РУБЕН
Часть II
Вечером Саныч едва дождался пернатого друга. Налил в рюмку оставшийся после визита Жоры самогон, вынес парочку кусочков сала и горстку изюма.
– А сам что? – недоумевая поинтересовался ворон.
– Да сегодня уже граммов сто принял, ну и в целом решил с этим делом поубавить, поберечь ресурсы.
Ворон снова вопросительно наклонил голову.
– Эко мы с тобой друг друга понимаем, – решил сменить тему Саныч, – Наверное от того, что меченые оба. Вот у тебя три белых пера на груди остались, а у меня – вот! – он потянул рукой за вырез обвисшей футболки, обнажив уродливый пупырчатый шрам, что шел от плеча ниже к груди. Это сваркой! И даже не спрашивай, как и где. Просто вот такие грехи молодости. Еле откачали, говорят, неделю в реанимации лежал.
Рубен звонко щелкнул клювом по рюмке, возвращаясь к предыдущей теме.
– Ну нет, не из-за здоровья. Хотя поэтому также. Куды ж без него, без здоровья-то! В общем дело в том, что, как говорится, финансы поют романсы. А я вот не сконструирован для того, чтобы пять дней в неделю по восемь часов на работу за копейки ходить. В общем решил я на Севера на вахту податься. Да, там пахать надо, порою и по двенадцать часов, и условия для проживания не лучшие, но деньгу платят такую, что потом цельный год припеваючи жить можно.
Ворон снова неодобряюще уставился на него левым глазом.
– Ну да, сорок семь. Так, если я с неделю не пью, на все тридцать себя чувствую. Когда ж, если не сейчас?
Рубен явно не был обрадован такими новостями, несколько раз нервно попрыгал по балкону из одной стороны в другую, затем опрокинул на стол недопитую рюмку самогона и, свистя в воздухе крылами, улетел к себе в гнездо.
Саныч с сожалением посмотрел на разлитый напиток.
– Зря ты так! Всё ж для тебя приберег.
Покурив, пошел на боковую. Долго ворочился[AM1] на стареньком диване, затем засыпая, сказал почему-то вслух: «Решил, значит так и будет! Нечего совать клюв не свои дела!»
Ночью проснулся от того, что в лунном свете окна мельтешил какой-то дерганный силуэт и навевал внутренне беспокойство.
– Чего тебе? Бар закрыт! – раздражённо крикнул он спросонья. И тут же переспросил, – Как дело есть? Куда? В ночь? Куда??? Ты покажешь?
Проклиная себя за легковерие, он по-быстрому натянул треники, олимпийку, шмыгнул босиком в растоптанные кроссовки и вышел к подъезду. Над головой беззвучной стрелой пролетел Рубен и присел метров через сто на трубе теплотрассы, дожидаясь своего компаньона. Где-то через полчаса, следуя своему пернатому поводырю, Саныч оказался в труднопроходимых кустарниково-лопуховых джунглях недалеко от заброшенного тепловозного депо. Несколько раз ловил на себе заинтересованные, горящие в темноте взгляды бездомных псов, откуда–то нестерпимо несло падалью. Уличные фонари остались далеко позади, а луна регулярно ныряла в облака, оставляя его в полной темноте и липкой панике от своей беззащитности в дикой пригородной природе. Чувствуя его нерешительность, ворон сократил дистанцию перелетов, и время от времени специально погромче хлопал крыльями, чтобы подбодрить ведомого. «Ну, Рубенчик, для такого ночного марш-броска нужно очень серьезное обоснование!» – думал про себя Саныч, стараясь не материться вслух. В очередной сеанс лунного света ворон присел на некотором подобии шалаша из сухих веток. Саныч, раскидав ветки, уставился на железные щитки с изображением черепа и молнии.
– Дык это ж трансформатор, промышленный, трехобмоточный? Мне-то он каким боком? Кто-то видать уже сховал его под ветками, судя по всему, упереть не в силах…
Затем хлопнул себя ладонью по лбу.
