Письма деда Небздеда. Письмо первое. 16-го марта⁠⁠

У всех есть свои привычки. У больших планет и маленьких пылинок, роскошных небоскребов и скромных хат. Вот, например, у лета есть одна очень интересная привычка - медленно превращаться в осень. Если выглянуть в окошко, подышать теплым ветерком, посмотреть на травку и деревья, то нет-нет да и заметишь то пожухлый папоротник, то бледнеющий листок, уже почти готовый залиться смущенным румянцем. То птичий клин в небе, выворачивающий туда, на далекие юга. А то и огородника, деловито собирающего очередной урожай. Самый верный признак, знаете ли.

И вот в одной деревне есть привычка к этому времени затихать. И без того нешумная, она словно застывает во времени, силиться сохранить, вобрать в себя лето целиком, а не в виде этой тонкой угасающей струйки, закатать в банки на зиму. А у деда, одного из немногих жителей этой деревни, есть целых две привычки. Одна из них - читать письма. А другая вовсю голосила где-то во дворе, начисто ломая и без того очень чахлые попытки деревни затихнуть. Привычку звали Танюша, приходилась она деду внучкой и сама имела свою собственную, очень важную привычку, хотя и затруднилась бы ее точно назвать. Каждое лето Танюша навещала деда.

И все деревенские привычки от этого катились кубарем. Огородники хватались за сердце при виде чумазой валькирии, вылетающей из зарослей крапивы, птицы от звонкого хохота ломали свои стройные клинья и уходили в пике, а покой самой деревне мог только сниться.

Только вот дед сидел и невозмутимо читал свои письма. Остальная деревня только завистливо вздыхала. Старик же посмотрел с прищуром на клонящееся к закату солнце, степенно нацепил на нос огромные старые очки в роговой оправе и, довольно крякнув, развернул листок бумаги, исписанный убористым почерком.

“Здравия тебе, старый...”

16-го марта

Я никогда не жаловался на бессонницу. Даже наоборот. Нет, соней каким-то выдающимся никогда не был, но уж если собрался спать, то мог это делать в любом положение и при любых условиях. Напрасно соседи молотили перфораторами стены, а местные балагуры орали песни под окнами. Тщетно тряслись вагоны метро и подпрыгивали на неровностях дороги автобусы. Я мирно посапывал, лежа в кровати, сидя или даже стоя, намертво вцепившись рукой в поручень.

Но последнее время меня стали тревожить эти сны. Точнее, сон. Я бы даже сказал, Сон. Чем именно он так меня беспокоил, я не понимал. Тем более что никакой тревоги он у меня не вызывал, не заставлял просыпаться в холодном поту, а когда я все-таки открывал глаза, то чувствовал, наоборот, покой, умиротворение, и непонятную, необъяснимую тоску.

Во сне я лежал на бескрайнем поле, как в детстве. Вот как раз на таком, что было у нас в деревне. Мягкая травка, редкие васильки колышатся, на небе неспешно проплывают облака. В яркий солнечный день можно заметить тень от облаков - и я перевожу глаза с неба на землю и обратно, наблюдаю, как плетутся белые пушистые дирижаблики, и слежу, чтобы самому не попасть в тень, и сполна наслаждаться теплым ярким солнышком.

Но потом тени начинают сгущаться и сливаться воедино. Черное пятно разрастается на поле, тянет во все стороны тени-щупальца, находит другие островки темноты и соединяет их в одно целое.

А мне совершенно не страшно.

Чем дальше росла эта тень, тем больше тускнело небо, и вот я уже не мог рассмотреть горизонт, как будто там выросла зловещая гора, и она продолжала расти, и тень все ползла и ползла к моим ногам. А я ничего зловещего-то и не чувствовал. Чем ближе тень подбиралась ко мне, тем, наоборот, спокойнее становилось на душе, и уже не смущало, что все облака куда-то исчезли, и что горизонта никакого я уже не вижу, только сплошное, ослепительно черное облако тьмы, неотвратимо приближающееся ко мне.

А потом я просыпался. Выспавшимся, бодрым, с тоской, жалостью и чувством потери чего-то важного. Заваривал кофе, закуривал традиционную утреннюю папиросу и смотрел на город, который, в отличие от меня, собирался идти спать. Ну и встречал с работы жену.

