Ольф. Обратный отсчет. 5…⁠⁠

(Продолжение. Осталось четыре поста)

Несколько минут Митя плескался в накатывавших волнах.

– Не верится, что это сон. – Он огляделся. – Так не бывает. Все слишком реально.

– Так в каждом сне, а утром, когда глаза откроются, все забывается. Если все реально, как объяснишь, что мы летали по воздуху? И что нас никто не видел?

– Никак. Но меня это удивляет, а во сне люди не умеют удивляться.

– Неважно, веришь ты или нет. Мое дело показать, что в жизни возможно все, а хозяин жизни – ты сам. И если ты сделаешь что-то для других, другим захочется больше делать для тебя.

Митя кивнул:

– «Поступай с другими так, как хотел бы, чтоб поступали с тобой» – утверждают святые книги и философы древности, словно сговорились. Наверное, они правы.

– Без «наверное».

Когда с непривычки уставший он рухнул ничком на песок, я воткнул в забывшую солнце ягодицу шприц со снотворным. Вскинулось недовольное лицо:

– И во сне, что ли?!

– Сон часто пересекается с явью. Не забудешь, где был, и о чем разговаривали?

– Такое забудешь.

– Тогда прощай. Я покидаю тебя, дальше сам строй жизнь. Если я еще явлюсь, то исключительно, чтоб утащить во тьму. Не доводи до этого, хорошо?

– Голова кружится. Что говоришь? Подожди, сейчас встану…

Встать не получилось. Сонный яд разлился по венам, Митю выключило. Пришлось потрудиться, чтоб втащить его в корабль, отмыть и одеть. Вроде ничего не произошло, но он больше не казался невесомым.

Мы успели до возвращения Светы. Сонное тело, которому больше не понадобятся костыли, продолжило похрапывать в собственной постели, а я поднял корабль на крышу, где в рассветном зареве и вырубился от усталости. Здесь день начинался, а мой еще только заканчивался. Панорама заботливо затянулась внутренней тьмой, и до самого обеда я спал сном праведника. На душе пели райские птицы.

Часть шестая «Обезьянка очень старается»

– Привет. Как дела? Сколько врэма? Когда верношса?

– Чао, напарница. Какие еще слова выучила?

– Хорошо? – Челестиной улыбке не было предела.

– Хорошо!

Мы оба не сдержались, тела радостно встретились. Губы, что сначала помчались навстречу, в последний момент разминулись, мы прижались щеками.

Нина умиленно покачала головой.

– Голубки. Может, сегодня здесь переночуете? Могу постелить себе на кухне.

– Спасибо, Нина, как-нибудь в другой раз. Нам пора. Челеста, одевайся, уходим.

Перевода не потребовалось, все сказали глаза и жесты.

– Хорошо!

Кудрявая пуля умчалась собираться.

– А я очень много узнала об итальянской культуре изнутри, – сообщила Нина. Голос старался звенеть, но грусть в глазах выдавала истинное настроение. – Ты знаешь, что утка-то, оказывается, говорит «ква-ква», а лягушка «кра-кра»? Челеста мне открыла глаза на многое, что вошло в быт и теперь в принципе не представляется другим. Макароны, например, она считает первым блюдом. Воду для чая не кипятит, а подогревает в микроволновке. Собственно, без микроволновки жизни вообще не представляет. Маниакально выключает свет по всей квартире. Салат ест после основного блюда. Пирожное чаем не запивает, принимает поочередно: съела – запила. В ванной ей очень не хватает окна. Разувается только когда скажут, самой при входе в квартиру в голову не придет. При знакомстве бросается целоваться. Разговаривая, мощно размахивает руками, а уж когда нервничает – прощайте, люстры. Еще она не понимает, зачем на шинах многих машин рисуют яркие ряды точек. Я так и не смогла объяснить, что такое шипы, хотя очень старалась.

Когда обсуждаемая персона вышла полностью укомплектованной для дальних путешествий, и мы встали в дверях, плечи хозяйки тоскливо опустились.

