Завтра я буду свободен. Смогу ходить по городу, не бояться полиции. Смогу пользоваться благами цивилизации – телефоном, компьютером. Смогу навести у себя порядок и ночевать по-человечески. Носить не только осточертевший камуфляж и джинсы.

Перед глазами встала Челеста. Не давало покоя – почему она решилась на непоправимый шаг?

Было невыносимо больно с ней расставаться. Хотя она пыталась уничтожить мое счастье, украв корабль… Но сердцу не прикажешь. Поступай, как велит сердце, сказал на прощание Филозов. Наверное, он прав. Как же мне поступить?

Когда она обернулась, убегая, было в ее взгляде что-то… Преступники так не смотрят. Словно не хотела забрать корабль. Не ждала долгое время подходящего момента. Не делала одну попытку за другой. Не соблазнила, чтобы обокрасть…

А, может, я все понял неправильно, и…

И она поняла все неправильно? Вообще все. Просто хотела увидеть меня – как бы инопланетянина – в истинном виде? Хотела правды, не зная, что правда и ложь в моем случае поменяны местами. И если это так...

Решено. Устрою свои дела. Восстановлю доброе имя. Получу загранпаспорт. Выучу итальянский. Найду Челесту. Буду за ней ухаживать. И однажды она вспомнит. Узнает. И тогда…

Но сначала попробую разыскать медальон.

Ага. Главное – медальон. Корабль. Весь мир у ног. Разыщу… тогда посмотрим.

Возможно, сделаю, как решил. Наверное.

Или не сделаю. Какая разница. Главное – медальон.

Сердце – заткнись!

Эпилог

– Как твоя новая обезьянка?

– Старается. Иногда кажется, что начинает делать что-то разумно.

– Будешь уверять, что уж эта-то превратится во что-то по-настоящему мыслящее?

– Мама, а вдруг? Некоторые были очень близки.

– Сколько игрушек и домиков они переломали за это время?

– Они же не специально.

– Лучше дай игрушку муравьям, те сразу потащат в муравейник, на общее благо, а твои обезьянки…

– Они хорошие! Только сами себя не понимают.

– Неужели не надоело? Вспомни: достаточно хорошенько намочить шарик или кинуться в него другим, и игра начнется заново.

– Мне нравятся именно обезьянки. С ними интереснее. Ящерки были такие унылые…

– Но и с обезьянками играешь не в первый раз.

– Я верю в них.

– Все еще веришь? Ну-ну. Многие из них по-своему верят в тебя, а разве это что-то меняет?

– И все же я надеюсь.

(Конец. Спасибо за терпение. Если захотите поделиться впечатлениями, буду рад)

– Олег?

– Пройдем в машину или поговорим здесь?

– В машине неудобно. К тому же, так промозгло… – Анжела поежилась.

А нечего в короткой юбке по улицам шастать, особенно, когда под ней всего-то… а то и вовсе ничего. Если б наблюдал выход из машины с земли, сказал бы точно. В любом случае, «понты дороже денег» – не мой принцип.

– Давай зайдем, – последовало логичное продолжение. – Я живу здесь.

Холеная рука указала назад, на шикарный комплекс, что одиноко нависал над городом, пока строится брат-близнец. Со временем здесь от автомобилей прохода не будет. Территория только осваивается, кроме зачатков детской площадки и нескольких деревьев ничего нет. Если придется бежать, буду прекрасной мишенью.

– Предпочитаю в машине, – сообщил я.

– Нужно показать тебе кое-что. Одну запись. Это поможет. Пойдем.

Она потянула меня за рукав.

Запись? Любопытно. Я недооценил девицу. Она тоже подготовилась к разговору. Возможно, мне не придется уговаривать помогать, она сама предложит вариант на бартер.

А если все же ловушка? Маловероятно, но жизнь богата на сюрпризы. Особенно моя. Сыр достается второй мышке, а смелой первой даже памятника не ставят. Имя Василия Платоновича, нашего общего знакомого, не поможет, как и он сам, если нарвусь на что-то непредвиденное. И корабль далеко, в случае опасности не впрыгнешь. Стоит ли рисковать при таком раскладе?

Если у Анжелы есть что-то, что мне поможет, то однозначно да. Однако, риск должен быть оправданным, а любая импровизация – подготовленной.

– Номер квартиры, – потребовал я.

Излом красивых бровей превратился в дугу:

– Это имеет какое-то значение?

Спасибо за подсказку, лучше выглядеть понятным женщине недоумком, чем психом.

– Понимаешь, верю я в суеверия.

– Тогда тебе не повезло. – Уголки красивых губ разъехались в виновато-веселой улыбке.

Меня так просто не возьмешь.

– Шестьсот шестьдесят шестая?

Анжела опешила:

– Нет, конечно. Тринадцатая.

– Тогда не страшно. Номер подъезда и этажа? Окна куда выходят?

Получив ответы, я попросил пару минут подождать меня здесь. Пусть думает, что хочет, к примеру, что организм вообразил себя воздушным шаром, а тот внезапно потребовал сброса балласта. Или не внезапно, а по графику, бывают же у кого-то такие графики. Или я перенервничал от свидания с несусветной красавицей. Короче, мало ли. Каждый имеет право на прибабах, у нас свобода, что значит не лезть другому в душу, даже если он ненормальный. Усилим: не даже, а особенно если он ненормальный.

Удивленный взгляд проводил меня в тень деревьев, где ни чьи-либо глаза, ни камеры наблюдения уже не видели, как человек исчез и появился вновь уже на верхушке здания, где провел полную рекогносцировку местности.

Какая-либо опасность отсутствовала. Местные пацаны пользовались крышей для покурить-покуролесить. В данный момент несколько подростков обильно дымили, собравшись в кружочек, но это происходило у входа в соседний подъезд. Мне нужен был тот, где свободно. Все же не получилось пройти мимо. Корабль донес меня до их голов, посреди воздуха соткалась рожа тролля, и с укором покачался палец. Мальчишки бросились врассыпную.

Нужная железная дверь внутрь дома оказалась тоже незапертой, видимо, столь же часто используется молодежью, либо обслуживание антенн происходит не так редко, как кому-то хотелось бы. Пути отхода понятны, перейдем к осмотру главного места событий.

Я вернулся в корабль, тот подлетел к квартире. Взгляд не отметил ничего необычного: окна с двойным стеклопакетом, решетки и прочие роль-ставни отсутствуют, что нормально на такой высоте. Шторы открыты, внутри царит бардак, который особо одаренные натуры (в простонародье – лентяи) именуют творческим беспорядком. Одно ясно: засады нет. Квартира поставлена на сигнализацию, в каждом помещении висят датчики движения, которые в данный момент никак и ни на что не реагируют. Можно возвращаться к хозяйке апартаментов и заходить сюда, ничего не боясь.

Окна Анжелиной квартиры выходили на другую сторону от места, где она меня ожидала. Это навело на мысль, как лучше припарковаться на время, в которое будем вершить наши делишки. Когда пришлось спасаться бегством из кино-студии, корабль принял меня через верх. Значит, если что-то пойдет не по-моему, всегда можно сказать «Адью» и повторить подвиг. Или, чтоб не шокировать, сделать это ночью с крыши, тогда вообще никаких вопросов не возникнет.

Что ж, я готов. Корабль остался в воздухе в метре от квартиры этажом ниже, где юноша и девушка старшего школьного возраста осваивали искусство поцелуя. Они сидели рядышком на диване, девица зажмуривала глаза и выпячивала губки, парень неловко тыкался в них своими. Больше в квартире никого не видно. Учитывая, что руки парня вдруг полезли под блузку, то никого больше и нет, иначе дверь в коридор ребята додумались бы закрыть. И это как минимум.

Когда процесс взаимного познавания начал заходить дальше, чем полагается, я спрыгнул на их балкон. Парочка слишком увлеклась друг другом, чтоб среагировать на топот. Понятно, что на пустом балконе никто возникнуть из воздуха просто не может.

Оказалось, может.

– Гм. – Я постучал в стеклопакет. – Простите, что отвлекаю…

Раздался визг, девчонка прижала руки к груди, а парень шуганулся – ноги бездумно понесли его к двери. Стало ясно, кто в квартире хозяин, а кто гость. Уже в дверях до парнишки дошло, что родители девушки на огромной высоте через балкон в дом заходить не будут, значит, случилось что-то, от чего бежать не следует. Наоборот, как мужчина он должен взять себя в руки и проявить необходимые качества, что выставят перед пассией в еще более выгодном свете.

Несколько шагов, и он оказался у окна.

– Вам кого?

– Простите, лез на спор с балкона на балкон и сорвался. Можно пройти через вашу квартиру?

Парень оглянулся на девушку. Она уже пришла в себя и сидела на краешке дивана ровненько, сложив ладошки на коленках.

– Да,– разрешила она важным кивком. – Пусть идет.

Повернутая ручка открыла мне путь к новой жизни.

– Спасибо. Если что, не забудьте о резиновых изделиях, чувствую, у вас к этому идет.

Девушка покраснела:

– Даже не думаем!

– Не забудем, – одновременно уверил парнишка.

– А я в ваши годы книжки читал, – вздохнул я, когда дверь из квартиры на площадку за мной захлопывалась.

Взбежав на последний этаж, я через крышу попал в соседний. Все спокойно и проходимо, можно выходить. Поразило, что внутри подъездов странно чисто. Необычно чисто. Непонятно чисто. Даже не верилось, что где-то существуют такие общие подъезды. Говорят, что многоквартирные дома стали столь безобразными после революции, да такими и остались. Бывшие крестьяне потеряли собственность, за которой нужно ухаживать, и вселились в господские апартаменты; здесь у них ничего своего не было, своим новое жилье не считали, а новые поколения брали пример с имеющихся образцов. Интересно, что надо сделать, чтобы везде стало, как в доме Анжелы?

Набрав скорость, я вылетел из подъезда, по пути кивнув удивленному консьержу. Короткими перебежками под сенью деревьев и припаркованных на травке автомобилей удалось сделать круг и вновь явиться на глаза заждавшейся сообщнице. Думаю, теперь можно ее так называть. Вместе будем дружить против Задольского.

Красивые ноги Анжелы вышагивали взад-вперед, словно на подиуме. Телефон лежал в сумочке. Все в порядке. Она обернулась:

– Ну что, готов?

– Всегда готов! – Моя рука врезала по лбу в древнем пионерском приветствии.

И этот подъездный зев отворился без привычного зубовного скрежета. Из проема пахнуло не обыденным въевшимся сигаретно-туалетным дурманом, а вполне таким свеженьким запахом современной строительной индустрии. Открылась дверца шикарного (по отделке, но не по размеру, этот остался неизменным) лифта с зеркалом в половину стены. На зеркале тоже ни пятнышка. Мы вошли в схлопнувшееся пространство кокона, мгновенно сблизившего до несуразности. Если честно, до нестерпимой жути сблизившего, отчего ухоженная прическа девушки лизнула мои щеки. Знойно просматриваемые сверху глобусы уткнулись в грудь.

Поймав вперившийся в декольте (куда еще девать в такой ситуации) взгляд, Анжела заговорщицки подмигнула, а в момент остановки лифта специально боднула выступающим бампером в забывшую как дышать диафрагму:

– Ну, давай же.

Конечно, этот толчок был приглашением к выходу из лифта. Ничто другое. Но показалось…

Мои глаза проводили завидные футбольные мячи, устроив ноющему животу зубную боль.

Все было замечательно. Даже лучше. Чересчур.

Это настораживало. У меня никогда не было столь ошеломительной красавицы даже в качестве приятельницы по разговорам. Такие жили в параллельном мире щедрых папиков, красивых мачо, разгульных мажоров и наглых ловеласов. Со мной они не пересекались. Мало того – не имели желания пересекаться, не то, что добиваться, поэтому поведение Анжелы напрягло. Снова показалось, что она хочет помочь не мне, а себе. Только – каким образом?

– Входи. – Отпертая дверь распахнулась, девушка посторонилась.

– Что ты хотела показать?

Я остался на месте. На лестничной площадке. Пока не убедит, что это безопасно и необходимо – не войду.

Убираемые в сумочку ключи не попали в прорезь и грохнулись наземь. Звяк! От соударения связка распалась, освободившиеся от оков ключики весело запрыгали по бетону.

Я не пошевелился. Еще шандарахнет по башке, пока учтивость проявляю. Согласен, трудно в таких обстоятельствах просто стоять, делая вид, что ничего не происходит, но я держался.

– Однажды джентльмен остановился в деревне на ночлег, – со вздохом заговорила Анжела, опускаясь на пол. – Перед сном одинокая хозяйка предупредила, что двери в доме не запираются.

Она тянулась за разлетевшимися ключами, вертя круглой попкой, разводя плечики, эротично прогибаясь и кокетливо поигрывая серьезными налитыми тяжестями. Так, на коленях, она продолжала хитрую историю, провокационно выставившись в мою сторону:

– Он был джентльмен. Чтоб не испугать хозяйку, всю ночь не вставал даже в туалет.

Девушка окончательно встала на четвереньки. Следуя за перебирающими ладонями, выпяченные бедра раскачивались вправо-влево-вверх-вниз, снова и снова, все соблазнительней и выпуклее. Прогиб поясницы увеличивался, став просто невозможным. С каждым перекатывающимся движением нижний край юбки задирался все выше…

Выше…

Выше…

Развороченная кратером луна глянула на меня из-под покрова материального мира – яркая, белая, без намека на скрывающие облака. Она пульсировала одновременно враждебно и призывно.

Дыхание перехватило. В организме проснулись от зимней спячки голодные зверушки. Пришибленный, я стоял, остатками воли строя стену между собой и реальностью…

Стена рушилась, отказываясь возводиться. Душа натянула защитное одеяло по самые глаза, прячась от происходящего… но подглядывала, желая узнать продолжение.

Не носившая белья, а колготкам предпочитавшая чулки, безупречная красавица спокойно говорила, подобрав последний ключ и отправив его к собратьям:

– Утром хмурая хозяйка отправилась кормить птиц – одну курицу и десяток петухов. Позвольте поинтересоваться, спросил джентльмен, почему у вас столько петухов?

Громадный удав смотрел на кролика из проема двери, подрагивая раздвоенным язычком, и ждал, нетерпеливо покачиваясь из стороны в сторону. Я громко сглотнул. «Безрассудство – единственная логика женщин», сказал Мопассан. Он прав. Только почему умолчал про мужчин?

Ключи были собраны, спинка грациозно прогнулась, Анжела поднялась. Шажок, и, миновав порог, она замерла внутри. Пальцы пробежали по настенному блоку сигнализации. Голос тихо вещал:

– Хозяйка с обидой отмахнулась: «Столько петухов? Помилуйте, петух только один, остальные – джентльмены».

Ноги сами внесли меня следом.

Дверь захлопнулась без всякого моего участия.

* * *

Всего лишь сквозняк. Холодный пот на лбу и позвоночнике мгновенно высох. Зато мозги прочистились. Беспардонно отстранив липнувшее тело, я оглядел комнаты.

Засады не было.

– Ты хотела что-то показать. – Я рухнул в кресло. – Надеюсь, не только то, что показала?

– Идиот. Я к тебе всей душой…

– Так вот где находится душа. Спасибо, что просветила.

– Учти, дважды не предлагаю.

Анжела нервно прошла мимо меня в сторону кухни. Веселенькая у нее юбка. Задранный верх, словно приклеенный, так и остался взметенным к поясу, не желая возвращаться на место. Она не заметила, а я промолчал. Отчего не получить хотя бы такого удовольствия, если отказался от встревожившего большего?

– Кофе, чай, душ или какие другие пожелания? – не оборачиваясь, поинтересовалась хозяйка.

Интересно, когда же дойдет до дела, ради которого встретились? Начинаю понимать Задольского, не часто встретишь нимфоманку с такой внешностью. Да и вообще, если честно, нечасто.