– Ядрена матрена! Да тут же меди с полтонны, не менее! Это ж сколько по нынешним ценам! От грубой прикидки закружилась голова…
С первыми лучами солнца Саныч принялся накручивать диск телефона, и едва заслышав голос друга, зачастил:
– Жор, слышишь? Георгий, твою мать, просыпайся давай! У тебя козелок на ходу? Тот армейский, который ты у прапорщика на полкузова спирта «Ройяль» выторговал? Заводится еще! Отлично! Колёса подкачать?! Вперед, давай! Говорю, не пожалеешь. Да и это, Жор, инструмент с собой возьми! Какой? Да какой-какой, в первую очередь рубящий, режущий, пилящий и курочащий…
После обеда порядком уставший, но довольный Саныч нашел в себе силы дойти до продуктового рынка. К ужину стол на балконе ломился от яств. Присутствовала малосольная скумбрия, нарезанная мелкими полукольцами аккурат под клюв друга, тающая во рту буженина, дорогущий корейский салат с креветками, рассыпчатая вареная картошечка под маслом с зеленью, ароматная узбекская дыня. На горячее Саныч нажарил свежих потрошков деревенских кур. Пили умеренно, пузырящееся крымское полусухое из настоящих хрустальных фужеров, доставшихся с квартирой в наследство. Выбор напитка был неслучаен – за столом впервые присутствовала дама. Она представилась Санычу легким книксеном, затем преодолев первоначальное стеснение, с явным удовольствием принялась за рыбные закуски, но сразу отпрянула от дымящейся сковороды с жареными потрохами. Рубен пояснил, что Рая росла вблизи куриной фермы, и курицы были первыми ее подругами юности. Саныч понимающе кивнул и занес сковороду обратно на кухню, и без неё еды было более чем предостаточно.
С этого момента Рубену было дозволено навещать Саныча вполне официально, не шифруясь и не прячась от укоризненных взглядов супруги. Друзья по-прежнему любили выпить вместе, но не каждый день и в весьма умеренных количествах, отдавая приоритет добротному ужину из свежих продуктов с рынка. После совместных ужинов Рубен никогда не возвращался пустым в родное гнездо – в одной из когтистых лап всегда крепко сжимался пакет с лучшими кусками со стола.
Спустя пару недель безбедного существования ворон снова завел речь от том, что опять нарисовался вариант пополнения домашнего бюджета. Разведывательная ночная вылазка обнаружила с дюжину новеньких автомобильных покрышек, неряшливо брошенных в ангаре на территории шарикоподшипникового завода. Сам завод уже лет пять как обанкротился, но вход на его территорию до сих был запрещен, а ворота ангара были скручены толстой проволокой. Саныч, пустив луч фонарика сквозь неплотную щель в створках, насчитал двенадцать штук, ровно столько, сколько и говорил Рубен. Он даже цокнул языком, подивившись наблюдательности и глазастости ворона. Тем не менее, в данном случае вопрос собственности покрышек был скользок. Они явно кому-то принадлежали, а скрип ворот и шум на территории завода вполне мог повлечь за собой [AM2] визит сторожа с берданкой или же прибытие патрульной милиции. Рубен в свою очередь не разделял опасений Саныча, посчитав их слабохарактерными, а риск, сопровождающий мероприятие – минимальным. Для его успокоения пообещал посидеть на шухере на трубе завода и в случае опасности заблаговременно предупредить или даже при крайней необходимости отвлечь силы правопорядка. Такими же аргументами Санычу удалось уговорить на дело осторожного Жору. Их совместная предрассветная вылазка прошла вполне удачно – покрышки были временно перемещены в овражек в соседнем перелеске и замаскированы. Затем Жора по две, по три штуки перевез их себе в сарай на участке, он же сбыл их по неплохой цене старому армейскому товарищу, работающему завгаром в таксопарке областного центра. Нового финансового шприца хватило Санычу ровно на три недели неплохой жизни, необходимые обновки в гардеробе и даже поход с Жорой в караоке-бар на набережной. Там он увидел немало привлекательных дам в его возрасте или чуть младше. Подумалось, что всё-таки рано он начал себя списывать со счетов, вроде бы при квартире, по-мужицки рукаст, да и внешне не урод, с богатым внутренним миром и тесным взаимоотношением с пернатой фауной.
Рубен же напротив стал каким-то молчаливым и задумчивым. Казалось, успех первых мероприятий вскружил ему голову и все свободное время он стал заниматься поиском других источников улучшения финансового положения. Как-то в разговоре стал упоминать единственный в Забулдыгине ломбард и одновременно магазин ювелирных изделий. Саныч сразу отверг данную тему как несерьезную. Но ворон не отставал. Тут его другу впервые бросилась в глаза такая неприятная черта семейства вороновых, как настойчивость, граничащая с настырностью и крайней упертостью.