Потому что утро у меня наступало совсем по другому графику, графику, принятому у ночных сторожей. Мое утро - это фонари, пытающиеся проморгаться после дневной спячки, последние прохожие, забывшие купить хлеба или же спешащие за новой порцией алкогольных напитков. Город засыпает, просыпается мафия. Такими словами меня встречает жена, когда ей удается прийти с работы раньше, чем я проснусь. Но не сегодня:

- Уже на ногах? - она опустила на пол здоровенный пакет и шумно выдохнула.

- Как огурчик, - улыбнулся я и отхлебнул кофе.

Пакет с этой минуты был всецело моей проблемой. Жена, заключив, что свою часть роли добытчика она на сегодня выполнила, немедленно отправилась в ванную. Я же принялся разбирать продукты, тем более, что часть из них была моим традиционно запоздалым завтраком, обедом на работу и ужином, когда я с утра вместо будильника заявлюсь домой, растормошу жену и провожу ее на работу.

Нормально пообщаться выходило только вечером и по выходным.

- Хлеба с утра купи, - жена вышла из ванной, - На завтра не хватит.

- Хорошо, - я допил кофе и пошел умываться сам.

В ванной меня презрительным взглядом оглядел толстый рыжий кот Мурзик и, фыркнув, удалился куда-то в дебри квартиры. Ну а я ухмыльнулся, посмотрел в зеркало и пригладил свои основательно поредевшие седины.

- И коту возьми что-нибудь, - напомнила Тамара из кухни.

Я в ответ буркнул что-то нечленораздельное и продолжил чистить зубы. Они меня, в отличие от когда-то пышной шевелюры, пока предавать не собирались - протезов всего три было. Для нашего возраста - вполне себе достижение.

Пенсия была уже совсем не за горами, и иногда я даже удивлялся, как незаметно она подкралась. Даже старость была как-то вежливее, что ли. Деликатно напоминала о себе ломотой в костях, быстрой усталостью, той же сединой. А пенсия заявилась будто и непрошенной. Да и более того, было решительно непонятно, что мне с ней делать. Заслуженный отдых - довольно приятное словосочетание, но что делать с привычным ритмом жизни, сидя в пустой квартире, я довольно туманно себе представлял. И, наверное, даже боялся.

В конце концов, никто не любит изменения. Как всегда, я закончил умываться. Как всегда, забрал из холодильника заранее приготовленный контейнер с обедом. Как всегда, посмотрел на часы и, конечно же, попытался погладить Мурзика. Паршивец тоже не подвел и, как всегда, смылся от меня в спальню. Но я сам тут же нарушил эту рутину:

- Тамар, если я фарша возьму, цеппелины сделаешь?

- А?

- Цеппелины, говорю. Курица приелась уже.

- Курица ему моя приелась. Черт с тобой, старый, только нормального, говяжьего.

- Спасибо, - я натянул ботинки и притопнул: дурацкая привычка, тянущаяся из детства.

- Сметаны только возьми, вся вышла.

- Да когда ж она успела?

- А кто оладушек в субботу просил?

Я хмыкнул и натянул куртку. И правда, кто мне виноват:

- Больше ничего?

- Ну, - немного замялась Тамара, - птичье молоко если будет…

- Понял, понял, - закинул сумку за плечо, - Ну, до завтра.

- Давай, удачи, Гена.

- И тебе, - зачем-то я подошел к жене, сидящей на диване с тарелкой картошки, и поцеловал ее в лоб, - До завтра.

- До завтра, - немного растерялась та.

Не то чтобы у нас были натянутые отношения, но от внезапных нежностей с годами отвыкаешь. Как их проявлять, так и получать.

На работе меня уже ждали. Михалыч, мой предшественник, если можно так выразиться. Старик уже очень давно перешагнул тот порог, после которого даже ночным сторожем работу тебе не дадут. На его фоне я чувствовал себя молодым и полным сил. Впрочем, по Михалычу я бы не сказал, что его одолевает особая дряхлость. Ходил он с трудом, конечно, иногда путал слова, но его жизнелюбию могли позавидовать некоторые студенты. Старик все еще работал тут, на четверть ставки, считай что бесплатно. Махал рукой, когда его об этом спрашивали. Говорил, что дома не сидится, не привык он без дела.

Глядя на него, я думал, что, наверное, и сам когда-нибудь стану таким старичком. Не то чтобы я прямо сейчас был молод, но… Буду приходить на работу просто так, чтобы повидать знакомых, чтобы занять себя чем-то. Чтобы не сидеть в опостылевшей квартире наедине с телевизором.

