался с ним в подъезде, и он непременно протягивал мне руку для рукопожатия, точно старому корешу. Теперь эти самые руки неестественно вывернулись под разными углами. Я не мог различить, чем они привязаны к верхним перилам, какими-то веревками. Ноги не далеко ушли от рук. Правая нога, перегнутая в колене (скорей всего, сломана,  и не один раз, мелькнуло у меня), тянулась к тем перилам, которых я собирался было коснуться, если бы не этот архангельский призыв про спички. Левая нога представляла из себя вообще непонятно что.

На шее паренька крепилась удавка. Я и принял его за паука только благодаря этим зубам, впившимся в распухший, синюшный язык. А еще из-за выпученных донельзя глаз. Я не сразу его узнал даже после того, как понял, что никакой это не паук и никто не собирается сегодня пожирать меня, исправляя прокол двадцатилетней давности. Парня звали Витькой... или Митькой, что-то приближенно к этому. Он жил через два дома от нас, но сюда наведывался чаще, чем можно было ожидать от радетельного внучка, — в гости к бабуле, чтобы вытрясти из нее десятку-другую на пивко или курево. Сейчас сердобольная бабонька валялась замертво в двух метрах от него, на пороге своей квартиры.

Деду Федору удалось разоружить дверь. У них имелся вставной глазок, поэтому они могли отлично видеть меня, стоящего в центре лестничной клетки, и тети Катин свет освещал меня целиком. Тела они не видели — ну, тут я мог только посочувствовать рабу Божьему дяде Федору.

— Кто здесь? Юрка, ты, что ли? А чо здесь? Чо случилось-та?

Я краем глаза уловил его остренькую мордашку, вертко высунувшуюся наружу. Он был готов тут же захлопнуть дверь, «если чо», но мой безобидный вид пока не понукал его к этому.

— Устраиваем показательные выступления по художественной гимнастике, — хрипло усмехнулся я. Сигарета кончилась, я немедленно прикурил новую. А алкоголь-то мой исчез... Выветрился без следа. А я вот все гадал, как найти способ быстрого возвращения в норму после вылаканной бутылки. Оказывается, легко: подвесь человечка на веревочки и выруби везде свет.— Вызовите...

— Господи...— Это он приоткрыл дверь пошире. Разумеется, он не мог не увидеть раскоряченного в паучьей позе паренька. Его маленькая мордашенция скукожилась, как старый лимон.— Господи, Господи, Господи...

Начинается, мысленно вздохнул я.

— Что там?— Это его женушка порывается выглянуть из-за плеча, блестя стеклышками очков.

— Господи, Господи, Господи,— крутил дед Федор, а потом сделал то, что, по моему разумению, явилось наивысочайшей кульминацией сегодняшнего вечера. Резко захлопнул дверь и стал бряцать первой десяткой засовов.

Я чуть не расхохотался, настолько мне понравилась выходка дяди Федора. Теперь затопотали в квартире справа — эти пока не торопились открывать. Я чувствовал, как все жители нашего блестящего подъезда толпятся сейчас у своих глазков, напряженно вглядываясь в темноту. «Надо было лампочки вставлять»,— злорадно подумал я. И вообще, меня радовало, что я всех разбудил.

Я глубоко затянулся дымом, а потом, неожиданно даже для самого себя, заорал на весь подъезд:

— Если вы собираетесь до утра пялиться в «глазки», пяльтесь! Только вызовите хотя бы «скорую», черт вас всех раздери!

Я оглянулся. Старуха не подавала никаких признаков жизни. Я счел, что Смерть все-таки захватила сегодня двойной улов, хотя пока не был уверен, ведь я не медик. Детей у меня нет, о внуках можно вообще скромно умолчать, но я до сих пор любил свою бывшую жену, поэтому мне знакомо это чувство. И окажись я на месте тети Кати, я бы тоже, наверное, дал дуба. Видеть внука, подвешенного как марионетку глубокой ночью возле своей квартиры, прочувствовать, что его основательно разделывали здесь, пока ты дрых без задних ног,— это почище сотен «посвящений в рыцари».

Когда я услышал завывания сирен (кто-то оказался проворнее остальных и набрал соответствующий номер еще до моего обличительного призыва), я прислонился к стене, опустился на корточки и свесил голову между колен. Удивляюсь, как они не приняли меня за убийцу, — слишком раскаявшийся был у меня вид.

Продолжение следует...