– Олег, – протянула она с внезапной хрипотцой. – Не забывай. Заходи, если что.

– Не обещаю, – честно признался я, направляя к двери взятую под руку подружку. – Но не забуду – это точно.

Нина ударила себя по лбу и опять унеслась на кухню. Что-то зашуршало-загремело, и она вернулась с пакетом продуктов – разных фруктов, сгущенки…

– Возьмите. – Тяжелый сверток перешел в мои руки. – Девочке в подарок.

Мы отбыли.

– Челеста, – сказал я, когда оба сели на обычные места: капитан в капитанское кресло, а юнга на краешек кровати. Корабль взмывал ввысь. – Прости меня, дурака. Я долго тебя мучил. И сам мучился. Мне хорошо с тобой…

– Хорошо?

Меня пронзил жалобный непонимающий взгляд.

– Хорошо. А без тебя плохо. Я думаю о тебе. Я скучаю по тебе, когда тебя нет рядом. Как думаешь, что это значит?

Челеста очень старалась понять, просто до слез.

– Сэй буоно, Ольф. Пьено ди бонита. Ле буони ациони нон ванни май пердуто. Сперо ке нон иницио ди мандарми а каза?*

*(Ты очень хороший, Ольф. Полон доброты. Добрые дела никогда не пропадут. Надеюсь, ты не собираешься отослать меня домой?)

– Теперь все будет по-другому. Я хочу по-настоящему дарить радость, не кусочками, где шаг вперед и два назад. Я оставляю прошлое в прошлом.

– Перке сэй танто сэрио, ке сучессо?*

*(Почему ты такой серьезный, что случилось?)

– Больше никаких дел и опасных отлучек. Мир подарил мне золото, а я цепляюсь за медяк. Не придурок ли? Гори все синим пламенем. Отныне есть только мы и мир. Хорошо?

– Хорошо! Ке пеккато ке нон каписко ньентэ.*

*(Как жаль, что я ничего не понимаю)

Вот и поговорили.

– Гляди. Что-нибудь узнаешь? Для тебя это место должно быть символичным.

Внизу начала проявляться цель путешествия, с высоты напоминавшая серого краба в желтых песках. Еще минута, и корабль поплыл над старой частью очень старого города. Пусть старого не в реальности, но в мифах. Каждый верит, во что хочет. У Челесты на груди крестик, она должна верить.

– Комэ си кьяма ла читта? Зэ нейм ту зе сити.*

*(Как называется этот город? Имя города)

– Мастер называл его Ершалаим. Город мира. Собственно слово Иерусалим так и переводится. На иврите – Йерушала. Он же Шалем, Иевус, Сион, Ир Давид, Элия Капиталина… А если брать чистые факты, то просто арабская деревенька Эль Кудс, где даже Наполеон в Египетском походе не разглядел былой мировой столицы. Такое решение по политическим соображениям приняли много позже, а городом мира до назначения на эту должность Эль Кудса являлся Константинополь, он же Стамбул, по-турецки – Истамбул. Кстати, название с турецкого не переводится, знакомый по турбизнесу турок рассказывал, что это старинное слово, значение утеряно. Зато Истанполис легко переводится с греческого –– просто Новгород. Запутанная история, не находишь?

– Джерусалеммэ?!

Следующие пару часов я носился за Челестой как угорелый. Для меня это был просто старинный город, что переполнен мифами, как пятничным вечером Москва машинами. Девушка видела иное. Здесь все дышало историей, святостью и духовностью. Центр трех мировых религий. Кажется, я угадал с выбором города.

Глядя, как напарница носится в своем молниевом платьице по пыльным камням, я пытался построить дальнейший день. Не давало покоя вчерашнее с ней сумасбродство. Сможем ли и сегодня почувствовать себя на одной волне?

Храмовая гора оказалась вовсе не горой, как, впрочем, и Голгофа. Зато вход в ад понравился – под боком, чтоб далеко не ходить. В общем, не испытывая никакого пиетета, я больше кривился, чем восхищался, и чтоб не огорчать спутницу критическим настроем, сосредоточился на безопасности путешествия.