– «Ибо если я огорчаю вас, то кто обрадует меня, как не тот, кто огорчен мною?» – процитировал я.

– Что это?

– Библия.

– А знаешь, что если ударили по щеке, надо подставить другую… и в этот момент врезать промеж ног? Ты же читал библию.

– Как вижу, не всю, если там еще и такое. Но мы снова отвлеклись. Показывай.

– Я хотела сначала…

Под моим тяжелым взором Анжела перестала возиться с чашками. Стройные ноги, которые начинались не от ушей, а откуда положено (это четко отслеживалось благодаря залипшей юбке), прошествовали обратно в комнату. Наманикюренные пальчики набрали комбинацию на небольшом сейфе, долгие поиски привели к извлечению на свет миниатюрной карты памяти. Все это время я любовался естественными красотами, открытыми всем ветрам. Насчет всех, конечно, перебор, но что было, то было. Хоть Задольский и сволочь, но человек со вкусом, его прокачанной дочурке секретарша сто очков вперед даст.

Я усмехнулся пришедшей мысли: вот и нашлась точка соприкосновения для поиска будущего компромисса с господином чиновником. Если нет (что более вероятно), найденную точку все равно хотелось углубить и расширить. Анжела, как понимаю, не возражает и даже подталкивает, а что скажет по данному поводу господин Задольский – будет ли иметь значение к тому времени? События летят слишком быстро, чтобы планировать хотя бы на два шага вперед. Выиграть у гроссмейстера можно только ломая правила, а если выигрыш не светит, то хотя бы залепить ему горстью фигурок в физиономию.

Сын, дочка, начальник охраны, теперь – секретарша. Количество битых фигурок росло.

А что бы я сделал в ответ, окажись на месте противника? Может, больше не надо нарываться?

– Наслышана, что ты случайно прихватил некие документы, из-за которых теперь скрываешься.

– Ну?

С одним вопросом ясно: правды не знает. Похоже, хочет поторговаться насчет совместно попользоваться.

Анжела вставила карточку в планшет, пальцы забегали по экрану, глаза – по сторонам. Словно чего-то ждала. Она, конечно, не в курсе моих чудо-возможностей, но тянуть в самом деле не стоит. Я поднялся, стараясь заглянуть через плечо.

– Что там?

– Садись. – Чувственная рука толкнула меня обратно в кресло. – Сейчас на телевизор выведу.

Еще несколько движений, щелчок пультом…

Мой взор опять променял сочность цветов настенной панели на другую сочность, ладную и нескромную. Женщины правы, все мужики одинаковы. Кто не одинаков, на мужика обычно мало похож. За всех говорить не буду, но исключения из правила редки, как янтарь в Кузбасском шлаке.

Анжела сделала два шага назад, и мне в лицо почти уперлось то, куда я смотрел.

– Поправь, – не оборачивая головы, сказала она и томно замерла.

Паршивка. Все знала. Играла, как кот с придушенной мышью.

– Сама поправь, – отрезал я. – Отойди, не загораживай.

Вместо того, чтобы поправить и отойти… или не поправить и отойти, Анжела сделала еще шаг назад. Открытое всем ветрам плюхнулось мне на колени, мягкий жар обтек бедра. Мои руки машинально подхватили девушку за талию. Ее руки обвились вокруг меня. А на экране…

«Студенки». Название – большими буквами. Глупо хихикающая мордочка Наташи и…

Изогнутые крылья бровей. Зовущие скулы. Губы бантиком. Ведь вот оно, ближе некуда, в реале.

И на экране. Гибкая спинка. Проворные руки. Вкусные полусферы. Приглашающий распутный взгляд – прямо в объектив камеры.

Анжела прильнула ко мне всем телом, ягодицы подвигались на моих коленях, «помогая» сосредоточиться.

– У меня есть диск с этой записью, – сообщил я.

– Как здорово.

В подсознание вполз не высказанный подтекст: «Значит, ты видел меня? Ту, которая там? И как тебе? И я, и то, что делаю. И как делаю. Ты же не мог смотреть как на мебель, ничего не чувствуя, не помышляя, не испытывая. Не обращаясь в мыслях и желаниях к происходящему на экране. Разве тебе не хотелось – ко мне? Разве не хотелось – меня?» А вслух принеслось:

– Ты его часто смотришь?

Колыхнул безупречный верх. Поелозил страстный низ. Максимально приблизились губы, похожие на открывшуюся щель в пространстве, когда мой корабль собирается впустить гостя – сам невидимый, но предельно гостеприимный согласно приказам хозяина.

– Я сказал, что имею диск, а не что смотрел его.

– Не смотрел?! Тогда у тебя все впереди.

– Как эта запись связана с…

Влажный бантик залепил мне рот. В коридоре послышался скрип отворяемой двери. Топот.

Искушающая кошечка на мне обратилась в тигрицу, вцепившись всем, чем могла.

– Я держу его! – разнесся безумный ор. – Быстрее!

Не везет мне на женщин. Всегда им чего-то надо. Сначала кажется, что нужен я, а оказывается…

Даже крамольная мысль закрадывается: может, это не с ними, а со мной что-то не так?

Едва хватило сил содрать с себя цеплявшуюся пакость, а меня уже хватал гамадрил в костюме цвета траура по интеллекту.

Я с трудом вывернулся и скользнул к выходу, поскольку несколько вбежавших взяли под охрану окна. Явно наслышаны о моих вывертах и приняли меры. Молодцы.

Опрокинувшись вместе с оставшимся бойцом, я выкатился на лестничную площадку. Вот почему первые не занялись мной сразу – здесь народу тоже хватало. По нескольку человек грохотали ботами сверху и снизу.

Передо мной начал открываться лифт. Отбившись ногами от повисшего центнера, я ринулся прямо на выходившего из лифта мужчину.

Он меня и скрутил. Невысокий. Плотный. Знакомый. Умелым движением мужчина стал выкручивать мне ногу в болевом заломе, я сопротивлялся, завязалась борьба с применением самых нерыцарских приемов, вплоть до укусов. Когда меня дернули за шиворот, нить медальона порвалась. Он покатился, упав на пол, покрутился на месте и медленно завалился в щель, исчезнув в лифтной шахте. Только ниточка на прощание махнула хвостиком.

Вид исчезновения медальона добил. Слишком много всего. Мышцы расслабились, я перестал сопротивляться.

– Почему так долго?! – вопила Анжела, плюясь и оттирая платком целовавший меня рот. – Я чуть не отдалась этому ничтожеству, пока ждала!

– С тебя бы не убыло, – гнусаво усмехнулся скрутивший меня мужик.

Все стало ясно. Анжела успела отзвониться им между моим звонком и встречей. Прыткая особа. Только почему Кириллу Кирилловичу, а не Задольскому? При чем здесь конкуренты?

Когда меня связали по рукам и ногам, Кирилл Кириллович отпустил лишних бойцов.

– Значит, все же у Владлена ошивался? Так и думал.

Он присел напротив. Я молчал.

Собеседник не настаивал на ответе, вместо этого осклабился:

– Хороша Нинка, а? Роскошная баба, знаем-с. Однажды Владлен пригласил меня в качестве чувственного подарка, я губу раскатал, как пес на собачьей свадьбе. Пришел с цветами, песнь Соломона по бумажке цитировал, гуашью перепачкался, как ребенок какашками. А он, мерзавец, в стратегически важный момент подменил, как каскадер на площадке, и сам за меня лучшую сцену отработал. А Нинке об этом не сказал. – Кирилл Кириллович сухо улыбнулся. – Это была ошибка. Вино-конфетки, цветочки-пестики, всякие шуры-муры с бубенцами, и у нас с ней все без мужа сладилось. Она-то думала, что у нас уже было, причем, с разрешения благовореного.

Знакомая история. Да, Владлен ошибся. Очень ошибся.

– Ты слышал, что он застрелился? – продолжил Кирилл Кириллович. – Или это ты его?..

– Я.

– Да ну?!

– И ты. Вместе.

– Вот ты о чем. Нет, меня не приплетай, она сама виновата. Народ мудер, и он сформулировал: сучка не захочет, кобель не вскочет. Лучше давай о деле. Где документы?

Я ехидно бросил, лежа бревном на неудобном диване:

– Посмотри, наверное, в каком-то кармане завалялись.

– Не язви. Говори, где спрятал. Пока – по-хорошему.

– Связанным – по-хорошему? Нет, чтоб как сия гостеприимная хозяйка, предложить кофе, чай, душ… и, как она выразилась, другие пожелания.

– Анжелка, драть твои ноги, иди сюда, баловница.

Разъяренная девица приблизилась. Ладони инстинктивно оправили юбку, задик послушно выпятился, а глаза продолжали сверкать бешенством. Казалось, коснись меня испепеляющий взор – и делать сорок уколов от столбняка.

Девушка остановилась между нами, лицом к моему противнику, ко мне – демонстративно – задом. Как к пустому месту.

– Что он сказал о документах?

Анжела обидчиво закусила губу:

– Ничего не сказал. Я не давала говорить, иначе понял бы, что дело нечисто. С самого начала догадывался. Сколько можно было тянуть?

Кирилл Кириллович усмехнулся:

– Молодец, старалась. Постарайся еще для общего блага. – Он повернулся ко мне: – Скажи, где искать, и она твоя.

Пятерня шлепнула красотку по отменному филе.

– Что?! – взбеленилась Анжела. – Что б я с этим быдлом?!..

Кириллу Кирилловичу потребовался всего взгляд, чтоб ее утихомирить.

– Мне обещали, что на новом месте все будет по-другому! – В глазах девицы застыли слезы.

На собеседника это впечатления не произвело.

– Видимо, ты неправильно поняла, работа у нас та же, но платить действительно будем больше. Уже платим. Так что фонтан прикрути и делай, что говорят. Еще раз вой услышу – скатертью дорога, желающих достаточно.

Он вновь обратился ко мне:

– Это очень по-хорошему. Лучше некуда. Либо план «Б»: выдирать ногти, жечь кожу, сверлом расширять задний проход, пассатижами доставать глаза. Твой ответ?

– Да. Скажу, где документы.

Кирилл Кириллович довольно расцвел.

– А если соврет?! – вскинулась Анжела. – Что тогда?

Кирилл Кириллович весело пожал плечами:

– Тогда ему кранты.

– Но я… А мне...

– А тебе пока нет.

Перебежчица от плохого к худшему поперхнулась и предпочла заткнуться.

– Иди, готовься оказывать всяческое содействие имплементации фантазий великодушного молодого человека. Клиент всегда прав, слыхала такое правило, товарищ будущий менеджер по персоналу нашей чудесной конторы? – Кирилл Кириллович обернулся и потер руки. – Ну, Олег Станиславович, слушаю внимательно.

Ядля приличия повыкобенивался:

– Скажу, а вы обманете?

– Слово чести.

Передо мной взвилась раскрытая ладонь.

– Ну раз так… – Я театрально вздохнул, ясно представляя, сколько стоит слово человека, который о чести если знает только из словаря Даля. – Ладно. Документы находятся…

– Где? Не тяни хвоста за кот.

– …у Задольского.

Немая сцена. Истерический смех подслушавшей Анжелы. Сдерживаемые ухмылочки «быков».

– Анжела, отбой, – бросил Кирилл Кириллович, вставая. – Олег Станиславович у нас шутник. Тогда и мы пошутим.

– Но я говорю правду!

– Я тоже.

* * *

Входная дверь с грохотом вылетела, свалив одного охранника. Комната наполнилась вооруженным до зубов гвардейским спецназом.

– Всем стоять! Не двигаться! Бросить оружие!

Опешившие громилы медленно положили пистолеты наземь. Бравые ребята в форме принялись вязать всех без исключения.

– Причина задержания? – осведомился Кирилл Кириллович, подставляя руки под наручники.

– Похищение человека и незаконное ношение оружия. Для начала.

– А вы знаете, кто мы? Кто я?

– Разберемся. Пошел.

В этот момент в квартиру вошел Задольский в сопровождении нескольких «людей в черном», очень похожих на тех, которых выводили. Взгляд из-под очков просканировал сначала меня, затем охнувшую и сползшую по стеночке секретаршу.

Вслед за ним – еще одно знакомое лицо. Герман Кузьмич. Тот самый, которого я заставил оформить явку с повинной. Он приблизился ко мне.

Я зажмурился. Мужчина навис… и поступил совершенно нелогично – принялся развязывать. За это время в квартире не осталось никого из пришлых, оставили только меня и Анжелу в компании заказчика акции – Задольского. Но и Задольский не задержался. Его ребята взяли под ручки Анжелу, которая бессвязно и нескончаемо причитала, уверяя, что все совсем не так, как кажется. Нисколько не интересуясь сказанным, ее увели.

Задольский глянул на меня как на таракана и вышел вслед за своими бойцами.

Я судорожно сглотнул:

– Не понял. А я?

Герман Кузьмич, который задержался, чтобы вызволить меня из пут, сообщил:

– Ты ему не нужен.

– Но он мне нужен! Я хочу спросить про документы, за которые сначала чуть не убили, весь город на уши поставили, всех собак спустили… Они у него или нет? Я хочу знать. Сусанна сказала… Или все же Сусанна взяла их?! Документы-то нашлись? Или даже не исчезали? И что мне делать дальше – опять бегать от всех, обвиненному во всех грехах?

– Можешь возвращаться к нормальной жизни. Все оправдательные бумаги завтра будут в суде.

– Не понял. – Я изумленно смолк.

Филозов прокомментировал:

– Среди ближних лиц Задольского кто-то сливал информацию противнику. Задольский решил вычислить крысу. За Анжелой следили, как и за прочими. В комнате жучки. Когда появился ты, картина прояснилась. А когда нарисовался Кирилл Кириллович, все стало на места. Крыса ликвидирована, операция закончена.

– А документы? Они у Задольского?

То, из-за чего столько страдал, не давало покоя.

Филозов поморщился:

– Нет никаких документов. Вообще нет.

– Ладно, теперь нет. А у кого были?

– И не было. Пойми, эти документы – блеф.

До меня дошло.

– Я – просто повод?!

Герман Кузьмич кивнул:

– Задольский не станет держать дома того, что может его скомпрометировать. Партия удалась.

Руки обрели свободу. Я потер затекшие запястья. Филозов продолжил, развязывая мне ноги:

– Журналисты пустили слух про их существование, он просто воспользовался подарком. Ты оказался кстати.

– Зачем разгромили мою квартиру?

– Мы? Голову включи. Мы знали, что документов у тебя нет.

– Зачем тогда вы гонялись за мной, как гаишник за подношением?

– Снова подумай. Зачем нам гоняться? Когда находили – следили, чтоб прикрыть. И прикрывали, как помнишь. Нельзя было дать применить к тебе особые методы дознания, тогда вся операция коту под хобот.

Вот такие пироги. Я умолк, оглушенный развязкой.

Герман Кузьмич окончательно освободил меня, и мой взор опустился ниже плинтуса. Под стать настроению.

– Я хотел извиниться… – Слова приходилось выталкивать, как бегемота из лужи. Никогда не чувствовал себя столь глупо и виновато. – За то, что выглядело угрозой. Это не было угрозой. Я никогда бы не смог…

– Я знаю. Забудем.

– Спасибо. И еще. Я был дважды неправ. Ведь это не вы сидели за рулем. Соответственно, не вы сбили женщину.

Герман Кузьмич обжег меня взглядом:

– Я.

– За рулем была ваша дочка Инна, – уперто заявил я.

– Инна? – Мужчина сел рядом со мной на диван и долго думал, прежде чем продолжить. – И что?

– Как – что? Вы не виноваты!

– Она моя дочь. Я люблю ее.

– Но она не поймет. Будет считать, что зло может остаться безнаказанным. Это неправильно.

