Некро-Тур (часть 11)⁠⁠

Лопата неожиданно ткнулась во что-то упругое, и он испуганно замер. Он слишком увлекся и забыл, что закопал тело совсем неглубоко… Откинув лопату и встав на четвереньки, Максим продолжил разгребать вонючую глину руками и остановился, только когда на поверхности показалось мокрое, густо облепленное грязью лицо.

- Эй, - хрипло шепнул он, вглядываясь в него, - Эй… проснись.

Внезапно один глаз приоткрылся, грудная клетка трупа судорожно забилась, из свернутого на сторону носа хлынул поток черной жижи. Макс вцепился зубами в костяшки пальцев, отшатнулся к краю могилы и едва не завыл.

…

Когда он сократил расстояние до Егора вполовину, из-за деревьев появились его братья. Полное напряжения мгновенье длилось едва ли пару секунд, но Максу они показались вечностью. Промелькнула отчаянная мысль – продолжить шагать.  Раз ничего не вышло, пусть все закончится прямо здесь. Он хотя бы умрет достойно – сражаясь!

А потом он вспомнил про Анку. Не мог он ее вот так здесь бросить. А может, просто искал оправдания своему страху смерти?

Тело само все решило за него. Рука, сжимающая нож, расслабилась, неуловимо изменила положение. И вот он уже спешит к мужикам с протянутым на ладони ножом и взволнованно кричит: «Помогите его снять! Я не дотянусь! Может, ему еще можно помочь!»

…

Отплевываясь и хрипя, он выволок Анку, как куль с гнилой картошкой, из могилы, уложил ее на бок и тут же боязливо отполз подальше, долго не решаясь посмотреть на нее. Девушка, не прекращая кашляла, изрыгая потоки грязи и мелко тряслась. Понимая, что время дорого, он коснулся быстрым мигающим взглядом ее лица и выдохнул с некоторым облегчением - лица, как такового видно не было под толстым слоем глины. Все, что бросалось в глаза – это скособоченный нос и единственный глаз. Второй то ли отсутствовал полностью (как у той коровы), то ли был целиком залеплен грязью. Проверить это он пока был не готов, да и не так уж это было важно. Достаточно того, что второй глаз на месте, открыт и даже двигается в глазнице, разглядывая его, Макса…

Когда кашель и тремор немного утихли, он пересилил себя, взял ее на руки и торопливо, спотыкаясь впотьмах о выпирающие корни, зашагал прочь. Подальше от деревни и случайных свидетелей.

…

Он плохо помнил остаток того дня, когда повесился Степан. Совместными усилиями они вытащили его из петли и отнесли в деревню, к Батюшке, который тут же, не сдерживая радостного возбуждения, принялся готовить того к погребению.

Кажется, Макс что-то говорил, объяснял, оправдывался. А может, ему это потом приснилось. Как и косые, настороженные взгляды. Как и то, что его бесцеремонно вытолкали за дверь, и как он, подобно деревенскому дурачку, брел по деревне, проклиная все вокруг – и ее жителей, и скот, и дома, и небо, и лес, и холмы. Потом были душные, пахнущие подкисшим молоком, слоновьи Акулины объятия и бутыль самогона, после которых он потерялся то ли на несколько часов, то ли на несколько дней, то ли на всю оставшуюся ему жизнь.

…

Он и сам едва ли понимал, зачем тратил драгоценное время и тащил ее так далеко – под злосчастный дуб. Разве что он был исходной точкой их затянувшегося репортажа. Здесь же начиналась и дорога домой. Здесь они встретили Леонида с Ксенией. Здесь повесился Степан. Логично, что и все закончиться должно именно здесь.

Небо на востоке уже посветлело. Он усадил Анку, как куклу, прислонив ее спиной к широкому стволу, отвел от лица слипшиеся в единую бурую массу волосы и кое-как оттер ее лицо краем своей драной футболки. Ужас немного отступил, когда он понял, что все не так плохо, как он опасался. Если честно, все было даже слишком хорошо! Он ожидал активного разложения, червей, высыпающихся из носа и рта, бурлящих в ее животе трупных газов, смрада. Анка же казалась даже более живой и здоровой, чем пока была жива. Нос свернут на бок, один глаз закрыт, некоторая одутловатость черт – вот и все уродства.

