Проба пера⁠⁠

Это лишь одна из глав повести, при чем трудно сказать, будет ли она завершена, или заброшена. Но я решил что большего количества критики, чем тут, я вряд ли где-то еще смогу найти. А именно это мне сейчас и нужно.

Афины

В это время дня колонны обзорной террасы царского дворца резали жаркий солнечный свет на сияющие золотые блоки. Он шел сквозь них, то окунаясь в слепящий жар, то, на миг, ныряя в тень колонн, не приносящую прохлады - настолько все вокруг было нагрето летним Афинским солнцем. Изобретатель остановился посреди сияющего горячего солнечного куба, вырезанного из жаркого света двумя падающими от мраморных колонн тенями. Он любил этот жар, изнуряющий многих его знакомых, заставляющий их пережидать знойное время в затенённых мегаронах и залах. Любил ощущать как солнечное, сияющее тепло проникало, казалось, в самое нутро его костей, в его голову и сердце. В такие мгновения Дедалу казалось что он сам сияет, не в силах удержать в себе этот свет.

Он подошел к краю обзорной прогулочной колоннады, нависающей над обрывом акрополя, и остановился возле низенького - ниже колен - мраморного парапета. Это было его любимое место, отсюда открывался дивный вид.

Дедал любил свой город. И дело даже не в том, что это была его родина, не в том, что назван он был в честь богини, которую мастер считал своей покровительницей... Просто его нельзя было не любить.

Нельзя было не любить возвышавшийся по левую руку зеленый хребет медоточивого Гимета, кутавшего Афины в облако дивных запахов с главенствующей воздушной нотой цветущего тимьяна. Мрамор из каменоломен цветущего Гимета сиял сейчас под жарким летним солнцем вокруг мастера.

Нельзя было не любить вынырнувший из городского разноцветья изумрудный холм Мусейона, последнего пристанища сладкоголосого Мусея, и, еле видный за ним, бирюзовый полумесяц Фалерской бухты.

И, конечно, нельзя было не любить сам город, лежащий перед ним, словно в объятиях этих зеленых благоухающих холмов. Разноцветье крыш и стен, зелень олив и сосен, сияние мрамора и известняка, скудную тень улочек и двориков. И вечную лазурную дымку, ласково кутавшую Афины невесомым призрачным покрывалом.

Дедал впитывал этот город так же, как впитывал солнечный жар и свет. Будто в последний раз, будто стараясь впитать его навечно, впрок, чтобы годами носить где-то в далеких краях этот свет, этот жар, эту лазурную дымку. Этот город.

Афины.

Он улыбнулся - откуда вдруг мысли о путешествии? Дедал не мог представить себе дела, которое бы надолго увело его из родных краев. Хотя, видят боги, с тех пор как у него появился ученик, изобретателя иногда посещали мысли о том, что недурно было бы уехать куда-нибудь. В далекий мифический Айгюптос, например, где, по слухам, строят дома размером с гору.

В общем, подальше от некоторых дерзких и самовлюбленных афинских юношей, по упущению богов связанных с немолодым мастером кровными узами.

Его сестра, Поликаста, женщина импульсивная и целеустремленная, приложила все усилия к тому, чтобы именитый дядя принял племянника в ученики. Проще было согласиться, тем более, что племянник и впрямь демонстрировал немалую живость ума. Да что там, Талос был сообразителен и изобретателен. Скрепя сердце, Дедал был вынужден признать про себя, что юноша обещал в скором времени обойти его по мастерству и известности. Науки он схватывал на лету, а на новые и довольно оригинальные идеи его мог подтолкнуть совершеннейший пустяк, вроде того случая с рыбьим скелетом. Поговаривают, что среди афинских плотников его имя с тех пор на слуху и пользуется уважением.

Но, насколько был юноша умен, настолько же вспыльчив и надменен он бывал временами. Начисто забыв, кто преподал ему тонкости той или иной науки, Талос преподносил свои мысли так, будто в его голову их вложила сама Афина, предварительно почтив его личной встречей. К тому же, мальчик был импульсивен ничуть не менее своей матери, что для предпочитавшего спокойное и неспешное обсуждение Дедала только усложняло дело.