– Да какая там сигнализация! – Рубен в который раз возмущенно цокал клювом и ворошил перья на затылке, – присоски по углам витрины может и были когда-то сенсорами, а сейчас я клювом прям напротив них долбил, и ничегошеньки. Хочешь булыжником бросим?
– Вот этого я б совсем не хотел, и разговоры на эту темы мне неприятны.
– Ссышь значит? А я там пять ночей провел, ситуацию изучая. В полпятого утра, там вообще ни души!
– Очень хорошо, мечтай дальше!
Ворон отворачивался в сторону и с минуту молчал. Затем снова за своё:
– От тебя практически ничего не надо! Жору тоже не подключаем. Жора, как по мне, ненадежен. Там хабар из рыжья, то есть золота, понимаешь? Везти-горбатиться не надо! – Рубен, видать, подсмотрел какой-то человеческий жест и попытался растопырить крылья и пожать плечами, как бы недоумевая от тупости собеседника. – С тебя работы по минимуму – берешь присоску из туалета, газету и стеклорез. Аккуратно и бесшумно за две минуты делаешь в стекле витрины отверстие диаметром сантиметров в двадцать пять, больше и не нужно. Остальное – моя работа. Всякую херабору из ломбарда не тягаем, там в углу сейф, код из пяти цифр – 77459. Знаю, потому что не только ночам там, но и днем торчу! Я ныряю во внутрь, клювом открываю сейф, там три пакета с золотыми зубными коронками, мешочек с обручальными кольцами, семейные украшения и перстни, дюжина царских монет. Всего килограмма на три! Просто нам жутко повезло, что Самуил Яковлевич не доверяет банковским ячейкам. Ты представляешь своим рабоче-крестьянским умом, что такое три кило золота! Это тройная стоимость всего Забулдыгина в рыночный день. Это зима в Сочи, а не Уренгое, как кто-то хотел! Бабу себе приведешь наконец, вот с такими сиськами!
Последний аргумент разозлил Саныча – чего это уже он своим клювом в его личную жизнь лезет. Но очередной раз набравшись терпения, он начал разъяснять:
– Да пойми ты своей куриной головой, что Самуил Яковлевич уже девятый десяток не зря свой хлеб ест. Там внутри хитростей не меньше, чем в пирамиде Тутанхамона. И даже если унесем эти три кило, нас в раз-два вычислят, найдут и повяжут, это ж единственная ювелирка города. Вернее, повяжут только меня, а я на суде буду развлекать всех рассказами, что на неверный преступный путь меня вывел черный ворон с белой манишкой на груди. Ты упорхнёшь в закат, а меня закроют лет на семь-восемь, вернусь оттуда в лучшем случае беззубым старцем с гепатитом, харкая туберкулезной юшкой. Ты этого добиваешься?
– Пуцет вахиц кенчервец! – выругался ворон на неизвестном гортанном языке.
«Что-то непонятное, но наверное, очень обидное», – подумал Саныч, вслух же сказал:
– И что вас так, хачей, вечно на золото так болезненно тянет? А может, ты подставить меня хочешь, чернопёрая твоя задница! Типа может не делились с тобой, по-братски? Втюхивашь мне теперь всякую дичь?
Рубен порывисто, как он всегда поступал в разгар спора, перевернул клювом наполненную рюмку, и на этот раз она разбилась, скатившись на пол. Присев в центре стола, он оставил коричневатую жидкую лужицу, и тут же, шумно замахав крыльями, сбил со стола бутылку и стакан, разметал салат и улетел куда-то за крышу соседского дома.
– Про выпивку у меня отныне забудь! На помойке столуйся и падаль жри, как всему твоему роду положено! – в сердцах прокричал ему в след Саныч.
***
Прошла скучная летняя неделя. Время притупило обиду, но гордость не позволяла пойти на мировую первым. Саныч принялся показательно трапезничать на балконе, по утрам – со скворчащей яишенкой на сковородке, вечерами с пивком и сушеными кальмарами с воблой. Иногда забегал Жора с дарами огорода, оба, закусывая, аппетитно хрустели огурчиками и нарочито звонко чокались рюмками. По старой русской традиции им действительно не хватало третьего, столь уже привычного и накрепко вошедшего в компанию собутыльника, пусть даже если он и был вороном.