Но по мере того, как он разглядывал ее, тем более озадаченным становился. Или с ним играют злую шутку предрассветные сумерки, или… Ему вдруг пришло в голову, что он откопал какую-то другую девушку. Что, если… какой-то умник зарыл свою «добычу» на том же месте уже после него, а он в потемках не разобрал? И бедная Анка по-прежнему киснет в болотистой почве…?

Нет, нелепо. Это Анка. Вон и родинка на кончике носа, которую он так любил когда-то с громким чмоканьем целовать … Глупо ожидать, что после двух месяцев в могиле тело останется прежним, узнаваемым…

Он откашлялся, всмотрелся в ее уцелевший глаз и спросил, растянув губы в фальшивой лягушачьей улыбке.

- Привет… Ты меня… помнишь?

Анка кивнула.

- Ты можешь... говорить?

Она снова кивнула.

- Почему же тогда молчишь? – взволнованно спросил он, - Не хочешь?

Девушка подняла с колена вялую руку, ухватилась за свой нос и с влажным хрустом поставила его на место. Лицо ее при этом даже не дрогнуло, словно она всего лишь поправила прическу, а Макс в шоке наблюдал за тонкой струйкой крови, вытекшей из ноздри на припухшую верхнюю губу. Разве у трупов течет кровь?

- Что ты хочешь? – спросила она спокойно, когда пауза затянулась.

Макс растерянно молчал. За истекшие два месяца он много раз представлял себе и эту встречу, и разговор. В его мыслях Анка всегда обвиняла его, плакала, даже порывалась вцепиться в горло, а он, в ответ, облегчал душу чистосердечной исповедью. Но ни разу ему не привиделся вот такой финал… Может, она…?

- Анют…, - он сглотнул, - Ты помнишь? Ну, как… умерла.

Она снова кивнула, потом бесстрастно произнесла: «Ты меня убил. Задушил».

Он весь сжался и закрыл лицо руками.

…

Истинно так! В тот день он, пьяный, раздраженный и опустошенный, заявился «домой». Он и сам не знал, зачем. То ли проверить, как там Анка без него живет-поживает, то ли выместить на ней свои злость и отчаянье. А то и все разом.

С яркого солнечного дня он ослеп и некоторое время покачивался на пороге, привыкая к темени избы. А потом среди горы затхлых тряпок засек на кушетке ее силуэт.

- Я ждала тебя, - произнесла она, зашевелилась, и даже сквозь многодневный угар Макс тут же уловил поплывшие к нему смрадные миазмы, - Помнишь, о чем мы с тобой говорили в прошлый раз?

Он кивнул. Он совершенно не помнил не только разговоров, но даже того, когда в последний раз вообще ее видел. Впрочем, он сразу понял, о чем пойдет речь. Все вернулось на круги своя, и нет с этой чертовой карусели выхода.

- Я не была тогда уверена. А теперь – да, - говорила она, между тем. Глаза ее тускло светились в темноте, как у старой, бельмастой кошки, - Я беременна, Мася…

- Опять? – тупо спросил он.  

- Господь так распорядился. Послал нам маленького взамен того, погибшего. Как мы его назвали? Тарзан?

- Послушай, - Он глубоко вдохнул, усмиряя стремительно наваливающиеся раздражение и гнев, - Ты не вполне здорова. Но продержись еще немного, ладно? Я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы вытащить нас отсюда.

- Вытащить отсюда? Куда?

- Куда-нибудь за холмы. Мне уже все равно, куда, на самом деле. Лишь бы не здесь.

- Ты всегда был фантазером, Мася…, - Анка ухмыльнулась, - Сам же прекрасно знаешь, что за холмами ничего нет…

После долгой паузы он молча развернулся и вышел на двор, снова ослепнув – теперь уже от жаркого солнца. Оглушительно стрекотали кузнечики, напомнив ему жарящийся попкорн. Он присел на завалинку и принялся заколачивать самокрутку. Руки отчаянно тряслись, и драгоценный табак рассыпа́лся, но он и не подумал подобрать листочки. Экономия уже не имела смысла. Степан был единственным, кто выращивал самосад, остальные не курили. У Макса оставался еще небольшой кулёк – при экономном расходе хватит недели на две. А потом всё – или бросать, или курить укроп.