С каждым разом Дедалу все сложнее было сдерживать раздражение при подобных разговорах. Возмущение надменностью мальчишки, вкупе с, чего уж греха таить, завистью к его живому и подвижному уму, иногда мешали воспринимать его идеи во всей полноте. Тем более что Талос, в последнее время, взял в привычку объяснять их нарочито скупо и непонятно. Стоило изобретателю увидеть надменно вздернутую бровь, еле заметную презрительную морщинку над губой, как Дедал начинал закипать и грезить о хорошей отеческой затрещине, подаренной юному племяннику в дополнение ко всем законам и хитростям наук, которые мастер уже успел передать.

Такое состояние мало помогало передаче знаний, да и просто обсуждение новой догадки талантливого ученика превращалось в пытку, если не в очередную ссору.

Дедал уже решил для себя, что если положение дел не улучшится, то он передаст возгордившегося родственника обратно сестре, и торжественно заявит что научил мальчишку всему, чему мог. Пусть ищет ему более достойных, а главное - более терпеливых учителей.

- Мастер!

Дедал не смог сдержать разочарованного вздоха - сегодня боги решили послать ему испытание в наиболее любимом им месте афинского дворца.

- Мастер! Я понял! Я придумал!

Загорелый черноволосый мальчишка в сбившемся на бок экзомисе* бежал к нему от дальнего конца колоннады, шлепая босыми ногами по сияющему гиметскому мрамору. Судя по одежде и взъерошенному виду, паренек бежал от самых мастерских, спеша рассказать учителю о новой и несомненно блистательной идее. Дедал вздохнул и приготовился к очередной пытке. Не разозлиться, не выйти из себя, выслушать - юноша и в самом деле умен и скорее всего идея его стоит внимательного рассмотрения.

- Треугольный! - выпалил Талос, останавливаясь перед мастером и отчаянно пытаясь жестами показать ему что-то, - Треугольный! Тогда можно идти против ветра!

После секундного раздумья, Дедал все же понял, о чем говорит племянник.

- Парус? - уточнил мастер. В последнее время юноша частенько заводил разговоры о мореходстве.

- Да! - Дедалу почудилось легкое разочарование в голосе паренька, будто он не ожидал что старый, по его мнению, учитель так быстро поймет его сумбурные речи.

- Мы же обсуждали это, Талос, - вздохнул Дедал, давя раздражение, - Суда не могут идти против ветра. Даже если ветер дует в борт кораблю - парус уже бесполезен.

- Прямоугольный бесполезен, да! - возбужденно тараторил мальчишка, - Но я смотрел на птиц и понял! Нужно вот так! - он углом изогнул руку над головой, - Тогда если ветер будет дуть отсюда, то парус будет тянуть сюда! Как крыло, только вот так! - он показал Дедалу вытянутую вертикально ладонь.

- И корабль пойдет против ветра? - мастеру все-таки не удавалось уловить разумное зерно в речах племянника, и это подпитывало и без того уже клокотавшее раздражение, - Может тогда два паруса? И размахивать ими? Как птица?

- Не против ветра... - Талос на секунду задумался, даже не заметив издевки, - Нет, против ветра никак, но если немного под углом то... - знакомая вздернутая бровь и морщинка над губой. Мальчишка смотрел в глаза Дедалу, с выражением того самого, порядком уже надоевшего, превосходства, - Будет тянуть в сторону. И тогда...

- Если ветер будет дуть навстречу, то и толкать корабль он будет назад, Талос, - мастер прикладывал все больше усилий чтобы держать в узде накопившийся за все это время гнев, - Птицы летят, потому что машут крыльями, а не потому что что-то тянет их вверх...

- Чайки парят! - Талос пританцовывал на месте от возбуждения и досады, - Они висят над водой когда охотятся! Висят развернувшись к ветру! Я видел в бухте, а теперь понял!

- Корабли могут идти на ветер только на веслах, это знает каждый кто хоть раз выходил в море! - возвысил голос мастер, устав от бессмысленного спора и желая наконец остаться наедине с солнцем и городом, - Ты хоть раз плавал летом на торговом судне на Крит и обратно? Благодаря этезиям** всю дорогу до Афин моряки до кровавых пузырей вращают весла! Предложи им поднять парус, который потянет их назад, и...