Рубен к тому времени и вовсе потерялся из виду, даже в гнезде было спокойно, днем деловито и вполне обыденно суетилась Райка. Саныч предположил, что «золотой телец» в сейфе ломбарда настолько захватил душу и помыслы его пернатого друга, что тот ночами высиживает где-то вблизи лавочки, наблюдая за объектом в ожидании какого-то удачного случая. Днем наверняка дрыхнет в гнезде, либо в каком-то другом потайном месте. Однажды ночью сон самого Саныча был потревожен странной игрой теней и лунного света на балконе. Он даже обрадовался: «Ну вот, наконец, вернулся блудный пернатый, пусть даже с каким-то очередным безумным проектом».
Распахнул балконную дверь с удивлением обнаружил нервно прыгающую по поручням растрепанную Райку. Не нужно было владеть никаким языком, чтобы понять, что птица явно просила о помощи и куда-то звала. Несколько раз прыгнула вниз с балкона, затем сделав круг, возвращалась, издавая какие-то разочарованные утробные звуки, отдалённо напоминающие бабские причитания.
– Сейчас я, Рая, айн момент! Я же не бетмен, чтоб с прям балкона сигать. Оденусь и спущусь к подъезду.
Спустившись, сразу же стартанул трусцой вслед за птицей, несколько раз останавливался, чтобы хрипло отдышаться посвистывающими прокуренными легкими и успокоить бьющееся сердце. Рая вела в горпарк, там она присела на одну из скамеек и, словно в дверь, постучала по дереву клювом. «Ну и что? Ну и где?» – Саныч бессильно рухнул на скамейку, и чуть придя в себя, стал оглядываться по освещённым луной кустам и кронам деревьев. Неожиданно вздрогнул, кто-то внизу щипнул его за оголённую лодыжку под штаниной треников.
– Ах ты, Боже ж мой! – он опустился перед скамейкой на корточки и извлек оттуда полуживого Рубена. Вид последнего не мог не вызвать сострадания, одно крыло было преломлено и безжизненно свисало, лишившись большей части оперения, оно скорее напоминало драный веник, на груди также клочками были выдраны перья, обнажив складки пупырчатой кожи и поблескивающие засохшие подтёки крови. Глаза были полуприкрыты пленкой. Казалось, жизнь уже практически покинула это измученное птичье тельце.
– Кто ж тебя так, дружище, а? – Саныч расстегнул олимпийку и аккуратно спрятал ворона за пазуху. Грудью почувствовал оголенную кожу, слабенькое и поверхностное биенье маленького сердца.
– Теперь он в безопасности! – крикнул он Райке, – Отнесу к себе, увидимся на балконе.
Доставив пациента домой, он тут же постелил в картонную коробку одеяло, соорудил навес из зонтика, чуть подумав, расположил рядом жестяную банку с песком.
– Вот, это теперь твоя палата в нашей реабилитационной клинике с личным санузлом! – Саныч вполне удовлетворено потер ладошами. Поклевав смоченный молоком мякиш батона, ворон немного ожил, снова заблестел бисерными глазками.
– Мы тебя быстро на крыло поставим, – взбодрился Саныч, – Физиотерапия, массаж, диета из легкоусвояемого белка с витаминами, минералка, покой. Для вас, мадам, – обратился он ко всё еще нервно прыгающей и клокочущей Райке, – строгое время посещения, завтра с десяти утра до пяти вечера. Больному нужен покой. Лети домой, заботься о дите. Состояние стабильное. Всё худшее позади.
Проводив взглядом улетающую Райку, он, снова не скрывая облегчения, посмотрел на оживающего на глазах Рубена.
– Здоровый образ жизни начнется завтра. Сейчас, я чувствую, нам с тобой по двадцать капель не помешает. Всё ж от стресса помогает и неплохое болеутоляющее. У меня с хороших времен бутылочка кубинского рома залежалась. Для экстренных случаев.
Несколько глотков рома вдохнули в ворона еще больше жизни, он даже приподнялся, опираясь на здоровое крыло.
– Степные пожары. Лето ныне засушливое, слыхал, как в степи пылает? Даже здесь запах гари чувствуется.
– Ты еще бредишь что ли приятель? – Саныч с тревогой попытался поймать взгляд хоть одного из черных, заблестевших от рома глаз.
