О тех, кто приходит
Я знаю очень много плохих историй. Грустных историй о смерти – о том, как дети умирали, как родители умирали, как неизлечимая болезнь день за днём поедала тело изнутри, а тебе оставалось только наблюдать и понимать собственное бессилие. Поэтому я не смотрю триллеры и ужастики. Этих «пощекотать нервы» с избытком хватает в реальности.
И пишу в основном о том, что даёт надежду. О том, что уравновешивает смерть – о счастье. О смерти - молчу, но каждую из них - помню.
Дано.
Мама, 42 года. Папа, 44 года.
Сын, смерть от острого лимфобластного лейкоза в 10 лет.
Я не знаю, что пришлось пережить родителям. Как они выбрались из той кромешной тьмы, в которую погружает смерть ребёнка. Кажется, что это – навсегда, и хуже быть ничего не может. Уж лучше бы сам умер, а не обречённо встречал каждый новый день, который будет вязко окружать, как густое болото. Сон не приносит облегчения, а каждое утро после секундного просвета обрушивает весь ужас происходящего на тебя снова и снова.
Поэтому новость о беременности родители встретили весьма равнодушно. И даже милое фото скрининга, на котором чётко видны две носатые мордашки, не смогло пробиться через атмосферу общего безразличия. Их нельзя винить, так легче.
Наша старая профессор ворчала себе под нос:
- Только бы не мальчишки родились, не надо им мальчишек!
Она мудра и много видела. Мальчишки сразу породили бы сравнения с ушедшим сыном. Только бы не мальчишки.
Родились девчонки.
Две здоровенькие девочки.
Маму положили на дородовое и на отличных 34 неделях прокесарили. 1730 и 1810 грамм. Прекрасные здоровые белобрысые девчонки. Их положили к нам на доращивание, ну и так, по мелочам набралось.
Мама и папа равнодушно встретили девочек. Нет, разумеется, они всё делали – подмывали, кормили, терпеливо ждали малышек с УЗИ. Но не было в этом радости и ощущения чуда. Просто сплошной автоматизм, как в стае животных. Новые щенки – надо растить, ок, задача ясна.
Не нам их осуждать, они жили в режиме самосохранения и самозащиты.
Пока… пока день на 10 девчонки не стали улыбаться и смотреть на родителей.
Это рано.
Это очень рано! Обычно первая непроизвольная улыбка возникает после месяца. А здесь еще и больничная нерадостная атмосфера, и напряженные родители, и ворчливые медсестры - чему улыбаться? Но факт оставался фактом.
На второй неделе жизни девчонки поглядели родителям в глаза и широко улыбнулись.
- Доктор, у них судороги! – испуганная мама влетела в ординаторскую.
Мчим смотреть, практически с ноги открываем дверь в палату, попутно умоляя медсестру привести реаниматолога.
Лежат, улыбаются, смотрят глаза в глаза взрослым. Иногда улыбка – это и правда судороги, мама была права, когда побежала за нами. Но не в этот раз.
На всякий случай науськали дежурного врача, предупредили реанимацию.
Прихожу утром, первым делом иду к малышкам. Они лежат, кряхтят и попискивают, как и полагается детям этого возраста. Заходит мама, подходит к кювезам. Как по команде, девочки начинают улыбаться во весь рот и замолкают.
На вечернем обходе я мельком увидела маму, которая рыдала на полу в туалете для посетителей.
Не стала её тревожить. Любовь к детям – это больно. А зарождающаяся любовь – больно втройне.
Выписывались они как любые нормальные дети – с поцелуями, объятьями и в атмосфере полного тепла и покоя.
Папа, который расчувствовался от произошедшего, забежал в ординаторскую и сказал фразу, которая проняла до костей.
- Это наш Толик на небесах сказал, что с нами круто! Вот они и улыбаются!
А старая профессор лишь удовлетворённо ворчала: "Поняли наконец-то. Хорошо, что девчонки".
Маше и Марише по 15 лет сейчас. Они абсолютно здоровы, смешливы и счастливы.