– Но я – отец. И я люблю ее. Это – правильно. И все, что делаю ради нее, тоже правильно. И ты тоже – поступай, как велит сердце. Это будет правильно. Счастливо оставаться, шантажист.

Он ушел.

Я остался.

Один. В чужой квартире. С полной головой разных мыслей.

(окончание следует)

Поняв, что на постель я ее не пущу, Челеста разочарованно покрутилась, устраиваясь, подстелила халат и, наконец, успокоилась на мягком теплом полу.

Скинув свой халат, я блаженно вытянулся. Ну, денек.

Снизу головкой страуса вытянулась тонкая ручка.

– И финестри. Кьюди.*

*(Окна. Закрой)

Пальчик указывал на ночной ландшафт.

– Убрать или поменять? – осведомился я.

Над уровнем кровати взвилась растрепанная головка.

– Кьюди!* – Бровки сошлись на сморщившейся девичьей переносице, а вспыхнувшие недовольством коричневые прожекторы – на недалекой моей.

*(Закрой)

Поднятые ладошки схлопнулись ребрами.

– Клоуз?* – догадался я, повторив жест.

*(Закрыть)

Курчавый кустик с укором склонился набок, выражая в отношении меня столь сильное удивление, словно я малолетний недотепа, взявшийся за дела, в которых ничего не смыслю.

Вздохнув, я затемнил помещение до абсолютной кромешности.

Все повторялось. Вначале ей свет тоже мешал, пока…

А действительно, пока – что?

Пока Челеста не обрела во мне друга. Возможно, кого-то больше, чем друга. Тогда ее привычки отошли на второй план, девушка приняла мои правила.

Блаженные времена кончились, мы снова стали слагаемыми, но не суммой. Вместо x+y=z вернулась ненаучная конструкция x+y=x+y, без вариантов. Вот такая странная, но вполне жизненная математика, где конечная z в уравнении появляется, только если оба неизвестных идут навстречу друг другу.

* * *

Проснулся от счастливой неги. Тело пело и плясало. Потянувшиеся руки задели что-то. Мгновенно все вспомнив, голова вскинулась, приказывая окнам открыться.

Челеста умиротворенно посапывала, приткнувшись ко мне спинкой. Когда только перебраться успела. Корабль меня не будил, поскольку угрозы не чувствовал.

А тело мое, напомню, не только пело, но и плясало. Потворствовать инстинктам я не собирался, потому вытянул с краю халат и прикрыл девушку.

Она сонно скинула его:

– Нон вольо!

*(Не хочу!)

Вторая и последующие попытки прошли с тем же успехом. Психанув, я вылез из будуара.

Челеста выползла из постели только к завтраку, когда я уже громко чавкал, нарочно стремясь разбудить. Изумленно уставившись на пищевые щупальца, она долго играла с ними, прежде чем съесть. Халат, шорты, юбка и платье вновь были с негодованием отвергнуты. Она даже белья надеть на себя не позволила.

Корабль хорошо лечил тело, но не голову. То ли не умел, то ли не хотел. У меня с медициной пути вообще параллельные, каждый шел своей дорогой, пересекаясь лишь в неотложных случаях. Как лечить Челесту, я не знал.

Может, она все вспомнит, если попадет в места, где случалось хорошее?

Я повез ее к пингвинам. Антарктика встретила суровостью и мраком. Плотной стеной валил снег, завывала вьюга, в отношении которой моя подопечная проявила искреннее любопытство.

– Коза?*

*(Что это там?)

Со словом «коза» обычно связан вопрос, скорее всего, меня спрашивают про снег. Если девушка забыла столько всего, то про снег подавно.

– Кусачие белые мухи, – объяснил я с грустью.

Как грудничку на руках у мамаши. Ее бы на ручки, да сисю в рот. Количество оставшихся включенными извилин показывало, что моя юнга недалека ушла от указанного состояния, но находившееся передо мной недоразумение обладало собственными сисями. Это рвало мозг. На расстоянии протянутой руки – живая женщина в самом соку, а толку?!

Челеста прыгала от одной части панорамы к другой, пытаясь заглянуть за край. Восторгам и вопросам не было конца.

Пингвинов пришлось поискать. До побережья, где они обитали, вьюга не дошла. Сквозь мутную пелену светило солнце, это радовало, иначе как объяснить большой глупышке, что на электросварку смотреть нельзя? А ярко-яростное ядерное солнце на искряшем снегу будет похлеще сварки, поскольку сразу везде. Возможно, корабль вылечит слепоту, но лучше не доводить.

– Делициа дель анима миа! – Челеста увидела неповоротливых (на суше) птиц почти перед носом, поскольку я подвел корабль впритык. Пингвины на невидимого соседа внимания не обращали, а если видели, то хорошо скрывали. – Андьямо?*

*(Прелесть моя! Пойдем?)

Она собралась тут же выскочить к ним голышом.

Запрещающий взмах рук замер по дороге. Может, шок от холода вправит мозги? Если простудится, корабль вылечит.

– Давай, раз приспичило.

На всякий случай корабль сдвинулся от засеянного черным белого поля – метров на сто от крайнего живого столбика. Это возмутило девушку, она вырвалась в открывшийся проем наверстывать…

Словно в нос кулак прилетел. Ноги по колено провались в хрустнувший наст, тельце скорчилось, глаза превратились в нечто не от мира сего. Рот открылся, оттуда вылетело облачко, кожа пошла пупырышками и обрела паровую ауру. Словно душа улетала в рай.

Первыми словами были:

– Ке белецца!*

*(Какая красота)

Интонация сразу сменилась. Ноги по инерции сделали пару шагов вперед, выполняя начальное желание хозяйки. Каждый шаг дался с трудом, ступню пришлось задирать выше пояса, и только безмерное любопытство не дало ей сдаться сразу же.

Злой мороз добил рецепторы, власть в недоумевающее замершем организме принял инстинкт самосохранения.

– Фа фреддо!* – завопила Челеста, начисто забыв о пингвинах.

*(Холодно!)

Очнулась? Если нет, то можно подсобить и усугубить. Я тоже выскочил в чем был, и вместо объятий помощи, в которых бедолага мечтала оказаться, для усиления эффекта она получила снежком в лоб. Личико скуксилось, собираясь реветь, но слезы выморозились, и это ужаснуло еще больше. Тянувшиеся ко мне ручи опустились. Взгляд заставил бы любого взрослого застрелиться на месте. К счастью, у меня имелся мотив жить дальше. Сквозь сыпучую колючесть я пробурился как можно ближе, мой вес повалил девушку, руки принялись натирать ледяным крошевом – до воплей, до стонов и хриплого кашля от мороза, что заполонил легкие. Объект испытаний брыкался, осваиваемые мной места извивались, а зубы старались укусить, но не могли сделать это одновременно с криками.

Один из ударов коленом достиг цели. Под животом будто что-то взорвалось, меня скрючило. Девушка бросилась бежать. Ну, как бежать. Насколько позволял снежный покров.

– Аютами!*

*(Помогите)

Видимо, зовет на помощь. Кого, пингвинов? Они наблюдали с некоторой долей интереса, но только крайние. Основную массу события, разворачивавшиеся в такой вдали от любимых себя, не волновали. Мельтешащее вертикальными фигурками поле полностью игнорировало нас.

Очухавшись, я впрыгнул в корабль, тот догнал несчастную. Пойманную под мышки, ее выдернуло из сияющего плена. Посиневшие ноги взбивали воздух, пока не уперлись в закрывшийся люк.

– Мольто фреддо,* – донеслась очередная жалоба на жизнь. Сказано было театрально в никуда, не столько мне, сколько любому, кто откликнется и поможет. Так ведь больше нет никого, уважаемая барышня. Снова она поступает как ребенок, который хочет пожаловаться маме на маму, чтоб она помогла, но при этом чтоб знала, что на нее обижены.

*(Очень холодно)

Я метнул корабль в сторону экватора, на первые же теплые острова. По дороге хотелось согреть окоченевшую девчонку растиранием, но она вновь принялась отбиваться, руки-ноги молотили как мельница в ураган. Мне снова едва не досталось. Тогда корабль обездвижил угрозу хозяину. Дальше я обращался с обезволенным глупым созданием как с куклой, переворачивая, как заблагорассудится, и делая, что требуется.

Кровообращение восстановилось еще до того, как под нами скрипнул раздавленный раскаленный песок.

Необитаемый атолл состоял из единственной песчаной отмели. Большего не требовалось. Вне корабля Челеста пришла в себя, я опрокинул ее на рассыпчатую сковороду и стал валять по песку, перекатывая с боку на бок. Теперь она не сопротивлялась. Происходящее воспринялось веселой игрой. Лицо расцвело, как герань на теплом подоконнике, руки вытянулись над головой, помогая моим усилиям. Ей стало хорошо. Недавнее стерлось из памяти, мы снова дружили.

– Перо нон ми фай иль соллетико! Аббастанца!*

*(Ну не щекоти меня! Хватит!)

Я остановился. Челеста приняла протянутую руку. Бурно дыша, мы поднялись, ладони принялись отряхивать песок, который куда только не влез. Мои глаза косились: ну как?! Что-то изменилось?

Девичьи пальцы беспардонно шуровали там, куда в чужом присутствии не лазят. В смешном приседе Челеста сгибалась в три погибели, в растянутой коже старательно выискивались колючие точечки, периодически девушка выпрямлялась и заглядывала на себя через плечо. Устав трудиться самостоятельно, она опустилась на четвереньки.

– Ми пули ди саббья.*

*(Почисть меня от песка)

Просит помощи? Моя ладонь осторожно погладила ей растрепанную шевелюру:

– Челеста, я…

– Нон! – Взбрыкнувшие плечи переместили руку на лопатки. – Ла тэста э мольто спорка, э допо. Пулирми ла скьена э иль седэрэ.

*(Нет. Голова очень грязная, это потом. Почисть мне спинку и сзади)

– Может, лучше помыться?

В неуемной черепушке уже бродила новая мысль. Челеста вскочила на ноги. Губы вдруг растянулись в беспокойной улыбке, она присела…

Мое лицо успело унестись в сторону. Когда обернулся, напарница закапывала ножкой мокрую выемку. Ноль смущения. Зато удовольствия полные штаны, которых нет.

Пингвины и мороз не сработали. А что, если попробовать вариант «Спящая красавица»?

На внезапный поцелуй Челеста отреагировала по-детски: хихикнула и отмахнулась.

Тоже не то. Или я не так подступился? Чтоб разбудить, нужно постараться, а губы, едва ткнувшись, сразу разбежались в стороны. Разве ж это поцелуй, от которого приходят в чувство?!

Сформулирую точнее: нужен поцелуй, от которого не просто приходят в чувство, а приходят чувства. И я подошел к делу со всей основательностью. Совесть понимала, что поставлено на карту, и со вздохом прикрыла глаза.

Челеста убегала от меня, считая это игрой. Песок взметался из-под ступней, что задирались высоко и озорно – добыче хотелось, чтоб песчаная стена помешала охотнику. Не тут-то было. Руки сграбастали улепетывавшую дичь, горизонт опрокинулся, борьба перешла в партер. Девушка не понимала, чего я хочу, но отбиваться принялась серьезно. Ей не нравился мой настрой, он выглядел совсем не дурашливым, как у нее, и не заботливо-умилительным, каким должен быть у опекающего родителя. Между кожами скрипел песок, мягкое давилось, острое впивалось. Наконец, распятое тело замерло подо мной, мышцы расслабилось, изучающий взгляд залез в подкорку: дескать, если это игра, то плохая игра, не нравится.

Теперь, когда препятствия в лице раскинуто-прижатых рук и ног устранены, мой рот впился в лежавший под ним. От вдавившего сверху усилия девичий затылок сделал вмятину в песке, лицо попыталось вывернуться. Я не дал. Едва ворочавшаяся голова закопалась по уши, взгляд стал испуганным.

– Коза фай?!* – вырвалось в виде мычания, которое сразу подавил мой язык.

*(Что ты делаешь?)

У нее во рту было полно песка. Смешанный со слюной, он хрустел на моих зубах, втягивался губами. Я продолжал целовать. Грудная клетка расплющила бедняжку, даже мягкое сделав острым.

– Баста!*

*(Хватит!)

Переводить не требовалось. Все всколыхнувшееся во мне тотчас вернулось в норму. Подо мной не женщина, не девушка, которая нравится. Спящая красавица осталась в своем сне. Белоснежка вернулась к гномам.

Что же попробовать еще? Что проймет, как вернуть взрослость во взрослое тело?

Купание с отмыванием заняли некоторое время, и корабль полетел в Кхаджурахо.

Трущобы, где гонялись за маленьким воришкой, остались неузнанными. Тогда я сделал главное, ради чего прибыли: высадился с девушкой прямо у нескромных скульптур.

Сначала Челеста не поняла, зачем мы оказались на древних камнях.

– Смотри! – приказал я, тыча пальцем в то, что недавно постеснялся бы иметь в поле зрения в присутствии девушки, которая нравится. После связавших нас событий это из провокационно-подзуживающего и просто любопытного перешло в разряд отвратительного. Из небытия выплыло необходимое английское слово: – Лук!*

*(Смотри)

Челеста присмотрелась к изображениям… и ничего не поняла. Разглядывая, она просто веселилась.

– Гварда, че ун азино! – Личико обратилось в другую сторону. – Э ун элефантэ пикколо!*

*(Смотри, ослик! И маленький слоник!)

И это не сработало. Только вогнало в краску.

Попытки продолжились. Я вновь поднимал Челесту на Эйфелеву башню, заглядывал в бассейн к французскому политику и давил неисчислимостью пирамид. Высаживал на небоскребы. Спускал в пещеры Айсризенвельт на плато Тенненгебирге. Показал с минимальной высоты злополучное стрельбище в моем городе. Может, случившееся плохое что-то всколыхнет?

Ничего.

Еще попытка:

– Смотри!

Руки вынули из кладовки предмет, за которым она так гонялась.

– А что сейчас покажу! Помнишь?

Перед глазами-угольками вспыхнул экран видеокамеры.

Ничего не загорелось. Угли потухли. Только смешок раздался при взгляде, как по огромному каори пробирается гладкокожая фигурка.

– Челеста э ун шиммиа!*

*(Челеста обезьянка)

Я отчаялся. На все девушка взирала безучастно и отстраненно, видела как в первый раз. Если восторгалась, то как малое дитя. В перелетах сидела или лежала рядом, прижимаясь, не смущаясь меня, не стыдясь за себя. От бесстыдной детскости было не по себе. От исчезнувшей взрослости стало невмоготу. Однажды ночью я решился на крайнюю меру. Челеста лежала рядом на животе – безмятежная, полностью довольная жизнью, глядевшая десятый сон, в то время как ко мне не мог прийти первый. Нежная щечка лежала на тыльной стороне ладоней, кудряшки разметались, вдоль кровати струилось ладное тельце. О том, что было между нами, девушка не помнит, как обо всем, что связано со взрослой жизнью. Вдруг инстинкты сработают, и сонные желания тела пробудят уснувший разум?

Я поднялся.

– Челеста, ты спишь?

Мертвым сном. Ни отклика, ни вздоха. Губки неслышно шептали что-то, словно разговаривая с собой, под закрытыми веками разворачивается какая-то своя, неизвестная мне жизнь. И внутренний полководец взметнул флагом: «Вперед!» Передвижные башни окружили объект готовящегося прорыва, десятка чутких разведчиков исследовала все входы-выходы в бастионах противника. Нападения никто не ждал. И таран ударил в ворота.

Челеста! Милая, родная, любимая. Ну пожалуйста, ведь мужчины не плачут, даже если со стороны это не так, проснись, Челеста, что тебе стоит?!

Фигурка подо мной дремотно повозилась, не понимая происходящего.

