Дорога, которую лучше забыть⁠⁠

Мне тогда было тринадцать. Лето, деревня — всё как обычно: озеро, лес, рыбалка, ягоды. Жил я у деда в деревне за Зайцевой горой. Там, где во времена Великой Отечественной шли ожесточённые бои. Вокруг – следы войны: ржавая каска в канаве, кусок железа в земле, рассказ о солдате без имени. Но нас, пацанов, это не пугало. Мы носились по лесам, искали приключений и верили, что с нами ничего не случится.

Озеро Бездон — местная легенда. Огромное, с ледяной водой даже в июле. К нему вела широкая тропа, натоптанная машинами и людьми, — все туда ходили купаться. И вот однажды мы с моим другом Егором решили пойти на рыбалку. Добрались до дальнего берега, сели с удочками, но клёва не было совсем. Три часа просидели зря. Под палящим солнцем, утомлённые, уже собирались домой, как Егор предложил сделать крюк — набрать земляники в перелеске.

Лес в тех местах казался знакомым до последнего куста. Мы туда бегали каждый вечер — хоть с закрытыми глазами иди. Но в тот день что-то пошло не так. Мы собирали ягоды, болтали, как вдруг Егор окликнул меня и показал на едва заметную дорогу. Нет, не тропинку — именно дорогу. Заросшую, вросшую в землю, но различимую: если ковырнуть носком ботинка мох и листву, под ними оказывались старые булыжники, выложенные вручную.

— Наверное, старая дорога до соседней деревни, — сказал Егор.
Мы решили пройтись по ней. До той деревни было всего километра два, и направление казалось верным. Дорога уводила в чащу, лес сгущался, тени стали гуще, воздух — плотнее.

И тут я оступился. Съехал ногой с булыжников на мягкий мох.
Всё изменилось.

Воздух стал тяжелее, будто насытился чем-то невидимым. Сердце заколотилось. Я поднял глаза и увидел, что Егор стоит в нескольких шагах, но словно не слышит меня. Только когда я громко позвал, он вздрогнул и обернулся. Его лицо побледнело. Он тоже почувствовал — что-то не так. Лес был уже не тем. Не похожим на знакомый нам даже издалека. Как будто деревья стали другими — ниже, гуще, и странно кривыми, будто выросли не в этом времени.

Мы бросили удочки и побежали. Без слов, без оглядки. Просто бежали обратно — или туда, где, как нам казалось, был озёрный берег. Но всё было напрасно. Мы мчались долго, но ни тропинки, ни даже намёка на знакомые деревья — только чужой, дикий лес. Страх нарастал. И тут мы поняли: солнце садится. Хотя уходили мы не позже трёх дня, в лесу уже сгущались сумерки.

Решили заночевать. Оставаться рядом с той булыжной дорогой было жутко, казалось, что она живая — и что-то по ней ходит. Мы спустились в овражек, сделали лежанку из лапника, обрызгались найденным в кармане спреем от комаров. Легли спиной друг к другу, стараясь хоть немного согреться. Ветки трещали над нами, а лес будто затаился, прислушивался.

Засыпали мы, как раненые звери — в полудрёме, на взводе.

А потом…
Разбудил нас грохот мотора. Казалось, едет грузовик. Мы приподнялись, и я увидел, как по дороге кто-то проехал. Проехал, но невидимо. Ни фар, ни силуэта — только звук двигателя, скрежет, и будто бы металлический кузов трясётся от кочек. Потом — шаги. Скрип. Голоса. Не русские, гортанные. Затем — ржание лошадей. Звон удила. Шаги сапог. Сотни шагов. Они шли рядом с нами, проходили, словно неслись в прошлое сквозь настоящее.

Мы не шевелились. Боялись дышать. Я чувствовал, как у Егора дрожит спина, прижавшаяся к моей. Мы прятались, как могли. В какой-то момент мне показалось, что кто-то наклонился над овражком — прямо надо мной — но я не открыл глаз.

Всё прекратилось в 4 утра. Резко, как по команде. Наступила глухая тишина. Но мы не двигались до первых лучей солнца. Когда стало чуть светлее, выбрались наверх.

Дорога была истоптана. Как после боя. Следы шин, сапог, копыт — чёткие, свежие, словно только что прошли. Мы молча переглянулись и побежали. Уже не по дороге, а параллельно, по кустам, ломая ветки, царапая руки. Очень скоро вышли на знакомую тропу, потом к озеру, а потом и домой.

Родные ничего не заметили. Мои думали, я у Егора, его — что он у меня. И всё бы закончилось как страшная сказка, если бы через неделю я не рассказал деду. Рассказал не всё, но главное — про дорогу.

Дед изменился в лице. Подошёл ко мне, стал ощупывать руки, плечи, как будто проверяя — всё ли на месте. Потом только вздохнул и сказал:

— Никто из местных туда не ходит. Там люди пропадали. Без следа. И во время войны, когда немцы отступали, в том лесу исчез целый взвод. С техникой, с оружием. Их так и не нашли. Будто провалились в землю. Нам с Егором, по дедовым словам, повезло. Вернулись. Целые. Живые.

А недавно, разбирая старые вещи, я наткнулся на фотографию. Мы с Егором стоим у дедова трактора, улыбаемся. Тогда я вспомнил тот вечер. И подумал:
А может, они и не ушли? Может, взвод до сих пор бродит по той дороге — вне времени, вне жизни? И ждёт, пока кто-то ещё свернёт не туда.