Он хмыкнул и исподлобья повел вокруг себя воспаленными глазами. По дороге две старухи вели на выгул брюхатую козу, ласково направляя ее хворостиной. При виде раздувшихся козьих боков у Макса скрутило желудок, и он утробно рыгнул.

- Доброго здоровьичка! – крикнула ему баба Шоша.

- И тебе не хворать! - угрюмо отозвался Макс.

- Как Акулина?

- Лучше всех! – помедлил и привычно добавил, - и Анна тоже. Спасибо, что спросила!

Старухи зафыркали и, Макс был уверен, если бы не разучились, то обязательно перекрестились бы.

- Может, зайдете проведать? – спросил он глумливо, а сердце вдруг учащенно забилось, и он добавил уже подобострастно, просяще - По-соседски, а? Она тут, рядышком, в доме!

Он приподнялся, и старухи тут же ускорили шаг. Может, догнать? Место тут глухое, заброшенное. Он вполне может скрутить их обеих, а потом…

Заметив неподалеку внимательно наблюдающих за разговором мужиков, он разочарованно сел обратно. Неужели думал, что прокатит?

После смерти Степана он постоянно был под наблюдением. Даже в пьяном угаре, из которого не выходил ни на миг, он это чувствовал. Когда без толку колобродил по деревне, то всегда замечал кучкующихся на периферии старух, замолкающих при его приближении. В огородах тетки помоложе, завидя его, разгибали спины и провожали его настороженными взглядами. Даже на пустырях, куда его время от времени загонял зеленый змий в поисках уединения, он умудрялся столкнуться или с местными мужиками, валящими сорный лес, или с девицами, собирающими букеты. И ни разу ему не повстречался кто-то один. Селяне словно сговорились наблюдать за ним группами. На всякий случай.

Вот и сейчас. И старухи парами, и мужики парами.

В голове забрезжила старая песенка

«Пальмы парами на берегу,

Чайки парами, волны бегут…»

Караулят. Наверное, не будь он потенциальный бык-производитель, его бы тюкнули топориком еще там – под «свадебным дубом»… Но нет, он - ценный генетический материал, присланный немного расшевелить это гнилое болото. Его надо стеречь и беречь, как того несчастного, рахитичного барашка, который один остался на пару десятков овец.

- Эй, мужики! – крикнул он и пьяно осклабился, - Что про Акулу не спросите?

Те переглянулись, рассеянно крутя в руках самодельные молотки. Неандертальцы над такими умельцами хохотали бы хором.

- Я это к тому, что все спрашивают про Акулину! – продолжил орать он, - А у меня ведь еще одна жена есть. И тоже на сносях!

Прикрыв один глаз, он расхохотался.

- Анка к концу января выдаст, а Акула так совсем скоро – может быть и на Седмицу! И обе, прошу заметить, прекрасно себя чувствуют!

Мужики все так же молча наблюдали.

Макс хотел затянуться, но небрежно свернутая самокрутка расползлась, и остатки табака высыпались на теплое, рыхлое дерево дворового настила. Он тут же залился пьяными слезами, закрывая лицо ладонями и бормоча проклятия, а когда успокоился, мужики пропали. Старух тоже след простыл. Может, и вовсе померещились спьяну да на жаре…

Макс долго глядел на небо, и, когда сладкие, ванильные облака обрели мрачный пурпурный оттенок, он решительно вошел в дом и всем телом навалился на Анку. Она не сразу поняла, что происходит. Даже сперва рассмеялась, решив, видимо, что это некая ласка в ответ на «прекрасные новости». Но когда он одной рукой перехватил обе ее, а другой зажал ей нос и перекрыл рот, она забилась. Слабо, по-тюленьи, ибо все ее силы давным-давно были выпиты чертовыми приливными водами, угнездившимися в ее теле. Помнится, он что-то шептал ей на ухо успокаивающее, но что именно – не запомнил. Может, тогда он и сломал ей случайно нос, но скорее, его свернуло под толщей мокрой глины.