Ничего не случилось. По дороге обратно к замаскированной стоянке Челеста вся искрутилась, словно подхватила чесотку. Руки лезли за спину через верх и низ, тело вертелось.

– Довэ андьямо адессо?*

*(Куда теперь?)

Обернувшись, я обомлел: решив сделать мне приятно или себе прохладно, каждую молнию платья спутница оставила наполовину открытой, отчего платье превратилось в нечто ажурное и эфемерное. Множество разрезов жгли взгляд. Челеста довольно улыбалась.

– Быстрей домой, пока никто не увидел!

Руки сцепились, мы побежали. Корабль принял нас в объятия – прокопченных и пропесоченных, вымотанных до нитки. Так казалось. Но я знал средство от усталости, называется оно – море. До Мертвого моря всего тридцать пять километров, автопилот не понадобится, дело минуты даже в ручном режиме.

– Переодевайся. – Я показал на вещи, затем на массу изумительно синей воды под нами.

Челеста переоблачилась в самодельное бикини, а мои сатиновые семейники в полосочку вдруг вызвали отторжение.

– Но. – Челеста отрицательно трясла головой. – Прендерло!*

*(Нет. Возьми это)

Ого. У Нины она времени зря не теряла – мне вручили самодельные плавки ручной работы.

– Хорошо?

– Хорошо, Челеста. Спасибо.

Девичьей улыбкой можно было освещать улицы.

Нас вынесло на прибрежные валуны. Да, увы, не песочек. И не из-за того, что искали место понезаметнее, здесь везде вход в воду по покрытым солью огромным камням. Если таковой вход вообще имеется.

– Ну?!

Бултых! Два тела погрузились в невероятно соленую воду.

Мои новые плавки не намного превосходили замещенный элемент одежды, Челеста перестаралась с размером. Если хотела польстить – спасибо, но вода наполняла конструкцию, которая стремительно сползала с поясницы на бедра. Когда греб, это мешало, Челеста постоянно обгоняла. Ну, пусть хоть ребенок порадуется. Может, для того и подарила.

Морем Мертвое море можно назвать условно, оно маленькое, зато настолько соленое, что на воде не надо держаться, она держит сама.

– А теперь… – Я зачерпнул у берега ил. – Делай так!

Глаза Челесты выпучились, но быстро пришло понимание. Девушка стала превращаться в такого же черного чертика.

– Это целебная грязь из Иордана, она… ах, негодница!

Устав мазаться сама, шалунья перенесла активные действия на меня. Я ответил тем же. Со стороны это напоминало борьбу, в которой если что и побеждает, то только веселье. Отныне никто не докажет мне, что соль и грязь – это не здорово.

Облепленные плавки, немало заполучившие внутрь, позорно свалились, пришлось резко отвернуться.

– Но! Нон вольтарти! Квесто фанго е джа куративо! Бизоньа фарэ и фанги салюбрэ комплеттаментэ!* – Горсти жижи обрушились на доселе чистый промежуток со всеми его подробностями.

*(Нет! Не отворачивайся! Это же целебная грязь! Лечебные грязевые ванны необходимо принимать полностью!)

Мой взор пробежал по сторонам. Для местных сейчас прохладно, и побережье пустовало. К тому же мы выбрали не самые посещаемое местечко. До ближайших энтузиастов с километр с хвостиком, ничьей нравственно не повредим.

– Ну тогда держись!

Тряпочки Челесты постигла та же судьба. Рестлинг в грязи перетек в партер, мы валялись и корчились, стояли несусветные смех и визг. Взаимное обмазывание иногда вызывало приступы возбуждения, которые сразу подавлялись новыми раскатами смеха. Должно быть, мы поставили на уши все побережье. Когда каждый участок кожи оказался вымазан минимум трижды, мы разлепили клубочек конечностей.