– Ке ту фай?* – Девушка недовольно взбрыкнула.

*(Что ты делаешь?)

Я попытался продолжать наступление, но руки уже не справлялись с очнувшимся противником. Свернутое набок личико окрысилось:

– Ста, э змэттила, рагаццо каттиво!*

*(Перестань, прекрати же, скверный мальчишка!)

Меня едва не снесло мощным вывертом тела… которое вдруг ослабло и безвольно грохнулось обратно. Корабль среагировал на угрозу.

– Бэ, коза че?*

*(Ой, что это?)

Я как можно резче отвернулся.

Полное фиаско. А на следующий день – новая напасть:

– Челеста муорэ!*

*(Челеста умирает!)

– Что случилось? Кровь? Э-э… как бы объяснить. Это нормально для девочек твоего возраста.

Боже, что за наказание. Или это именно наказание?

Я ухаживал за девушкой еще несколько суток. Показывал новые места. Вновь и вновь возил по старым.

Прогресс отсутствовал. Стало окончательно ясно – необходимо профессиональное вмешательство.

Город Рим не произвел на коренную обитательницу никакого впечатления. Равнодушный взгляд скользнул по громадам Колизея, Ватикана и древней круглой штуки рядом с Ватиканом, не знаю названия того замка. Гигантский кальмар вокзала, Испанская лестница и знаменитый фонтан не пробудили ни грана узнавания. Вместо этого глаза скосились на более интересное, пальцы с интересом занялись завитками внизу живота.

На этот раз я был непреклонен – скрутил, впихнул в нижнее белье, затем столь же насильно одел пихавшееся создание в заштопанное красное платье и туфли. От получившегося наивного образа гламурные фотографы сошли бы с ума. Небесное создание, девушка с глазами ребенка. Мечта обложек.

Мечта останется мечтой. Чмокнув на прощание, от чего она недовольно увернулась, я высадил Челесту на закрытой территории больницы с красным крестом и надписью «Оспедале».

В голове стоял туман. И в глазах.

* * *

Нет такого понятия, как «неплохой человек». Ни рыба, ни мясо – это соя или другой заменитель, нечто похожее на настоящее, но не настоящее. Неплохой – ни плохой, ни хороший. Никакой. Не способный ни на плохие поступки, ни – к сожалению – на хорошие. Вообще не способный на поступки. Я прекрасно знал это и еще помнил, что лучше сделать и каяться, чем не сделать и каяться, а данное правило относить исключительно к вещам, за которые не стыдно. Потому я, наверное, хороший человек. В принципе, конечно.

Но хорошему человеку требовались условия для проявления своих качеств. Документы, например, заглянув в которые не отправят в кутузку. Еще – чувство собственного достоинства, подкрепленное незапятнанной репутацией. За это требовалось побороться.

Оставался последний бой. С Задольским. За правду.

За правду, за справедливость, за мир во всем мире – это лучшая война на свете, поскольку оправдывает любую подлость. Как сказал один мальчик, мир – это когда все хорошие поубивают всех плохих.

Я за мир. Но не таким способом. «Не убий». «Не лги». «Не возжелай». Попробую воевать по этим правилам. Я вытащил переданную в ресторане визитку, включенный телефон начал грузиться, сонно помигивали сменявшиеся картинки экрана. Корабль плавно курсировал над троллейбусными проводами центрального проспекта.

– Алло.

– Кто это? – ответил женский голос.

– Оль… Олег. Через Нину. Ты просила позвонить, говорила, что в курсе проблемы и знаешь решение.

Мне показалось, что Анжела уронила трубку. Поочередно донеслись грохот, чертыхание, возня. После небольшой паузы – восклицание:

– Я же просила позвонить сразу! Ладно, что-нибудь придумаем. Ты где сейчас?

– А ты?

– В машине. Скажи куда, я подъеду.

– Скажи, где ты, я подойду.

Собеседница вздохнула:

– Еду в сторону центра. Давай встретимся на остановке напротив почтамта и поедем…

– Никуда не поедем. Поговорим в машине.

– Тогда сзади строящейся элитной высотки. Знаешь? Между ней и уже построенной.

– Ты там? – Я направил корабль в нужную точку.

– Почти.

– По какой улице едешь?

– По Ленина.

Чуточку свернув, я увидел в потоке знакомый приземистый автомобиль. Уже недалеко.

Опередив плюющееся бензиновыми парами недоразумение, некоторыми считаемое за высшее достижение человеческого разума, корабль сделал круг над местом встречи.

Поле грядущей битвы за светлое будущее (мое) ничем не обеспокоило. Подозрительных машин не маячит, редкие прохожие пробегают быстро. Камеры наблюдения имеются, но далеко, одна на перекрестке и три на огороженной территории недавно сданной элитки, которую потихоньку начали обживать жильцы. Радиус действия перекрывал только подъездные пути. Если не лезть, куда не надо, то меня все устраивает.

Корабль завис у столба между двумя деревьями, где появление из ниоткуда не заметно. Спрыгнув на землю, я затаился в тени.

Машина Анжелы остановилась между заборами стройки и готовой многоэтажки. Дверца приоткрылась, девушка красиво вышла, словно работала на камеру. Сегодня на ней между туфлями-лодочками и шедевром парикмахерского искусства имелись короткая юбка, подчеркивавшая идеальный низ, и нечто вроде низкой майки с накинутым на плечики пиджачком, не дотягивавшим до талии, которые вместе преображали и вычурно подавали зубодробительный верх. Она принялась озираться.

Я не торопился. Думал, чем могу ее заинтересовать, чтоб добиться сотрудничества или хотя бы информации, которой, как хвалилась, она владеет. Просьбу Нины Анжела в грош не ставила, значит, нужно найти точку соприкосновения, выгодную обоим. О «пропавших» документах она знает, тогда вопрос: что теперь сделает? Сдаст меня Задольскому? А смысл? Чтобы купить свободу, о которой говорила с Василием Платоновичем? (Кстати, неплохо бы узнать, до чего договорилась. И в какой сфере усердно заработанную свободу она потом употребит).

Задольскому известно, что документов у меня нет. А Анжеле – известно?

Еше вопрос: права ли Сусанна насчет особых отношений босса с неусидчивой на одном месте секретаршей? Имеется в виду не помощь в снятии гормонального напряжения и, конечно, не любовь – какая любовь у таких людей? Некая ментальная связь, секретные деловые узы, которые связывают людей, вместе занимающихся чем-то втайне – ставит ли Анжела такой нематериальный актив выше возможных дивидендов, если их пообещают другие?

Я покрутил ситуацию с разных сторон. Все же, сдаст она меня надоевшему шефу-любовнику или не сдаст?

Если знает, что я не при чем – зачем меня ловить? Объявившись, могу лишь навредить показаниями. А если тоже думает, что документы взял я… Вот мой козырь. Пообещать поделиться возможностью давления на босса с помощью будто бы имеющихся у меня…

Стоп. «Не лги». Или, для любителей древних витиеватых формулировок, «не лжесвидетельствуй». По мне, так это однофигственно, любой, кто открыл рот, уже свидетель с приставкой «лже».

Вернемся к нашим овцам. Допустим, я добьюсь помощи этим способом. Выбью признание в оговоре. Восстановлю доброе имя. А Анжела? Я же изначально подставлю ее, как Задольский меня.

Ничего не придумывалось. Только мозги себе сломал.

Девушка нервно прогуливалась взад-вперед, смотрела на часы, хмурилась. Не став больше испытывать ее терпение, я вышел из-за деревьев.

– Я здесь.

(финал через один пост)

Этот день казался бесконечным. Мы больше не одевались. Какой смысл? К единению душ прибавилось единение тел. Незнание языков нисколько не мешало.

Теперь мы ставили на уши весь мир.

– Летим, Челеста! Как насчет Эйфелевой башни? – Мои руки изобразили направленный ввысь острый угол, а губы – поцелуй.

– Торрэ дЭйфель? – Узнавание вышло мгновенным. – Си-си, черто!

*(Эйфелева башня?Да-да, конечно!)

Париж? Да рукой подать. Пара минут, и мы на месте. Ночь? Прекрасно, что ночь. Держась за руки, мы выскочили, как были, на верхнюю смотровую площадку. Сначала – поза героев «Титаника», которую очень любит Челеста: она замерла на краю, руки раскинуты, и тело словно летит над городом…

Я – чуть сзади. Внизу – ненужный мне мир. Вокруг – ночь. Рядом – та, без которой все остальное теряет смысл. Она смотрит вперед, а я смотрю на нее. В какой-то момент просто смотреть становится невозможным.

– Челеста?..

– Ольф?..

– Челеста!!!

– Ольф!!!

Третье посещение. Первое навеяло тоску. Второе пробило на романтику. Третье сорвало с катушек. Откуда только силы взялись?! Лампочки ночной иллюминации окрашивали тела в разные цвета, но видел это только я. Держась за стальные поручни, Челеста ревела белугой, и вопли, больше похожие на то, что здесь кого-то режут, неслись с высоты на ночной Париж. Да, теперь я прочувствовал его окончательно. Париж, ты прекрасен!

С детским смехом мы едва успели запрыгнуть в корабль, когда на площадку взбегали проверяющие с фонариками.

Мы смотрели друг на друга, в глазах бушевали бесшабашный праздник плоти и неистовая радость жизни.

– Нон сапрэй рендерти ль идеа ди кванто эра бэлло тутто чо. Ти амо Ольф. Тутто бэнэ ма че ун сэ...*

*(Даже примерно не смогу тебе сказать, как это было прекрасно. Я люблю тебя. Все хорошо, но есть одно но…)

Заканчивали прерванное мы уже на Рейхстаге, прямо на покатой прозрачной крыше купола между несущих поперечин из стали.

– Довэ чи тровьямо?* – Руки распятой девушки расправились, указывая сразу во все стороны. Внутри под стеклом крутым изгибом заворачивалась невероятная дизайнерская воронка над залом заседаний Бундестага. Да, Рейхстаг перестал быть музеем и напоминанием, под этой крышей вновь строят какие-то планы.

*(Где мы?)

Меня сейчас интересовало только то, что здесь и сейчас, но вопрос был понятен.

– Весьма символичное место. Гены, наверное, сюда притянули. Здесь мои предки вот так же поступили с любителями делить людей на правильных и неправильных. Летим вон туда!

Мы перенеслись на Бранденбургские ворота, которые немцы построили по образцу Пропилей Афинского Акрополя. Я вскочил на колесницу к богине победы Виктории, поданная рука помогла взобраться Челесте. Управляемая бронзовой богиней шестиметровая квадрига была направлена на восток. Зрелище с высоты богов заставляло чувствовать себя богами. Но. Один взгляд друг на друга – и мы вновь продолжили, теперь с видом на ночной Берлин. Четверка коней то обретала всадников, то превращалась в пятерку. Надеюсь, наши экзерсисы не задели ничьих чувств… впрочем, плевать, нечего колесницу богини победы на мою Родину направлять. Разверните, и я извинюсь.

Затем мы пробежались по ночному Лондону. Здесь было хмуро и промозгло, я натянул джинсы, Челеста накинула мою рубашку. Не удалось не рассмеяться: в длинной хламиде, которая полностью скрывала руки вместе с кистями и ноги почти по колено, она выглядела сбежавшим из психбольницы привидением.

– Ла туа камича ми ста ун по. Ма ми пьяче.* – Она улыбнулась, наши ладони сцепились, и мы с визгом и хохотом промчались перед опешившими прохожими.

*(Твоя рубашка мне немного велика, но мне нравится)

Здесь давно стемнело, но я знал, где светло.

– Вперед, навстречу новому дню! Сейчас мы окажемся в завтра!

Миг тихого счастья, и объятия нам открыла Океания – сотни южных островов, разбросанных по тысячам километров океана, которые по непонятной причине назвали Тихим. Тихие места пришлось поискать. На выбранных островах мы купались, бесились, дурачились. Ныряли с корабля в океан (по очереди, иначе кто поможет второму подняться?). Плавали с китами. Тоже по очереди, в то время как сменщик на всякий случай барражировал в пределах досягаемости.

Это было счастье. К одному из маленьких атоллов где-то в районе Туамоту, где кроме песка только кусты да кокосовые пальмы, прибило бесхозный надувной матрас. Кто-то потерял или ветром с балкона унесло, но у нас появилась дополнительная игрушка, которую прежде всего проверили на прочность. Она оказалась на уровне. По окончании раунда я повернул лицо к напарнице по счастью:

– Тебе хорошо?

– Си-си, хорошо. Э мельо квель ке Дио манда ке квель ке льуомо команда.*

*(Поговорка: Что получилось случайно, лучше того, на что рассчитывал)

– Хорошо – это хорошо. Остальное пока непонятно, но по глазам вижу – тоже неплохо.

На островке не было питьевой воды, зато отсутствовали туристы с местными жителями. Здесь можно задержаться на некоторое время, ведь водой и пищей вдоволь обеспечивал корабль. Свой остров. Что может быть лучше?

Челеста занялась чем-то странным: платье из молний располосовывалось на длинные ленты, которые девушка затем связывала узлами в одну длинную веревку.

– Ольф, андьямо! – Она потащила меня в корабль, где был торжественно вручен один конец ленты. – Ло тьени!*

*(Пойдем! Держи!)

Я понял. Корабль на некоторое время превратился в буксировочный катер, за которым на надувном матрасе с гиканьем и воплями носилась Челеста. Одна ручка судорожно цеплялась за страховочный тросик, вторая обнимала подпрыгивающий на волнах транспорт, глаза жмурились от брызг, изо рта несся восторженный визг. Я глядел-глядел на взлетающие над водой ноги и их безупречное продолжение, да и прирулил снова к берегу.

– Хорошо?

– Хорошо!

Сверху поливал свет нового дня, в который мы прилетели из вчерашнего, снизу расстреливал ощущениями шуршащий кристально-белый песок, и мы выпадали из времени, уносясь в прошлое, пронизывая будущее, растворяясь в настоящем. И далекое созвездие сознания, ныне именуемое бывшим, покатилось кубарем под горку, где в основании – пыль времен и дым чувственных пожарищ, где невесомость и нирвана, где растворение в размытой действительности, тысячекратное умирание и новое воскресение.

Очнуться после счастливого забытья оказалось не меньшим счастьем, чем отправиться в него. Мы одни. Шум моря. Теплый песок. Куда теперь торопиться, зачем? Все, что мне нужно, у меня уже есть.

– Привет, Ольф. Хорошо?

– Хорошо. Даже не представляешь, как.

– Дорми бене. Сьямо инсьеме.*

*(Спи спокойно. Мы вместе)

Нежность голоса обволакивала и гипнотизировала. Челеста – это все, что мне нужно. Почему я понял это только сейчас?

– Тутто э бэнэ ке финишэ бэнэ. Дорми комэ ун джюсто. Феличе ноттэ. Ведро сэ э поссибиле фарло… Аллора сапро дэль туо аспетто веро.*

*(Все хорошо, что хорошо кончается. Ты спишь сном праведника. Счастливой ночи. Посмотрю, возможно ли это сделать… И может быть смогу увидеть твой истинный облик)

Мокрые черные змейки поиграли с медальоном и вновь побежали с груди через живот. Я закатил глаза.

Жизнь без любви есть ад, и люди мучаются в нем в поисках смысла жизни, счастья или лучших вариантов, а надо искать – любовь.

Я нашел. Там, где не думал. И, счастливый, уснул в беззаботном упоении. «А жизни суть, она проста: его уста, ее уста»…

* * *

Ласковые объятия. Желанные руки придерживают мою голову. Губы касаются сонных губ. Мягкий торопливый топот.

Почувствовав неладное, я вскочил, беспомощно озираясь. Рядом никого. Раньше меня будил корабль, реагируя на угрозу, но пляж в зону его ответственности не входил.