А когда на безымянную деревушку опустилась глубокая, беззвучная ночь, он завернул девушку в одно из замурзанных одеял и унес в «мокрое».

В связи с повышенным к нему вниманием, он теперь поостерегся использовать одну из пустующих могил, как раньше планировал со Степаном. Но после небольшого обследования обнаружил, что в дальнем углу, под завалом крестов, пряталась еще одна могилка, уже давно обвалившаяся и неглубокая. Но что-то ему подсказывало, что глубоко копать и не надо - приливные воды с лихвой закроют и эту выемку. После он голыми руками зарыл Анкину могилу и привалил обратно крестами. Будто и не было ничего…

…

- Я был не в себе. Но все равно… это был самый последний шанс! Поверь, я тебя не брошу! Или мы выйдем вместе, или я останусь здесь с тобой! – бормотал он, закрыв лицо руками, в пароксизме обрушившегося на него слезливого раскаянья, - Они забрали мой нож, но я вполне могу последовать примеру Степана. Ветви тут толстые, низкие… а мой ремень по-прежнему крепкий… Будем с тобой рядышком.

- Вместе выйти не получится…

Он на минуту застыл, переваривая услышанное, а потом шумно с облегчением задышал. Слава Богу, она не сказала, что выхода нет!

- О нет, детка, я тебя заберу с собой! – возбужденно затараторил он, думая уже совсем о другом, - Обратимся к лучшим врачам! Устроим пересадку органов или кожи, или… всего вместе! Ты представляешь, что мы…

В голове замелькали беспорядочные фантазии, где у него всегда будет под рукой личный оракул. А какие он, Макс, будет делать репортажи! «Некро-тур» глазами мертвеца! Байки из склепа!!! Мысленно он унесся в далекие дали, где он арендует у не слишком любопытного обывателя хороший, просторный подвал, оборудует студию…

Фантазии внезапно запнулись, померкли. Он поглядел на посветлевшие верхушки гор.

- Что будет…, - он сглотнул, - Если я тебя не закопаю с рассветом? Ты… как там… покинешь снова тело?

Девушка молча покачала головой, и он радостно ухватил и сжал ее руку, попутно удивившись длине ее ногтей. Незадолго до смерти Анка завела привычку обгрызать ногти до мяса. Неужели в могиле так отросли?

- Ну, вот видишь! Все у нас с тобой наладится!

Анка молчала. Уцелевший глаз выражал разве что смертельную скуку. И в который раз Макс удивился, насколько она отличается от остальных восставших мертвецов. Ни жалоб, ни гнили, ни вони, ни просьб «уложить в сухое». И это странно изменившееся лицо…

Он придвинулся ближе, разглядывая ее, пытаясь найти не отличия, но сходства с той девушкой, которую он собственными руками притащил в это гиблое место, а потом убил и закопал. Второй глаз неожиданно с громким чавканьем разлепился и явил совершенно черную радужку. Макс отшатнулся, по спине пробежал озноб. Теперь, когда все черты лица заняли положенные им места, он совершенно отчетливо видел, что перед ним кто-то другой. Не Анка. Да, родинка на кончике носа была, несомненно, Анкина, а вот сам нос – нет. Прелестная курносинка сменилась прямым профилем. Разные, как у Дэвида Боуи, глаза казались слишком широко расставленными, а губы обрели несвойственный им прежде – излишне выпуклый – рельеф, который он сперва принял за отечность.

- Кто… ты? – спросил он хрипло.

- Это и есть твой вопрос? – девушка слабо усмехнулась. За пухлыми губами блеснули крупные зубы.

Макс молчал. Другие мертвяки разлагались, но оставались собой. Здесь же все наоборот.  Что же он сделал не так?! Кто эта женщина?

- Где Анка?

- Не переживай, дитя. Она там, куда ты ее отправил.