Налетел сидевший в засаде стыд. Почему-то в качестве жертвы он выбрал меня одного, а Челеста отползла на чистые камни, раскинувшееся тело подставилось солнцу, глаза закрылись. Смущаться и, если желаю, разглядывать, она оставила мне.

Ладно, поддержим полезное для здоровья начинание. Я прилег неподалеку, так, чтоб через прикрытые ресницы видеть сразу ближайшие подходы и подсыхающую красавицу.

Лежать под солнцем, ощущая, как на тебе стягивается хитиновый панцирь, еще то удовольствие. Стиснутый трескающийся организм не выдержал, ноги понесли меня обратно в море – отмываться.

Раньше не понимал удовольствия ходить голым. А это удовольствие. Впрочем, станет ли оно приятным, зависит от компании. Мне с компанией повезло. Теперь я мечтал, чтоб это счастье длилось как можно дольше.

Челеста все еще сушилась, из черной превратившись в серую, на камнях будто статую положили. Заснула, что ли, или так о чем-то задумалась? Скорее, как все дамочки, просто получает наслаждение от жизни – всей кожей без остатка. Где и когда еще такое повторится?

Хорошо, что я мылся в одиночку, иначе возникло бы напряжение. Когда тело стало чистым, а окружавшая вода грязной, я поплавал еще немного, в этот момент в воду вошла Челеста.

– Тебе помочь? – пошутил я, обходя по кругу.

Приходилось идти чуть ли не боком, инстинкты снова брали свое.

Челеста не поняла. И хорошо. Моя красавица совершала такие движения, что окажись на месте ее пальцев мои, помощь вышла бы весьма специфичной.

Когда пятки ступали уже по сухому, вслед принеслось:

– Вуой аютарми?

*(Не хочешь мне помочь?)

Я обернулся. Соблазнительная фигурка махала рукой. Затем тело и руки изобразили плавание.

– Устал. И к солнцу в таких количествах не привык, могу сгореть. – Помахав в ответ, я двинулся к кораблю. Действительно устал так, что любая черепаха сейчас показалась бы скоростной яхтой. – Отдохну в тени.

В корабле я просто свалился на пол. Тело бухнулось ничком, голова свернулась набок, чтоб осталось, чем дышать. Взгляд через невидимые стенки еще некоторое время наблюдал, как неутомимая шалунья резвится в яркой сини и белой пене.

Должно быть, я задремал, потому что ни с того, ни с сего обдало морозно-жгущим водяным холодом – вернулась моя попрыгунья. Назло всему мои глаза остались закрытыми. Все на ее усмотрение, захочет – приляжет, нет – найдет другое занятие.

Она нашла. Ледяные бедра обняли мои ягодицы, а из дышащей влажной прохладой промежности скатились, бомбардируя сознание, несколько кристальных капель воды. Челеста замерла надо мной в ковбойской позе.

– Ти вольо бене Ольф.*

*(Хочу, чтобы тебе было хорошо)

Вкрадчивый шепот был горяч и нежен. Я не шевелился. Мы были такими разными. Север и юг. Европа и Азия. «Волна и камень, лед и пламень…» Девушка поерзала на мне, чтобы расположиться удобнее, затем осторожно склонилась вперед. Упругие валики коснулись моих лопаток.

У меня словно крылья появились. Стало хорошо и приятно, зной пробирал, но не обжигал, плоть млела. Мгновенно высыхавший пол принимал на себя дождик покатившихся отовсюду капелек естественной росы.

Счастье – когда не надо врать, что тебе хорошо. Мне было хорошо, я расплылся в скользящих объятиях морской звездочки, что опутала трепетными лучами.

Челеста легонько повела корпусом и сделала это очень мягко. Доверительно. Словно спрашивая: продолжать? Тебе нравится?

Мне нравилось. Мне стало спокойно и бездумно, захотелось забыться, поддавшись незатейливым эмоциям умиротворения и неги. Редкие наружные звуки слышались из далекого далека, из-за горизонта сознания, из необъятной выси плывущих кусочков облаков.

– Кози?* – несся тихий шепот.