– Орлы, степные орлы, жестокие кровожадные парни с крыльями во весь твой балкон. Кормовая база у них вся сгорела. Стали в город слетаться. Вот один такой наше гнездо себе под временное жилище решил присвоить. Ну а нас с Райкой и малым на завтрак, обед и ужин, соответственно. Но просчитался, беспредельщик, не знал, что тут семья Рубена, – горделивая искра блеснула в бисерных глазках.
– Так это он тебя!? – догадался Саныч.
– Так это я его! – хрипло воскликнул Рубен, – Видал как коты в драке клубком по земле катаются? Так и я с ним, только по небу. Он меня когтями мял и раскатывал как кусок теста, я же ему в шею вцепился, артерию пережал, и только ждал, когда это страхолюдище обмякнет. Так увлекся, что не заметил, что мы высоту теряем. Рухнули камнем на скамейку. Там расцепились, мое крыло хрумкнуло и провисло, а он, чтоб я не добил, дохлым прикинулся, затем на заплетающих ногах в кусты посеменил. Если б не крыло, оно у меня и без этого было дробью пробито, успокоил бы я его навечно. А там боль пришла, все измученное тело засаднило. Думал перекантуюсь под скамейкой ночью, да фигушки там – лис степной пришёл. Выщипывал укусами мясо с перьями, да только я из последних сил изловчился и этим вот клювешником в его носу третью ноздрю пробил. Убежал, скуля, как подраненный шакал. А там и Раечка моя подоспела. Дальше, сам знаешь.
– Мужик! – уважительно протянул Саныч, и снова разлил ром, – И за семью постоял, и беспредел остановил. Уважуха. Знал бы, не оставил тебя одного! Затем, проглотив огненный глоток, неожиданно расчувствовался.
– Ты это самое, прости меня Рубенчик, за то, что «хачом» обзывался, да и упрёки мои беспочвенные. Я-то вообще сам не особо разбираюсь, где хач, а где русский Ванька. Видишь, шнобель мой, почти как у самого Мкртчяна, отца не помню, а мать ничего не рассказывала. Может и мой отец – армянин, а может – грузин или узбек, какая там разница. Главное, чтоб человек душевный был, правильный. Да и не обязательно человек. Ты вон — ворон, а у тебя многие люди поучиться могут. Семью содержишь, сына воспитываешь. Вот мой сынуля Витька, вроде б отца имеет, а живет как бы без него… Вот как жизнь может повернуться. Я б многое отдал чтоб с батьком своим вот так, как с тобой на балконе посидеть.
Стряхнув пьяненькую сентиментальную слезу, Саныч приподнял рюмку: «Ну, за твою поправку!» Тут он заметил, что ворон давно уже спит, широко разинув клюв, и даже чуть похрапывая.
Следующие дни он сдержал обещание, оба перешли на здоровый образ жизни. Саныч, урезая себя в бюджете, заботился о правильном питания пациента – деревенский творожок с большим количеством кальция для костей, мойва и килька для фосфора в организме, халва и виноград – просто побаловать сладкоежку. Такой уход был больному впрок – тот быстро пошёл на поправку, крыло срослось правильно, на плешивых местах росли мягкие поблёскивающие здоровым глянцем перья. Они по-прежнему прекрасно понимали друг друга, но разговоры практически сошли на нет. Ворон лучился дружелюбием и благодарностью к своему кормильцу и целителю, но вел себя вполне по-вороньи, или же Саныч разучился понимать их общий язык — все чаше он слышал обычное радостное «крааа» вместо приветствия, либо какие-то горловые булькающие звуки, смысл которых оставался для него непостижим. Возможно, воздержание от алкоголя в последнее время как-то повлияло на их коммуникативные способности, либо же, согласное его мистической версии – утерянные в схватке белые перья на груди были как-то связаны с аномальными речевыми способностями птицы. После того, как Рубен вполне уверенно сделал несколько кругов над домом в режиме тестирования, Саныч перевел его на дневной стационар – разрешил ночевать в родном гнезде и ждал его пару раз в сутки на общий осмотр и совместную трапезу.
Заканчивался август, желтели во дворе лопухи, по воздуху летала светящаяся призрачным светом паутина, страна содрогалась от очередных потрясений и нехороших новостей. После очередного совместного ужина Саныч вытащил на балкон деревянный ящик и пояснил недоумевающему ворону:
– Тут в общем немного насобирал вам на первое время, фрукты, овощи, из продуктов кой-чего не скоропортящееся, махровый шарф, на который всегда Рая косилась. Будет здесь. Балкон всегда в твоем распоряжении. Бывает, ведь нам, мужикам, иногда хочется побыть наедине с собой…
– Краааа, – грустно сказал Рубен.