Серый – все еще Анкин – глаз с краю начал темнеть, словно в радужку выплеснулось немного чернил. Макс затравленно оглянулся на поднимающееся над горами золотое зарево. Обрушилось чувство непоправимого и желание немедленно закопать ее здесь же под дубом. Плевать на выход, на студию! Плевать на Некро-тур. Успеть до рассвета, пока…

- Долго же ты будешь ковырять целину, не имея даже детской лопатки, - произнесла она, видимо, без труда прочитав его мысли, - Да это и не имеет смысла. Все, что нам нужно – это дождаться солнца. Ты спрашиваешь себя, что ты сделал не так?.. Успокойся. Пусть и совершенно случайно, но ты сделал все правильно. Оплодотворил женщину темными водами, а потом опустил ее на дно. Это единственный путь выйти из карантина.

- Карантина?.. - одними губами повторил Макс.

- У нас есть немного времени до рассвета. Поэтому я расскажу тебе историю… Глубоко-глубоко под этими горами течет черная Река-Смородина, отделяющая мир живых от мира мертвых. Усопшие переходят Калинов мост, чтобы никогда не вернуться назад – в мир Яви. Пересечь мост не дано и старым богам. Но однажды нам удалось повернуть русло Смородины вспять, и она выплеснулась на поверхность, давая выход древнему навьему воинству. Род немедленно запечатал проход своим перстом, и так появился этот распадок.

Женщина глумливо заглянула Максу в самую душу и усмехнулась:

- Это место – не эксперимент над человеком, как ты себе нафантазировал. Род в последнюю очередь думает о человечестве. Куда больше Его беспокоит возможный мятеж.

- Род… это… Бог?

- Нет никаких богов, дитя, - женщина усмехнулась, но в черных глазах промелькнула ярость, - Есть только то, что вы называете пищевой цепочкой. Созданные по образу и подобию его, вы возомнили себя венцом творения, как и он сам, в свое время, возомнил себя Богом. Он что-то вроде вашего местного Батюшки, который разделяет и властвует. И устраняет инакомыслящих.

Она тряхнула головой, и подсохшая глина осыпалась, обнажая отнюдь не платиновые, а иссиня-черные, крупные локоны. Оба глаза уже сровнялись по цвету и, искрясь чернотой, мечтательно глядели на ярко освещенные верхушки Уральских гор. Макс, несмотря на ужас и предчувствие беды, не мог оторваться от этого лица – благородного, породистого, божественно прекрасного! Анка рядом с ней выглядела бы деревенской замухрышкой. А одновременно с восхищением в нем неожиданно стало расти раболепие и чувство собственной ничтожности. То, что с ним и всей деревней тут происходит, не имеет ни к нему лично, ни к деревне никакого отношения! Здесь поле битвы. А люди играли роль муравьев, волею случая оказавшихся со своим жалким муравейником на пути сражения.

- Род надежно запечатал это место. Течение Смородины ослабло и лишь раз в год, в период половодья, способно достичь Яви, но не способно поднять на поверхность темное воинство. Но ты был прав. Нет ничего идеального, цельного, монолитного. Мы нашли лазейки, которые ты так долго искал… Ваши мертвые тела, напитанные водами Смородины, дают нашим воинам выход. Так уже было однажды, но мы потерпели поражение, а ваше племя извлекло урок. Впрочем, тогда было другое время и другие люди, свято чтущие заветы своего Бога. Против них мы были бессильны… Но карантин, в конечном итоге, сыграл с Ним самим злую шутку. Оказалось, ваша Вера в изоляции не может продержаться и пары столетий.

Макс задумчиво кивнул, вспоминая пустые углы в избах. Ни образо́в, ни свечей, ни молитв. Изолированное селение очень скоро позабыло свою религию, заменив ее элементарным выживанием. Свечи спалили, освещая себе путь до сортира, образа и псалтыри пустили в холода на растопку, и даже такое невероятное чудо, как Приливные Седмицы, они подчинили основным инстинктам – выживанию и размножению! Остается только догадываться, какая битва тут произошла в самом Начале. Битва настолько ожесточенная, что память о ней сохраняется по сей день, пусть и в виде условного рефлекса. Не сношаться, хоронить в «сухое» до рассвета…

Ему вспомнилась Анкина ассоциация с крестами – дескать, они втыкают кресты на месте захоронений, не слишком задумываясь об их смысле. Как кошка загребает вокруг своего лотка.