Челеста неслась к кораблю, сжимая в руках добычу. Мой лоб покрылся ледяной испариной, ладонь машинально обшарила осиротевшую грудь.

Медальон. Она украла его. И уже не догнать. Через пару секунд я останусь один на необитаемом острове без воды и пищи…

Взгляд упал на тяжелую сырую корягу, вынесенную каким-то штормом. Рука сама, без участия мозга, поднимает ее, раскручивает, как молот, и отпускает. Фухх, фухх, фухх... Коряга летит, вращаясь. Как бумеранг. Только такое не возвращается. Оно ставит точку.

Глаза широко раскрываются: что я наделал?!

Когда кидаешь не задумываясь, не рукой, не глазомером, а желанием изнутри, организм помогает. Попадание пришлось прямо в затылок. Девушка рухнула как подкошенная.

В несколько прыжков, побив все мировые рекорды, я оказался рядом.

– Почему, Челеста? – Слезы наворачивались на глаза. – Зачем?

Пальцы бессознательно нацепили возвращенный медальон, подсунутые руки подняли сломанное тельце, и корабль словно прыгнул навстречу.

Девушка не шевелилась. С затылка текла алая жижа. Струйки собирались в ручейки, заливали руки, живот, ноги.

Я несся сломя голову. Проем едва не взорвался от вопля-приказа, кровать подставилась под безвольную ношу. Я упал рядом, повязывая медальон на две шеи.

– Вылечи! Вылечи ее, пожалуйста!

Челеста лежала рядом – неподвижная, бесчувственная, почти мертвая. Почти. Но дело шло на поправку. Грудь равномерно вздымалась.

Успел. Не думаю, что корабль мог оживлять. Хотя, чем черт не шутит. Проверять не собираюсь. То есть, не стану доводить до такой проверки.

Поддавшись позыву, я нежно коснулся девушки, осторожно погладил по слипшимся окровавленным волосам. Пальцы коснулись щек – мягких, ребяческих, но своевольных. Что ей не понравилось, почему в такой волшебный момент она обернула сказку кошмаром?

Если подумать… Корабль уже несколько раз защищал меня от подобного. Она давно замыслила украсть ключ к кораблю. Неужели весь сегодняшний день – часть плана?!

Сердце отказывалось верить. Но логика твердила обратное.

– Почему, Челеста?

Она не отвечала. Не слышала. Не могла слышать. Кажется, она просто спала. Уже – спала.

Корабль делал все возможное. Под полупрозрачными веками началась напряженная жизнь. Девушка словно читала во сне.

Она что-то шептала, но я не вслушивался. Пусть говорит, если это ей нужно. Все, что требуется, я почувствую.

Я продолжал едва ощутимо касаться ее. Чтобы не потревожить, не сбить дыхания. Ладонь с безумной тоской провела по груди, по животу, по безвольно раскинутым бедрам. Едва обретенный и сразу потерянный рай. Я – низвергнут. За то, что жил не по правилам. Запоздавшая небесная кара ударила точно.

Когда Челеста очнется – в этом я уже не сомневался – что будет? Как выйти из тупика ее поступка? Доверия больше нет. Без доверия нет счастья. Без счастья нет жизни.

От внутренней боли пальцы сжались, стиснув колено девушки. Я замер.

Ничего не произошло. Ее тело не двинулось, не пошевелилось. Зато ожила рука, приподнявшись и ответно дотронувшись до плеча. Затем проползла по шее и принялась изучать меня дальше – жесткую вечернюю щетину на щеках, вспученную мурашками кожу. Осторожно, нежно, опасливо. Словно знакомясь. Вспоминая. Радостно. Желанно. Светясь от счастья узнавания. Господи, почему же?! Зачем ей понадобился корабль?

Кровь уже не шла. Через несколько минут начала исчезать та, которой сочилась рана. Сама рана быстро затягивалась.

Я ждал. Полное исцеление вот-вот завершится. Мы прижимались головами, но теперь я весь придвинулся ближе, рука легла на ее талию и потянула к себе.

Девушка неожиданно вывернулась, глаза открылись. Мои пальцы спешно перевязали медальон на одного хозяина.

– Как ты?

Сосредоточившийся на мне взгляд пыхнул испугом. Девушка отшатнулась:

– Ки сэй?*

*(Кто ты)

– Челеста?

– Челеста? Ки э Челеста? Довэ соно?*

*(Кто такая Челеста? Где я?)

– Я Ольф. Ты Челеста. Мы на корабле. Вспомнила?

Нет. Она села на постели. Долго озиралась, остановила взор на мне:

– Сэй нудо.*

*(Ты голый)

Глаза опустились. Обнаружив аналогичное отсутствие одежды, безучастный голос обронил:

– Перке сьямо звестити?*

*(Почему мы раздеты?)

Я непонимающе развел руками.

– Комэ ми кьямо?* – тыча себя в острую грудку, поинтересовалась она.

*(Как меня зовут?)

Ощущение, что она забыла собственное имя.

– Челеста, – в очередной раз грустно повторил я.

Она сидела прямая как Вандомская колонна и ничего не узнавала.

– Душ, – сказал я, привычно изобразив падение струй. – Шшшшш. Надо смыть кровь и песок.

Не поняла. Забыла.

– Сейчас пойдет водичка, – сообщил я, показывая.

Водичка пошла. Челеста сначала шарахнулась к стенке, потом с удовольствием подставилась под прохладный поток.

Раньше мы мылись по очереди. Теперь девушка не знала, что делать и зачем делать. Она просто наслаждалась – как впервые попавший на море ребенок.

О том, чтобы выйти, не шло речи. Мне самому пришлось помыть ее – прополоскать волосы, очистить кожу. Не сопротивляясь, она поворачивалась, как требовалось, странно улыбалась, не понимая происходящего. Иногда хихикала.

Красный, как рак на тарелке, я выпроводил ее в рубку и повторил процедуру с собой. Челеста с удивлением наблюдала, личико иногда тянулось, специально заглядывая, если было не видно. Как ребенок. Да. Маленький ребенок.

Что же она наделала. Что я наделал. Что делать теперь со всем этим?

Она вдруг нервно оглянулась, неуютно поерзала.

– Вольо…*

*(Я хочу…)

Не поняв, но догадавшись, я едва успел приказать люку открыться.

Челеста пулей выскочила на песок и, не прячась, присела на корточки. Про имевшийся на борту туалет она не вспомнила. Непосредственная до безумия, непорочная, как Ева в Эдеме, совершенно не воспринимающая меня как мужчину, девушка просто радовалась жизни и всему, что жизнь предоставляла. Просто вкусно жила. Так дети в садике – мальчики и девочки – сидят рядом на горшках, не парясь, что они существа разного пола, разом получая удовольствие и от игр, и от компании, и от процесса.

Мои нервы не выдержали. Никогда не думал, что снова понадобится, поэтому приказ ушел мысленный – не хотелось поганить жилище неприятным именем.

Из кровати вырос зеленый коленопреклоненный монстр «Сусанна». Согласно желанию, на меня смотрела совсем не голова. От пола, где стояли мои ступни, до обширной цели в самый раз, и я отвел душу – исколотил зеленую мякоть вдрызг, пока мышцы не взвопили, а содранные кулаки не закровоточили и не онемели. В некоторых офисах ставят специальные груши для отвода эмоций, и «Сусанна» в роли мальчика для битья позволила мне не сорваться на заколдованной в ребенка спутнице.

Челеста услышала шум набегающих волн, обернувшееся лицо увидело их. Восторг не передать словами.

– Андьямо аль марэ!*

*(Пошли в море!)

Она помчалась к могучему океану, не глядя, следую ли я за ней. Пришлось последовать. Как за несмышленышем, что в любой миг готов наделать опасных глупостей.

Когда догнал, девушка уже плескалась, поднимая фонтаны брызг. Я пристроился рядом. В глубину проказницу не тянуло, плавать не желала, или забыла, что умеет. Она играла с водой очень долго, потом побегала вдоль прибоя и, наконец, остановилась.

– Все? – с надеждой спросил я.

Не все. Плюхнувшись в песок, Челеста стала играть с ним – каталась, вопя с воодушевлением, кидалась и обсыпалась, пробовала закопаться. Звала меня помочь – я отказался. В конце концов, она бухнулась на попу, ноги по-детски раскинулись перед собой в стороны, ладошки принялись лепить песочные куличики.

Я ждал, окатываемый волнами в прибрежной полосе, пока ребячливо веселящейся озорнице надоест это занятие. И дождался. Внезапно вскочив, девушка понеслась на меня. Налетевшим весом меня опрокинуло в воду, она заулюлюкала победно и помчалась по песку обратно к месту стоянки.

– Уф, – только и вымолвил я, отфыркиваясь от соленых брызг.

Когда вернулись в корабль, Челеста бухнулась на постель и принялась что-то напевать. Видимо, сочиняла на ходу, потому что злилась отсутствию рифмы, ритма и мелодии. Песок с нее сыпался пригоршнями, поскрипывал под спиной и ягодицами, но ей было все равно.

– Душ, – раздался мой приказ в никуда, и «нигде» его приняло. – Теплый и мощный.

На этот раз я в мытье не участвовал, при сильном напоре основное само смылось. Девушка с чувством визжала, уворачиваясь от бьющих с неожиданных сторон струй, происходящее ей нравилось.

Закончив экзекуционную аква-аэробику, я произнес:

– Есть хочешь?

– Ке дичи?*

*(Что говоришь?)

– Смотри сюда. Вот это хочешь?

Остатки Нининых подарков пришлись ко двору. Захлопав в ладоши, Челеста принялась уплетать за обе щеки, оставалось только с болью наблюдать. Самому кусок в горло не лез. После фруктов я достал банку сгущенки. Девушка вскинулась недоуменно:

– Коза э?*

*(Что это?)

Тоже не помнит. Нож проделал две дырки в крышке, я передал банку:

– Пей.

В ответ – удивленное непонимание.

– Вот как надо. – Я показал.

Она попробовала. Губы приложились к краю, рот осторожно втянул капельку неизвестности.

Так люди подсаживаются на наркотики, достаточно один раз попробовать. Глазищи обратились в очищенные крутые яйца, голова запрокинулась, горло задергалось в безотрывном глотании. Вязкая струйка текла по подбородку, затем эстафету приняла пульсирующая шейка. Глотание не прекращалось. Сердце кровью обливалось, когда белые капли принялись бомбардировать область чужого сердца. То, что в женщине должно восхищать и манить, сейчас нервировало, поскольку принадлежало не совсем женщине. Даже совсем не женщине. Женщины так себя не ведут.

Банку удалось отобрать, только когда Челеста выглушила больше половины. Бабушка с дедушкой, не ограничивавшие меня в сладостях, уверяли, что не слипнется. Сейчас я не был уверен. Такое количество сахара до добра не доведет, но как это объяснить бестолковому созданию?

– Осторожней надо быть, – укорил я, глядя, как смуглые пальчики с ликованием размазывают густую жидкость по груди и животу, где на ходу придумывается новая игра: то ли дороги прокладываются по виртуальной карте через поля и горы, то ли картина рисуется в соответствующем умственному возрасту стиле, то ли обладательнице испачканной кожи просто нравятся ощущения. Крестик тоже использовался в качестве игрушки, им водили как карандашом.

Совсем недавно первой мыслью было бы слизать, организм посчитал бы такое за высшее счастье. Сладкое на сладком…

Все изменилось. Передо мной сидел большой ребенок, и все, что пришло в голову при взгляде на липкие потеки – забот прибавилось, придется снова мыть. И «придется мыть» в отношении красивой половозрелой особы впервые не несло положительного оттенка.

Отныне сгущенка и все подобное – табу.

Нож и банка отправились в кладовку, которую я сразу запер. Край глаза отследил брошенный на вещи взгляд. Наверное, она хочет одеться. Даже рука потянулась, но по дороге передумала. Мысленная команда вновь вызвала душ, не желавшую мыться особу пришлось ловить, а затем удерживать.

Челеста, Челеста. И раньше была почти ребенок, но теперь… Пальцы с ностальгией терли нежную кожу, что так недавно любила меня каждой клеточкой. Тугие наплывы вновь поднимали бурю эмоций, уютные закутки напоминали о спрятанных внутри кладах. Вместо помощи, раз уж с самостоятельностью проблемы, Челеста изо всех сил мешала омовению, происходящее было принято за игру. И игра ей нравилась. Раздавались смешки, руки пихались, вырвавшееся тельце вновь и вновь уносилось с ликующим визгом, чтоб в очередной раз быть водворенным под равнодушные струи. За один из побегов последовало наказание: пока одна рука перехватила хохочущую плутовку, вторая жестко приложилась по ягодице. Шлепок вверг в шок.

– Сэй каттиво рагаццо.* – Округлившиеся глазки глянули на меня с обидой, губки задрожали… зато беготня временно прекратилась.

*(Ты плохой мальчик)

Приведя разыгравшуюся барышню в приличное состояние, я обтер ее своим халатом и протянул второй:

– Оденься.

На лице – недоумение. Пришлось показать, напялив влажный.

– Вот так. – Я завязал узел пояса. – Теперь ты. Вставляй сюда.

Раскрытый, словно хочет поймать шалунью, халат манил отверстиями рукавов. Челеста отшатнулась, отчего спина врезалась в мягко принявшую стенку.

– Одевай. – Я сделал шаг вперед.

– Нон токками! Кози ми пьяче!*

*(Не трогай меня! Мне нравится так!)

Сумев проскользнуть снизу, она выскочила у меня за спиной. Я обернулся. Девушка с восторженными воплями снова увернулась и привычно удирала, сверкая пятками и не пятками.

Опять двадцать пять. Как с непослушным ребенком, вновь пришлось применять силу. Корпус совершил ложный выпад, рука обхватила озорницу, со смехом принявшуюся вырываться. А мне было не до смеха. От слова совсем. Если так пойдет дальше…

Захотелось еще раз всыпать для воспитания, раз уж действует. Колено приняло на себя тяжесть прижатого животика… а перегнутое тельце посчитало происходящее новой игрой: ладони начали переступать по полу, корпус раскачивался – кажется, Челеста изображала лошадку. Сущий сорванец-малолетка со всеми полагающимися прибабахами. И битье – не решение проблемы.

– Оденешься? – Я вернул несостоявшуюся жертву в вертикальное положение.

Указание на халат вызвало отрицательную реакцию, вновь завязалась борьба, но едва сделал промашку, девушка меня укусила.

– Черт с тобой, ходи как хочешь. Если думаешь, что чем-то мне досадишь, то глубоко ошибаешься.

И все же… В новом состоянии девушка стала полностью похожа на ребенка. Уединение с девушкой обычно приятно, а с непредсказуемым малолетним шалопаем, у которого лишь баловство на уме…

Увы, баловство имелось в виду не то, которое хотелось.

За панорамным окном стеной упала южная ночь. Чужие созвездия ярко блистали.

– Раз отказалась одеться, спать будешь на полу.

Мой палец ткнул вниз под будуар, ладони соединились и сложились под щекой, голова склонилась набок.

Кажется, объяснение удалось. Девушка догадливо повторила жест:

– Дормирэ?*

*(Спать?)

– Спать. Спокойной ночи. Гуд найт.

– Буона ноттэ.

(до финала осталось два поста)

(Продолжение. Осталось четыре поста)

Несколько минут Митя плескался в накатывавших волнах.

– Не верится, что это сон. – Он огляделся. – Так не бывает. Все слишком реально.

– Так в каждом сне, а утром, когда глаза откроются, все забывается. Если все реально, как объяснишь, что мы летали по воздуху? И что нас никто не видел?

– Никак. Но меня это удивляет, а во сне люди не умеют удивляться.

– Неважно, веришь ты или нет. Мое дело показать, что в жизни возможно все, а хозяин жизни – ты сам. И если ты сделаешь что-то для других, другим захочется больше делать для тебя.