*(Так?)

Чувствительные виноградинки выписывали чудеса на коже спины, поясницы и ниже. Вспомнилось: жизнь – странствие, а не дом. В ней не живут, а путешествуют. Мое путешествие мне нравилось. Мы раскачивались, словно лодка на волнах. Девушка плыла по мне – ниспадая и возносясь, как и подобает паруснику, который бороздит поверхность пока тихого океана. Руки упирались мне в локти, вращающийся животик стелился по ягодицам, благоговейно исходящим звездным небом мурашек. Моя спина исполосовывалась двумя параллельными линиями, Челеста проводила эти линии то слева, то справа, то увлекала их в пробивавшиеся волосками закрома. Воздух растаял и улетучился. Мир испарился. Я услышал чувственный шепот:

– Иль мио мостро белло э брутто. Туа принчипесса вуоле гвардаре иль туо аспетто аутентико. Нон о паура. Ма… ум по.*

*(Мое прекрасное и ужасное чудовище. Твоя принцесса так хочет увидеть твой подлинный облик. Я не боюсь. Ну… чуть-чуть)

Словно распятая, Челеста продолжала дарить жалящее наслаждение, от которого я плавился, как пластмассовый солдатик на огне. Девичье тело целиком легло на мою спину, руки обняли плечи. Со стороны – словно самолет сел на палубу авианосца. Налетавшийся. Уставший. Явившийся для отдыха и дозаправки.

Моя свернутая вбок голова хотела смотреть и одновременно хотела чувствовать, и одно забило другое. Вытянутая назад рука судорожно жала тонкую голень – как спасательный круг. Наши кожи одновременно впитывали энергию взбаламутившихся поверхностей, сметающие потоки захлестнули, понесли сознание по течению, словно веточку по водной глади, где сверху – яркое солнце, что будто кетчупом поливало меня как подаваемое на стол блюдо, а снизу – глубокая бездна, в которой ничего не стоит захлебнуться и утонуть, но которая не меньше манит предвкушением облизывающейся яркости.

Как сказал Плавт, неожиданное случается в жизни чаще, чем ожидаемое. Веки полуприкрылись, и я целиком ушел в ощущения, с необъяснимо-упорным сопротивлением погружаясь в их вкус, цвет и аромат – словно тонущий миноносец, сраженный вражеской торпедой. Потрескивая искрами костра, что загорелся в ногах, я лежал, растекаясь в водоворотах нирваны. Я стал добычей русалки с раздвоенным рыбьим хвостом, которым она взмахивала в порывах буйства, водя немыслимые хороводы вокруг моего средоточия чувств. Или же русалки древнерусских былин, загадочной полуженщины-полуптицы, распушившей хвостовое оперение. Прекрасная музыка звучала в ушах и укутывала покрывалом истомы. Златокудрый Аполлон на далеком Олимпе перебирал струны лиры, высекая в сердце чарующую мелодию, а мне оставалось лишь покорно лежать и наслаждаться, отдав себя на волю стихии.

Священнодействуя, Челеста счастливо улыбалась, глаза прикрылись, волосы щекотали. Мне нравилось быть с ней. Нравилось чувствовать ее, нисколько не похожую на ту, что некстати забралась в мысли – не такую строгую и неприступную. Не такую (по ядрено-лесным воспоминаниям) пленительную, как далекая жрица Альфалиэля.

Не такую. Но… нравилось. Вот она, пещерная сущность инстинктов. Оттого, что это была не Полина – мне было плохо. Но одновременно мне было хорошо. Чисто физиологически – не могло быть не хорошо. Хорошо – но плохо. Плохо – но хорошо. И от творившегося с растравленными мозгами и плененным телом я пропадал на дне коктейля из мучений и удовольствия.

Что-то заставило меня повернуться. Что-то, что бывает между мужчиной и женщиной. И чему наука еще не нашла объяснения. Два взора распахнулись навстречу друг другу, взгляд поймал взгляд, мысль встретила ответную мысль-близнеца.