- Рядовым нашей Армии для выхода достаточно дождаться рассвета в ваших вымоченных в мертвых водах телах. И, поверь, рано или поздно они дождутся его. Но Армия бессильна без нас – генералов. И здесь все сложнее. Нам не страшна сухая земля, но ваши тела слишком малы для нас и тесны. Требуется длительная очистка, но этому противится сама ваша природа…

- Так, вот оно что… Вы ее чистили…, - Макс кивнул, - А заварил эту кашу я! Я все испортил.

Они глядели друг на друга. Он в почти болезненном благоговении, она – безучастно, как на совершенно непримечательный экземпляр. И он тут же почувствовал жгучий стыд. Ничего он не мог испортить. Слишком мелок, незначителен, мимолетен для этого… Как и Анка, которая была всего лишь сосудом… вроде банки из-под соленых огурцов, которую прополоскали и заняли чем-то другим, более ценным, существенным. Вроде россыпи бриллиантов…

Бриллиант… сидел прямо перед ним. Подсыхающая глина трескалась и облетала под неуловимым ветерком. Внешне она была похожа на человека, но человеческого в ней было мало. Слишком красива, слишком сильна, слишком… значительна! И внутри и снаружи она была – слишком!

Над Уралом ослепительно блеснуло, и женщина поднялась. Сгнившая старенькая рубашонка, в которой Макс похоронил Анку, затрещала по швам и разорвалась. Женщина вытянулась, налилась, приобрела рельеф. Обнажились огромные груди, мускулистый живот и длинные, стройные ноги воина. Волны густых, черных локонов рассыпались по плечам и спине вплоть до выпуклых, упругих ягодиц.

- Кто же… ты? – спросил он. С тихим смирением он осознал, что это единственное, что его еще интересует. Ему уже было наплевать, как выбраться из проклятого распадка. Наплевать на «Некро-тур», наплевать на свою жизнь и жизнь человечества. Все это пыль и тлен, россыпь жалких муравейников. А настоящая Жизнь – вот она, возвышается перед ним, потягиваясь, словно после долгого сна.

- Морена, - ответила она рассеянно, разворачиваясь навстречу солнцу, - Можешь звать меня Марой.

Широкая солнечная полоса перевалила за верхушки гор и покатилась вниз. Сначала едва уловимо, но постепенно набирая скорость. Лизнула холмы и двинулась озарять тихий после бессонной ночи распадок. Еще пара минут и доберется до дуба.

Когда Она отвлеклась на солнце, Макс отполз и, спрятавшись за стволом «свадебного дуба», наблюдал, как золотая волна захлестнула Морену – древнюю языческую Богиню Смерти. Тело ее засияло, кудри распрямились под порывами солнечного ветра. На какой-то миг ему показалось, что она вытянулась выше двух метров и оделась в серебристую то́гу и корону, сложенную из человеческих черепов. Но лишь на миг. Когда солнечная волна миновала ее и покатилась дальше, женщина съежилась до обычных человеческих размеров. Сияние сохранилось лишь в ее глазах. Невероятно прекрасная, светлая, она сделала несколько шагов через непреодолимый прежде рубеж, но вернулась, обогнула «свадебный дуб» и мягко посмотрела на скорчившегося у его подножия Макса.

- Ты… убьешь меня? – просил он и вдруг с облегчением осознал, что не боится смерти, если она придет из этих рук. Каждый мечтал бы о такой смерти!

- Это просьба? – В глазах ее плескалась какая-то лукавая мыслишка.

Он пожал плечами. Он и правда не знал…

- Я не смогу взять тебя с собой. Для тебя это место по-прежнему запечатано, но… Если захочешь, у меня для тебя найдется работа.

Жизнь внезапно снова стала желанной и полной смысла! Едва ли это сознавая, он встал на четвереньки и с собачьей преданностью посмотрел на свою Богиню.

Некро-Тур (Эпилог)