– Да, еду вот завтра, до Охты на поезде, дальше на вертолете. Хоть полетаю, погляжу на мир с твоей птичьей высоты.
Ворон прыгнул к нему на колени и принялся теребить клювом пуговицы на рубашке.
– Нет, не упрашивай. Решение принято. Контракт подписан. Билет в паспорте. В последний раз деньги у Жоры занял, он и с агентством помог. Дальше здесь некуда уже – край. А за меня не беспокойся. Коли надоест или устану, вернусь еще до Нового Года, а по-хорошему и до марта пробуду. Работы там невпроворот, в агентстве узнали, что я сварщик, вообще выпускать без контракта не хотели. Деньгу такую обещали, что мне и половину от этого в нашей дыре за пять лет не заработать. Так что все пучком будет.
Саныч гладил голову и спину ворона, внезапно почувствовал, как у самого сжимается сердце.
– Для меня главное, чтоб у тебя с семьей все благополучно было. Сентябрь здесь еще хороший, прожить можно, а перед первыми снегами бери своих в охапку и летите на Юга, туда, откуда ты родом или дальше к морю. Зима будет лютой. Слыхал, что с долларом твориться? За сутки взлетел в четыре раза! Тут зимой по мусоркам люди будут с бездомными собаками за объедки драться. А на юге всегда ж побогаче, понажористей. Райке с малым страну покажешь. Понял? Лети теперь к своим.
Саныч слегка подтолкнул ворона прочь, неловко отводя в сторону блестящие от влаги глаза. Затем спохватился:
– Стой! Самое главное хотел сказать. Весной обязательно сюда возвращайся. Я планирую лодку надувную купить, с мотором. Будем на водохранилище ходить, рыбачить. Лещей у Жоры в огороде коптить, а свежих судаков на жарёху. Да под разливное пивко. Весело заживем весной. Обещай, что вернешься!
Застывший на перилах балкона ворон медленно в знак согласия наклонил голову…
В предрассветных сумерках вышедший из подъезда Саныч увидел всех трех. Они сидели по росту на самом толстом суку кривой сосны и провожали его взглядами. Эх, забыл спросить, как же малого они назвали, – пожалел про себя Саныч, – вроде б Рая хотела Крылославом, а Рубен в честь деда – Гургеном. Неожиданно появился заспанный Жора за рулем своего козелка. «Как же это я лучшего друга не провожу!»
В привокзальном ларьке он купил в дорогу курицу-гриль. В плацкарте, развернув фольгу, почувствовал к горлу подкатился ком – вместо аппетитной закуски он увидел ощипанное и обугленное от нестерпимого жара тельце птенца-подростка. Так и не смог ни разу откусить, отдал попутчикам.
***
Очутившись на новом месте, пройдя круг инструкций и знакомств, он с удивлением оглядывал скупые на цвета и суровые пейзажи дикой северной природы. Холодный и солоноватый океанский ветер бодрил и будил новые чувства, крепкий сон сменялся необычными цветными видениями. Внутри него что-то зазвенело, тонко, грустно и протяжно, будто натянулась скрипичная струна. Ленивое солнце показывалось всего лишь на короткое время и снова ныряло в горбатые волны. Под ними время от времени показывались бесшумные, парящие, как привидения, киты-белухи. Яркие, как нигде более крупные, звезды, казались дырками, пробитыми в темном небесном куполе, через которые сочится вечный вселенский свет. Это и есть край, думалось Санычу, самый край Земли. Несколько лет назад в какой-то желтой газетенке он прочитал, что шаровидность Земли большой и глобальный обман – Земля, как считали древние мудрецы, была и есть плоской, большей частью, залитой лужами океанов чашей. Он не стал делиться этой мыслью с напарниками, просто однажды наблюдая за сполохами северного сияния, внутренне убедился, что это свет, пробивающийся через край земной чаши, и он совсем близок. Нужно было просто подняться повыше и посмотреть.