Митя кивнул:

– «Поступай с другими так, как хотел бы, чтоб поступали с тобой» – утверждают святые книги и философы древности, словно сговорились. Наверное, они правы.

– Без «наверное».

Когда с непривычки уставший он рухнул ничком на песок, я воткнул в забывшую солнце ягодицу шприц со снотворным. Вскинулось недовольное лицо:

– И во сне, что ли?!

– Сон часто пересекается с явью. Не забудешь, где был, и о чем разговаривали?

– Такое забудешь.

– Тогда прощай. Я покидаю тебя, дальше сам строй жизнь. Если я еще явлюсь, то исключительно, чтоб утащить во тьму. Не доводи до этого, хорошо?

– Голова кружится. Что говоришь? Подожди, сейчас встану…

Встать не получилось. Сонный яд разлился по венам, Митю выключило. Пришлось потрудиться, чтоб втащить его в корабль, отмыть и одеть. Вроде ничего не произошло, но он больше не казался невесомым.

Мы успели до возвращения Светы. Сонное тело, которому больше не понадобятся костыли, продолжило похрапывать в собственной постели, а я поднял корабль на крышу, где в рассветном зареве и вырубился от усталости. Здесь день начинался, а мой еще только заканчивался. Панорама заботливо затянулась внутренней тьмой, и до самого обеда я спал сном праведника. На душе пели райские птицы.

Часть шестая «Обезьянка очень старается»

– Привет. Как дела? Сколько врэма? Когда верношса?

– Чао, напарница. Какие еще слова выучила?

– Хорошо? – Челестиной улыбке не было предела.

– Хорошо!

Мы оба не сдержались, тела радостно встретились. Губы, что сначала помчались навстречу, в последний момент разминулись, мы прижались щеками.

Нина умиленно покачала головой.

– Голубки. Может, сегодня здесь переночуете? Могу постелить себе на кухне.

– Спасибо, Нина, как-нибудь в другой раз. Нам пора. Челеста, одевайся, уходим.

Перевода не потребовалось, все сказали глаза и жесты.

– Хорошо!

Кудрявая пуля умчалась собираться.

– А я очень много узнала об итальянской культуре изнутри, – сообщила Нина. Голос старался звенеть, но грусть в глазах выдавала истинное настроение. – Ты знаешь, что утка-то, оказывается, говорит «ква-ква», а лягушка «кра-кра»? Челеста мне открыла глаза на многое, что вошло в быт и теперь в принципе не представляется другим. Макароны, например, она считает первым блюдом. Воду для чая не кипятит, а подогревает в микроволновке. Собственно, без микроволновки жизни вообще не представляет. Маниакально выключает свет по всей квартире. Салат ест после основного блюда. Пирожное чаем не запивает, принимает поочередно: съела – запила. В ванной ей очень не хватает окна. Разувается только когда скажут, самой при входе в квартиру в голову не придет. При знакомстве бросается целоваться. Разговаривая, мощно размахивает руками, а уж когда нервничает – прощайте, люстры. Еще она не понимает, зачем на шинах многих машин рисуют яркие ряды точек. Я так и не смогла объяснить, что такое шипы, хотя очень старалась.

Когда обсуждаемая персона вышла полностью укомплектованной для дальних путешествий, и мы встали в дверях, плечи хозяйки тоскливо опустились.

– Олег, – протянула она с внезапной хрипотцой. – Не забывай. Заходи, если что.

– Не обещаю, – честно признался я, направляя к двери взятую под руку подружку. – Но не забуду – это точно.

Нина ударила себя по лбу и опять унеслась на кухню. Что-то зашуршало-загремело, и она вернулась с пакетом продуктов – разных фруктов, сгущенки…

– Возьмите. – Тяжелый сверток перешел в мои руки. – Девочке в подарок.

Мы отбыли.

– Челеста, – сказал я, когда оба сели на обычные места: капитан в капитанское кресло, а юнга на краешек кровати. Корабль взмывал ввысь. – Прости меня, дурака. Я долго тебя мучил. И сам мучился. Мне хорошо с тобой…

– Хорошо?

Меня пронзил жалобный непонимающий взгляд.

– Хорошо. А без тебя плохо. Я думаю о тебе. Я скучаю по тебе, когда тебя нет рядом. Как думаешь, что это значит?

Челеста очень старалась понять, просто до слез.

– Сэй буоно, Ольф. Пьено ди бонита. Ле буони ациони нон ванни май пердуто. Сперо ке нон иницио ди мандарми а каза?*

*(Ты очень хороший, Ольф. Полон доброты. Добрые дела никогда не пропадут. Надеюсь, ты не собираешься отослать меня домой?)

– Теперь все будет по-другому. Я хочу по-настоящему дарить радость, не кусочками, где шаг вперед и два назад. Я оставляю прошлое в прошлом.

– Перке сэй танто сэрио, ке сучессо?*

*(Почему ты такой серьезный, что случилось?)

– Больше никаких дел и опасных отлучек. Мир подарил мне золото, а я цепляюсь за медяк. Не придурок ли? Гори все синим пламенем. Отныне есть только мы и мир. Хорошо?

– Хорошо! Ке пеккато ке нон каписко ньентэ.*

*(Как жаль, что я ничего не понимаю)

Вот и поговорили.

– Гляди. Что-нибудь узнаешь? Для тебя это место должно быть символичным.

Внизу начала проявляться цель путешествия, с высоты напоминавшая серого краба в желтых песках. Еще минута, и корабль поплыл над старой частью очень старого города. Пусть старого не в реальности, но в мифах. Каждый верит, во что хочет. У Челесты на груди крестик, она должна верить.

– Комэ си кьяма ла читта? Зэ нейм ту зе сити.*

*(Как называется этот город? Имя города)

– Мастер называл его Ершалаим. Город мира. Собственно слово Иерусалим так и переводится. На иврите – Йерушала. Он же Шалем, Иевус, Сион, Ир Давид, Элия Капиталина… А если брать чистые факты, то просто арабская деревенька Эль Кудс, где даже Наполеон в Египетском походе не разглядел былой мировой столицы. Такое решение по политическим соображениям приняли много позже, а городом мира до назначения на эту должность Эль Кудса являлся Константинополь, он же Стамбул, по-турецки – Истамбул. Кстати, название с турецкого не переводится, знакомый по турбизнесу турок рассказывал, что это старинное слово, значение утеряно. Зато Истанполис легко переводится с греческого –– просто Новгород. Запутанная история, не находишь?

– Джерусалеммэ?!

Следующие пару часов я носился за Челестой как угорелый. Для меня это был просто старинный город, что переполнен мифами, как пятничным вечером Москва машинами. Девушка видела иное. Здесь все дышало историей, святостью и духовностью. Центр трех мировых религий. Кажется, я угадал с выбором города.

Глядя, как напарница носится в своем молниевом платьице по пыльным камням, я пытался построить дальнейший день. Не давало покоя вчерашнее с ней сумасбродство. Сможем ли и сегодня почувствовать себя на одной волне?

Храмовая гора оказалась вовсе не горой, как, впрочем, и Голгофа. Зато вход в ад понравился – под боком, чтоб далеко не ходить. В общем, не испытывая никакого пиетета, я больше кривился, чем восхищался, и чтоб не огорчать спутницу критическим настроем, сосредоточился на безопасности путешествия.

Ничего не случилось. По дороге обратно к замаскированной стоянке Челеста вся искрутилась, словно подхватила чесотку. Руки лезли за спину через верх и низ, тело вертелось.

– Довэ андьямо адессо?*

*(Куда теперь?)

Обернувшись, я обомлел: решив сделать мне приятно или себе прохладно, каждую молнию платья спутница оставила наполовину открытой, отчего платье превратилось в нечто ажурное и эфемерное. Множество разрезов жгли взгляд. Челеста довольно улыбалась.

– Быстрей домой, пока никто не увидел!

Руки сцепились, мы побежали. Корабль принял нас в объятия – прокопченных и пропесоченных, вымотанных до нитки. Так казалось. Но я знал средство от усталости, называется оно – море. До Мертвого моря всего тридцать пять километров, автопилот не понадобится, дело минуты даже в ручном режиме.

– Переодевайся. – Я показал на вещи, затем на массу изумительно синей воды под нами.

Челеста переоблачилась в самодельное бикини, а мои сатиновые семейники в полосочку вдруг вызвали отторжение.

– Но. – Челеста отрицательно трясла головой. – Прендерло!*

*(Нет. Возьми это)

Ого. У Нины она времени зря не теряла – мне вручили самодельные плавки ручной работы.

– Хорошо?

– Хорошо, Челеста. Спасибо.

Девичьей улыбкой можно было освещать улицы.

Нас вынесло на прибрежные валуны. Да, увы, не песочек. И не из-за того, что искали место понезаметнее, здесь везде вход в воду по покрытым солью огромным камням. Если таковой вход вообще имеется.

– Ну?!

Бултых! Два тела погрузились в невероятно соленую воду.

Мои новые плавки не намного превосходили замещенный элемент одежды, Челеста перестаралась с размером. Если хотела польстить – спасибо, но вода наполняла конструкцию, которая стремительно сползала с поясницы на бедра. Когда греб, это мешало, Челеста постоянно обгоняла. Ну, пусть хоть ребенок порадуется. Может, для того и подарила.

Морем Мертвое море можно назвать условно, оно маленькое, зато настолько соленое, что на воде не надо держаться, она держит сама.

– А теперь… – Я зачерпнул у берега ил. – Делай так!

Глаза Челесты выпучились, но быстро пришло понимание. Девушка стала превращаться в такого же черного чертика.

– Это целебная грязь из Иордана, она… ах, негодница!

Устав мазаться сама, шалунья перенесла активные действия на меня. Я ответил тем же. Со стороны это напоминало борьбу, в которой если что и побеждает, то только веселье. Отныне никто не докажет мне, что соль и грязь – это не здорово.

Облепленные плавки, немало заполучившие внутрь, позорно свалились, пришлось резко отвернуться.

– Но! Нон вольтарти! Квесто фанго е джа куративо! Бизоньа фарэ и фанги салюбрэ комплеттаментэ!* – Горсти жижи обрушились на доселе чистый промежуток со всеми его подробностями.

*(Нет! Не отворачивайся! Это же целебная грязь! Лечебные грязевые ванны необходимо принимать полностью!)

Мой взор пробежал по сторонам. Для местных сейчас прохладно, и побережье пустовало. К тому же мы выбрали не самые посещаемое местечко. До ближайших энтузиастов с километр с хвостиком, ничьей нравственно не повредим.

– Ну тогда держись!

Тряпочки Челесты постигла та же судьба. Рестлинг в грязи перетек в партер, мы валялись и корчились, стояли несусветные смех и визг. Взаимное обмазывание иногда вызывало приступы возбуждения, которые сразу подавлялись новыми раскатами смеха. Должно быть, мы поставили на уши все побережье. Когда каждый участок кожи оказался вымазан минимум трижды, мы разлепили клубочек конечностей.

Налетел сидевший в засаде стыд. Почему-то в качестве жертвы он выбрал меня одного, а Челеста отползла на чистые камни, раскинувшееся тело подставилось солнцу, глаза закрылись. Смущаться и, если желаю, разглядывать, она оставила мне.

Ладно, поддержим полезное для здоровья начинание. Я прилег неподалеку, так, чтоб через прикрытые ресницы видеть сразу ближайшие подходы и подсыхающую красавицу.

Лежать под солнцем, ощущая, как на тебе стягивается хитиновый панцирь, еще то удовольствие. Стиснутый трескающийся организм не выдержал, ноги понесли меня обратно в море – отмываться.

Раньше не понимал удовольствия ходить голым. А это удовольствие. Впрочем, станет ли оно приятным, зависит от компании. Мне с компанией повезло. Теперь я мечтал, чтоб это счастье длилось как можно дольше.

Челеста все еще сушилась, из черной превратившись в серую, на камнях будто статую положили. Заснула, что ли, или так о чем-то задумалась? Скорее, как все дамочки, просто получает наслаждение от жизни – всей кожей без остатка. Где и когда еще такое повторится?

Хорошо, что я мылся в одиночку, иначе возникло бы напряжение. Когда тело стало чистым, а окружавшая вода грязной, я поплавал еще немного, в этот момент в воду вошла Челеста.

– Тебе помочь? – пошутил я, обходя по кругу.

Приходилось идти чуть ли не боком, инстинкты снова брали свое.

Челеста не поняла. И хорошо. Моя красавица совершала такие движения, что окажись на месте ее пальцев мои, помощь вышла бы весьма специфичной.

Когда пятки ступали уже по сухому, вслед принеслось:

– Вуой аютарми?

*(Не хочешь мне помочь?)

Я обернулся. Соблазнительная фигурка махала рукой. Затем тело и руки изобразили плавание.

– Устал. И к солнцу в таких количествах не привык, могу сгореть. – Помахав в ответ, я двинулся к кораблю. Действительно устал так, что любая черепаха сейчас показалась бы скоростной яхтой. – Отдохну в тени.

В корабле я просто свалился на пол. Тело бухнулось ничком, голова свернулась набок, чтоб осталось, чем дышать. Взгляд через невидимые стенки еще некоторое время наблюдал, как неутомимая шалунья резвится в яркой сини и белой пене.

Должно быть, я задремал, потому что ни с того, ни с сего обдало морозно-жгущим водяным холодом – вернулась моя попрыгунья. Назло всему мои глаза остались закрытыми. Все на ее усмотрение, захочет – приляжет, нет – найдет другое занятие.

Она нашла. Ледяные бедра обняли мои ягодицы, а из дышащей влажной прохладой промежности скатились, бомбардируя сознание, несколько кристальных капель воды. Челеста замерла надо мной в ковбойской позе.

– Ти вольо бене Ольф.*

*(Хочу, чтобы тебе было хорошо)

Вкрадчивый шепот был горяч и нежен. Я не шевелился. Мы были такими разными. Север и юг. Европа и Азия. «Волна и камень, лед и пламень…» Девушка поерзала на мне, чтобы расположиться удобнее, затем осторожно склонилась вперед. Упругие валики коснулись моих лопаток.

У меня словно крылья появились. Стало хорошо и приятно, зной пробирал, но не обжигал, плоть млела. Мгновенно высыхавший пол принимал на себя дождик покатившихся отовсюду капелек естественной росы.

Счастье – когда не надо врать, что тебе хорошо. Мне было хорошо, я расплылся в скользящих объятиях морской звездочки, что опутала трепетными лучами.

Челеста легонько повела корпусом и сделала это очень мягко. Доверительно. Словно спрашивая: продолжать? Тебе нравится?

Мне нравилось. Мне стало спокойно и бездумно, захотелось забыться, поддавшись незатейливым эмоциям умиротворения и неги. Редкие наружные звуки слышались из далекого далека, из-за горизонта сознания, из необъятной выси плывущих кусочков облаков.

– Кози?* – несся тихий шепот.

*(Так?)

Чувствительные виноградинки выписывали чудеса на коже спины, поясницы и ниже. Вспомнилось: жизнь – странствие, а не дом. В ней не живут, а путешествуют. Мое путешествие мне нравилось. Мы раскачивались, словно лодка на волнах. Девушка плыла по мне – ниспадая и возносясь, как и подобает паруснику, который бороздит поверхность пока тихого океана. Руки упирались мне в локти, вращающийся животик стелился по ягодицам, благоговейно исходящим звездным небом мурашек. Моя спина исполосовывалась двумя параллельными линиями, Челеста проводила эти линии то слева, то справа, то увлекала их в пробивавшиеся волосками закрома. Воздух растаял и улетучился. Мир испарился. Я услышал чувственный шепот:

– Иль мио мостро белло э брутто. Туа принчипесса вуоле гвардаре иль туо аспетто аутентико. Нон о паура. Ма… ум по.*

*(Мое прекрасное и ужасное чудовище. Твоя принцесса так хочет увидеть твой подлинный облик. Я не боюсь. Ну… чуть-чуть)

Словно распятая, Челеста продолжала дарить жалящее наслаждение, от которого я плавился, как пластмассовый солдатик на огне. Девичье тело целиком легло на мою спину, руки обняли плечи. Со стороны – словно самолет сел на палубу авианосца. Налетавшийся. Уставший. Явившийся для отдыха и дозаправки.