- Он будет тянуть в сторону! - почти кричал мальчишка, - Вбок, понимаешь ты, как чаек тянет вверх! Тогда, опираясь на борт и киль судно пойдет вперед! Это же очевидно! - в голосе юнца уже не осталось даже напускного почтения.

- Довольно! - рявкнул Дедал, - Хватит с меня твоей дерзости! Завтра же отправляешься домой к Поликасте! Мальчишка!

- Старый осел! - выкрикнул Талос почти с ненавистью, и Дедал понял что затрещина неизбежна. Он шагнул вперед, замахиваясь, но быстроногий мальчишка не глядя, стремительно прянул в сторону, запнулся за низкий парапет и, изумленно вскрикнув, канул в сияющую лазурную дымку, разлитую над городом. Лишь мелькнула беспомощно скользнувшая по гладкому мрамору парапета ладонь. Падал мальчик молча.

Дедал несколько мгновений смотрел туда, где только что стоял его племянник, с пронзительной ясностью осознавая, что все это - Гимет, Мусейон, далекий полумесяц бухты, оливы и улочки - он видит отсюда, скорее всего, в последний раз. А потом кинулся, не разбирая дороги, к широкой мраморной лестнице, ведущей к подножию акрополя.

Он не запомнил, как добежал до места, куда упал юноша. Жара разогнала людей с улиц, возле нелепо изломанного тела у подножия скальной стены еще никого не было.

Мастер медленно приближался к нему, чувствуя как ужас и осознание содеянного изгоняют свет и жар из его костей, промораживая его нутро, свиваясь ледяным комом где-то в желудке, заставляя ноги дрожать и подламываться. Сознание, страшась полностью принять случившееся, цеплялось за отрывочные картины: оливковое дерево неподалеку, куропатка в его ветвях, неровная скальная стена акрополя слева, жесткая опаленная солнцем трава под ногами, беспомощное тело на окровавленных камнях, неловко заломленная над головой юноши рука.

- Треугольный! - вспомнилось ему, - Нужно вот так! - словно и в смерти надменный мальчишка тщился показать своему непонятливому учителю, как надо плыть против ветра.

"Я так и не понял, о чем он", тоскливо подумал Дедал.

Внезапное движение вдруг померещилось ему возле тела юноши и мгновенно поглотило все его внимание. Забыв обо всем, он пристально впился глазами в дернувшуюся руку мальчика. Неужели жив? Все еще можно исправить! Все еще...

Но в этот миг, выбравшись из узкой тени заломленной руки, по пыли неспешно заструилась маленькая змейка. Небольшая молодая охья***, видимо, случайно оказавшаяся рядом.

Весь ужас произошедшего и предстоящего вдруг словно собрался внутри этого узкого черного тельца. Дедал прыгнул вперед и обрушил жесткую подошву сандалии на голову змейки. Он неистово топтал уже обмякшую охью, будто надругательство над ни в чем неповинной тварью могло хоть что-то изменить. Из помешательства его выдернул раздавшийся неподалеку голос.

- Что вы делаете? - к месту трагедии подошел первый прохожий, крепкий загорелый мужчина. За его спиной пришедший в себя мастер увидел двух юношей, не решавшихся подойти ближе, а позади них - спешащих со стороны мраморной лестницы акрополя стражников.

- Змея, - будто во сне произнес Дедал, - Я убил змею...

Он оглянулся, в очередной раз увидел бездыханное тело племянника, и окончательное осознание случившегося рухнуло на него, вышибая воздух из легких, сбивая на колени, туманя взор. Скорчившись возле тела юноши, обещавшего стать одним из самых талантливых изобретателей его времени, Дедал захрипел, сдерживая рвущийся из груди крик.

* Экзомис (или экзомида) — в Древней Греции отрез из грубой ткани, заложенный складками на левом плече, размером примерно 2,30 ; 1,40 м. Экзомис скреплялся на талии поясом, а на левом плече завязкой, ремнём или аграфом(зажимом).

** Этезии (или Этесии, они же Мельтем, Мельтеми) - сильные пассатные сухие северные ветры Эгейского моря, которые дуют с середины мая до середины сентября.

*** Охья - черная гадюка