Жена-то у Михалыча пять лет назад умерла, а дети… Мои меня тоже вниманием не жаловали. Дежурный звонок на новый год, новая стиральная машина на день рождения - лучшее, на что они были способны. Впрочем, я и сам не примерным сыном был. У молодых своя жизнь. Когда ты становишься стариком, то переселяешься в отдельный мир. У кого-то он состоит из поликлиник и посиделок с соседями, у кого-то - из рутинных походов на работу. Кто-то бросает все и едет напоследок посмотреть мир. Как шутил сам Михалыч, чтобы узнать, не развалился ли он к черту наконец.

Я пока что об этом всем даже не думал. У меня была работа, жена, квартира и даже кот. А еще странные сны.

Чем больше я думал о снах, тем больше времени это занимало. Пока я не устроился работать на этот склад, ничего подобного со мной не происходило - я всегда спал тихим спокойным сном без сновидений, только в молодости некоторое время мучили сны довольно фривольного характера. Но на то она и молодость, верно? Прямо связать сны и работу я не мог. Во-первых, никаких опасных химикатов и секретных грузов на нашем складе не водилось. В очередном порыве любопытства я честно обошел все здание, но нашел только коробки с оргтехникой, которые и должны здесь находиться. Да и начались они не сразу, как я сюда устроился. Во-вторых, это же просто сны, верно?

Может, я банально старею. И голова начинает играть со мной в дурацкие игры. Михалыч путает слова, постоянно называет меня именем своего сына, а я вот, старый дурак, вижу странные сны.

И в эту ночь я зачем-то рассказал о них Михалычу. Мы сидели в курилке, я только что обглодал последнюю куриную ножку, заботливо запеченную Тамарой в кляре, и как-то незаметно для самого себя рассказал все. Вообще все, от самого сна до тревог, что на меня надвигается какое-то старческое слабоумие. Ведь кто может дать совет лучше, чем старшие. А в моем возрасте старших найти очень трудно.

Лучше бы я не искал, наверное. Хотя сейчас я уже и не знаю, как было бы лучше.

Дело в том, что Михалыч обрадовался:

- И васильки на поле?

- Да, - удивленно кивнул я.

- А потом тень такая, что неба не видать?

- Да…

- И тебе спокойно и хорошо, так?

- Михалыч, да чтоб тебя…

Михалыч умудрился одновременно радостно улыбнуться и грустно вздохнуть:

- И сегодня он тебе снился?

- Сегодня…

Я промедлил с ответом. С языка уже было готово сорваться всепоглощающее “да”, настолько я привык к ежедневным снам, но что-то в его тоне заставило меня задуматься:

- Нет, сегодня не было, - покачал я головой.

- Посмотри на календарь, - ухмыльнулся тот мне в ответ, и тут же добавил, - Сегодня 16-го марта.

- И что?

- Сегодня они придут.

Может, старик снова перепутал слова. Может, начисто выжил из ума. Но откуда он знал все подробности моего странного сна? Почему так обрадовался? Впрочем, на последний вопрос я получил ответ сразу же.

- Теперь я наконец-то могу выйти на пенсию.

Михалыч отложил трость, с которой никогда не расставался, и, прихрамывая, поковылял к окну. Положив руки на подоконник, он некоторое время молчал. Но потом начал говорить тихо и очень медленно, хотя обычно тараторил так, что его было сложно понять:

- Сигаретка есть?

- Ты же не куришь.

- Это последняя.

Михалыч жадно затянулся, и пока я прятал зажигалку, долго-долго кашлял. А потом как-то буднично указал пальцем в окно:

- Посмотри на небо.

Я посмотрел. И не увидел ничего необычного.

- Небо светлое, - Михалыч будто и не ждал от меня никаких комментариев, - Как днем.

И он был прав. Теплый, мягкий, рассеянный, но все же свет заливал окрестности. Я мог даже рассмотреть номер машины завсклада, который не сочинил ничего лучше, чем парковать ее здесь. Хотя ни одного фонаря в дворике у нас не было. Пока я решал, что мне делать с сумасшедшим стариком, тот продолжил:

- Я начал видеть Сон через неделю.

То, как он это сказал, заставило меня прикусить язык. Слово Сон он явно произнес с большой буквы. Я никому, даже ему об этом не говорил.