Моя свернутая вбок голова хотела смотреть и одновременно хотела чувствовать, и одно забило другое. Вытянутая назад рука судорожно жала тонкую голень – как спасательный круг. Наши кожи одновременно впитывали энергию взбаламутившихся поверхностей, сметающие потоки захлестнули, понесли сознание по течению, словно веточку по водной глади, где сверху – яркое солнце, что будто кетчупом поливало меня как подаваемое на стол блюдо, а снизу – глубокая бездна, в которой ничего не стоит захлебнуться и утонуть, но которая не меньше манит предвкушением облизывающейся яркости.

Как сказал Плавт, неожиданное случается в жизни чаще, чем ожидаемое. Веки полуприкрылись, и я целиком ушел в ощущения, с необъяснимо-упорным сопротивлением погружаясь в их вкус, цвет и аромат – словно тонущий миноносец, сраженный вражеской торпедой. Потрескивая искрами костра, что загорелся в ногах, я лежал, растекаясь в водоворотах нирваны. Я стал добычей русалки с раздвоенным рыбьим хвостом, которым она взмахивала в порывах буйства, водя немыслимые хороводы вокруг моего средоточия чувств. Или же русалки древнерусских былин, загадочной полуженщины-полуптицы, распушившей хвостовое оперение. Прекрасная музыка звучала в ушах и укутывала покрывалом истомы. Златокудрый Аполлон на далеком Олимпе перебирал струны лиры, высекая в сердце чарующую мелодию, а мне оставалось лишь покорно лежать и наслаждаться, отдав себя на волю стихии.

Священнодействуя, Челеста счастливо улыбалась, глаза прикрылись, волосы щекотали. Мне нравилось быть с ней. Нравилось чувствовать ее, нисколько не похожую на ту, что некстати забралась в мысли – не такую строгую и неприступную. Не такую (по ядрено-лесным воспоминаниям) пленительную, как далекая жрица Альфалиэля.

Не такую. Но… нравилось. Вот она, пещерная сущность инстинктов. Оттого, что это была не Полина – мне было плохо. Но одновременно мне было хорошо. Чисто физиологически – не могло быть не хорошо. Хорошо – но плохо. Плохо – но хорошо. И от творившегося с растравленными мозгами и плененным телом я пропадал на дне коктейля из мучений и удовольствия.

Что-то заставило меня повернуться. Что-то, что бывает между мужчиной и женщиной. И чему наука еще не нашла объяснения. Два взора распахнулись навстречу друг другу, взгляд поймал взгляд, мысль встретила ответную мысль-близнеца.

Голова ласковой захватчицы опустилась, она продолжила глядеть исподлобья, дыхание затаилось. Тревожный грохот-топот апокалиптических всадников застучал в висках. Резко отжавшись от пола, я снял с себя всадницу, у которой с тревогой вскинулись ресницы.

– Постой, Челеста. А то доиграемся.

– Перке? Нон ти пьяче?*

*(Почему? Тебе не нравится?)

– Мы не пара. Мое сердце разбито другой. А счастье как сердце – бьется, и я не хочу, чтобы…

Но разве себя обманешь. Сердце, на которое ссылался, влекло меня не в далекие леса, а сюда, к моей несуразной пигалице. К юнге, напарнице, боевой подруге. К моему единственному оставшемуся другу, с которым столько пережили.

Ее глаза кричали о том же.

Секунда заминки решила все. Влажные припухлости ткнулись в мои закрытые губы. Сказал – закрытые? Как бы не так. Рот открылся, словно в крике, но вместо слов выплеснул чувства, которых совершенно в себе не ожидал. И – облек, впился, втянул, высосал, вонзился…

Скакнувший навстречу язычок подружился с моим. Сжавшиеся щеки и небо потянули в себя. Организм не выдержал. Краткий взгляд по сторонам – в пределах видимости никого. Развернувшись, я сгреб ее – зовущую и податливую – в охапку и кинул, ниспроверг, обрушил на пол. Челеста побелела, в глаза нависшей грозовой тучи вперился застывший взор.

Нервы искрили, как электрод сварщика под напряжением. Сознание пошло трещинами и осыпалось ненужной трухой. Мотнувшись из стороны в сторону, моя поясница раскинула девичьи ноги, словно створки окна. Колени бессовестно задрались. Вскрик. Хлесткий удар превратил тело в желе. Челесту затрясло. Цунами прокатилось по беспомощно дернувшемуся телу, ураганы, вихри и торнадо свивали в клубки, вырывали с корнем и разносили в клочья внутренние органы, а все ее естество, вся благодарная плоть до неконтролируемой желанной боли душила меня в объятиях, истекая слезами счастья и любви, а я колотил, бил, рвал, уничтожал, рождал заново... и возносился…

* * *

Полет-падение в волшебное никуда оказался продолжительным. Челеста сонно посапывала у меня на плече. Трепетные очи вскинулись на вернувшегося в себя меня. Вымученно-сладко, со спокойной радостью за нас обоих девушка улыбнулась мне и, сотворив легкий воздушный поцелуй, прикрыла сами собой опускавшиеся веки. Шепот повеял негой, как ветерок:

– Грациэ.*

*(Спасибо)

Ее коленка на моем бедре. Рука на груди. Обвившие шею волосы. Блаженство.

– Ль эрба вольо нон крэшэ нэппурэ нель джардино дель рэ, ма ми соно джа стуффато ди аспеттаре иль джорно ди Сан Май. Сто мольто бэнэ. Соно феличе, Ольф.*

*(На всякое хотение бывает терпение, но мне надоело ждать, когда рак на горе свистнет. Буквально: ждать дня Святого Никогда. Мне очень хорошо. Я счастлива, Ольф)

По мысленному приказу корабль стал полностью прозрачным, тело расслабилось, взгляд улетел в далекие небеса. Мертвое море. Иордан. Святая земля. Из этих мест люди тысячелетиями взывали к Богу, и иногда, говорят, Он отвечал. Они просили – и Он, хорошенько подумав, иногда давал. А я – разве я просил? Разве жил правильно? Разве достоин того, что получил?

Не просил, но получил. Хотел одно, а получил то, о чем мечтало сердце, а не мозг. Наверное, это самое правильное, что могло случиться. Никогда я не был настолько счастлив. Никогда не было так здорово просто лежать… нет, к черту. Как можно просто лежать в таких условиях? Я резко перевернулся:

– Повторим?

– Анкора уна вольта? Кон валентьери!*

*(Еще раз? С удовольствием!)

(до финала осталось три поста)

Перечитанное послание ничего нового мозгам не сообщило. Света узнала о моих делах что-то новое? От Сусанны или еще откуда? Когда? Нужно вспомнить, в какой момент она отлучалась, чтоб подкинуть записку. До этого мы говорили о документах, еще раньше – о записях съемок с участием моей бывшей…

Может, Сусанна сообщила что-то до моего прихода? Или могла обмолвиться чем-то, что обрело смысл после выяснения отношений. А может вопрос совсем в другом, и проблема будет обсуждаться не моя, а какая-нибудь личная Светина, с которой не может обратиться к мужу. В таком случае почему не помочь, я же теперь заместитель всемогущего по части возмездия. «Нужно встретиться, касается тебя, важно до чертиков, дело жизни и смерти». Упомянуто, что касается меня. Каким боком?

Идти не хотелось и одновременно хотелось до вышеупомянутых чертиков. Все решила формулировка «дело жизни и смерти». Как назвать мужчину, который откажет женщине в подобной просьбе? И еще одно подталкивало к встрече: ощущение, что обидел девушку. Договор за ее спиной с последующей игрой на грани (если не сказать – за гранью) выглядел подло. Если не оправдаться, то хотя бы глаза в глаза признать ошибку и склонить повинну головушку.

По назначенному месту встречи у меня, как у местного жителя, вопросов не возникло, тремя поросятами горожане называли три отдельно стоящие шестнадцатиэтажки в строящемся районе. Барражирование вдоль прилегающей улочки закончилось строго в оговоренное время, но Света появилась не одна, ее сопровождал Руслан. Постоянное беспокойное оглядывание девушки нервировало парня, он крепко вел ее под руку. Света, в конце концов, смирилась. Через пару кварталов они прибыли к подъезду старой пятиэтажки. Я снизился до предела, чтоб долетали голоса.

– Спасибо, Русик, иди. Можно было не провожать.

– Ничего, мне не сложно. – Рыжий чертяка словно чувствовал что-то, интуиция заставляла поступать наперекор женским прихотям. – Может, с тобой остаться? Что мне дома одному делать?

– Здесь и спальное место единственное, и ночь будет бессонная, а тебе с утра на работу.

– Хотя бы на минутку зайду, здоровьем поинтересуюсь.

– Ты о чем, какое здоровье?! Не береди душу, ему и так плохо.

Руслан молча втолкал Свету в подъезд, дверь за ними захлопнулась. Правильно, если повод не найден, а душа не на месте, нужно поступать по велению сердца.

Корабль стал кружить около окон. Люди жили обычной жизнью: ужинали, смотрели телевизор, ругались, мирились. Многие уже спали. Ни в одном новом окне по этой стороне свет не зажегся, а там, где не зашторено, парочка не объявилась. Я перенесся на другую сторону дома.

Повезло почти под конец: Руслан со Светой обнаружились на пятом этаже крайнего подъезда. На кровати лежал больной, парочка перекинулась с ним несколькими словами. Пока девушка переодевалась в домашний халат, взгляд Руслана пробежался по пустым помещениям. Парень успокоился. Света занялась лекарствами на прикроватной тумбочке, и он отбыл, пожелав на прощание что-то приятное.

Теперь девушка засуетилась. Ее принесло в прихожую, сорванный с вешалки плащ напяливался прямо на халат, потом Света бросилась что-то сказать оставляемому в одиночестве больному. Корабль через крышу дома перелетел на другую сторону: отошедший на достаточное расстояние Руслан снизил скорость, в глаза бросилась пустая лавочка, и он уселся лицом к подъезду.

Ох, Света, и не хочется в таких делах помогать, а не помочь тоже будет не по-человечески. Она уже вделась в туфли, ручка квартирной двери уже проворачивалась…

Тук-тук. Можно даже сказать – дзинь-дзинь, поскольку под костяшками пальцев было стекло, а стучать пришлось громко.

– Света! – Я помахал рукой с узенького захламленного балкона.

В первый миг ее лицо прекрасно заменило бы «Крик» Эдварда Мунка на какой-нибудь выставке.

– Ты?!

Туфли и плащ полетели обратно, она бросилась отворять балкон. Стеклянная дверца выводила в единственную комнату, где находился больной.

– Входи. Ты это… Как?!

Мой палец показал на крышу:

– Оттуда. Проследил и спрыгнул. Хорошо, что успел. – Света состояла из одних вопросов, и я нанес упреждающий удар. – Всего рассказать не могу, но с некоторых пор я немного иллюзионист. Такие фокусы с элементами каскадерства нужно отрабатывать многократно, вот и тренируюсь при первой возможности.

Врать, конечно, нехорошо, но правда привела бы к сомнению во вменяемости. Либо потребует подтверждений. То и другое не есть хорошо в моей ситуации. Сказанное устроило девушку, она посторонилась. Тесная комната поражала убогостью, обстановка осталась еще с советских времен: кровать со стальными спинками и продавленной металлической сеткой, на стене ковер с оленями. Еще – кресло-кровать в углу, заваленный барахлом одежный шкаф и старенький телевизор. На полу протертый до серого основания ковролин.

– Все деньги уходят на лекарства. – Перехватив мой взгляд, Света опустила свой.

Укутанный одеялами больной спал. На вид – парень моего возраста, светлый, чем-то похож на Свету.

– Брат, – подтвердила девушка. – Я дала снотворное. У него полиартрит, суставы почти не двигаются и страшно болят. В свое время неправильно диагностировали болезнь и долго лечили не от того, а теперь уже поздно. До конца жизни будет на гормонах и обезболивающих. Двигаться он может с трудом и только на костылях, в основном лежит. На днях боли просто нестерпимые были, не вытерпел, наглотался таблеток, еле откачали. Теперь дежурим по очереди – большей частью мама, иногда тетя, а сегодня я.

С окружающим разобрались, перейдем к цели визита.

– Зачем вызывала? – спросил я. – Что-то случилось? Узнала что-то важное?

– Да. Что вы с Русиком меня развели и оставили в полных дурах.

Я вздохнул: ничего нового, продолжаем расхлебывать старую кашу. Устроенная Русланом проверка едва не стоила ему семейного счастья, теперь еще и мне приходится оправдываться.

– Мы с ним закрыли вопрос, тебе не надо ни о чем беспокоиться.

На меня вскинулся предельно откровенный взор:

– Ненавижу быть обязанной.

– Ты никому ничего… – начал я.

Меня перебили с непередаваемой горечью:

– Плевать на ваши договоренности с высокой колокольни. Это решили вы. За моей спиной.

Так и было. Я виновато разглядывал носки своей обуви.

– По-моему, – продолжила девушка, и бездонные колодцы грозно сверкнули, – вы оба поступили по-свински. Думая только о себе, вы ни на миг не представили, как в этой ситуации буду чувствовать себя я. А я тоже человек, как ни странно. Руслан мне заплатит за свои игры по-своему. С тебя другой спрос. Меня муж предложил в качестве компенсации или платы, не знаю, как вы это формулировали, и ты согласился. И победил. Теперь я чувствую себя подвешенной над пропастью с дерьмом, ниточка тоненькая, и пахнет все отвратительно. Чтобы снять меня оттуда, ты должен исполнить свою часть договора, и мы в расчете. Поэтому я тебя позвала.

То ли у женщин стыдливость по-другому работает, то ли это особенность вполне конкретной Светы, но вывалила она все, не опуская взгляда, так что смешаться пришлось мне. Проблема, с которой она пришла, вроде должна была меня порадовать, но перед глазами встало лицо Руслана. Света ждала, стоя напротив, глаза продолжали глядеть в упор.

– Ты же не хочешь…

Она перебила:

– Хочу, чтоб ты совершил поступок, достойный мужчины, который держит слово, а не меняет его по десять раз на дню. Для меня это важно.

Спрятанное за вырезом халата нервно вздымалось под действием мыслей.

– Дело жизни и смерти? – с легким сарказмом процитировал я.

– Конечно. – Света криво усмехнулась, когда мои глаза упорхнули в сторону. – Разве нет?

Как же хотелось ляпнуть противоположное. Последние приключения с Челестой выбили из колеи, организм требовал компенсации. Странный выверт судьбы предлагал мне отличный вариант возмещения, причем одновременно списывались некие убытки противной стороны. Одной гранатой всех зайцев, разве не мечта охотника? Симпатичной лампе срочно требуется джинн, лампа едва потертая, б\у, но в идеальном состоянии. Скрытых неисправностей не выявлено, пробег минимальный, один владелец.

Проблема в последнем слове. Блаженны неведающие, но не хотелось видеть в этой роли честного Руслана. Я справился со своим вторым обезьянньим «я».

– Нет.

Ответ Свету не удовлетворил, ей еще было, что сказать.

– То есть, со всей уверенностью утверждаешь, что не хочешь получить выигрыш в полной мере, а не так, как получилось согласно переговорам со стороной, не заинтересованной в твоем успехе?