Первый двадцать метров подъёма по вышке дались совсем легко. Платформу качало на волнах, и то, что внизу казалось плавным волнением, с подъемом наверх превращалось размашистый ход покряхтывающих металлических сочленений. Холод железа пробивался сквозь толстые перчатки. Вот вышка наклонилась, и Санычу почудилось, что на горизонте он увидел светлую прорезь, через которую просочился размытый свет сияния. Нужно еще повыше залезть. Вышка уже ходила под ним, как необъезженная лошадь. Внизу кто-то заорал. Прожектор стал ощупывать небо. Он упорно карабкался вверх. У самой верхотуры увидел на горизонте яркий обруч света, от которого расходились нечеткие мазки сияния. Край света! Эврика! – заорал он во всю мочь. Океан, словно осерчав на дерзкое любопытство, вздыбился гигантской волной. От рывка разомкнулись пальцы на поручне, а скользкое железо ступени уплыло из-под ног. Саныч внезапно понял, что он стоит в воздухе, метрах в пятидесяти над бушующими волнами. Страха не было вовсе. Волны стали приближаться, ветер завыл в ушах, в последний момент он почувствовал, что руки превратились в мощные крылья и понесли его прочь, искусно лавируя меж порывов ветра.
***
Витька протиснулся вслед за матерью в прихожую и с любопытством осмотрелся:
– А чё, батя неплохо жил, эдакая берлога. Тут даже уютно… Я не отказался бы тут немного пожить. Ведь клево же – верхний пятый этаж.
Людмила неприязненно постреливала острыми глазками по углам квартиры бывшего. Затем привстала на табуретку и зачем-то сдвинула дверцу антресоли. Оттуда со звоном выкатилось несколько пустых бутылок из-под портвейна. Она лишь всплеснула руками.
– Вот чем тут батя твой занимался, и ты без присмотра по его стопам пойдешь!
– Ма, ты знаешь, я ж к спиртному равнодушен.
– Поначалу он мне то же самое говорил. Иди-ка лучше веник поищи.
— Что за шум, я драки нету? — в квартиру, борясь с отдышкой, ввалился дядя Жора с монтировкой в руках.
— Да все нормально, Гош. Зря я тебя за инструментом гоняла, старый ключ подошел, — Людмила ласково погладила его по щетинистой щеке.
– Ма, – не отставал Витёк, – если хату продадим, то мне и на нормальный компьютер останется, у Серого старший брат в Москве на Горбушке работает, он мне «пентиум» по оптовой цене соберет. А монитор нам и не надо покупать, мам, Серый мне свой старый «Делл» на скейт сменяет. Я уже спрашивал. К интернету подключимся.
– Знаю я, зачем вам эти интернеты. Будешь сутками на баб голых с сиськами пялиться.
– Зря ты так, ма. Люди в интернете уже деньги зарабатывают. Правда, дядя Жор?
— Витюш, ну сколько раз я тебе говорила? Не можешь сказать отец, говори батя или па, Гоше было бы очень приятно. Он столько для тебя делает! — Людмила страдальчески вскинула брови, затем показательно чмокнула невысокого Жору в макушку.
— Не сейчас, Люд, не форсируй, момент не совсем подходящий. Разберемся со временем, — дядя Жора смущенно опустил взгляд.
В поисках веника Витька вышел на балкон и сразу наткнулся на пыльный стол и старый гарнитурный стул с продавленными седалищем. Присев на него, почувствовал неожиданный комфорт и удобство, как будто б опустился в привычное уютное кресло. Унылый пейзаж, открывающийся с пятого этажа, был слегка прихорошен тонким слоем выпавшего за ночь пушистого снега. Внезапно ему подумалось, что именно этот вид с балкона в последние годы чуть ли не ежедневно созерцал его отец. Пожухшие лопухи, крыши гаражей, змеиные изгибы теплотрасс, кривая сосна с опустевшим, заброшенным вороньим гнездом.
Кожей щеки он неожиданно почувствовал волнение воздуха, на перила балкона присел крупный ворон. Он явно что-то принес в когтях, наклонив вниз голову, птица подцепила клювом и скинула прямо по ноги Витьку какую-то увесисто звякнувшую штучку.
Витёк сразу поднял и принялся разглядывать нежданный подарок. Складной ножик обладал приятной тяжестью, лезвия и причиндалы из белого металла утопали в благородной малиновой рукояти с белым крестом.
– Вещь, – растерянно проговорил парень, – Ты серьезно, это мне?
Ворон медленно наклонил голову. Грудь птицы была наискось перечёркнута зарубцевавшемся, похожим на старый ожог, шрамом. Перья на нём не росли.