- Сначала было страшно, потом я привык. Ну, старый стал, что-то мерещится. А потом, вот как ты, рассказал напарнику. И он объяснил.

- Объяснил что?

- Что он тоже видел Сон, - старик обернулся и грустно посмотрел на меня, - и что его напарник тоже. И что он точно так же рассказал ему про Сон, и напарник сделал то же, что делаю сейчас я, - старик хихикнул, - вышел на пенсию.

- В смысле? - это лучшее, что я мог тогда сказать.

- Сон зовет. Он готовит тебя к 16-му марта. К единственному дню в году, когда сон тебе не приснится. Когда сон произойдет наяву.

- Чего?

- Когда они придут.

Я закурил. Михалыч не выглядел сумасшедшим, но других вариантов я тогда не видел. И он это знал, он улыбался и кивал, будто наблюдая, как шестеренки в моей голове медленно раскручиваются:

- И он мне рассказал, что знал.

- И что ж он такого знал?

- Что 16-го марта в этом складе нельзя выключать свет.

- Да ну?

- Да, даже в подсобке. И что я созрел, чтобы узнать.

- Созрел? Узнать? Извини, конечно…

- Именно это я и сказал, - Михалыч зашелся в кашле.

Старик бросил курить лет десять назад, и сигарета, хоть и дарила ему какое-то свое особое наслаждение, явно не шла в его организм. Присев на подоконник, он сплюнул комок мокроты и с удивлением посмотрел на пальцы, между которыми змеился дымок.

- И? - я пока не понимал, как относиться к этой лекции.

- Он мне показал кое-что. Тебе я это показывать не хочу. Знаешь, новенькие обычно созревают именно к 16-го марта.

- А, ну да.

- В другие дни показать нельзя. Но, знаешь, я очень боюсь, - старик развел руками, - Потому что они меня запомнили.

- Какие, к черту, они?

- Те, что тебе снятся. Темнота. Тоска. Потеря. Понимаешь?

- Нет.

- Это хорошо, - Михалыч затушил сигарету, - Какая ж дрянь, как я это курить мог…

- Михалыч, знаешь…

- Не верь, сколько влезет не верь. Ты уже видел Тень и она звала тебя.

Я уже почти выругался, но интонация, с которой он произнес слово Тень, лишила меня дара речи. Просто подставив в это слово заглавную букву, я будто ощутил, как оно стало оживать. Обрастать плотью, смыслами, наблюдать со мной из-за спины, улыбаться. Даже по-доброму, но…

- Посмотри в небо, - Михалыч слез с подоконника, - И послушай его, а не меня.

Да, я понимаю, что это звучало бредом сумасшедшего. Но я всмотрелся в небо. И я услышал. Или, вернее, понял.

16-го марта медленно утекало между наших пальцев. Часы тикали, и приближалось совершенно ничем не примечательное 17-е число. А мы просто зажигали свет везде, где это возможно.

С тех пор прошло несколько лет. Я до сих пор не до конца понимаю, что именно мне пытался сказать Михалыч. Наверное, он и сам не понимал. Вряд ли вообще кто-то понимал из его учителей и учителей его учителей. Была тут просто такая традиция. Я иногда пытаюсь найти, что было на месте этого склада. Страшная средневековая пыточная, логово масонов, что угодно. Но здесь всегда был склад. А до склада - голая земля, которую просто заливал лунный свет.

Я не знаю, почему я ему поверил. Михалыч на следующий день уволился и перестал появляться на работе. Сказал, что теперь он спокоен. Я же спокоен больше не был. Каждый март я с удвоенным усердием обходил доверенные мне просторы, хотя и знал - опять же, со слов Михалыча, - что важно конкретное число. Но мне было откровенно страшно. Осознав всю ответственность этой работы, я пытался как-то ее упростить, убедил собственника склада добавить переключатель, который сразу включает свет по всему складу.

Но мне все равно было тревожно. В том числе и потому, что пенсия уже не просто была какой-то перспективой, а стояла рядом. И это случилось.

Новенький был молод. Михалыч умер полгода назад, прожив долгую и счастливую жизнь. Ну, кроме склада, наверное. Обычно новый ночной сторож это парень за шестьдесят, который просто хочет покоя. Мой сменщик же оказался сложнее.

Я прекрасно знал, что меня уволят, и заранее договорился с нанимателем, что останусь работать на четверть ставки. Не помню уже, что я ему наплел. Обучу новичка или что-то в этом роде. К тому моменту я был готов работать даже бесплатно. Особенно 16-го марта.