Рядом во сне посапывал парень, было некомфортно вести подобный разговор в чужом присутствии, пусть даже нас не слышат. Свету это не волновало.

– Я привыкла отдавать долги, и пока это не произойдет, мне не по себе.

Пронзительность и бездонность жгли и топили одновременно, выплывать все труднее. Пришлось ткнуть в неприятное.

– И позабыв о муже, ты хочешь, чтоб я…

Напоминание озлило, Света перебила:

– Не хочу ничего невозможного: просто чтоб ты признал себя виноватым и согласился возместить нанесенный моральный ущерб. Давай по пунктам. Признаешь, что поступил как последняя сволочь?

– Не соглашусь с прозвучавшим определением, но доля правды…

– Короче, виноват?

– Да.

Света повеселела.

– Какой вид возмещения можешь предложить?

Взгляд буровил меня, сходясь где-то внутри черепа, где возникал маленький ядерный взрыв.

Кашель прочистил горло, я осторожно принялся формулировать ответ:

– Тот, который предполагался выигрышем, отменяется однозначно.

– Почему?

Прямой вопрос требовал ответа не только столь же прямого, но и неотразимого. В душе с переменным успехом шла борьба морали с практическим расчетом, и пока бубнящее «А действительно, почему?» сознание отвлеклось на подсчет результатов, губы вытолкнули:

– «Не возжелай жены ближнего своего». Как и «не убий», «не укради»… Выше этого не должно быть ничего.

– Удивлю, но проблемы нет. – Света указала мне на сложенное кресло-кровать. Когда я опустился, она бесцеремонно примостилась рядом на подлокотник. – Я специально нашла библию, чтоб из подлинника узнать, на что все так упорно ссылаются. Итак, Второзаконие, пять-двадцать один. Если можешь, процитируй злополучную заповедь целиком и дословно.

Злополучную? Возможно. Что-то в организме тоже так считает, и я постарался:

– Не возжелай жены ближнего твоего, и не желай дома ближнего твоего, ни поля его, ни раба его, ни рабы его, ни вола его, ни осла его, ни всего, что есть у ближнего твоего.

Перед глазами гладко блестели коленки, полы раздваивающегося халатика теперь не скрывали их. Собственно, разъехавшееся под поясом одеяние теперь мало что укрывало. Сидя полубоком, девушка еще больше развернулась – всем фронтом, почти лицом ко мне.

– Трудно увидеть новое в том, что давно знакомо и навязло на зубах. Никто и не видит, а ведь все до ужаса просто. Отбрось привычные шоры, читай не то, как понимаешь, а то, что написано. Ну?! Ни слова, ни буквы здесь не содержится о ближней твоей, ограничения касаются исключительно мужчин!

– Как же, – поспорил я, – кроме жены и рабы все остальное двуполо. Да и это в наши толерантные времена…

– Книга Левит, двадцать-тринадцать: «Если кто ляжет с мужчиною как с женщиною, то оба они сделали мерзость». И все, больше на эту тему нигде ничего. Заметил, ни слова про женщин, которые ложатся с женщиной, опять половина Земли выведена за скобки. Так и в упомянутой заповеди. Жена, вол, осел, раб, рабыня присутствуют, а мужа нет. Вывод: не нужно замужним женщинам блюсти эту заповедь, она лишь для сильного пола. Может, потому он и сильный, что даже заповедей ему больше полагается. Так и идет испокон веков: мужчины сильны, а женщины женственны. Женственны – значит сексуальны. Это факт, данный нам со времен творения. У иудеев, к примеру, сексуальность – не грех. Иудейка даже развод может получить, если муж не устраивает как мужчина. Вернемся к библии, которую ты любишь цитировать. С помощью первоисточника мы только что доказали, что согласно Писанию женские желания священны, и веками считавшееся для женщин запретным – будучи примерной супругой продолжать желать – на самом деле разрешено! Иными словами, как давно известно и тоже не подвергается сомнению, чего хочет женщина – того хочет Бог.

Лицо у Светы пошло пятнами, взгляд заметался, голос задрожал. Ведомый гравитацией халатик на плече сполз чуточку вниз и, кажется, собрался ползти дальше. Я перехватил его, руки старательно запахнули на девушке обе разошедшиеся половинки, наглухо спрятав другие половинки. У них уже был хозяин.

Света сжалась в комочек. Видимо, она не так представляла окончание богословской дискуссии. Тихо раздалось:

– Что же молчишь? Нечего сказать?

– Скажу, что все это неважно. Даже если ты вывела себя из-под удара, как наивно представляешь, то сказано: «Не возжелай жены ближнего своего». Жены! Значит, меня это касается. Умываю руки.

Света хмыкнула.

– Ближнего своего, – лукаво и как-то очень довольно повторила она. – Когда это Руслан, которого практически не знаешь, стал тебе ближним?

Резонно, черт побери. И кто сказал, что у женщин плохо с логикой?

– Может, когда отдал приведенную тобой девчонку всем желающим? – упорно продолжила Света давить в больное место.

– Ты что-то знаешь? – Меня всколыхнуло, в сердце снова закопошились ежи. – Кто еще?

– Успокойся, это я фигурально. Лаврик мне тоже не нравился, все время приставал, хотя знал, что с ним Русланчик сделает, если что. А сделал ты. Кстати, спасибо. Поделом ему.

– Живой хоть? – запоздало осведомился я.

Судьба мерзавца меня не трогала, он получил, что заслужил, но не хотелось быть виновным еще в одной смерти.

– Боишься нарушить слишком много заповедей? Успокойся, жив, паскуда. В полицию он не обращался, понимает, что в случае разбирательства светит себе любимому, но на глаза ему лучше не попадайся. Кстати, о заповедях. Вернемся к разговору. Относишь ли ты Руслана к ближним?

Вопрос был основополагающим – ответ предопределял дальнейшее развитие событий.

– Да, – выдохнул я, хотя что-то внутри могуче сопротивлялось. Зато как стало легко, когда слово вылетело! Гора с плеч. Под новое настроение я быстро сменил тему. – Когда вы остались в сауне, Сусанна больше ничего не сказала, что может мне помочь? Случайная обмолвка или незаконченная оборванная мысль… странный поворот разговора… Женщины – существа любопытные, и мне почему-то кажется, что ты не могла не поинтересоваться…

– Ты прав, есть кое-что – Света вздохнула. Она поднялась, халат запахнулся, лицо уставилось в уличную темень – прямо сквозь невидимый корабль. – Я насела на Сусанну с расспросами, отчего у вас искры сыплются при общении, и все узнала.

– Да ну?

И хотелось надеяться, но интуиция посмеялась в лицо и показала язык. Так не бывает. Хотя в жизни бывает все. Но так не бывает.

– Она, ты не поверишь, обижена на тебя. По-настоящему.

– Она?!

Нет слов. Интуиция снова язвительно хихикнула.

– Ты ей не поверил в главном, оттуда все и пошло, – довела Света мысль до конца.

Мозги проштудировали взаимоотношения и диалоги, главного не нашлось. Точнее, главное – обвинение в том, чего не было. Как поверить, что это неправда? Ведь свидетель произошедшего только она, других нет. Пропажа документов, которая дарит убийству мотив и не дает настаивать на самообороне, озвучена именно этими губами уточкой, так, оказывается, обиженных на меня, что, дескать, в чем-то не доверяю. Вот ведь я сволочь какая, оказывается.

– Она говорила тебе правду, ты не поверил. Тогда ей пришлось врать.

– Не только тогда, – сообщил я. – И в том, что рассказываешь сейчас, тоже. Потому что ее правда могла бы спасти меня, а она наоборот.

– Она говорит, что каждая вскрытая ложь вызывала следующую, а если бы ты поверил с самого начала…

– Ясно. Давай оставим эту тему.

– Я хотела помочь. Просто Сусанна очень просила донести до тебя эту мысль, если мы вдруг встретимся: что у тебя был ответ на все, но ты его откинул, начав позорные драчки и выяснение отношений.

– Достаточно про нее. Как дела у Руслана?

Света вздохнула. Кажется, она действительно хотела помочь, и моя реакция разочаровала.

– У него все нормально. Любит свое оружие и иногда меня.

Прихожая огласилась звонком. Свету подбросило:

– Поздно, никто не должен прийти. Странно. Сейчас посмотрю.

– Это наверняка Руслан. Переживает за тебя. Знаешь, иди домой, я посмотрю за братом. Не бойся, опыт сиделки имеется.

– А что скажу Русику?

– Что снотворного дала, что брату лучше, что тебя сейчас подменят. Иди.

– Если Русик тебя здесь увидит…

– Балконную дверь за мной не запирай, только прикрой. Я сейчас вылезу на крышу, затем вернусь.

– Хорошо. Хоть какой-то от тебя толк. Брать здесь нечего, но если с Митей что-то случится…

– Если случится, то только хорошее, уверяю.

Припаркованный к бортику корабль принял меня обратно в свое нутро, девушка в этот момент открывала.

– Здорово, что вернулся. – Она опять засуетилась, переодеваясь из халата в уличное. – До утра я свободна. Пойдем домой.

Света утащила ошалевшего Руслана, в захлопнувшейся двери провернулся замок.

Я вернулся к кровати. Для созревшего плана мог понадобиться димедрол, нужное как раз лежало рядом с больным, и карман вспух над одноразовым шприцом и ампулой.

– Митя, значит? Пойдем, Митя, тебя ждут невероятные приключения.

Под одеялом спящий парень оказался одет в длинную ночную рубаху на манер женских. Подхваченное на руки тело оказалось невероятно легким, словно кости у него, как у птиц, внутри пустые. Балконную дверь я притворил, чтоб казалась закрытой, свет везде выключил.

– Ну, Митя, попробуем. Ничего не гарантирую, но все в жизни бывает. Кораблик, помоги!

Нужное место на глобусе я знал весьма приблизительно, но примерно попал, а предельная точность не требовалась. Затем я лег рядом со спящим больным, медальон распространил объятия на две шеи. Через некоторое время под нами во тьме простерлись снега. Это район Оймякона, полюс холода. До местных рекордов далеко, но под минус пятьдесят сейчас должно быть. Корабль по моей просьбе стал полностью невидимым – проницаемым для света, звука и запаха… но не для мороза. Пока.

Кажется, я немного вздремнул. Недолго, если судить, что ночь еще продолжалась. Главное если могло свершиться, то уже свершилось, иначе корабль не дал бы мне проснуться, оберегая от опасности незаконченности. Он такой, уже знаю.

Медальон занял законное место, я поднялся. Несколько ударов по щекам привели парня в чувство.

Оказавшись подвешенным над землей вместе с незнакомцем, он не сильно удивился. Глаза обвели мрачные снега внизу и не менее угнетающую тьму вокруг.

– Встань! – с надеждой объявил мой торжественный голос.

Парень встал. Я почувствовал себя Иисусом, воскресившим Лазаря. Спасибо, кораблик, я верил, что это тебе по силам.

Мы стояли рядом будто на облаке, только без облака. Митя в белой хламиде-ночнушке, я в джинсах и рубашке – нормальный такой сюр для мозгов, выплывавших из бессознательного.

– Что это? – Голос парня был спокоен и отстранен. – Где я?

– В аду. – Мысленный приказ заставил корабль стать проницаемым для мороза.

Тела словно окунулись в ледяную прорубь, стало ломить и выкручивать конечности, Уши будто кусачками прищемили. Потекли слезы, но они сразу же примерзали к щекам и переносице, их вымораживало.

– Разве ад такой? – Митю происходящее не трогало, хотя он болезненно сжался. – Здесь хорошо, можно сразу замерзнуть и не мучиться.

– Откуда тебе знать, каков ад? Он для каждого свой. Но если нужны сера и огонь, нет проблем.

Я ликвидировал холод, и два висевших в воздухе человека бесшумно понеслись в ночь. Ни волосок не дрогнул, хотя вокруг все летело до смазывания в не успевавших реагировать глазах. Митя совершенно не волновался. Кажется, он еще не решил, как относиться к происходящему. Вскоре корабль висел над камчатскими вулканами.

– Хочешь туда?

Внизу клубилось нечто страшное, огненно-вонючее, отвратное.

– Не хочу. Я сплю?

– Да. Но все, что ты видишь, реально. Если ты поранишься, рана возникнет на теле в кровати. Если замерзнешь, задохнешься или обгоришь насмерть – никогда не проснешься.

– Хороший вариант. После такого не захочу просыпаться.

Пришлось мысленно выругать себя. Дальше я подбирал слова осторожнее:

– Ты слишком много на себя брал, решая за силы, о которых не имеешь понятия.

– Плевать мне на эти силы. Что я такого натворил в детстве, чтоб заслужить жизнь бревна? Или расплачиваюсь за чужие грехи? За что меня приговорили к аду наяву?

– Согласен, твоя жизнь была адом, но ты ничего не понял. Испытания даются, чтоб научить на будущее, а не наказать. Как сейчас себя чувствуешь?

– Как обычно во сне. Все чудесно, ничего не болит, ноги ходят. Если во сне я вдруг догадываюсь, что это сон, то взлетаю. – Его руки широко раскинулись, парень несколько мгновений прислушивался к внутренним ощущениям. – Нет, сейчас не так. Не взлетается. – Взгляд переместился на меня, впервые начав с интересом разглядывать. – Кто ты?

– Твой ангел хранитель. Ты очень нехорошо обошелся со мной, решив самостоятельно решить свою судьбу, которая в будущем должна была принести людям немало хорошего. Вынужден поставить тебя перед выбором: делать окружающих счастливыми или думать только о себе.

– Я даже ходить не могу, как делать что-то для других?

– Просто. Начни с тех, кто тебя любит. Они могли бы стать счастливыми сами и осчастливить кого-то еще, а тратят жизнь на ухаживание за тобой.

Теперь мне хотелось солнца. Здесь темно, значит, если вспомнить географию, светло… к примеру, в Южной Америке. Не вызывая глобуса, я отправил корабль в знакомое место, где были с Челестой. Одновременно раздался приказ сделать нас невидимыми снаружи, но внутри чтоб все осталось как есть.

Корабль завис над пирамидой Солнца в Теотиуакане. Сзади подпирала гора, по бокам располагались пирамида Луны и Цитадель.

– Это Дорога Мертвых. – Я указал вниз на окруженный пирамидками и храмами древний проспект, по которому сейчас топали сотни туристов. – Не смущает сочетание слов?

– Если живые иногда не могут ходить, почему у мертвых не может быть наоборот?

Я внутренне чертыхнулся. Сложно понять другого, в чьей шкуре никогда не был. А надо.

– Сейчас у тебя имеются ноги и выбор: дорога смерти или дорога жизни. Одно приведет в мороз и серу, другое через долгую жизнь к Солнцу. Понимаю, сейчас ты обижен на жизнь, но и она обижена на тебя за нытье и даже полное отрицание. Поэтому выбор сделаешь завтра, когда проснешься. А сейчас мы полетим к морю. Не за чем-то, просто. Был когда-нибудь на море?

– В далеком детстве.

– Плавать умеешь?

– Не знаю. Раньше умел.

Корабль уже несся к ближайшим курортам Мексиканского побережья, вскоре внизу появились отели и огромная лазурная лагуна. Невидимые окружающим, мы парили над их головами, выбирая место, где никто не помешает. Для Мити даже скромный пляжик оказался раем – после демонстрации ада, как я его хотел показать для устрашения, и ада его собственной жизни.

– Иди. – Мы приземлились у морской кромки, моя рука махнула на набегавшую пенившуюся массу, поражавшую мощью и жуткой красотой. – Рубаху сними, намочишь.

Парень послушался, песок взлетел от быстрых шагов, в воду с плеском ухнуло бледное тонкое тело. Хорошо, что у него мысли далеко, а то спросил бы, почему во сне одежду мочить нежелательно.

(продолжение следует, осталось пять постов)