Время посещений⁠⁠

— Как ты, пап? — спросила дочь с порога моей палаты.

— Привет, солнышко. Лучше всех. Только, почему-то, никто не завидует. — ответил я, наблюдая как она ставит сумку с фруктами около моей кровати. — Почему ты не в универе?
— Пару отменили, вот я решила заскочить.
— Точно отменили?
— Ты что, мне не веришь? — усмехнулась она.
— Верю, верю, — улыбнулся я, но подумал: «Что мне ещё остаётся».

Белые стены, раздражающие жалюзи, серый пол. Я лежал среди всего этого аскетизма в отдельной палате, то и дело поглядывая на часы. Время стало мне очень дорого. Особенно время с моими детьми.

 — Как лечение?
— Так себе, если честно. — я похлопал себя по бритой голове.
— Не расстраивайся, пап,— неуверенно улыбнулась она. – Отрастут новые, ещё длиннее прежних.
— Куда они денутся. Только непривычно. Я со времён армии так не ходил. Как Вася? Не даешь брату спуcку?
— Да как обычно, достает меня почемучками и хотелками. — ответила она и села на край моей койки.

Мы улыбнулись.

— А вообще скучает, пап. Плакал вчера перед сном. Хочет придти. — продолжала она уже грустно.
— Ничего, придете завтра, вечером. После школы. Школу не давай ему прогуливать, ни в коем случае. У него и так тройки. — улыбнулся я, и дотронулся до её руки.
— Хорошо. — кивнула она. — Тебе что-нибудь принести?
— Нет, не нужно. — покачал я головой. — Просто приходите, и всё.

В палате повисла тишина, которую разбавляли только шаркающие звуки старых шлепок в коридоре.

— Знаешь, пап, — сказала она тихо. — Я тоже скучаю. Ты поправляйся быстрее, ладно? Мы в тебя верим.

Ком подступил к горлу, а в носу запершило.

 — Хорошо, как же иначе. Я никогда не сдамся. — ответил я, а перед глазами стояло скорбное лицо доктора, который утром объяснял мне, почему химия скорее всего не сработает.

***

За окном барабанил дождь. Осень.

Паршивое время, что бы умереть. Паршивое, но такое логичное. Умирать мне не хотелось, но веры в выздоровление у меня уже не было. Доктор мне всё подробно объяснил.

Это было тяжело принять. Я не ел, не спал, плакал. Но потом как-то смирился. Мне становилось хуже. Я хотел верить в лучшее, но знание сняло повязку с моих глаз. А когда ты знаешь наверняка – вера уже ничего не значит. Это как покер, где все раскрыли карты, и вера не подсунет тебе пару тузов.

Остаётся лишь принять. И сделать необходимое.

 Дочь приходила всё чаще, кажется, начала догадываться, что мой внешний оптимизм - фальшивка.

***

Дочь сидела рядом на койке и читала мне вслух книгу. Заумную. Она любила такие. Был вечер, и скоро ей нужно было уходить. Я всё не решался заговорить, но, наконец, собрался с духом.

 — Послушай, дочь. — прервал я поток ее живого чтения, своим сухим, как шелест опавшей листвы, голосом.

 Она замолчала и повернула ко мне своё молодое личико.

— Вобщем...Завтра придет один человек, ты должна быть здесь. Нужно подписать кое-какие бумаги.

Её глаза потемнели от испуга.
— Зачем, пап? Ты же говорил, что тебе уже лучше.— тихо спросила она.
— На всякий случай, милая. Верь мне, так нужно.
— Ты... Ты же всегда учил меня не сдаваться, верить. А сам, выходит, что?
— А я и не сдаюсь. — соврал я.

Её губы задрожали. Она отложила книгу и молча, сидела, глядя в окно.

Потом расплакалась.

Я обнял её, утешая словами, в которые сам уже не верил.

***

Моё тело болело. Страшно. Невыносимо. Мне давали лекарства, но они помогали лишь отчасти.

Я чувствовал, как моё время уходит. Уходит, растворяясь вокруг, как растворяются капли дождя в земле. В земле, в которой скоро окажусь и я. Скорей бы. Боль всё сильнее. Но сегодня придут мои дети. Я должен собраться.

***

— О, ты выглядишь гораздо лучше, пап! — сказала мне дочь с сияющей улыбкой. Рядом с ней стоял мальчик семи лет, очень похожий на меня в детстве. Мой сын.

 — Стараюсь, — просиял я, внутренне сгорая в огненном и густом море боли. — Не сдаюсь. Я этот рак, одной левой.

Дочь улыбнулась, а я встал, подошел к сыну, присел рядом с ним и обнял. Мышцы горели, но я хотел его прижать к себе. Потом на это уже может не найтись сил.

Я вернулся снова в кровать.

— Немного ослаб, от здешней еды, — с извиняющейся улыбкой сказал я.

Я не ел уже три дня. Не мог и не хотел.

— Ничего, пап, лежи. Как дела?

— Лучше всех, ты же знаешь. Только никто не завидует.

— Ну, ты же держишься, молодцом, не сдаешься. А это очень важно. Нам так доктор сказал.

Доктору я пригрозил расправой, если он скажет им, что меня уже не спасти.

— Доктор прав, солнышко. Я уж точно не сдамся. И вы не сдавайтесь.
— С таким то примером? Мы? Да никогда, пап!
— Да! Никогда! — поддержал сын сестру.
— Идите, я вас обниму, умнички вы мои. Вот и правильно. Никогда не сдавайтесь!

 Я обнимал их, внутренне крича от боли. Теперь болело не только тело. Теперь рвалась и душа.

***

Дочь смотрела на меня со слезами, а я не мог даже повернуть голову. Силы покидали меня.

— Прости. — прошептал я. — Я хотел сказать раньше. Но, не смог.

 С её дрожащих губ не сорвалось ни звука.

— Бумаги мы подписали, теперь...после...Всё твоё. Береги себя, и брата. Заботься о нём. И никогда...никогда...— в горле пересохло и язык онемел.
— И никогда не сдаваться? — сквозь слезы спросила она. Голос её дрожал.
— Никогда. Иначе...Иначе зачем тогда бороться. А жизнь, это сплошная борьба.
— Я никогда не сдамся, пап. — сказала она улыбаясь и плача.

Мы еще посидели, слушая шум дождя, бьющего в стекло. А потом время посещений вышло.

А потом вышло и моё время.