Но рассказывать психанутую историю про Тень я, конечно же, не собирался. Просто смотрел за новеньким, ждал, когда его сны вырвутся наружу. Хотя нет, не так. Сны. С большой буквы С. Как ждал Михалыч, как ждал его наставник.

Тамара отнеслась хорошо к моему решению. Она сама недавно вышла на пенсию и не знала, чем себя занять. Роль любящей жены, которая готовит поесть мужу, правда, ее вполне устроила. Да и вообще, мы так не целовались со студенчества. Может, она что-то чувствовала. Или знала.

Я уже ни в чем не уверен.

Я проснулся с тоской. И с чувством, что потерял что-то важное. Я повернулся на бок и нажал на мобильник. И увидел там 16-е марта.

Только вот я не был на работе, а мой сменщик так и не сказал мне о Сне. Я не торопил его. Начни разговор раньше, и ты сразу станешь безумным стариком. И тебя просто перестанут слушать. А эти, о которых говорил Михалыч, возьмут и…

Я не знаю, что они сделают.

Я банально проспал работу.

Это случалось, пусть и очень редко. Обычно на это смотрели сквозь пальцы, что со старика взять. Не то чтобы я сильно верил Михалычу, рассказывал он все-таки довольно странные вещи. Но хуже не будет, если…

Я даже не успел позавтракать. На последнем автобусе добрался до работы, и увидел то, чего видеть не хотел. Склад был погружен во тьму. Это звучит до невозможности пафосно, но именно так я это и воспринял. Молодой решил, что, пока никто не видит, можно подремать. Дремать при свете, дремать на ходу и в транспорте он не умел.

А если и видел Сон, то не придал ему значения. А мне стало очень-очень страшно. Если честно, даже не знаю, почему. Вернее, тогда не знал.

Турникет бибикнул, и меня впустили внутрь. Промчавшись мимо поста охраны, где сладко посапывал Федор, я ломанулся сразу к складу. Знаете, это звучит довольно странно, но в тот день я спас нас всех. Почему-то у меня нет в этом сомнений. Нас всех - это всю планету. Или, может, даже больше. Если честно, я вообще не понимаю, что именно я тогда сделал, и зачем. Казалось, что кто-то мной управляет, Михалыч или его предшественники, ангелы-хранители, я не знаю.

Когда я ворвался на склад, молодой таращился в окно и улыбался. Не знаю, как я это все смог рассмотреть в полной темноте. Я включил свет. Зашипело, как будто кислота попала куда-то. Других звуков не было, ни потусторонних воплей существ, ни воплей боли самого новенького. Он заплакал.

- Зачем….

Пригодилась кнопка, которую я уговорил установить начальство. Весь склад тут же осветился путь тусклым, но светом неоновых ламп. А молодой просто сидел и плакал. Я… Я не знаю, что с этим делать.

- Они же пришли нас освободить. Зачем это. Зачем ты это сделал?

И он повернул ко мне слепые бельма. Врачи говорят, что их выжгло таким светом, который в десятки раз сильнее излучения солнца. Врачи еще говорят, что у него в крови нашли следы таких веществ, которые на Земле не встречаются. А некоторые не встречаются вообще нигде.

Врачи в принципе много чего говорят.

Я знаю только, что он плакал. Тяжелыми, серыми слезами.

- Они пришли нас спасти.

- От чего такого спасти?

- От всего.

***

Я все еще вижу эти сны. Нет, именно Сны. Где тьма становится светом, и где свет становится тьмой…

Я не знаю, что я вижу. Сны не прекращаются. И я жду того, кто придет на мое место, и я смогу наконец-то уйти на пенсию. Пусть и в статусе сумасшедшего старика, но зная, что тьма не станет светом и наоборот. Что нас не спасут… От всего.

***

- Деда, деда!

Дед отложил в сторону письмо, написанное непременно карандашом. Геннадий не признавал ручек ни в каком виде. Старики без причуд - это и не старики вовсе, так что Гене досталась еще не самая дурацкая.

- Внучка?

- Дедааааааа! - радостно завопила Танюша со двора.

Хмыкнув, старик встал со стула, прислушиваясь к своим суставам, протестующе щелкнувшим при этом. Что ж, логично, как и Генка, моложе он тоже не становился. Никто из них не становился моложе, на самом деле, а новая смена все никак не подрастала. И вот это вот было самой главной проблемой.