Голова ласковой захватчицы опустилась, она продолжила глядеть исподлобья, дыхание затаилось. Тревожный грохот-топот апокалиптических всадников застучал в висках. Резко отжавшись от пола, я снял с себя всадницу, у которой с тревогой вскинулись ресницы.

– Постой, Челеста. А то доиграемся.

– Перке? Нон ти пьяче?*

*(Почему? Тебе не нравится?)

– Мы не пара. Мое сердце разбито другой. А счастье как сердце – бьется, и я не хочу, чтобы…

Но разве себя обманешь. Сердце, на которое ссылался, влекло меня не в далекие леса, а сюда, к моей несуразной пигалице. К юнге, напарнице, боевой подруге. К моему единственному оставшемуся другу, с которым столько пережили.

Ее глаза кричали о том же.

Секунда заминки решила все. Влажные припухлости ткнулись в мои закрытые губы. Сказал – закрытые? Как бы не так. Рот открылся, словно в крике, но вместо слов выплеснул чувства, которых совершенно в себе не ожидал. И – облек, впился, втянул, высосал, вонзился…

Скакнувший навстречу язычок подружился с моим. Сжавшиеся щеки и небо потянули в себя. Организм не выдержал. Краткий взгляд по сторонам – в пределах видимости никого. Развернувшись, я сгреб ее – зовущую и податливую – в охапку и кинул, ниспроверг, обрушил на пол. Челеста побелела, в глаза нависшей грозовой тучи вперился застывший взор.

Нервы искрили, как электрод сварщика под напряжением. Сознание пошло трещинами и осыпалось ненужной трухой. Мотнувшись из стороны в сторону, моя поясница раскинула девичьи ноги, словно створки окна. Колени бессовестно задрались. Вскрик. Хлесткий удар превратил тело в желе. Челесту затрясло. Цунами прокатилось по беспомощно дернувшемуся телу, ураганы, вихри и торнадо свивали в клубки, вырывали с корнем и разносили в клочья внутренние органы, а все ее естество, вся благодарная плоть до неконтролируемой желанной боли душила меня в объятиях, истекая слезами счастья и любви, а я колотил, бил, рвал, уничтожал, рождал заново... и возносился…

* * *

Полет-падение в волшебное никуда оказался продолжительным. Челеста сонно посапывала у меня на плече. Трепетные очи вскинулись на вернувшегося в себя меня. Вымученно-сладко, со спокойной радостью за нас обоих девушка улыбнулась мне и, сотворив легкий воздушный поцелуй, прикрыла сами собой опускавшиеся веки. Шепот повеял негой, как ветерок:

– Грациэ.*

*(Спасибо)

Ее коленка на моем бедре. Рука на груди. Обвившие шею волосы. Блаженство.

– Ль эрба вольо нон крэшэ нэппурэ нель джардино дель рэ, ма ми соно джа стуффато ди аспеттаре иль джорно ди Сан Май. Сто мольто бэнэ. Соно феличе, Ольф.*

*(На всякое хотение бывает терпение, но мне надоело ждать, когда рак на горе свистнет. Буквально: ждать дня Святого Никогда. Мне очень хорошо. Я счастлива, Ольф)

По мысленному приказу корабль стал полностью прозрачным, тело расслабилось, взгляд улетел в далекие небеса. Мертвое море. Иордан. Святая земля. Из этих мест люди тысячелетиями взывали к Богу, и иногда, говорят, Он отвечал. Они просили – и Он, хорошенько подумав, иногда давал. А я – разве я просил? Разве жил правильно? Разве достоин того, что получил?

Не просил, но получил. Хотел одно, а получил то, о чем мечтало сердце, а не мозг. Наверное, это самое правильное, что могло случиться. Никогда я не был настолько счастлив. Никогда не было так здорово просто лежать… нет, к черту. Как можно просто лежать в таких условиях? Я резко перевернулся:

– Повторим?

– Анкора уна вольта? Кон валентьери!*

*(Еще раз? С удовольствием!)

(до финала осталось три поста)