“...Чувствую я себя хорошо, жена тоже. Привет твоей внучке, ну и дочурке от меня большой поклон. Зимой постараюсь приехать, вспомним былое. Если получится, уговорю Кольку, отдохнем, как раньше. С тебя твоя фирменная каша. А на работе все нормально, недавно новенький пришел. Прошлый даже слышать ничего не хотел, сразу уволился, когда Сны появились. К этому пока приглядываюсь. Парень вроде дельный, только ветер в голове еще гуляет. В общем, спишемся еще, старик. Не бзди, как ты любишь говорить.”

- Ну дедаааа…

Внучка сидела во дворе, держа за хвост юркую зеленую ящерицу. Ящерицу такое положение дел явно не устраивало, и она смешно перебирала лапками, пытаясь зацепиться за воздух.

- Что там у тебя, Танюша? - выглянул из окна дед.

- У нее хвост не отваливается!

- А зачем тебе ее хвост? - удивился дед.

- Ну это же ящерица!

Оценив аргумент, старик задумчиво кивнул головой, а после закурил:

- А как думаешь, ей хвост нужен?

- Наверное, - девочка задумчиво посмотрела на рептилию.

- И, наверное, нужнее, чем тебе?

- Наверное, - сделала серьезное лицо Танюша.

И задумалась. Ящерица неодобрительно посмотрела сначала на нее, потом на деда, а потом еще немного поцарапала лапками воздух и обмякла, ожидая, что будет дальше. Возможно, уже смирилась со своей судьбой.

- Ну и оставь его ей, - ухмыльнулся дед.

- Так она ж его отрастить может!

- А что она делать будет все это время? Это ж работа у нее такая, быть ящеркой. А что за ящерка без хвоста. Работа - это важно, правильно?

- Наверное, - Танюша нахмурилась, - Мама с папой всегда про нее говорят. Скукота, вот что!

- Но маме с папой это же важно?

- Ну…

- Ты бы не хотела, чтобы им пришлось из-за какого-то хвоста без работы остаться?

- Ой.

После этих слов Танюша выронила рептилию, и та тут же воспользовалась шансом, сиганув в заросли моркови. Танюша вздохнула, но в целом такой компромисс ее устроил:

- А что ты там делаешь, деда?

- Письма читаю.

- Какие?

- Друзей. Вот как ты ленту свою в телефоне смотришь с подружками.

- А кто пишет? - Танюша расселась прямо посреди грядки, и одна особо пострадавшая морковная ботва забавно выглядывала из-под нее, как заячий хвостик.

Дед улыбнулся:

- Дядя Гена, например.

- Дядя Гена хороший. А что пишет?

- Да вот как раз про работу.

- И как? - недоверчиво спросила Танюша.

- Все хорошо у него на работе, - уклончиво ответил дед.

- Он же старенький.

- Да он моложе меня на пару годков будет, - рассмеялся дед.

- Нет, в смысле… Дедушки не ходят на работу. Ты не ходишь!

Внучка улыбнулась своему непробиваемому аргументу.

- Ну а другие внучки ко мне в деревню не ездят.

Танюша попытался что-то сказать, но не нашлась и насупилась:

- Потому что они не твои внучки!

- Ну а он и не твой дедушка.

- А бывают странные работы?

Дед поперхнулся. Уж у Генки она точно была странной, да и у него не лучше. Но да, откуда Танюше это знать. “Странное” на их с внучкой языке имело ровно одно значение. Вот именно то, в котором странной была работа Генки.

- Бывают, - обреченно вздохнул дед.

- Какие? - загорелась глазами внучка.

Появись сейчас перед ней несчастная ящерица, она бы на нее и внимания не обратила. Танюша просто обожала слушать дедовы рассказы: про охоту, зверушек и птичек, про забавные случаи из жизни. А больше всего - про странное. Ни ящерки ей не милы, ни платья, ни куклы, стоит только деду заикнуться о самой завалящей чертовщинке.

- Ну, дядя Гена, когда был молодой…

- А какой он был молодой?

- Ну ты спросишь, - усмехнулся дед, - Веришь, нет, вот такие волосы у него были, рыжие.

- Не верю, - удивилась девочка.

- Ну вот было, - развел руками старик, - Хотя и я тогда, конечно, не седой был…

- А что за работа?

- Промышленный альпинист, - с важным видом поднял палец старик.

- Это как?

- Это так…